Жара

Навязчивая мелодия вползала в уши, стягивалась удавкой на шее. Тянущие звуки скрипки грызли мозг, напоминая о мышах, впивающихся в сухую корку. Вот… вот она, сволочь серая… чавкает… скрипит зубами… опять чавкает… С-скотина! И хвост так кокетливо колечком свернула, как будто заигрывает с кем-то. Дрянь шерстяная! Ну хоть бы заткнулась… Брось корку, гадина! Брось! Кошку выпущу…
«Фрейлехс»… Ах, как тянет скрипка, как тянет… Затягивает… стягивает… втягивает куда-то… в иное время… в другую страну… Березы… Откуда тут березы? Такая жара, должны быть пальмы, только пальмы, никаких берез, никаких елей. Откуда же они взялись? Светятся стволами в полумраке, цепляют лунный луч свисающими лохмотьями коры. Березы… И в уши, въедливо, до боли: «Тихо, как в раю… звезды над местечком высоки и ярки… я себе пою… я себе крою…» Стоп! А это откуда? Это еще почему?
Он резко сел на постели, встряхивая головой, как мокрая собака. Мелодия растворилась, звякнув на прощанье резко отпущенной струной. Раскаленный воздух вплывал в комнату, лениво раскачивая жалюзи. Тонкая пленка пота покрывала кожу, липкие простыни вызывали отвращение. Он подошел к окну, надеясь вдохнуть хоть немного свежести. Ночь давила жарой, о прохладе и думать не приходилось. Он вздохнул: «Опять кондиционер не работает». Серо-черные тени пальм сливались со стенами домов, изредка взмахивая листьями, словно огромные летучие мыши. Автоматная очередь вспорола тишину, как рвущуюся под ножницами ткань. «… Я себе пою… я себе крою…» Мягкая мелодия зазвучала опять, окутывая сознание. Автомат продолжал рвать в клочья вязкую душную ночь… вечер… да, все-таки вечер…
… Вечер, и только редкие звезды окружают разбухший лунный диск на сероватом небе. Колонна идет, бредет, покорно переставляя ноги. Люди уже не думают, двигаются, как автоматы, запрограммированные механизмы. Главное – не отставать. Отставших бьют. Это больно. Разбитые челюсти, сломанные ребра… это очень больно. А еще собаки… Кто сказал, что собака – друг человека? Это вот эти твари с оскаленными пастями, жаждущие впиться в беззащитное тело, это они – друзья? Да с такими друзьями не нужно никаких врагов! Колонна идет, медленно переползая по проселочной дороге. Тонкая дымка пыли стелется вокруг босых ног, поднимается выше, окутывая людей туманной лентой. Ветер в лицо… Как хорошо, как сладко почувствовать этот ветер, словно привет из другой жизни, где не было этих собак, жутких охранников с автоматами, тесных камер, где негде не то что лечь, но невозможно даже присесть. Из той жизни, где еще было солнце…
Но почему же этот ветер пахнет гнилью? Откуда этот запах разложения? Как будто гниющее мясо, оставленное на столе в доме, куда уже никто не вернется. Даже ветер предал, даже ветер… И ветви берез равнодушно свисают, насмешливо раскачиваясь, шелестя пожелтевшими листьями. Откуда запах?
Он вздрогнул, сбиваясь с шага, натыкаясь босой ногой на камень, услужливо подвернувшийся под пальцы. «Карьер!» – мысль была неожиданно страшной. Он даже не думал, что еще может чего-то бояться. «Не чего-то, а смерти», - поправился он, рассмеявшись. Собственный смех удивлял неузнаваемостью. Неужели вот это хриплое сипение пополам со свистом – его голос? Действительно, что теперь бояться смерти? Все равно это – не жизнь. Так не лучше ли, чтобы все мучения разом закончились?
Где-то впереди колонны заплакал ребенок, закричали охранники, залаяли собаки. «Сколько звуков сразу!» - восхитился он, складывая эти впечатления в отдаленный уголок памяти, где уже находилась разбухшая луна, напоминающая мокнущий хлеб. Впереди стреляли. Очередями. Из автоматов. А люди продолжали идти, медленно продвигаясь все ближе и ближе к карьеру, навстречу собственной смерти. «Детей жалко…» – подумал он. – «Им бы еще жить… Хотя, если вот так, то лучше и не жить вовсе…»
Почему-то впереди осталось совсем немного людей. Он моргнул, зажмурился, и часто-часто замигал глазами. Люди проваливались куда-то, исчезали, а выстрелы все отчетливее грохотали в ушах. Вонь усилилась, и желудок отозвался спазмой, пытаясь вытолкнуть несуществующее содержимое. Он сглотнул, проталкивая внутрь холодный комок воздуха пополам со страхом. Люди действительно исчезали, пропадая в глубине карьера. «Трупы! Это пахнут трупы!» – понял он. – «Надо же, сколько они нашли евреев… Никогда бы не подумал… Неужели действительно нас так много?» Он опять споткнулся, оскальзываясь на неожиданно вязкой и влажной грязи. «А вот это кровь…» – мысль была почти равнодушной. Все эмоции куда-то пропали, страха уже не было, оставалось только желание, чтобы все это поскорее закончилось. Он так устал, так устал… Смертельно устал… До смерти… До своей смерти, которая уже близка, буквально в нескольких шагах, ровно в тех, которые остались до края карьера.
Он не услышал выстрелов, только что-то ударило в спину, поражая отсутствием боли и каким-то странным чувством завершенности. Что-то плюхнуло, как упавшее тесто. Рядом медленно, как колеблющиеся под водой водоросли, опускались люди. Туда, вниз, в карьер… Вниз… В темноту… Разбухшая луна насмешливо подмигнула и пропала, растворившись в туманной черноте…
- Сволочи! – злобно сплюнул он за окно, стараясь попасть в раскачивающиеся ленивые пальмовые листья далеко внизу. – Сукины твари! Ненавижу!
Березы и карьер остались далеко, очень далеко, в какой-то прошлой жизни, да и не в его жизни вовсе. Но почему же так болит где-то внутри? Что-то щемит, тянет и не дает покоя…
- Змеи, змеи, змеи кругом… – усмехнулся незнакомый голос, вплетаясь в размышления, становясь их частью.
- Кругом одни евреи! - гнусно расхохотался чей-то бас, присоединяясь к предыдущему голосу.
- Если в кране нет воды, значит, выпили жиды! – торжественно шепелявя продекламировал тонкий девчоночий голосок, и в его воображении сразу всплыла маленькая пионерочка, стоящая на сцене актового зала, поправляющая белый форменный передник и покачивающая огромными голубыми бантами, вплетенными в тощие крысиные хвостики косичек.
- Ненавижу! – он скрипнул зубами, пытаясь заглушить лезущие в уши голоса.
- Бог наш, и Бог отцов наших, - хохотнул тенор, визгливо покашливая.
- Отче Наш, иже еси на небеси, - фыркнул прямо в ухо кто-то неопределенно-серый, но явно такой же мерзкий, как и остальные.
- На семи ветрах, на семи холмах, солнцем он палим, Иерусалим! – затянул, ерничая, мальчишеский голос.
Все эти голоса стягивались в узел, свивались, закручивались в разноцветную спираль, вспыхивали перед глазами транспарантами. Как же он их всех ненавидел! Теперь он точно знал, что все они (да-да, все!) смеялись над ним, обсуждая за спиной его еврейство, издеваясь, желая ему смерти. Они все мечтали, чтобы он был застрелен в том карьере, или уморен голодом в концлагере, или закончил свою жизнь в газовой камере, с темной пеной, засыхающей на губах и в луже собственных экскрементов. Да! Все они хотели его смерти! Он ненавидел их…
Небо посветлело, невдалеке тяжело плеснула первая утренняя волна, и солнце показало золотисто-белый краешек над темным морем. Пальмы радостными взмахами зеленых перьев-листьев приветствовали новый день. По улице проехал автобус, неведомо что делающий в этом тихом местечке в такой ранний час. Он отвернулся от окна, не желая видеть насмешку рассвета. Нужно было подумать о завтраке. К тому же, должен был вот-вот проснуться приятель, приехавший в гости и остановившийся у него. «Два старика», - невесело усмехнулся он. – «Что нам нужно, кроме спокойного трепа где-нибудь на лавочке, да солнца, которое прогреет кости?» В открытое окно врывались громкие голоса.
- Рано же еще, рано! – тоскливо прошептал он. – Ну дайте хоть немного покоя и тишины!
Голоса не слушали, продолжая кричать о чем-то своем, там, далеко внизу, около странного автобуса. «Террористы!» – озарило его. Действительно, кто же еще мог находиться на улице в такую рань. Он лихорадочно зашарил в ящике стола, разыскивая пистолет.
- Я вам покажу… я вам всем покажу! – бормотал он, привычным движением вставляя обойму. – Суки… Твари… На этот раз у вас ничего не получится… Вы не думали, что старики плохо спят в такую жару, да? Не думали? Ну, сейчас вы все поймете…
Он повернулся к окну, раскачивая рукой с зажатым черным куском металла. Пистолет приятно холодил кожу, и он прижался к нему щекой. Казалось, что на стволе выступила тонкая пленка инея. Он засмеялся, чувствуя себя победителем.
Вокруг автобуса суетились какие-то люди, сбиваясь в кучу. Какой-то парнишка бегал вокруг этой кучки, что-то объясняя, жестикулируя, показывая вдаль резким взмахом руки. Он наблюдал за этой сценой, ожидая нужного момента. Он еще не знал, какой именно момент будет тем самым, нужным, но тянущая боль внутри не даст ошибиться.
- Утречко, - его приятель появился в дверях, потягиваясь. В глазах еще была сонливость. – Слушай, ну и жара тут у вас, даже не ожидал. Это просто на психику действует, честное слово.
- Тихо! – бросил он, не оборачиваясь. Главное – не сбить сосредоточенность, не потерять таинственной связи с оружием. Патронов мало, промахиваться нельзя.
- О! – восхитился приятель, подходя ближе. – Это у тебя что? Зажигалка такая, да? У меня тоже когда-то такая была, давно уже. Кто-то привез в подарок. Представляешь, даже не помню кто! Вот память стала… Не молодеем, однако… Да, так вот, я этой штукой всех пугал… Наведешь так ствол, вроде как прицеливаешься, стреляешь… Ах, как они все пугались! И звук выстрела был! А из ствола – язычок пламени. Зажигалка… Хорошая была игрушка, только вот кто подарил – не помню совершенно, хоть убей!
«Хоть-убей-хоть-убей-хоть-убей…» – отдавалось эхом в ушах, оставшись единственной связной мыслью из всей старческой болтовни приятеля. «Зажигалку ему… ха-ха!» – хмыкнул он, ловя в прицел даму около автобуса. – «Вот сейчас тут будет… зажигалка!»
Приятель подошел поближе, подхватывая пачку сигарет со стола. Он явно собирался прикуривать от этой зажигалки. Склонился к подоконнику, ожидая, когда же, наконец, из ствола покажется маленький язычок пламени.
Он плавно нажал курок, вслушиваясь в сухой щелчок выстрела, с восторгом глядя, как между удивленно вскинутых бровей дамы появилась маленькая черная дырочка, размывающаяся выплывающей кровью. «Одной террористкой меньше!» – удовлетворенно подумал он. Приятель пронзительно завизжал, отпрыгивая в сторону.
- Что ты делаешь? – сигарета выпала из его пальцев. – Ты стреляешь по туристам? Ты с ума сошел!
- По террористам! – поправил он, не сводя глаз с кучки людей внизу. Они, похоже, еще не поняли, что произошло, растерянно оглядываясь по сторонам. Только тот парнишка, который размахивал руками, что-то объясняя, упал на землю, выкрикивая команды. Остальные продолжали стоять, недоуменно глядя на упавшую женщину. Он улыбнулся, резиново растягивая тонкие губы. «Меня назовут героем…» – отрешенно проплыла мысль, шевеля плавниками в таинственных глубинах сознания. – «Я предотвратил терракт… только что… я – герой…» Он еще раз нажал курок, и еще раз… и еще… Люди падали…
Приятель подскочил к нему, что-то вереща. Он не слушал, только смотрел на кричащего старика, разом ставшего незнакомым и чужим. «А ведь он тоже смеялся надо мной…» - мысль вынырнула из глубины, играя переливами чешуи. – «И эти разговоры о зажигалке… Да он меня просто отвлекал! Он заодно с этими террористами!»
Он тщательно прицелился, улыбаясь плещущемуся в глазах старика ужасу. Это было приятно. Это было правильно. Террористы и их пособники должны бояться. Они должны испытывать ужас. Они должны умереть. Все. Ради мира. Ради спокойствия. Ради тишины по утрам на улицах, в конце концов! Он выстрелил, но старик успел отклониться, пуля сорвала щеку, обнажая остатки зубов, неровно торчащие из кровоточащих десен. Это было так похоже на довольную усмешку, что он побледнел от ярости. Этот старик, этот террорист смел насмехаться над ним! Метнувшись вперед, он сбил старика с ног одним мощным толчком, приставил ствол к уху. «В одно ухо вошло, в другое – вылетело!» – хихикнул он, заглушая свой мелкий смешок выстрелом. Череп взорвался, восхитительно выплескивая сероватые комочки мозга и сгустки крови. Он хохотал от счастья. Он был героем…
- А вот теперь можно и уйти самому! – заявил он стенам, бездумно скользя по ним глазами. – Я выполнил то, для чего пришел в этот мир…
В душу снизошел долгожданный покой, вот только что-то в груди тянуло странной болью, да левая рука немела. Но ему было хорошо. Перед глазами закачались тонкие ветви берез, и вонь карьера опять проникла в ноздри. Но теперь это уже не было пугающим, и даже разбухшая луна на небе подмигивала доброжелательно. Он отомстил. Он отомстил им всем.
Он вставил ствол в рот, проталкивая как можно глубже, но передумал, содрогнувшись от отвращения. Он не хотел, чтобы его нашли в таком виде, с этим стволом во рту. Это казалось неприличным, напоминая извращенный половой акт. Нет, его губы не будут охватывать прохладный металл. Он поднес пистолет к виску, с задумчивой улыбкой нажимая на курок. Что-то громыхнуло, и он в первый момент даже не понял, что это не выстрел, а кто-то высадил дверь. Недоуменно моргая, он посмотрел на пистолет, который подвел в такой решающий момент. «Патроны закончились…» – понял он. – «Надо же, как не вовремя…» Все закружилось перед глазами, но боли по-прежнему почти не было, лишь луна продолжала подмигивать, истончаясь, растягиваясь резиновой усмешкой использованного презерватива. «Но ведь сейчас утро!» - промелькнула мысль, и темнота окутала его, уже не выпуская из себя, забирая так же равнодушно, как когда-то вытолкнула из своей утробы.
- Слушай, что это со стариком? – спросил молодой человек с автоматом наперевес у другого такого же молодого человека с таким же автоматом, разглядывая труп, скорчившийся на полу.
- Сердечный приступ, я так думаю, - сплюнул второй, поправляя свое оружие.
- А что он по людям стрелял? – недоуменно поинтересовался первый.
- Спятил, наверное, - зевнул второй. – Жара… Крыша у людей едет…