Глава 7
Наступил 1944 год.
В январе я был принят в партию. Испытательный кандидатский стаж я прошел всего за шесть месяцев, следовательно, меня приняли досрочно.
Нашу минометную роту решили перевести с занимаемой огневой позиции на левый фланг обороны дивизии.
Раньше там был населенный пункт, деревня Россоная. Но от деревни ничего не осталось, кроме обгоревших деревьев и развалин от труб печей. Дома все сгорели.
Огневую позицию наше командование выбрало на кладбище. Мы быстро окапывались. Мы прибыли сюда ночью и тщательно маскировались до рассвета, чтобы нас противник не обнаружил.
При оборудовании огневых позиций и рытье окопов и землянок, мы наталкивались на гробы, но уже погнившие доски и кости, которые, конечно, выбрасывали на бровку.
Многие шутили, что сами себе роем могилы на кладбище, что не нужно будет возить и носить, прямо здесь и похоронят. Но все получилось наоборот, мы на этой огневой позиции не одного человека не потеряли.
В нашу роту прибыло много новичков, в замену убитых и раненых в боях. Особенно много потеряли на Днепре, когда удерживали плацдарм.
В нашем третьем взводе тоже были новички.
В мой расчет пришел молодой солдат Иван Шуленков. Он был из Смоленской области, с деревни Марково. Находился в оккупации. При освобождении Красной Армии был призван в армию и, следовательно, попал в нашу 174 стрелковую дивизию.
Иван был хорошим солдатом, смелым в бою, сражался храбро.
В конце 1943 года наша дивизия была переведена на новые знаки различия. Были введены погоны и знаки, вместо треугольников кубарей, шпал и румб для командного состава.
Ввели нашивки на погонах, которые обозначали: одна ленточка – ефрейтор, две – младший сержант, три – сержант, одна широкая – старший сержант, буква “ Т ” на погоне, значит старшина.
Еще названия изменились, стали называть не красноармеец или боец, а просто рядовой или солдат.
Положение на фронте стабилизировалось. Бои шли местного значения. Немцы и мы стояли в обороне. Они нас обстреливали со всех видов оружия, и мы тоже отвечали этим им. Они ходили в разведку, таскали наших языков, и мы у них иногда. Не давали им спокойно отсиживаться в обороне в добротных блиндажах.
Они оборону строили заранее. Выбирали, как правило, очень выгодные места расположения. Возвышенности или населенные пункты, а также лес, чтобы в нашу сторону все хорошо просматривалось.
А наша проходящая оборона была не очень удобной. Особенно это получилось на этот раз.
В районе города Орша немцы линию обороны выбрали на господствующей высоте. Немцы вырыли глубокие котлованы в городе Орша. В деревнях ломали деревянные дома, и эти срубы перевозили, затем собирали их в котлованах, а сверху делали из бревен накаты в три-четыре ряда, а накаты засыпали большим слоем земли и дерном маскировали. Такое сооружение не всякий снаряд брал, а мина тем более.
Немцы жили вольготно в таких блиндажах, теплых и надежных. Оборона у них была иначе выполнена. Все хода сообщений были обшиты досками или обложены плетнями. В низу обязательно по траншеи проходил ручеек, а сверху были выложены доски и горбыль. В окопах было сухо.
Зато у нас, там, где проходила оборона, места были низкие болотистые. Копать траншею на глубину до 1.5-2 метров не было возможности, все заливало водой. На один штык лопаты выкопаешь, и уже появлялась вода.
Нам приходилось стенки траншей выкладывать из пластов земли, и также делали землянки. Эти земляные стенки защищали только от пуль, и то не от всех, и от мелких осколков мин и снарядов. Прямое попадание снаряда, конечно, пробивало этот вал. Никаких накатов сверху нам не удавалось делать. Такие земляные укрытия только немного защищали от ветра и холода, чтобы немного было теплее.
Наш передний край находился в самом не выгодном положении. Нейтральная полоса была самая приближенная. От обороны противника всего 40-50 метров. Были случаи, что добрасывали гранаты до переднего края, мы, а также немцы.
Особенно было мучительно весной, когда появились первые теплые дни. Снег стал таять. В наших окопах, блиндажах и траншеях появилась вода. Нашему личному составу пехоты приходилось сутками стоять в холодной воде и держать оборону.
Многие не выдерживали. Как солнышко пригреет, вылезали на бруствер траншеи и грелись прямо на виду у противника. Немцы это прекрасно знали и даже проявляли какое-то снисхождение, не стреляли в наших солдат, а, наоборот, над ними смеялись:
-Что русс Иван, холодно греешься? Грейся, мы тебя пух-пух не будем. Сам простынешь, и тебе будет капут.
Многие из наших не выдерживали издевательства немцев, открывали по ним огонь из автоматов, винтовок и пулеметов. Так продолжалось день ото дня.
Мы, минометчики находились в лучших условиях. У нас были блиндажи, хорошо оборудованные. Наша огневая позиция была отбита у немцев. Раньше здесь стояла их минометная рота. Когда их оттуда выбили, мы после кладбища расположились там.
Там был небольшой овраг, внизу проходила лощина, на которой было картофельное поле. Жителям не удалось ее собрать, приблизился фронт, и начались боевые действия, картошка осталась не выкопанной.
Вот мы иногда ходили ее копать. Сверху снежок разгребем, а земля только корочкой промерзла, на 2-3 см в глубь. А картошка такая свежая сочная. Накопаем, наварим.
Это у нас был как бы дополнительный паек к наркомовскому. Больше ходили копать ночью. Днем это место хорошо просматривалось, и немцы его зачастую обстреливали из минометов.
Однажды, был такой случай на нашем участке обороны, завязался воздушный бой. Наши и немецкие истребители встретились в воздухе и так они активно действовали, что ни те, ни другие не хотели отступить. Но немцам удалось нашего сбить. Самолет загорелся и упал.
А летчик выбросился на парашюте. Но, когда он спускался, по-видимому, потерял ориентировку, где наши, где немцы. А парашют его относило в сторону немцев. Тогда наши стали давать ему сигналы, чтобы он постарался сесть на нашу территорию. Летчик как мог, управлял парашютом.
Немцы это поняли, открыли огонь из винтовок и пулеметов. Пытаясь, его добить в воздухе.
Находясь на наблюдательном пункте, наш командир минометной роты, капитан Хлопцов передал на батарею приказ, приготовится к бою. Назвал нам координаты ведения огня и приказ на каждый ствол по 5 снарядов, открыть беглый огонь для подавления боевых немецких точек, из которых они вели огонь по спускающемуся на парашюте советскому летчику.
Но у нас в роте мин было маловато, что-то не подвезли, не то дороги стали портиться, уже начиналась распутица, не то другая была причина. А мы думаем, что это наш командир расщедрился, не жалеет снарядов. Мы не знали, по какой причине велся огонь.
И вот при втором или третьем выстреле мина отлетела от огневой позиции метров на 50-60, упала и взорвалась. А на том месте, где она упала, стояла вешка, по которой наводчик наводил прицел, по указанным целям ведения огня.
Когда вешка была сбита, я, не раздумывая, побежал ее установить, пробежал метров 20-30 и провалился в снег. Угодил на какие-то ящики. Когда рассмотрел, ящики оказались с немецкими снарядами, для минометов. Там был целый склад снарядов. В отрытом котловане хранились мины, а сверху были прикрыты брезентом. Поскольку это было зимой, их завалило снегом, и мы их не заметили.
При отступлении немцы не успели их взорвать и даже не замаскировали.
Эти снаряды нам хорошо помогли. Мы много их выпустили по спасению летчика. Огневые точки немцев замолчали, многие были уничтожены.
Летчик приземлился на нейтральной полосе. Немцы пытались схватить летчика. Но наши все приняли меры, чтобы они его не взяли. Большую роль сыграли мы – минометчики, не давали возможности им приблизиться к нему, вели заградительный огонь.
Наши автоматчики вынесли его с нейтральной полосы.
Он был живой, но раненый в ногу и передвигаться сам не мог. Санитары батальона оказали ему первую помощь, и он был отправлен в нашу роту, а затем на наших лошадях его отправили в штаб дивизии.
По прибытию на нашу огневую позицию роты, он нас всех поблагодарил в содействии по спасению его от плена.
Дивизия продолжала держать оборону на данном участке фронта. Немцы активных действий не предпринимали. Наши войска вели наступательные бои на Кавказе. Немцы были оттуда изгнаны. Бои шли где-то под Новороссийском на малой земле, а также наш Ленинградский фронт перешел в наступление, и Украинские фронта также продвигались вперед.
Поэтому немцы смирились с тем, что им нас не победить, а к тому же по всему 3 Белорусскому фронту шла большая агитационная работа.
Выступали по радио члены коммунистической партии Германии, разъясняли немецкой армии, что война фашистской Германии против Советского Союза проиграна и призывали их сдаваться в плен.
По радио выступали не только коммунисты, но также бывшие офицеры и солдаты, а также передавали обращение фельдмаршала Паульса, который также просил прекращения кровопролития и сдачи в плен.
Но не все солдаты и офицеры это понимали, еще надеялись на победу над Советским Союзом.
Все же находились немцы, которые уже поняли, что воевать уже бесполезно и стали думать о своей шкуре. Как сохранить себе жизнь. После проведения агитационной работы появились перебежчики. Сначала поодиночке, а потом стали переходить небольшими группами по 5-10 человек, но не всегда.
Немецкое командование стало жестоко расправляться, если им удавалось узнать о сдачи в плен к советским войскам, таких расстреливали на месте без суда и всякого следствия, и родственников тоже преследовали.
Был у нас такой инцидент. Молодого солдата, который прибыл только из пополнения, нерусской национальности, таджика или туркмена, поставили на пост и дали ему ручной пулемет Дегтярева. Командир отделения объяснил ему задачу, сектор его наблюдения и обстрела.
Время было семь часов утра. К этому времени старшина батальона привозил завтрак. Все свободные туда ходили завтракать с котелками. Получилось так, что оставили пулеметчика на посту по охране передового края обороны, а остальные пошли. Оборона наша охранялась слабо. Можно сказать, солдаты друг от друга стояли на 25-30 метров по фронту.
Немецкие разведчики, по-видимому, решили разведать наш передний край обороны и как раз попали на тот участок, где стоял молодой солдат с пулеметом.
Они подошли так, что он их не заметил, захватили его в плен и прошли по траншеи до землянки, где находились остальные солдаты отделения, а тех там не оказалось. Они ушли все за завтраком. Тогда немцы, надеясь, что кто-то там есть, забросали землянку гранатами, и ушли к себе, забрав нашего солдата.
Когда вернулись с завтрака командир отделения с бойцами, смотрят, их землянка вся разрушена. Они не поймут, что произошло, подумали, что попала мина прямым попаданием и все разрушила. Пошли туда, где стоял солдат с пулеметом, там солдата не оказалось, а пулемет на месте. Куда делся, никто его не видел. Доложили по команде, что с переднего края пропал солдат, неизвестно куда.
Прошло три или четыре дня, утром рано со стороны переднего края немцев появился один человек, который шел в нашу сторону и никто по нему из немцев не стрелял. Все кто это увидел, подумали: неужели так идет свободно сдаваться в плен, и даже немцы не стреляют.
Но, когда он подошел поближе, то все увидели, что идет наш солдат, одетый в советскую форму и что-то несет в руках. Подошел совсем к передовой, рассмотрели, что это тот молодой солдат пулеметчик, который пропал без вести три четыре дня тому назад. Когда он спрыгнул в траншею, его окружили солдаты и стали расспрашивать:
-Где ты был и как ты оказался у немцев?
Этот солдат по-русски плохо понимал. Он достает из кармана бумажку и сует ее командиру отделения. Записку, написанную по-русски, зачитали:
“Заберите его обратно. Он нам не язык, а вам не солдат. Мы знаем, что вы его с довольствия уже сняли, но мы его на сегодня пищей обеспечили, а завтра вы его поставите вновь”.
Что же произошло на самом деле. Немцы его взяли без единого выстрела. Он даже не оказал никакого сопротивления. Хотя он их увидел. Они от него были далеко, и можно было открыть огонь и, возможно, они бы его не взяли. А когда его привели к себе, как пленного, попытались его допросить и узнать какую-нибудь военную тайну. Номер части, сколько личного состава охраняют на этом участке оборону. Он им ничего не мог объяснить, так как русского и немецкого языка не знал, а по его национальности там, по-видимому, не нашлось переводчика. Да и в военном деле он вообще ничего не понимал. Вот немцы и решили устроить нам хохму, показать нам нашего солдата. Вроде того: с кем мы воюем.
Конечно, это было ЧП на всю дивизию. После этого случая оборону усилили. Мы – минометчики ежедневно по десять человек с роты ходили на ночь в наряд, охраняли передний край.
Однажды, мы во главе с парторгом батальона, нас было восемь человек, следовали к переднему краю. Ночь была морозная, светила луна. Парторг шел первым, я второй, а за мной шел сержант Кучин, командир отделения второго взвода. И вдруг мимо нас совсем близко просвистела трассирующая пуля, и угодила прямо в сердце сержанту, и убило наповал, он и слова не сказал. Единственная шальная пуля. Так бывает на фронте, не знаешь, где тебя поджидает смерть. Кто думал. Все шли гуськом. Один в один след. Парторга и меня не задела, а его третьего зацепила.
В эту зиму 1944 года на наш участок обороны дивизии много прибыло из снайперского училища девушек-снайперов, которых готовили в Новосибирске. Многие из них храбро добросовестно воевали, часами выслеживали противника, лежа на снегу, где-нибудь в замаскированном месте в лесу или еще где-нибудь в удобном месте.
Но были и такие вояки, которые, положив винтовку на бруствер, весь день проводили в землянках с офицерами, а те им писали фиктивные справки, что такая та убила два-три немца. А она не одного выстрела не сделала из своей винтовки, а награды получала все на равных правах с теми, кто их действительно заслужил. Хороших девчат все равно видели, а эту шваль презирали, и название им было “воздух”.
В марте 1944 года меня откомандировали на учебу на курсы командиров минометных взводов. Фронтовые курсы Белорусского фронта располагались в районе города Ярцева.
Я попрощался со своими боевыми товарищами и командирами нашей минометной роты, которым пожелал боевых успехов в бою и оставаться невредимыми до Победы. Они мне тоже взаимно пожелали успеха в учебе и возвращения в свою роту.
Так мы расстались. Никто не знал и не предполагал, встретимся ли мы еще. Кто из нас останется живым. Доживет до счастливого дня Победы. Время было такое, шла война, а мы были ее участники. Вся наша судьба была в ее руках.
Нас из дивизии откомандировали четыре человека. До курсов мы добирались более двадцати дней. Была весна, и дороги все были разбиты войной. Мосты сорваны. А добираться приходилось всяким транспортом, где пешком, где на автомашинах и на лошадях. Через несколько дней прибыли в город Смоленск. Там размыло дорогу и сорвало мост, а мост был временным из шпал. Пока вода не сошла, мост восстановить не было возможности. Мы сидели и ждали. А потом была задержка в городе Ярцеве. Не ходили поезда, и весь транспорт был приостановлен.
Когда прибыли на место назначения, курсы уже заканчивали свою комплектацию, минометчиков уже набрали полностью. Мне предложили учиться на командира взвода стрелковой пехоты, я отказался.
Кто не прошел комиссию или отказался, всех отправляли в распоряжение запасного полка. Как я не просился, чтобы меня вернули в свою 174 стрелковую дивизию, мне категорически отказали.
Из запасного полка мы с группой маршевой роты были направлены на пополнение в 220 стрелковую дивизию, которая находилась в одной 31 армии, что и 174 дивизия.
220 дивизия вышла из боя, получала пополнения, формировалась. Стояла в лесу, где-то между Витебском и Оршей. Я был направлен в 673 стрелковый полк во второй или третий батальон (сейчас уже не помню). В батальоне формировалась вновь минометная рота. Весь личный состав был новый и командиры тоже. Командир роты был лейтенант Карпов, а фамилии командиров взводов не помню. Мне предложили должность старшины роты.
Через неделю меня откомандировали на дивизионные курсы по усовершенствованию. Там проучился месяц. Мне было присвоено военное звание старшина. Пока стояли в резерве фронта усиленно готовились к боям. Занимались по 10-12 ежедневно.
В нашем батальоне старшина хозяйственного взвода тоже был Богданов Михаил. Мой земляк сибиряк со станции Каргат, 120 км от Барабинска. Нам часто почтальоны путали письма. То он мои читает, то я его.
Пришел приказ нашей 220 стрелковой дивизии выдвигаться на линию обороны и готовиться к прорыву. Планировалось прорвать оборону в районе городов Витебска, Орши. Дивизия заняла оборону, там, где 174 с.д. вела первоначальные бои, а потом всю зиму держала оборону. Ее перед прорывом поставили на левый фланг, а справа 220 с.д.
Мы – минометчики подошли вплотную к передовой лесом. Огневую позицию всем минометным ротам полка было приказано занять в небольшом овражке и окопаться. Поднести как можно больше снарядов, по 1000 шт. на каждый ствол. До огневой позиции место было открытое, и противник хорошо просматривал. Была прорыта траншея на глубину до 1.5 метра. По этой траншее мы передвигались весь день и ночь, таскали материальную часть и снаряды.
Немцы нас вроде не замечали, вели себя спокойно. Но мы фронтовики, кто побывал в боях, понимали, что это спокойствие не случайное. Немцы что-то соображают.
И так, мы все перетаскали, оборудовали огневые позиции под каждый миномет. Вырыли для себя землянки и хода сообщения со всеми расчетами и для командования роты тоже все оборудовали. Все было подготовлено к бою. А прорыв намечался на завтра, 22 июня 1944 года в 6 часов утра. Мы все сидели в землянках и отдыхали, кто-то рассказывал анекдоты.
Вдруг слышим, просвистел снаряд и разорвался почти рядом от наших огневых позиций, но он немного пролетел нас. Слышим второй взрыв, этот немного не долетел до нас. Я говорю своим солдатам, они были молодые, еще не нюхали пороха, что это вилка, противник вел пристрелку по нашей позиции, что сейчас он будет бить по нам.
Так и случилось. Следующие снаряды рвались на нашей огневой позиции, в основном били по второму взводу. Там не выдержали разрывов снарядов. Многие выбежали из своих землянок, и попали под разрывы снарядов. Появились убитые и раненые.
Мои солдаты тоже пытались выйти из землянки, но я их успокаивал, старался не подавать страха, шутил. В землянке не страшны снаряды, если они рвутся рядом, опасно только прямое попадание, тогда уже не спасешься. Так продолжалось минут 30-40, а потом последний снаряд ударил, вошел под нашу землянку, и нас всех качнуло. Ну, теперь, думаю, все. Тихо взрыва не последовало. Значит, это была болванка или снаряд не разорвался.
Мы посидели несколько минут, стрельба прекратилась. Вылезли из землянки. Огневые позиции нашего взвода почти не пострадали, только разрывами были нарушены бровки окопов.
А второй взвод сильно пострадал: два миномета были разбиты прямым попаданием в огневую позицию, 5 человек было убито и много ранено, почти весь взвод вышел из строя. Первый и четвертый взвод были целые, ни каких повреждений не имели.
Вот чем закончилось мнимое спокойствие немцев, многие даже не маскировались, ходили по траншее в полный рост, не пригибались. А теперь за свою халатность расплачивались своей кровью и жизнью.
Наше командование роты приняло решение: огневую позицию сменить, как только смеркалось, мы выдвинулись вперед метров на 24-40 и стали ускоренным темпом оборудовать наши огневые позиции. Все это предстояло выполнить до 5 часов утра, так как в 6 начнется артподготовка. Всю ночь работали, не разгибаясь, столько земли перелопатили, что в мирное время на два три дня хватит работы. Как планировалось, в 5 часов утра работы были закончены.
Старшина роты привез завтрак. Часть людей оправили за завтраком. Кстати старшина у нас в роте был новый, постарше меня лет 5-8, он прибыл к нам до начала наступления, а я просил командование, чтобы меня освободили от должности старшины роты и направили в любой взвод командиром отделения. Мне больше нравилось быть в боевой обстановке, чем в тылу возиться с котелками и тряпками. Моя просьба была удовлетворена. И так, я опять был командир первого отделения и одновременно помощник командира взвода.
Так как все ушли за завтраком, мы в расчете остались вдвоем: я и мой наводчик, молодой парень из Белоруссии, призванный недавно. Он прибыл в нашу роту, еще в боях не участвовал, новичок. Мы решили с ним немного вздремнуть до завтрака. Но, только, наверное, задремали, за мной командир взвода прислал своего ординарца, который передал приказание, чтобы я явился к нему.
Я быстро вскочил и побежал по траншее сообщения, но не успел я отбежать и несколько метров, как рядом разорвался снаряд и я услышал такой раздирающий крик человека, что мне сразу пришла мысль, что это кричит мой наводчик.
Я невольно вместо того, чтобы пойти к командиру взвода, быстро вернулся, увидел такую картину.
Снаряд попал в наш блиндаж прямым попаданием, угодил прямо в бревно. Его называют маткой, а на этой матке были уложены тонкие бревнышки, хворост и грунт сверху. Вот этой маткой был пригвожден мой наводчик. Все раздробленные осколки дерева впились ему в обе ноги выше колена, и он ревел страшным голосом. Ему самому подняться было невозможно.
Когда я подбежал и увидел эту картину, я, не раздумывая, подскочил под бревно, подставил свою спину и всю эту махину поднял на несколько сантиметров, оторвал древесные осколки от земли и ноги его тоже за осколками поднялись. Тогда я обоими руками ударяю по его ногам, и его ноги отрываются от осколков, падают на землю. Тут подоспели солдаты нашего взвода. Кто подбежал ко мне помогает удерживать это расщепленное бревно, а кто стали вытаскивать пострадавшего из-под обломков.
Ранение было очень тяжелое. Обе ноги раздробленные и вырвано мясо. Мы его перевязали, наложили жгут и отправили на перевязочный пункт полка. Выжил ли он или нет, осталось неизвестным, но вряд ли, потерял много крови. Видать такая судьба.
Не вызвал бы меня командир взвода и я бы тоже попал под снаряд, чем бы дело кончилось неизвестно. Два подряд таких случая. Первый раз снаряд попал под нашу землянку. Но он не взорвался. Мы чудом остались живы, а если бы взорвался, всех бы разнесло на куски. Так бывает на фронте, кругом убивает, а ты идешь, как заговоренный, тебя ни пули, ни осколки не берут. Таких называли счастливчиками. Принесли завтрак. Мы по быстрому покушали.
Началась артиллеристская двухчасовая канонада, со всех видов артиллерии малой и большой. Нам было приказано на каждый ствол выпустить по 800 шт. снарядов. Стволы от выстрелов так накалились, что невозможно было дотронуться до них, были красные. Стоял сплошной гул, ничего не было слышно. Команды передавались взмахом рук, а количество снарядов показывали на пальцах.
На территории противника стояла сплошная дымовая завеса от взрывов снарядов. Немцы почти не смогли не одного выстрела сделать. Вся передняя линия его обороны была накрыта огнем и так же все его огневые точки, артиллеристские батареи были разрушены.
За период артподготовки наша пехота приблизилась вплотную к немецкой линии обороны. И, как только канонада закончилась, появились в воздухе наши самолеты, на бреющем полете сбрасывали бомбы на еще недобитых фашистов, а затем вперед рванули наши танкисты, которые ждали сигнала, и вся эта махина двинулась на врага вместе с пехотой, которая лежала, ожидая танки. А вслед им играла походный марш дивизионная из политотдела машина, специально подготовленная к этому.
Такой организованности и такой мощи, что была под Оршей, мы еще не видели.
Немцы совершенно были ошарашены таким ударом. Первая линия обороны была прорвана сходу. Немцы, оставшиеся в живых, не оказали никакого сопротивления, все тряслись от страха.
И только на третьей линии обороны им удалось наши подразделения остановить. Завязались кровопролитные бои с обеих сторон. Мы стремились прорвать оборону, а они держались, дрались упорно. Днем и ночью шли бои. В нашем полку были большие потери. Наш батальон почти был полностью разбит. Немцы закрепились.
Командир полка попросил огоньку у артиллеристов, чтобы поддержать пехоту в наступлении. Командир батальона, как потом, оказалось, был пьян, он поднял батальон и повел его в атаку на немцев. А в это наши артиллеристы, по просьбе командира полка, открыли огонь по переднему краю противника, и все снаряды угодили по своим. Много было убитых и раненых. Штаб батальона во главе с комбатом тоже были убиты. Такая халатность была по войне, по вине некоторых командиров самодуров погибали люди без причины.
На третьи сутки немцы были вынуждены на нашем участке прекратить военные действия, так как их справа и слева обошли, они оказались в кольце. Путь был открыт на город Оршу, за которой мы сражались семь месяцев. Путь был не легким.
Мы под Оршей многих оставили своих товарищей, когда брали первую линию обороны немцев, на нейтральной полосе лежало много трупов, оставшихся от зимних боев и сейчас еще добавили. В нашей роте тоже были потери. У меня был ранен второй наводчик, а впоследствии мне пришлось ствол от миномета нести самому.
Наша дивизия вошла днем в Оршу. Немцы уже все сбежали. Мы вошли без боя. Город был совершенно разрушен. Сделали небольшой привал, передохнули и двинулись в сторону Минска по шоссе Москва-Минск. Дорога была во многих местах разрушена, асфальт был разбитый.
Мы отошли от города Орши километров 25-30 и остановились на отдых с ночлегом, прямо вдоль дороги в лесу. Это был первый привал после прорыва обороны. Люди были так утомлены, что шли на марше и на ходу засыпали. Идешь и спишь, наткнешься на впереди идущего товарища, проснешься и опять вперед. Иногда сутками не приходилось спать, когда немцев гнали, по 50-60 км делали марши в сутки, спать некогда было, старались не дать ему возможности остановиться.
На привале после прорыва обороны Орши меня вызвали в штаб батальона к заместителю командира по политчасти. Я прибыл и доложил о своем прибытии. Мне было предложено поехать учиться на армейские четырехмесячные курсы на парторгов и комсоргов батальона. Курсы проходили при нашей 31 армии.
Я попытался отказаться, мне эта политическая работа не нравилась. Я любил командную службу, командовать, а не мораль читать. Но мне так сказали:
-Ты, коммунист. Куда партия считает нужно послать, туда и пошлет. Ты обязан этому подчиниться.
По всем своим данным биографии я подходил, но только образование у меня не соответствовало той работе, быть партийным или комсомольским вожаком.
Лучшие кадры: командиры и политработники выбывали из строя, а армии все требовалось пополнение, особенно, когда наши фронта перешли в наступление по изгнанию фашистов с нашей священной советской земли.
Так что мне все-таки пришлось распрощаться со своей минометной ротой и ехать попутными машинами до штаба нашей дивизии в политотдел.
Из дивизии нас направлялось два человека: я и старшина Савинов. Документы на нас уже были готовые, мы получили предписания явиться к начальнику курсов при 31 армии 3 Белорусского фронта к полковнику Жирнову. Место дислокации нам было указано. Мы с Савиным двинулись на восток. Наши войска шли на запад, а мы шли на восток в тыл нашей армии.
Через два - три дня мы прибыли к месту предписания, но начальник курсов нас не принял, а отправил в комендантский взвод запасного полка, так как мы прибыли раньше, набор еще не был произведен, и до выпуска предыдущим курсантам еще оставалось учиться 15-20 дней.
Нас временно определили в запасной полк, туда стали ежедневно прибывать курсанты. Нас заставляли нести внутреннюю службу.
Однажды, мы конвоировали наших бывших военнопленных, освобожденных из лагеря, где-то под Минском, они были на учете в нашей контрразведке, пока с ними не проведут работу по уяснению, как попали в плен, при каких обстоятельствах.
Если они не были виновными против Советского Союза, их опять возвращали в армию, давали оружие и посылали воевать, оправдать доверие и смыть тот позор, а многих направляли в штрафные части.
Некоторых командиров разжаловали в рядовые за допущенные грехи над Родиной. В штрафных частях, если они хорошо себя показывали в бою, мужественно сражались, снимали наказание, кто получил ранение и или погиб посмертно, реабилитировали.
Наши войска освободили города Минск, Грозный. Вступили уже на литовскую землю.
Нам всем будущим курсантам было приказано прибыть в штаб курсов, который располагался в литовском селе, недалеко от города Лида Белорусской ССР.
За два дня до прибытия нас в штаб курсов там произошли большие события. Училище готовилось к выпуску нового офицерского состава. Но неожиданно ночью на них напала большая немецкая группа, вооруженная всеми видами оружия. Завязались бои, так как у училища оружия было мало, только учебное, должного сопротивления они им не смогли оказать, но бой приняли.
Немцы выходили из окружения, попали в это село, и нашим пришлось в порядке самообороны вступать в бой, но немцы поняли, что это небольшой гарнизон и от боя уклонились, переправились через реку Неман. Двинулись по фронту, надеясь, выйти из окружения и соединиться со своими.
Не знаю, удалось ли им это сделать или нет, мне, кажется, вряд ли, все окруженные части немцев впоследствии были разгромлены и взяты в плен.
Но эти события не прошли бесследно, многие будущие офицеры в неравном бою были убиты, а так же много было раненых. В этом бою погибли и преподаватели училища.
Мы прибыли в тот день, когда еще оставались офицеры, которые получили назначение на отправку в дивизии.
Нам было приказано сопровождать их до города Лида, так как в лесах еще шатались немцы, которые нападали на наши машины, следующие к фронту, а так же на людей. Эти немцы, оказавшиеся у нас в тылу, продолжали вести войну против нас, под видом бандитов грабили жителей и военных, убивали и насиловали.
Однажды, мне пришлось принимать участие в ликвидации мелкой группы немцев, которые скрывались в лесу, грабили население. Крестьяне работали в поле и заметили немцев в лесу, которые что-то варили на костре и пришли к нам в штаб училища и рассказали все это начальнику училища полковнику Жирнову. Тот решил этих немцев поймать и привести в училище.
Занятия в училище еще не начались, так как еще не все прибыли из частей. Мы пока не учились, несли внутреннюю службу и занимались хозяйственными вопросами. Подошел полковник Жирнов, мы сидели человек пять, отдыхали, занимались кто чем, он обратился к нам и сказал:
-Рядом с селом бродят вооруженные немцы, их надо схватить живыми или мертвыми, но обезвредить, а то они грабят жителей и нападают на военных. Нужно двух добровольцев. Кто мог бы пойти под видом гражданских жителей.
Я и старший сержант Платонов изъявили желание пойти. Мы с Платоновым были оба одеты в темно синие брюки, галифе. Гимнастерки сняли. Остались в нательных белых рубашках. Пилотки тоже оставили. Из оружия взяли только по пистолету и по две гранаты. Все это аккуратно замаскировали в карманах и двинулись туда, куда нам крестьяне указали.
Прошли через поля, а затем вошли в лес и стали осторожно двигаться, не доходя метров 15-20, заметили дымок, и человека у костра. Стали приближаться, увидели второго, который был у берега реки, что-то искал, по-видимому, изучал переправу и хотел найти лодку, но лодки поблизости не было. На той стороне находился большой населенный пункт.
Мы решили сначала взять того, что находился у костра. Я приказал Платонову остановиться и держать этого немца на мушке, а я пойду один. Он одного не побоится, все же мы для него гражданские. И, действительно, я смело шел к нему, он на меня не обращал внимание, увлекся приготовлением пищи, мешал ложкой в котелке.
Винтовка его лежала у дерева, от него метров 5-8, не доходя до него, я ее заметил и решил сначала захватить оружие, а потом его.
Только я подошел к оружию и наклонился ее взять, он обернулся и заметил меня, броском бросился ко мне, но я успел винтовку схватить, и направил ее на него и крикнул: “Хенды-хох”, что означало по-русски: “Руки вверх”.
Он подчинился, руки поднял, и что-то по-немецки крикнул.
Немец, что был на берегу, сначала бросился бежать по берегу, но Платонов открыл по нему огонь, он тогда бросился вплавь в речку и стал уходить на тот берег.
Речка в этом месте была широкая, но, наверное, не очень глубокая, так как он шел по воде. Мы пытались в него стрелять из немецкой винтовки, но не попадали, а, когда он уже выходил из воды на берег, последним выстрелом вроде попали, потому что он как-то спотыкнулся, вскочил, побежал. Больше стрелять мы не стали, там были люди, наши селения, мы могли своих задеть шальной пулей.
Наша операция закончилась: одного взяли в плен, а второго упустили. Когда его взяли, он клялся, что не виноват, его заставили воевать, у него в Германии есть маленькие киндоры, что во всем виноват Гитлер и его свора.
Училище начало свое работу. В училище в основном готовили командиров стрелковых взводов, командиров пулеметных взводов и парторгов, комсоргов батальонов.
В этой роте в основном все были фронтовики, имевшие большой опыт ведения войны. Личный состав состоял на 80% из младшего командного состава: сержанты и старшины, 100% были коммунистами. Эти люди были в основном сознательными и преданными своему Правительству и партии.
Занятия проходили по двухгодичной программе, мы ее должны были освоить в течение 4-5 месяцев. Ежедневно занимались по 10-12 часов. Теоретически и практически изучали программу боевых действий от одиночного бойца до командира батальона. В нашей роте было два взвода.
Жить приходилось, где в помещениях, а где в землянках. В городе Сувалки (Польша) в казармах военного городка.
Наше училище, поскольку оно было приписано к штабу 31 армии, все время следовало за армией. Мы начали учебу в Белоруссии, а закончили в Польше в городе Сувалки на границе с восточной Пруссией.
За период учебы пришлось много посмотреть и самим принимать участие в разных операциях. Мы не только учились, но мы выполняли службу.
Однажды, участвовали в большой операции по окружению целого кавалерийского корпуса старой польской армии.
Этот корпус был против немцев и нас русских. Он как-то остался в лесу, что немцы не обнаружили его при отступлении и наши при наступлении. Он остался у нас в тылу. В Литве поближе к границам Польши. Ожидал, когда Советская Армия освободит Польшу от немцев, тогда они зайдут, как хозяева Польши.
Но как-то удалось этот корпус обнаружить. Нашему командованию 3 Белорусского фронта было предложено с передовой части не отводить, а собрать из резерва фронта и из других подразделений, в том числе и нас, скрытно окружить эти леса, где располагался корпус и предложить ультиматум: сдаться без боя.
Леса были окружены всеми доступными средствами: артиллерия, танки участвовали, даже полк авиации был придан к этому делу.
Наши парламентеры двинулись в штаб корпуса, там этого не ожидали, что они уже находятся в кольце. Им было предложено сложить оружие и сдаться в плен. Всем, кто сдается в плен, гарантируется жизнь, офицерам сохранялись воинские звания, награды. Рядовой состав распускался по домам. А офицерский состав, по их желанию, отправлялся для дальнейшей службы в Польскую народную армию. Кто не хотел, могли возвращаться по домам или ехать за границу. На размышление давалось 12 часов времени. Если ультиматум не будет принят, будет открыт огонь из всех средств вооружения.
Самолеты непрерывно летали, давая понять, что мы всегда готовы нанести бомбовый удар.
После указанного времени командование корпуса согласилось на наши предложения. Таким образом, было предотвращено кровопролитие.
В Польше нам пришлось побывать на кладбище наших советских военнопленных, где было захоронено 179 тысяч человек. Отрыты были большие рвы длиной по 50 метров, глубиной до 4 метров и туда укладывали людей, как селедку по рядам и засыпали грунтом. Были еще готовые рвы, которые заранее копали сами военнопленные. Лагерь находился 5 км от кладбища.
Советские фронта вышли на границу с восточной Пруссией, а наше училище стало на зиму в городе Сувалки. Городишко был областной хороший, мало разрушенный войной.
Училище расквартировалось в военном городке. А преподавательскому офицерскому составу было разрешено жить у жителей на квартирах.
Наши офицеры: командир роты майор Кудрин и два командира взводов жили у одной польки, одинокой женщины по имени Зося. Она была хорошая душевная женщина.
В первых числах января 1945 года наши войска готовились к прорыву обороны немцев на его собственной территории в восточной Пруссии. Немцы часто стали из дальнобойной артиллерии обстреливать город Сувалки и в город старались засылать своих агентов, шпионов, поэтому нас курсантов стали часто посылать на облаву.
Редкая выпадала ночь, чтобы все прошло спокойно. Мы дежурили вместе с комендатурой. Часто приходилось задерживать подозрительных и вести их в комендатуру для выяснения личности задержанных.
Офицерам было приказано вернуться в военный городок на казарменное положение. Жить на частных квартирах было опасно, фронт проходил рядом, от восточной Пруссии Сувалки находились в 19 км.
В Сувалках я получил письмо от своей сестры Марии, которая жила в Барабинске. Она во время войны уехала из деревни, работала в санпропускнике на станции Барабинск, жила у Кислинских на квартире, а у них была девушка Люба. Они вместе работали в одной смене.
Мария решила меня с Любой познакомить заочно. Мы с ней стали переписываться. Но эта семья была из староверов и, когда ее мать узнала, что дочь переписывается с военным, она запретила ей вести со мной переписку, так что наша дружба была прервана.
Тогда Мария дает мне адрес второй своей подруги Тани Щербаковой, она тоже с ней работала. Мы обменялись фотографиями и стали переписываться. Наша переписка продолжалась до 20 апреля 1946 года, пока я не приехал, и не встретился с ней в Барабинске, а затем через месяц сыграли свадьбу.
В начале января наши фронта: Украинский и Белорусский перешли в наступление. В частях стал выбывать командный состав из строя, требовалась замена.
Нашей роте предложили подготовить 20 лучших курсантов, отличников к досрочному выпуску, в том числе и я, попадал в список по всем данным, но меня командир взвода не включил, хотел оставить до конца выпуска. Но я от него и от командира роты потребовал, чтобы меня обязательно включили. Просьба моя была исполнена.
20 января 1945 года нас на целый месяц раньше выпустили, присвоили всем звание младшего лейтенанта. Одели в новую офицерскую форму. Мы надели все знаки различия и готовились к торжеству. Вечером командование училища планировало сделать проводы. Была куплена бочка пива и приготовлен ужин. На проводы ожидали члена военного совета 31 армии.
В указанное время нас пригласили в столовую. Начальник училища полковник Жирнов поздравил всех собравшихся с присвоением воинского звания, и пожелал боевых успехов в бою. А затем выступил член военного совета армии, он так же поздравил нас, пожелал нам успеха в боях с немецко-фашистскими захватчиками, полного их разгрома и возвращения домой с Победой.
Это были такие теплые слова, что даже не верилось, что настанет такой день, день Мира. Не будет слышно разрывов снарядов и бомб, свиста пуль, а самое главное не надо будет бояться, что тебя убьют. От малейшего шороха ты бросаешься в укрытие или пригибаешься, чтобы тебя не заметил противник. Настолько уже нервная система приспособилась к боевой обстановке, что ты готов открыть огонь по малейшему подозрению.
21 января нас проводили 20 человек в расположение политотдела 31 армии. Мы туда добирались, кто, как мог, где пешком, где попутно на машинах.
Штаб армии находился в каком-то небольшом немецком городишке. Город был пустой. Жители города все оставили, ушли с немецкой армией.
Гебельская пропаганда внушала им, что русские придут, всех оставшихся немцев уничтожат, будут мстить за своих. Поэтому все ушли с города и все села были пустыми. Мы от границы прошли где-то 80-100 км, никого из гражданского населения не встретили.
В политотделе 31 армии мы получили назначение в действующие бригады дивизии, которые сражались на передовой с немецко-фашистскими захватчиками.
Я получил предписание в 220 с.д., из которой был направлен на учебу, и многие мои товарищи тоже попали в свои части.
После получения назначения в штабе армии, у нас дороги расходились. Попутчиков оставалось мало. Мы разбивались на маленькие группы, по 3-4 человека. Попрощавшись, расставались, по всей вероятности навсегда. Так как все же шли в бой на передовую. Все это мы хорошо понимали. За четыре месяца учебы мы узнали друг друга, стали хорошими боевыми друзьями. Наша рота была самая дисциплинированная и примерная в училище.
Я прибыл в свою дивизию в политотдел, доложил, что курсы младших лейтенантов окончил досрочно с хорошими оценками по боевой и политической подготовке и прибыл для дальнейшего прохождения воинской службы в должности комсорга батальона.
Начальник политотдела полковник Соколов поздравил меня с окончанием учебы и присвоением мне воинского звания и возвращения в родную дивизию. Полковник Соколов сказал мне, что во всех трех полках нужны комсорги батальонов. Я попросил меня направить в мой 73 полк, так как я из него уехал на учебу.
Я был направлен в свой полк, который располагался в немецком хуторе. Недалеко проходила передняя линия, в 2-3 км шел бой. Немцы оборонялись, а наши пытались форсировать небольшую речку и выбить противника из укрепленного района.
Я прибыл в штаб. Там из командования никого не оказалось. Все были на передовой. В полку находился только агитатор полка, майор Баукан, который разгонял пьяных танкистов. Они приставали к немецким женщинам, находившимся в том доме, где был штаб полка. Все жители сидели на чердаке. Там у них была жилая комната. Вот уже второй раз мне пришлось встретиться с гражданским населением немцев.
Первый раз мы встретили их, когда шли от штаба армии до своих. В одном городишке мы решили заночевать, и пошли искать подходящее место для ночлега. Зашли в один дом, а там обнаружили мирных жителей, в основном пожилых и детей, их там было человек 30.
Когда мы вошли, они все встали, смотрят на нас и трясутся. Мы постояли, что-то у них спросили, они нам что-то ответили, сейчас не помню, что мы у них спрашивали. Только мне на всю жизнь запомнился их какой-то специфический национальный запах, похожего запаха у других национальностей я не встречал.
Был такой эпизод. Подыскали себе место ночлега в одном домике. Этот дом состоял из трех комнат. Мы приготовили себе ужин. На кухне у нас был сухой паек, а в комнате все расположились отдыхать. Дверь закрыли палкой. Сунули ее в дверную ручку, так как у нас другого запора не было. Мы быстро заснули, так как всю дорогу шли пешком.
Попутные машины были все загружены снарядами и другим военным имуществом. Нас не брали, да им было запрещено брать попутчиков, так как под видом наших нападали на машины переодетые немцы в советскую форму.
Слышим среди ночи, что кто-то вошел в дом и ходит. На кухне загремела посуда. Мы там оставили свою еду. Вскочили и ждем, что будет дальше. Нас четыре человека и ни у кого нет оружия. Походил он там, даже не попытался дернуть нашу дверь, думаем, вот сейчас выйдет, бросит гранату и все, капут нам. Прошло минут пять, все тихо, мы еще посидели, не рискнули выйти, опасаясь, что он может нашу дверь заминировать.
Но нашелся из нас один, был такой Соловьев, шустрый, ординарец нашего командира роты майора Кудрина, он говорит:
-Вот что, братва, у меня нет ни родных, ни родственников, я пойду первым открывать дверь, отойдите в сторону.
Мы пытались его уговорить, чтобы он этого не делал. Лучше придумать, что-то другое.
Но Соловьев все же настоял на своем решении. Подошел и открыл дверь.
Все обошлось благополучно. Наши продукты, оставленные в кухне, были целыми. Только не было части посуды, по-видимому, приходили хозяева.
В доме они не жили, где-то скрывались. Взяли, что им требовалось. Наверно, поняли, что мы находимся в доме, не стали нас беспокоить.
Подобный эпизод произошел также ночью. После первого случая мы решили вооружиться. Думали, где-то по дороге найти оружие, хотя бы трофейное, но пока не представлялась такая возможность. В одном населенном пункте решили заночевать.
Двигались непрерывно наши машины и проходили воинские части. Мы решили отдохнуть. Отошли немного в сторону от шумной основной дороги на окраину села.
Наших войск и местных жителей по пути уже не встречали. Выбрали дом с чердачной комнатой и там расположились. Один из нас готовил обед, остальные решили обследовать ближайшие дома.
В одном доме нашли двуствольное ружье, которое лежало наверху шифоньера вместе с патронташем с патронами. Мы взяли его с собой на всякий случай и еще шутили, что если будем сражаться, патронов хватит.
Поужинали, немного поговорили и решили отдыхать. У нас была последняя ночь перед расставанием. На следующий день мы расходились по своим частям. До передовой уже оставалось 10-15 км. Хорошо было слышно стрельбу и видно, как освещалась линия фронта.
Заснули так крепко, что не услышали, как в этот населенный пункт вошла танковая часть. Когда танки подошли к нашему дому. Мы услышали шум двигателей и крики команд. Но когда прислушались, то поняли, что речь нерусская. Мы вскочили, как ошпаренные и стали внимательно слушать. Поняли, что это немцы. Осторожно открыли чердачное окно и рассмотрели немецкие танки с крестами.
Что делать в сложившейся ситуации, если вдруг немцы надумают подняться наверх?
-Будем драться. Мы первые заняли дом и не отступим. Пушка у нас есть, - шутя, ответил я. Но шутки шутками, а дело принимало серьезный оборот. Сколько немцы пробудут здесь, если до утра, то может ночью они не пойдут наверх, а если останутся на день, то наверняка кто-нибудь сюда заглянет. Сейчас убежать не сможем. Весь двор заполнен техникой и солдатами. Проскочить нет никакой возможности.
Посовещавшись, решили ждать до утра, будь что будет. Не может быть, чтобы наши войска ни появились здесь. Немцы скорее оказались случайно в нашем тылу, вырвались из окружения. Вот и пробиваются к линии фронта, ищут слабые места в нашей обороне. Через несколько минут немцы успокоились, наверно, решили отдохнуть. А у нас весь сон пропал. Мы ждем, что будет дальше.
Но не прошло и пары часов, как немцы зашевелились. Загудели машины, стали готовиться к движению. В противоположном конце поселка прогремели выстрелы винтовочные, а потом раздались автоматные очереди. Двинулись машины, а затем танки, на танках сидели автоматчики. Через 15-25 минут все стихло. Поселок опустел, ни наших, ни немцев.
Для нас было непонятно, кто этот поселок занимает: немцы или наши? Ждем рассвета, не выходим. Стало уже светло. С крыши хорошо просматривается поселок. Видно основную дорогу, по которой мы пришли сюда. Но дорога пустая, нет ни машин, ни людей.
Так мы еще в ожидании просидели с час, смотрим: показалась машина, которая ехала к поселку. Когда она подъехала поближе, рассмотрели, что машина наша ЗИС-5. Она проследовала село, и никто ее не остановил. Тогда мы решили спускаться вниз и двигаться к основной дороге. Нас догнали машины, следующие к фронту. Мы попытались их остановить. Первые две не остановились, а третья сбавила скорость. Мы не успели попросить разрешение, как из кабины высунул голову офицер в чине майора:
-Что ребятки устали? – спросил он нас, - куда топаете?
-На фронт.
-Ну, если на фронт, то залезай в кузов быстрей!
Мы быстро заскочили в кузов машины. Нас подбросили попутно на 20 км до тыла 88 дивизии. Поблагодарили офицера.
Дальнейшие наши дороги расходились. Попрощались и пошли каждый к своей дивизии.
Хочется отметить беспечность русского человека. Выпустили из училища 20 офицеров, отправили на передовую, не вооружив личным оружием. Мы безоружные странствовали по территории вражеского государства, где на каждом шагу нас подстерегала смерть или плен.
За это время прошли более двухсот километров, пока не догнали свои части. Хорошо, что все обошлось благополучно.
В штабе полка мне ждать долго не пришлось, с переднего края пришел замполит командира полка и комсорг полка Горобец. Я доложил о своем прибытии. Мне предложили должность комсорга третьего батальона. Командиром третьего батальона был майор Спирин. В полку я долго задерживаться не стал, попросил разрешение: отбыть к месту своего назначения.
Когда я прибыл в батальон, было уже темно. Разыскал штаб батальона и доложил о своем прибытии для дальнейшей военной службы.
Командир батальона был средних лет, сибиряк, с Алтайского края. Замполитом батальона был капитан Антонов, тоже примерно такого же возраста. Парторг батальона был младший лейтенант Сидякин Максим. Ему было за 50 лет, тоже с горного Алтая, с Горношории.
Меня встретили хорошо. Расспросили: откуда, где раньше воевал? Потом были приглашены командиры рот. Я был представлен для знакомства.
На другой день я совместно с капитаном Антоновым знакомился с личным составом батальона.
В каждой роте в боевых порядках были организованы комсомольские организации, правда, они были малочисленные, так как люди долго в ротах не задерживались. При наступлении выбывали, как правило, из строя, кто был убит, кто по ранению. Организации пополнялись за счет прибывших или вновь вступивших из числа несоюзной молодежи.
Дивизия, (а, следовательно, ее полки и батальоны) на одном месте долго не стояла, вела наступательные бои. Как немцы не сопротивлялись, наши части все же их теснили к берегу Балтики.
Оборонительные сооружения у немцев были построены задолго до войны. Хуторская система также была использована для военных целей. Все жилые дома и другие строения были приспособлены к ведению оборонительного боя. В них были бетонные подвалы с окнами, где устанавливались ручные пулеметы и крупные противотанковые калибровые. Дома были каменные или кирпичные. Кроме этого были сделаны противотанковые сооружения, рвы бетонные и установлены железобетонные надолбы против танков. Эти все сооружения были замаскированы лесопосадками.
Но, не смотря на усиленную оборону немцев, наши войска ее взламывали, и гнали немцев в его собственное логово. Чувствовалось, что скоро наступит конец войне.
В нашей дивизии на одном участке фронта произошло ЧП.
Наш полк занял один небольшой баурский дом. Было это в 21 часов вечера. Впереди протекала небольшая речка, а за речкой находилось село. Наш батальон занял это село. Немцы оставили его, отошли без боя. Наш батальон до этого вел беспрерывные бои и почти не имел возможности отдохнуть. А тут представилась вроде бы такая возможность, немцы отступили. Можно спокойно ночь поспать. Выставили караул и все остальные легли отдыхать. Но не прошло и четырех часов, как немцы зашли в село с противоположной стороны, они не знали, что в деревне русские, и тоже решили отдохнуть. Село было большое, протянулось на 2-3 км.
Когда немцы расположились на ночлег, среди них нашлись любопытные, прошлись по селу, или может даже это была их разведка. Эта группа напоролась на наших. Сколько их было, неизвестно, но как только наши часовые услышали немецкую речь, они подняли тревогу, что в селе немцы.
Люди спросонку не поняли, вскакивали, и в панике бежали, батальон оставил село без боя. А артиллеристы бросили две пушки 76 калибра. Так бежали, что не заметили мост, бросались в речку в ледяную воду. Переплывали вплавь речку в феврале месяце.
Я находился в штабе батальона в том баурском доме. Прибежал парторг младший лейтенант Сидякин. Он мне все рассказал. Ему тоже пришлось переплавляться через речку вброд. Он был весь мокрый с ног до ушей.
Утром командир полка приказал любой ценой освободить пушки. Нашему батальону было приказано атаковать село и захватить его.
Мне было приказано находиться в девятой роте. Командир роты был пожилой, в военном деле понимал слабо, особенно не мог читать по карте. Мне приходилось в тяжелых ситуациях находиться в этой роте.
Наш батальон выдвинулся на исходный рубеж и попытался атаковать село. Немцы по нам открыли минометный огонь. Место перед селом было открытое, и мы были хорошо видны.
Они находились в укрытиях, вели по нам прицельный огонь. Уже в первые минуты у нас появились убитые и раненные. Как мы не пытались поднять людей в атаку, нам не удалось прорваться к селу. Немцы заняли все село, подбросили подкрепления и надежно закрепились.
На другой день командир полка дал в распоряжение нашему батальону свою роту автоматчиков(50-60 человек). Командиром роты был старший лейтенант, он прибыл из резерва Армии. Роте поставили задачу: освободить пушки. Сколько не пытались автоматчики просочиться в село, все было безрезультатно. Многие остались лежать на той земле навсегда, а многие были ранены. В том числе был тяжело ранен командир роты автоматчиков. Батальон старался овладеть селом, но в течение 5-6 дней толкались на месте.
Однажды рано утром повар привез в батальон завтрак на двух кухнях. В одной были одни отварные куры, а во второй чай с молоком. Это единственный завтрак за всю войну и службу в армии. Наш старшина, мой однофамилец Богданов, набил трофейных кур и решил угостить нас курятиной.
Но позавтракать нам нормально не дали, немцы перешли в контрнаступление. Наши не выдержали. В основном личный состав был молодой, да еще не русской национальности, от страха драпанули. Как не старались их остановить, ничего не получилось.
Командир батальона майор Спирин был ранен в ногу и с ординарцем отходил последним. До штаба полка было всего 400-900 метров, но мы не пошли прямо, так как там была возвышенность, немцы бы нас всех перебили. Мы отступили лощиной, дали небольшой крюк и не успели сообщить в штаб полка, что отступаем.
Немцы шли напрямую и чуть не застали врасплох наших на командном пункте полка. Они уже подошли вплотную к штабу полка и открыли огонь по штабу. Все кто там находились, вступили в бой. К этому времени подоспели мы. Командир батальона доложил обстановку командиру полка. Бой принимал ожесточенный характер.
Немцы упорно продвигались. Уже вплотную подошли к дому, где располагался штаб полка. Наши не выдержали натиска врага и стали отходить. Из дома все вышли. Немцы захватили часть территории господской усадьбы. Наши солдаты вели огонь из коровников и других зданий.
Я тоже заскочил в один коровник, там была небольшая группа наших людей, которые вели огонь по немцам через окна и двери. Я подбежал к одному солдату, который выстрелил из винтовки, но не мог открыть затвор для второго выстрела.
Я выхватил у него винтовку, ударил затвором о какой-то предмет, затвор открылся и выбросил стреляную гильзу. Я засунул второй патрон в патронник и стал стрелять в немцев, которые уже находились рядом с нашим коровником. Мы с этим солдатом сделали еще два-три выстрела.
Я обернулся, в коровнике уже никого из наших не было, мы остались вдвоем. Я предложил бежать. Мы побежали по коровнику в ту сторону, куда отошли наши. Когда мы добежали до конца коровника и выглянули из дверей, то увидели своих, они уже находились от усадьбы за 300-500 метров. Мы увлеченные стрельбой, не заметили отступления батальона. Оставаться одним было бесполезно. Нас немцы все равно заметили.
Когда выбежали из коровника, я быстро осмотрелся. В правой стороне, куда отходили наши солдаты, была открытая местность. А слева стояли скирды с сеном, за ними просматривалась огневая позиция наших артиллеристов.
-Бежим влево, там надежнее, - предложил я солдату. Но он не послушался меня побежал в правую сторону по дороге, сумел отбежать всего 20-25 метров, был обстрелян немцами и убит.
Я же побежал в левую сторону к скирдам, маскируясь ими, а от них прямо по колено в снегу к артиллеристам. Но когда бежал, мне казалось, что вот-вот немцы в спину врежут из автомата или винтовки. Они, по-видимому, все же меня не заметили и не сделали ни одного выстрела.
Задержись я еще на минут пять, было бы поздно: или смерть или плен. В плен они уже не брали, возиться с пленными было для них не к чему, так как сами бежали, и спасали свою шкуру.
В том бою была их кратковременная победа. Мы позорно отступили, но, набравшись смелости, снова ринулись в бой с таким порывом, что немцы морально не выдержали, без боя отступили. Наш батальон не только освободил господский двор, но и все село, в котором остались наши орудия. Пушки были целые, но затворы немцы вынули и куда-то их забросили. А без затворов они уже не пушки, стрелять из них нельзя. Следовательно, немцы оказались умнее нас.
Проходя по селу, мы обнаружили обгоревшие трупы наших людей, которые лежали у дороги. В последствии стало известно, что это наши солдаты из взвода связи, которые были прикомандированы к полку и обеспечивали связь с батальонами. Они вошли в село вместе с нашим батальоном, своего часового у них не было, что батальон ночью драпанул, они не знали, легли отдыхать, ничего не слышали. Немцы их обнаружили, пытали, допрашивали, а затем облили бензином и подожгли.
Насмотревшись на зверства фашистов, у нас еще больше разгоралась ненависть к ним. Не отдыхая, не обращая внимания на непогоду, стремились вперед, не давая им остановиться. При взаимодействии с другими родами войск, танкистами и авиацией, громили оборону противника и гнали его вперед.
Обстановка переменилась. Уже был не 1941-42 год и даже не 1943, преимущества немцев канули в прошлое. Теперь вся инициатива была в наших руках. У нас стало много самолетов, причем самых лучших, появились хорошие танки.
А у немцев их неприступные хваленые танки “Тигры” и “Пантеры”, обещанные и разрекламированные Гитлером, горели подбитые на поле боя. Но самое главное, что война уже шла на территории Германии, у них в собственном доме.
Как они не сопротивлялись, моральный дух солдат был окончательно подорван. Отступали к Балтике к городам Кенигсбергу и порту Пилау в надежде, что там им удастся сесть на корабли и переправиться к центру Германии и соединиться с нашими союзниками: США и Англией, чтобы сдаться им в плен.
Но все немецкие корабли, которые пытались эвакуировать гражданское население и военных, были потоплены нашими подводными лодками и авиацией с воздуха. Вся прусская группировка была прижата к Балтийскому морю. Не смотря на упорное сопротивление, они сдали крепость Кенигсберг.
После смерти нашего командующего 3 Белорусским фронтом генерала армии Черняховского в должность командующего фронтом вступил маршал Советского Союза прославленный полководец Василевский.
Как бы отдавая почести Ивану Даниловичу Черняховскому, наша авиация действовала активно. Я еще такого большего количества самолетов не видел. Партия за партией шла бомбить немцев. Особенно хорошо действовали штурмовики, мстили за смерть нашего командующего, который погиб на полосе действия нашей 31 армии.
Он ехал в штаб армии, когда один снаряд разорвался сзади машины, его осколком смертельно ранило. Кроме него больше никто не пострадал. Неожиданная смерть командующего фронтом потрясла всех, мы потеряли дорогого товарища единоначальника, под его командованием прошли всю Смоленщину, Белоруссию, Литву, Польшу, и почти всю восточную Пруссию. Под его руководством армия добивалась крупных боевых успехов и побед. Он был самый молодой талантливый командующий фронтом, ему в то время было 34 года.
Черняховский Иван Данилович похоронен в Литве. В его честь назван город Черняховский.
Восточно-прусская операция была завершена совместно с фронтами 2го Белорусского и Прибалтийского. Много было взято в плен живой силы противника, а также военных трофеев: самолетов, танков, орудий, винтовок, автоматов и прочего имущества.
Наш 3ий Белорусский фронт выходил из боевых действий, но по приказу Верховного Главнокомандующего, товарища Сталина И.В. 31 армию перебрасывали в распоряжение 1го Украинского фронта к маршалу Коневу.
После боев нам дали небольшую передышку, два, три дня. Потом было приказано грузиться на железнодорожные составы и двигаться к границе Чехословакии, где в основном действовал 1ий Украинский фронт. Мы проследовали через Польшу с севера на юг и прибыли в Германию в Верхнею Силезию.
Там нас выгрузили, и мы с марша вступили в бой под городом Познань. Немцы держали оборону. Время было весеннее. Шел апрель месяц. Наши войска находились на подступах к городу Берлину. Настроение у всех было приподнятое, чувствовали приближение Победы.
По прибытию нашей армии в Германию всему личному составу было разрешено посылать на Родину посылки из вещей и продуктов. Рядовому и сержантскому составу по 8 кг, а старшему составу неограниченно. Я был по полку назначен начальником посылочного отдела по приемке и сдачи посылок от личного состава.
В 673 стрелковом полку посылали много посылок, и мне их приходилось сдавать в дивизию. Возил обычно на лошадях на бричках. Однажды мы привезли посылки в дивизию и там узнали новости, что наши войска: 1го, 2го Белорусского и 1го Украинского фронтов взяли город Берлин, логово фашизма. Что не сегодня не завтра будет конец войне. Мы были так счастливы, всю дорогу ехали шутили, смеялись.
Когда прибыли в батальон, я поделился своей новостью с капитаном Антоновым, замполитом батальона. Он меня предупредил, чтобы я больше никому об этом не рассказывал, пока не будет официального сообщения. Это было 4 мая 1945 года.
А 6 мая меня по приказу опять назначили комсоргом батальона и направили в другой батальон, там комсорг был отправлен в госпиталь по болезни.
Пришлось вступать в должность комсорга батальона совершенно незнакомого мне коллектива. Получил маршрут следования в штаб батальона, он находился в каком-то селении, туда я прибыл под вечер. Доложил о своем прибытии командиру батальона. Командир меня любезно встретил, представил всех офицеров штаба. Мы пошли в столовую ужинать. Командир батальона сказал мне:
-Ну, что ж, дружище, пойдем к людям, познакомишься, как мы живем, посмотришь нашу оборону и своих комсомольцев и молодежь, с кем тебе придется работать и воевать.
Мы направились на передний край, который находился за населенным пунктом. Немного прошли по поверхности, а потом спустились в траншейные хода сообщения и пошли по ним. Уже смеркалось. Со стороны немцев и наших шла оружейная перестрелка. Иногда взлетали ракеты, освещали передний край. Мы не прошли 50 метров, как послышался выстрел из орудия со стороны противника, и тут же рядом раздался взрыв упавшего снаряда. Нас отшвырнуло волной и обдало гарью и пылью от земли. Командир батальона пошутил:
-Это для знакомства вам комсорг, немцы посылают свои гостинцы.
Я тоже ответил шуткой.
Прошли несколько метров по траншеи, прибыли в расположение одной роты, которая обороняла данный участок. Познакомились с командиром роты и командирами взводов, я попросил, чтобы вызвали комсорга роты.
Комсорг прибыл через несколько минут. Мы с ним поговорили о комсомольских делах, о настроении комсомольцев и молодежи, как они дерутся.
С командиром батальона обошли все подразделения. Немцы что-то вели себя странно, особых перестрелок не было. На переднем крае было спокойно, но, зато в тылу противника часто были слышны взрывы и видны были пожары. Ночью было хорошо видно.
Днем раньше наши радисты перехватили шифровку немецкого командования: в ней приказывалось в плен русским не сдаваться, оставить оборону, сняться и идти на соединение с американскими и английскими войсками через Чехословакию в западную сторону Германии. Вот поэтому немцы готовились к отходу.
Выстрел из орудия был последним выстрелом войны на этом участке фронта. А для меня и командира батальона он чуть было не оказался роковым.
Утром наша разведка обнаружила, что немцы оставили свою оборону и ушли. Быстро было доложено по команде. Наши саперы уже получили приказ: проделать проходы в минных полях. Был получен приказ: двигаться вперед. Прошли оборону немцев, вышли на дорогу и двинулись маршем к Чехословацкой границе. По горам через перевал в обход немцам, которые спешили на соединение с нашими союзниками.
Мы шли без отдыха почти сутки и только утром 8 мая нам дали небольшой привал, отдых и завтрак. В лесу наши разведчики взяли “языка”, он, оказывается, отстал от своих.
Немцы тоже спешили, а один из них заснул и не слышал, как все ушли. Его сонного захватила наша разведка. Он подтвердил все то, о чем передавалось в шифровке. Мы обошли все основные направления двигающихся немецких частей, и отрезали им пути отступления. 9 мая рано утром в 4 часа был объявлен привал.
Все люди так утомились двухдневным переходом через горы и уснули мертвым сном. Не проспали и двух часов, как прозвучала команда: подъем, объявили построение. Полк строился буквой “П”. Появился командир полка подполковник Березин на своей любимой лошади, с которой редко расставался. Был объявлен митинг. Его открыл зам политчасти командира полка в звание майора, он предоставил слово командиру полка подполковнику Березину, который передал сообщение Советского Правительства и Верховного Командования СССР “О безоговорочной капитуляции немецкой армии в Берлине”, следовательно, об окончании войны.
Все, кто стоял, без всякой команды бросились к командиру полка, и давай его вместе с лошадью качать. От такой радости все смеялись и плакали от радости, целовали друг друга, стреляли вверх из своего оружия. Ликование длилось часа два, а потом было приказано нашей дивизии двигаться в сторону города Праги.
Население нас встречало очень радушно с цветами, часто по русскому обычаю: хлебом и солью, с водкой. Много раз нас угощали обедами. Из каких средств организовались обеды неизвестно, но они делалось из уважения и любви к нашей Красной Армии и к воину победителю. Везде были плакаты и приветствия: “Наздар, Сталин! Наздар, Красная Армия! Наздар, Готвальд!”
На марше мне довелось встретиться со своей бывшей 174 дивизией, которая всегда была нашим соседом, как в бою, так и на марше. Встретил свою минометную роту.
В роте произошли большие изменения. Из старых моих товарищей почти никого не осталось. Наводчик Иван Шуленков после моего отъезда был откомандирован в танковые части. Командир роты Хлопцов не дожил до окончания войны, погиб в Восточной Пруссии. Командиром роты после смерти майора Хлопцова стал мой бывший командир взвода лейтенант Кривоножкин, он теперь был в чине капитана.
Кривоножкин рассказал мне, о бывшем моем солдате Шейне со станции Лена, он уже был пожилой, имел девять дочерей. Сам был неграмотным, мы писали за него письма.
В большинстве случаев приходилось писать мне. В письме он перечислял имена дочерей, а жену не называл по имени, все говорил про нее: мать или старуха. Как мы не просили его назвать ее имя, он нам не называл, отшучивался. Что была за причина, мы так не могли понять.
Зато смерти боялся, никак не хотел умирать, я как мог, старался его сберечь, и просил командиров отделений не посылать его на ответственные места.
Мы его понимали, все же он отец детей. А мы еще были никто, салажата.
Но, оказывается он все же погиб нелепой смертью. Как-то взял гранату, возился с ней, выдернул щеку, растерялся, не смог гранату от себя отбросить и подорвался вместе с ней. Так погиб бесславной смертью отец семейства.
Не доходя до города Праги, столицы Чехословакии, нашей дивизии пришлось вернуться на место прежней дислокации в Верхнею Силезию.
По пути следования нашей дивизии иногда попадались мелкие группы немецких подразделений, с некоторыми приходилось вступать в бой для их ликвидации. Но многие сами сдавались добровольно. Война окончилась 9 мая, а нам пришлось воевать до 15 мая. Вылавливали немцев и власовцев, скрывающихся в лесах и горах Чехословакии и Германии. Поэтому, еще немало были убитых и раненных.
По возвращению нашей дивизии в Германию командование проявляло инициативу и заботу о содержании армии на самостоятельном хозрасчете, опираясь на свое подсобное хозяйство.
Наш командир подполковник Березин вызвал меня к себе и приказал мне организовать группу из пяти человек. Группа должна быть на лошадях. По пути следования нашего полка ей ставилась задача: собирать бродячих коров в стадо и гнать их в стороне от движущихся частей по указанному маршруту до места назначения. Стадо коров до конечного пункта полка довести до 60-80 голов. Скот брать только здоровый и не ниже средней упитанности, и, конечно, дойный. Ни в коем случае не ступать в контакт с местными жителями и не мародерствовать. Стараться брать скот разбежавшихся хозяев, разных зажиточных фермеров.
Мы так и поступали. Действовали по обстановке. Если где-то в отдельности пасся скот небольшими группами и вдалеке от селений безо всякого надзора, значит, он был ничейный бесхозный. Мы его присоединяли к своему стаду и продолжали ехать дальше. Остановки на ночь, как правило, устраивали в деревнях, в небольших городках на окраинах. Был такой случай, остановились в одной деревне, уже на границе с Германией. Нужно было отдохнуть и дойку сделать. Мы попросили жителей, чтобы они подоили коров. Молоко, конечно, отдавали дояркам.
Вот подходит одна женщина ко мне и говорит на ломанном русском языке, но понять ее можно на 80%:
-Продайте мне вот эту корову, - и показывает на ее, - она мне очень понравилась.
Я ей отвечаю:
-Мы коров не продаем,
-Ну, тогда подарите, вы себе еще подберете.
Мы подумали, что эта женщина наша, чешка, союзница. Они нас так хорошо встречали, как своих желанных освободителей.
Я ей говорю:
-Хорошо, если она вам понравилась, берите и пользуйтесь на здоровье.
Она от радости даже поцеловала меня и моих товарищей. Ребята помогли ей эту корову поймать и на веревке вывести из табуна. Не прошло двух часов, эта женщина пришла снова и принесла целую бутыль самодельного вина и хорошего сала шпиг. Мы пытались отказаться от вина, но она нас упросила, что больше ей нечем нас отблагодарить. Пришлось вино взять с собой.
В одном небольшом городишке нас тоже застала ночь, и мы решили остановиться.
На окраине стоял четырехэтажный дом, а вокруг него была свободная ограда. Я послал своего помощника старшину Богданова, чтобы он узнал по квартирам, сможем ли организовать женщин на дойку коров. Он вернулся и доложил, что женщины согласны. Мы пригнали стадо. Женщины немки выходили из дома с ведрами и начали доить коров. В доме оказалось двое мужчин средних лет, мы перебросились с ними несколькими словами. Сказали им, что будем здесь ночевать. Не мешало бы нам хорошо поужинать и отдохнуть с дороги.
Я решил пройтись посмотреть окраину города, узнать обстановку вокруг. Мы от своих частей отстали. Связи с полком не было. А старшине приказал, чтобы организовал ужин и место отдыха.
По пути случайно встретил одну русскую девушку. Она меня окликнула. Я подошел. Сначала я подумал, что она немка, и удивился, что она хорошо говорит по-русски. Оказывается, она была наша русская девушка во время войны увезена в Германию и три года работала у какого-то богатого фабриканта. Хозяин сбежал при подходе наших войск, а хозяйка осталась. Она живет у нее, продолжает прислужничать.
Мы поговорили с ней. Меня интересовало, как они относились к ней. Она в свою очередь спрашивала о Родине.
Все что я знал, рассказал ей без утайки. Какие страдания выпали на долю нашему народу, но мы выстояли и победили сильного коварного врага. Не только освободили нашу Родину, но и оказали помощь Европе. Избавили от фашизма Польшу, Чехословакию, Болгарию, Румынию, Югославию, Албанию и также освободили немецкий народ.
Я ей пожелал возвращения на Родину и вернулся к своим. Смотрю, они сидят на крыльце у дома.
-В чем дело? - спрашиваю их.
Мне старшина докладывает:
-Коров подоили, молоко забрали, ушли, двери закрыли. Мы попытались постучаться, но они нам не открывают. Вот мы и сидим, ждем вас, мер не принимаем. Что нам дальше делать?
Я говорю старшине:
-Ты что, Михаил Иванович, свои права и обязанности забыл? Мы являемся представителями Советского Союза, ее Армии Победительницы. А они все наши бывшие враги и побежденные. Так что стучи и требуй, чтобы открыли дверь. Иначе мы ее будем вынуждены сломать.
Тут мой старшина сразу вступил в свои обязанности, стал усиленно стучать в дверь и требовать, чтобы ее открыли.
С той стороны двери послышались голоса, к нам вышел немец, который организовал дойку. Я подошел к нему, как старший команды, и потребовал:
-Почему вы не пускаете наших людей в дом? Не изволите их накормить. Вы знаете, что они голодные. Особых продуктов нет, сами видите. А они люди военные, выполняют ответственное поручение командования. Даю вам два часа, чтобы ужин был не какой-то простой, а настоящий, горячий, первое и второе. Мы надеемся, вы в армии были, дисциплину военную знаете. Все ясно? Выполняйте!
Немец стоял, слушал, не возражал. Только напоследок сказал:
-Gut (что по-русски означало хорошо).
Мы в дом пока не входили, находились на улице, не мешали немцам. Слышно было, как они забегали. Загорелся свет в двух комнатах. Зажгли керосиновые лампы. Не прошло часа, как старшина говорит:
-Пойду, проверю, что они там варят.
Минут через пять вернулся с улыбкой:
-Готовят, товарищ младший лейтенант. Нагнали вы им страха! Работа кипит, варится первое и второе. Ужин готовят двое мужчин, женщин нет. Мне сказали, пусть господин фельдфебель не обижается, что мы двери закрыли. Мы этого не хотели делать. У нас есть больная женщина, она закрыла дверь. Мы не знали. Вы сразу не постучались. Мы все легли спать. Бегают, заискивают и просят, чтобы господин офицер тоже на них не обижался. Всех накормим, и спать уложим.
Не прошло и двух часов, как нас приглашают в дом. Мы оставили одного часового, а остальные пошли ужинать.
Ужин был приготовлен из двух блюд. На первое какой-то суп, а на второе, что-то мясное с макаронами. Все было приготовлено вкусно на совесть. К ужину мы достали бутыль с вином. Немец догадался, пошел, принес стопки пятьдесят граммовые. Но мы потребовали простые стаканы. Немцев тоже усадили за стол. Для себя они поставили маленькие стопочки. Но старшина говорит:
-Нет, угощаем мы русские, и пить будем по-русски, - и наливает им тоже по стакану.
Я поддержал его:
-Молодец, старшина! Это по-нашему, по-сибирски.
Наполнили стаканы. Я предложил выпить, за то, что остались живы. Все выпили. Наши до дна, а немцы выпили полстакана и поставили.
-Почему до конца не допили? – спрашиваю их, - что не рады, что мы и вы остались живы?
Старший немец отвечает:
-Мы рады, что вы и мы остались живы, но мы немцы помногу не пьем.
-Ничего по одному стакану можно выпить!
Они не стали возражать, допили до конца. У старшины после первого стакана появилась смелость, он обращается ко мне:
-Можно предложить тост?
-Пожалуйста, Михаил Иванович.
Старшина встал:
-Товарищи и господа немцы! Я поднимаю этот стакан за Победу, за нашу Победу!
Все встали. Чокнулись стаканами, и выпили стоя. Немцы тоже выпили, медленно, но до конца. Мы говорим:
-Вот молодцы! Это по-русски.
Начались разговоры, шутки. Наши немцы опьянели, что-то лопочут по-своему, а где-то по-русски, к нам обращаются.
После песню свою запели. Часа два посидели. Выпили в меру. Вино было очень хорошее.
Часовым я разрешил выпить только по одному стакану. После небольшой гулянки решили лечь отдыхать. Время уже было за полночь. Завтра пораньше надо выходить.
Мы старались ехать днем до жары, а в знойные часы отдыхали, где-нибудь в лесу или у водоемов.
Немцы понемногу пришли в себя, я говорю старшему:
-Завтрак в 5 часов утра.
-Gut! – отвечает он.
-А теперь спать.
Он уходит. Мы тоже ложимся. Предупреждаем часовых, чтобы смотрели в оба. Чтобы не прибили нас, пока спим. Чуть что – подъем!
Но все прошло нормально. Немцы в указанное время приготовили завтрак, подоили наших коров. Мы позавтракали, похмелились и двинулись дальше.
Через двенадцать дней прибыли в полк и пригнали 80 голов хороших дойных коров. Командир полка очень был доволен. По-видимому, толк в животных понимал. Нам всем объявили благодарность перед строем полка. Лошадей своих мы сдали.
У меня была кобылица вороная. Я ее у офицера пленного конфисковал. После 9 мая разоружили одну группу, а лошадь я забрал себе. Мне не положено было иметь лошадь, но командир разрешил на время пользоваться, пока были в боевых действиях. На мою лошадь все грыз зуб начальник штаба полка. Очень ему моя лошадь понравилась. Под седлом ходила красиво, и сама была шустрая. Он мне однажды предложил обменяться на свою.
У него была кобыла, но не красивая. Какая-та лохматая и масти не то каурая, не то светло рыжая. На вид была такая замухрышка. Я, конечно, в вежливой форме отказался, сослался на то, что скоро ее вам совсем отдам. Он был майор, начальник штаба полка, а я всего младший лейтенант комсорг батальона. Власть была на его стороне.
Но война всех сделала равными, офицеры и рядовые относились друг к другу по-человечески, считались с личным достоинством, не выпячивали преимущество своего звания и должности.
Когда настал день вручить мою красавицу майору, я лично сам привел ее к штабу полка и доложил майору:
-Передаю в ваше распоряжение лошадь, которую вы просили обменять на свою.
Начальник штаба обрадовался:
-Пошли. Где она?
Я отвечаю:
-Товарищ майор, она привязана у коновязи.
Он не вышел, а выбежал. Подошел к ней. Осмотрел всю с головы до ног. Погладил. Что-то ласковое ей говорил. А потом обратился ко мне.
-Вот молодец, младший лейтенант! Уважил меня. Большое тебе спасибо. Ведь лошадь это моя болезнь. Я кадровый командир кавалерист. Пятнадцать лет на лошадях. Я бы мог отдать тебе мою. Но война закончилась. Начинается мирная жизнь. А воинская служба пойдет иначе, чем во время войны. Верховые лошади будут иметь те, кому это положено по занимаемой должности от командира батальона и выше. Так что не обижайся, дружище. Рано или поздно тебе ее пришлось бы сдать. А что сам сдал по собственной инициативе это похвально. Еще раз спасибо. Это мне будет память от тебя фронтовика однополчанина.