ОЗАРЕНИЕ
Над самым ухом в палисаднике истошно прокричал петух. Тихо матюкнувшись и решив, что по осени все-таки следует свернуть ему башку, Колька открыл глаза. Открыл и сразу крепко зажмурился - ужасно болела голова. Через минуту бьющая молоточками по вискам боль слегка поутихла. Аккуратно, чтобы не растревожить проклятую вновь, Колька сполз с постели и тенью побрел в сени, где на такой случай у него всегда был хозяйственно припасен жбан рассола. Во рту стояла июльская засуха. Пол качался. Петух с вызовом орал. Тошнота подкатывала к горлу.
Вчера с деревенскими мужиками гуляли на зеленой. Устроили, понимаешь, вечер общения с природой. Выпили все и еще два раза гоняли почтальона Парамона на велосипеде с рюкзаком за спиной к Клавке-продавщице. У нее на такой случай всегда дома несколько ящиков огненного товара хранилось, чтобы мужики ночью под окнами хулиганством не занимались и не требовали открыть магазин. В подобных ситуациях Парамон оказывался незаменимым. Во-первых, он очень гордился своим велосипедом, поэтому всегда и в любом состоянии был рад лишний раз куда-нибудь сгонять. Во-вторых, Парамона в деревне уважали как почтальона, а потому даже Клавка не могла отказать ему в просьбе.
Обе экспедиции велогонщик совершил четко и результативно. Правда, на обратной дороге во второй раз Парамон не вписался в поворот. В итоге слегка подзадержался, поскольку остаток пути брел пешком, уныло придерживая покореженный велик. Но ни одной бутылки при падении не разбил. Уже в пункте прибытия вяло матерящегося и поминутно всхлипывающего Парамона успокоил механизатор Рыбалкин. Мол, вылечим твою железную кобылу, и не такое ремонтировали. Парамон, последний раз шмыгнув носом на мокром от слез плече друга, успокоился и мирно засопел. На этой умилительной сцене Федькины воспоминания заканчивались. Дальше пленка обрывалась, луч кинопроектора угас.
«Ну ее к черту, эту мать-перемать, эту мать-природу»,-думал Колька, припав к жбану. Сознание прояснялось. Вот уже и стены застыли там, где положено - четко вверх от сторон прямоугольника пола. Голова утихала. Только теперь в висках возникло и прочно застучало одно слово - «почему». Что «почему» было Федьке не понятно.
Он еще хлебнул рассола. Странное слово вдруг стало удлиняться за счет сбегающихся со всех сторон и выстраивающихся в одну шеренгу гласных и согласных. Постепенно в голове уже образовалась целая фраза - «почему он мог, а ты нет». Теперь уже стало легче. Кто такой «ты» Колька понял, поскольку этим самым «ты» оказался явно он. А вот кто что может, и почему этого не мог Колька - было все-таки не ясно.
И вдруг еще одна мысль будто обухом тюкнула по темечку - «Сергей Есенин». От неожиданности присев и втянув голову в плечи, Колька на всякий случай оглянулся. Никого, кто бы мог так тюкнуть, сзади не оказалось. Мозг неожиданно нарисовал виденный Колькой в библиотеке портрет молодого человека с трубкой во рту. И тут он вспомнил вчерашний разговор на берегу реки. Собственно, даже не разговор, а монолог агронома Бориса Рыбкина, обращенный к постоянно икающему Кольке.
-Сергей, блин, Есенин,- вещал Рыбкин,-это глыба! Какой, блин, гуляка и матершинник! А вот, блин, писал же стихи! И какие, блин!
И для примера он стал цитировать поэта.
Несколько месяцев назад Борис влюбился в местную библиотекаршу Наташку. Он принялся частенько наведываться в хранилище мысли, как бы за книгами по агрономному делу. В те недолгие минуты, пока Наташка старательно делала отметку в его формуляре, Рыбкин вздыхал и робко любовался девушкой.
Постепенно Борис принялся забегать в библиотеку уже два, а то и три раза за день. Когда литература по данной тематике закончилась, он придумал спрашивать книги по животноводству, а потом по механизаторству. Однажды в момент очередных вздохов начавшего уже настораживать читателя, Наташка подняла свои большие глаза.
-И что же это, Борис Васильич, вы все умную литературу берете?-романтически спросила она.-Нет, чтоб про любовь. Или стихи почитали. А то глотаете просто пачками скуку всякую.
Смущенный Рыбкин забегал взглядом по бревенчатым стенам библиотеки.
-Ну так дайте мне чего-нибудь,-забубнил он. Взгляд остановился на портрете Есенина.-Вот этого писателя, для примеру.
-Поэта,-уточнила Наташка, подарив читателю очаровательную улыбку.
Чтобы завтра не оконфузиться, Рыбкин дома все же решил пробежать глазами по стихам. Наискосок. Следовало все-таки представление иметь на случай, если предмет воздыхания поинтересуется. Окунулся в томик и утонул. С того момента Борис прикипел к поэту, позабыв про Наташку. Вместо того, чтобы таскаться в библиотеку, он в свободное время садился на завалинке или уходил на камни к реке, где читал и заучивал наизусть полюбившиеся стихи.
И вот теперь на природе Борис цитировал Кольке Есенина.
-Вот это, блин глыба,-закончил он монолог перед растрогавшимся слушателем.-А мы, блин, тоже пьющие и матершинные человечищи, строчки написать не можем! А почему?! Скажи мне! Почему он мог, а ты нет?
Колька попытался было что-то ответить, но упал. Последнее, что высветила его память - верную супругу Татьяну, пришедшую забрать тело мужа домой.
«Почему он мог, а я нет?»-теперь засел прочно в голове вопрос.-»А может и могу?»
Колька вышел на крыльцо. Вдохнул свежего воздуха и огляделся. С поля на берегу реки отступал к воде туман, обнажая искрящуюся от росы траву с лениво бродящими по ней лошадьми. Красный круглый сосуд солнца постепенно приобретал желто-оранжевый цвет, наполняясь теплом. Кричали петухи, мычали во дворах собирающиеся на прогулку коровы. Земля просыпалась.
«У спящей реки на молочном лугу
Резвился гнедой жеребенок...»,- неосознанно родились строчки в Колькиной голове.
«А ведь могу»,-прошептал он.-»Могу, блин!» Нужно было срочно поделиться с кем-то этим открытием, но деревенская улица еще досматривала свои сны.
Колька растерянно повертел головой, крякнул «эк, растудыть» и с криком «МОГУ» вбежал в избу.
-Могу!!!-заорал он с порога.
Танька, только что отдоившая корову, уронила от неожиданности подойник и уставилась на мужа.
-Могу ведь! А, Танька? Могу!-обнял ее Колька.
-Да что это с тобой?-обмякла жена в его руках.-Прямо сейчас? Здесь?
Колька перестал орать и тупо посмотрел на Татьяну.
-Тьфу ты,-сплюнул он, разжав обьятья.-Не то могу. Я стихи писать могу.
-А-а-а,-разочарованно протянула жена и тут же отвернулась задом, вытирая разлитое молоко.-Поэт выискался. Совсем сглузду съехал. Еще и орет. Водки надо жрать меньше.
«Эх бабы»,-растроенно вышел на крыльцо Колька.-»Ну что за дуры, язви их в корень. Ни хрена в искусстве не понимают. Один секс на уме. Нет чтоб о душе подумать».
Он попробовал было продолжить свое стихотворение, но больше не шло. Вдохновение безвозвратно пропало.
-Вот, мать ее,-выругался Колька.- Все! Поэта в зародыше сгубила! И может даже великого! Тьфу!
Помрачнев, он сел на ступеньку и закурил.