Глава 3
Дома я прожил неделю, а 20 декабря меня вновь призвали. На этот раз меня провожали мама и тетя Клава. Поехали через Барабинск. Решили у родственников тети Клавы оставить лошадь, а до Куйбышева ехать поездом. Десять километров пригородной веткой.
В тот же день я прошел комиссию, и нас направили в баню помыться. В бане у меня утащили новые шерстяные носки. Носки мне связала мама. Это была первая моя оплошность. Я привык ложить все открыто, не прятать, доверяться всем, как это делается в деревне. А здесь собрались разные люди городские, детдомовские.
Ночью нас погрузили в товарные вагоны и отправили в Барабинск в шести вагонах. В вагонах стояли печки буржуйки, а угля и дров не было. Пришлось проявлять военную находчивость. В Барабинске натаскали угля и дров, нашли где-то деревянные заборы, доски наломали и печь растопили, стало тепло.
Я расположился на втором ярусе нар, а сумку, сшитый мешок, в котором у меня были продукты: печенье, курица, повесил на стенку у двери. Нет, чтобы этот мешок положить к себе под голову. Меня еще не научил случай с носками. Когда хватился утром, уже было поздно, курицу уже свистнули. Вот так, поел я курятины. Мама ради меня последнею зарубила. Так начиналась моя армейская жизнь.
Прибыли в город Татарск, место нашего назначения, 150 км от Барабинска. Там формировалась новая стрелковая Сибирская 112 дивизия. Поселили нас в казарму, в бывший автогараж какой-то автобазы.
Внутри казармы были сделаны трех ярусные нары из досок. Спали на голых досках. Постелью служили брюки ватные и портянки, а подушкой шапка – ушанка, одеялом полушубок.
Подъем в шесть часов утра. Физзарядка, уборка и завтрак. Завтракали прямо на территории в столовой. Выстраивались строем по ротам без головного убора в гимнастерках, не смотря, что на улице мороз до 25 – 30 градусов, шли строем в столовую и по команде занимали столы по отделениям.
На первое давали тазик с гороховым или рыбным супом, на второе картофельное или гороховое пюре, или пшенную кашу и чай. Кормили скуповато. Многим не хватало, особенно в первые дни. У кого были деньги, покупали на рынке хлеб или картошку.
С первых дней начались усиленные занятия, в основном все в поле. Тактические занятия проходили в классе, но их было мало. В основном занимались изучением материальной части: оружием – винтовки, пулеметы и гранаты и противогаз. На занятия отводилось 8–10 часов в сутки. После ужина чистка оружия. На личное время бойцу отводилось 30– 40 минут, чтобы приготовиться к следующему дню: подшить подворотничок, пуговицу, написать письмо родным и знакомым.
Я в первые дни очень скучал, ежедневно писал письма домой маме, родственникам и своей девушке. Постепенно входил в армейскую колею. Не прошло 10–15 дней, как вечером пришли в нашу казарму представители, два командира, по званию один лейтенант, а другой – младший лейтенант и стали вербовать во вновь организуемую химическую роту при дивизии.
Из нашей роты выбрали двадцать человек, в том числе и меня. Нас построили и повели к железнодорожному клубу. Разместили в фойе и сказали: вот тут будет ваша казарма. Ночь мы переспали на стульях.
На другой день началось формирование отдельной химической роты N 25, с личным составом 60 человек, первый взвод был взводом разведки, а второй взвод – дегазации, а также было хозяйственное отделение, в нем были два ездовых повара, писарь, шофер во главе со старшиной роты. В роте по штату полагалось десять машин, но у нас была только полуторка, мобилизовали из какого-то колхоза. Я вошел в первый взвод.
Командиром роты был лейтенант Рыков, комиссаром, зам. по строевой и учебной части лейтенант Розов, зам. по технической части лейтенант Беспалов, командиром первого взвода младший лейтенант Наумов. Старшиной роты был казах по национальности кадровый военный.
Старшина был очень строгий и требовательный. Без песни не любил ходить. Всегда ходили строем с песней, хоть в баню, хоть в столовую.
Из шести командиров отделений, пятеро были новички, только старший сержант Петрищев уже побывал на фронте и имел ранение. Боевой был командир, сам ленинградец.
Рота была сформирована из личного состава вновь призванных молодых 17–18 возраста, не обстрелянных, в боях не участвовавших.
Только десять человек были из госпиталей, которым пришлось понюхать порох, а один из них побывал в плену у немцев, бежал с плена и вновь вернулся к своим после проверки особого отдела и был направлен в нашу роту для дальнейшего прохождения службы, он постоянно находился под наблюдением особого отдела.
Десять–двенадцать человек среди нас были пожилого возраста.
Командный состав роты в боях не участвовал, военного опыта не имел.
В течение недели рота была укомплектована. Была оборудована казарма для жилья, построили двух ярусные нары. Хозяйственное отделение с лошадьми расквартировали на квартирах у жителей в городе. Командный состав также устроился на частных квартирах.
Рота приступила к нормальной жизни. Начались боевые занятия с личным составом. В основном занимались в казарме. Изучали средства химзащиты: комбинезоны, сапоги, перчатки, накидки, чулки и прочие подручные средства, противогазы, а также оружие, газы.
Иногда выходили в поле на тактические занятия. Часто одевались в средства химзащиты, комбинезоны и обязательно надевали противогазы. В противогазах делали марш бросок на пять километров, тренировались в газовых камерах, герметических помещениях, которые заражались газом. Туда водили группами людей в противогазах и средствах защиты, проводили занятия, выполняя команды, например, пробило осколком гофрированную трубу, что должен делать пострадавший, мы знали, что он должен затаить дыхание и быстро отвернуть трубку от маски и коробки, а коробку подсоединить с маской.
Если растеряешься, не успеешь выполнить за 5–8 секунд, значит, все отравился, и так было, что хватали газа, правда концентрация была маленькой, но все равно чувствовалось, и было не очень приятно, если глотнешь газа.
Тренировки особенно были тяжелые. Одевались в резиновые комбинезоны, резиновые сапоги и перчатки, а также в противогаз, кроме этого боевое снаряжение: винтовка, лопата, две гранаты, подсумок с патронами и вещмешок, всего набиралось до 25- 30 кг. Марш бросок на десять километров в один конец и обратно. Приходишь в мыле, а в сапогах воды от пота по литру, а то и больше. Так изматывались, что от тела оставались одни кости и жилы.
Но, когда попали на фронт, все это пригодилось. Кроме занятий несли службу в казарме и в городе, а также за пределами города.
В марте были проведены военные учения в масштабе всей дивизии. Занятия проводились приближенными к боевым действиям с применением артиллерии, танков и всех родов войск в подчинении дивизии в условиях зимнего времени и нахождения в полевых условиях в лесу с приготовлением пищи и ночлега. Учения длились двое суток.
На них я случайно встретился со своим земляком Мишей Половниковым. Оказывается, он учился в Новосибирске на связиста и был направлен по окончанию курсов в нашу дивизию в батальон связи. Встреча была неожиданной. Я выполнял приказ своего командира роты, нес военное донесение в химическую службу дивизии и наткнулся на него, он сидел в окопчике с аппаратом полевого телефона, был одет в шинель и буденновский шлем. Как прибыл с Новосибирска, не успел переодеться.
Мы же все были одеты в белые полушубки, шапки – ушанки и брюки у нас были ватные.
На занятия выдали новые ботинки с обмотками, а до этого были в валенках, армейских серых. Так что мы были одеты по-сибирски тепло.
Ночлег мы устроили в лесу. Натаскали хвойных веток. Сделали лежбище, а рядом развели костер. Так мы провели две ночи в лесу, как это бывает в боевых действиях на фронте. Во второй половине апреля 1942 года наша дивизия была в спешном порядке погружена на эшелоны, и мы двинули на Запад.
Настал и наш черед ехать на фронт, а что такое фронт, мы многие представляли по кадрам кинохроники или по рассказам очевидцев. Где-то 28 апреля мы прибыли в Москву. Нас там продержали почти сутки. 29 апреля нас отправили из Москвы, но куда никто толком не знал. Ехали на юг.
Утром прибыли в Рязань. Поступил приказ: выгружаться. Почти вся дивизия была расквартирована в городе Рязани в какой-то большой школе в центре города. Не успели мы разместиться, как налетели немецкие самолеты, стали бомбить город, но, благодаря ответному огню обороны и нашей истребительной авиации, немецким самолетам не удалось сбросить свой груз на город.
1 мая 1942 года по приказу командира дивизии полковника Сологуба: часть воинских частей и подразделений были выведены из города, в том числе и наша отдельная 25 химрота и хлебопекарня дивизии, передислоцированы в деревню Дашки, в пяти километрах от города Рязани. Нас разместили по квартирам жителей по отделениям.
В Рязани, как мы прибыли, мне опять повезло встретиться с Мишей Половниковым. Мы с ним о многом поговорили. Он мне рассказал, что получил письмо из дома, на многих пришли похоронки, в том числе на его отчима и брата Андрея. В деревне почти не осталось мужиков, одни женщины да переселенцы калмыки и немцы с Поволжья. Его сестра Тоня вышла замуж за одного парня, он пришел с фронта по ранению, Зименкин Иван.
В Рязани мы простояли около двух месяцев. Упорно продолжали военные занятия.
Я был ординарцем и связным у командира роты Рыкова. Ежедневно ходил в город Рязань в штаб дивизии с донесением.
Обстановка на фронте в 1942 году резко обострилась. Немцы прорвали оборону в районе города Воронежа и устремились вглубь нашей страны к Волге.
В начале июля дивизия получила приказ срочно грузиться в эшелоны и двигаться к фронту, вступить в действующую армию, которая сдерживала противника на Донском фронте. Мы были погружены в один состав с саперным батальоном и двинулись в путь. Продвигались в основном ночью. Днем часто бомбила авиация противника. Фронт находился за 350 – 400 км. Местность была открытая.
Впервые мы увидели результат войны на станции Поворино, где немецкая авиация сильно разбомбила станцию, пути были все разбитые, вагоны сожжены, жилые постройки горели. На станции собралось несколько военных эшелонов, и противник их разбомбил. Много было убитых и раненых красноармейцев и командиров наших стрелковых полков.
Мы не доехали где-то 50 км до станции Поворино и стояли много часов, пока не восстановили путь и не открыли движение. Чем ближе подъезжали к фронту, тем больше нас беспокоили самолеты. Не доезжая до фронта 120 – 150 км, выгрузились, где-то в калмыцких степях на небольшой станции и дальше продвигались пешком. Ежедневно проходили по 45-50 км.
Стояла сильная жара. Люди изматывались, теряли силы, и даже сознание, падали. Работники медсанбата подбирали их, оказывали им помощь. Особенно трудно было пехоте.
Сплошная степь, ни одного деревца и редко встретишь человека. Степь была для пастбища. Паслись отары овец, верблюды и табуны лошадей. Иногда на пути встречались колодцы для водопоя животных, а у колодцев стояли деревянные колоды, куда наливали воду из колодца и поили животных.
Таким образом, мы дошли до берега реки Дон, до железнодорожного моста. Через реку Дон шла дорога из Харькова в Сталинград. Мост был очень длинный, 1900 метров на семи баках (устоях) бетонных.
Наш командир роты сделал нам политинформацию и рассказал, что на этом мосту в Гражданскую войну соединились армии маршала Ворошилова, который шел с Запада, и Сталина, который защищал Царицын. Так что нам выпала честь сражаться в этих местах.
Мы перешли мост. Вступили на правую сторону реки Дон в разъезд Рычков. Здесь нас встретили немецкие бомбардировщики. Это был первый бой и первое боевое крещение.
Когда появились самолеты противника, послышалась команда:
-Воздух!
Люди бросились в рассыпную, кто куда по огородам в кукурузу.
Налет авиации уже давал знать, что фронт близко. Мы прошли 5 или 6 км от разъезда и получили приказ с западной стороны на безымянной высоте занять оборону. Всем было приказано отрывать одиночные окопы. Впереди нас виднелась станция Чир, а рядом станица Чирская.
Кругом простиралась сплошная донская степь вперемешку с небольшими возвышенностями, холмами и оврагами, балками. Поля были засеяны хлебом пшеницей, и хлеб уже поспевал. Зерно было крупное, ядреное, душистое. Вот на этом хлебном поле нашей дивизии предстояло принять первый бой.
Дивизия занимала оборону, врывалась в землю, а земля там, матушка, была настолько жесткая, что солдатская лопатка ее не брала, требовалось кайло или лом, но на вооружении этих средств у рядового красноармейца не было, приходилось применять штык от винтовки. Ковырять штыком землю, втихую от командиров.
Самолеты противника неоднократно появлялись в воздухе и бомбили наши боевые порядки и в том числе нашу химроту.
В роте была кухня на колесах. У нас был обыкновенный чугунный котел, который перевозили на бричке. Когда позволяла обстановка, котел снимали с брички и устанавливали на камушки, кирпичи. Рыли небольшую ямку, чтобы под котлом развести огонь, и готовили обед.
Однажды, наш повар Ксензов Володя, между прочим, мой земляк с Барабинского железнодорожного совхоза, получил приказ от старшины готовить обед. Володя установил свою кухню в овраге, там, где мы заняли оборону и окопались. Через некоторое время обед был готов. Старшина роты получил разрешение от командира роты лейтенанта Рыкова, кормить людей. Но неожиданно над нашей обороной появились немецкие самолеты, заметили дымок в овраге от нашей кухни и давай пикировать на нас и бомбить и, как назло, одна бомба угодила в нашу кухню в котел прямым попаданием, а, следовательно, всех нас накормила. Мы так уже двое суток не ели жидкое горячее, довольствовались сухим пайком. И на этот раз старшине роты ничего не оставалось делать: выдать нам сухой паек.
От бомбежки никто не пострадал. Нас спасло то, что мы успели вырыть окопы и зарылись в землю, а на фронте это основное. Мы поняли, если бы не окопы, многих бы не досчитались. Чем глубже вкопаешься, тем надежней защита от всех видов оружия, особенно от бомбежки и артиллерийского обстрела, а так же танк не страшен.
Если окоп глубокий, танк пройдет, а в окопе человек останется живой. Конечно, страшновато, надо обладать силой воли и мужеством, чтобы видеть, когда над тобой огромная машина пройдет. Под тяжестью танка стенки окопа проседают, осыпаются и засыпают находившегося там человека, а человек борется со своим страхом, не только чтобы уцелеть, остаться не раздавленным, а еще нанести удар врагу. После прохода танка, быстро вскочить на ноги и бросить вдогонку танку, на его туловище гранату или бутылку с горючей смесью, поджечь или подбить танк, вывести его из строя.
Всю ночь мы окапывались. Укрепляли рубеж обороны нашей дивизии. Ночью хорошо было видно зарево на западе и слышно канонаду артиллерийской стрельбы. Фронт, по всей видимости, находился от нас на расстоянии 40 – 50 км, по данным нашего командования и по соображению бывших фронтовиков, которые уже побывали в боях, а, вернувшись из госпиталя в строй, были готовы сражаться с коварным врагом, фашизмом.
На рассвете со стороны фронта показалась группа военных людей, вооруженных красноармейцев. Когда они подбежали к нашим окопам, мы их остановили и стали их расспрашивать, кто такие, что за воинская часть, почему бежите и от кого. Они нам рассказали, что вчера утром их дивизия вступила в бой с немцами и была сходу сметена, то есть, разбита за несколько часов боя. Все командование дивизии было уничтожено в первые часы боя.
Оставшейся командный состав полков, батальонов стоял на смерть, но силы были неравные. Немцам удалось окружить остатки дивизии и уничтожить, а часть взять в плен. Небольшой группе все же удалось вырваться из кольца и, спасаясь бегством, они отступили в наш тыл, надеясь встретить своих. Таких беглецов оказалось 125 человек. В основном это были рядовые красноармейцы. Всех этих беглецов, конечно, наше командование остановило и по группам по роду военной специальности направило в полки – батальоны для дальнейшей службы.
Личный состав нашей дивизии только что увидел и услышал от очевидцев данные события. Многие из нас еще не видавшие таких страстей, большинство были молодые мальчишки семнадцати – восемнадцати лет, не обстрелянные, не нюхавшие пороха, приуныли, страх все-таки преодолевал. Но спасибо старичкам – фронтовичкам, которые, как могли, успокаивали нас.
Немцы появились неожиданно в шесть–семь часов утра. Три мотоцикла и две автомашины с солдатами. Наши передовые части стрелкового полка подпустили их на расстояние 200 – 250 метров и открыли по ним огонь из винтовок и пулеметов. Мотоциклисты были сразу убиты. Солдаты, что находились на автомашинах, соскакивали с машин на землю, рассредоточиваясь, открыли ответный огонь по нашему переднему краю обороны. Но огонь немцев был не эффективным, так как они не успели разведать нашу оборону и передний край с ее огневыми точками.
Немцы не ожидали, что их встретят на этом участке обороны и окажут упорное сопротивление. Прорвав фронт под Воронежем, ослепленные своей победой, что им удалось пройти много километров вглубь нашей страны, они продолжали наступление открыто колонной по дорогам, но здесь в донских степях встретили заслон.
Через час появились их самолеты-стервятники и начали обрабатывать наш передний край обороны. Бомбили нашу пехоту и артиллерию. После бомбежки пустили танки, а за танками шли пьяные автоматчики и вели огонь из автоматов. Но, несмотря на то, что противник нанес первый удар нашей дивизии, многие были убиты и ранены, моральный дух наших бойцов и командиров был высок. Немцам в этот день и в последующие пять дней не удалось прорвать нашу оборону.
112 стрелковая сибирская дивизия сражалась мужественно, но силы становились неравными.
Противник все вводил новые силы, по несколько раз в день переходил в наступление, а самолеты беспрерывно бомбили наши боевые порядки и тылы дивизии, не давали возможности подвозить боеприпасы и питание обороняющимся полкам, батальонам, ротам и взводам.
Местность была открытая. Донская степь хорошо просматривалась на несколько километров, особенно с воздуха, что, конечно, осложняло действия нашей дивизии.
После кровопролитных боев дивизия понесла большие потери в живой силе и технике. Артиллерийские орудия были разбитые, лошади убиты. Переезжать с позиции на позицию не было возможности, тяговая сила отсутствовала, а таскать пушки на себе, остававшимся в живых, батарейцам было не под силу. Там также были убитые и раненые, особенно в дивизионной артиллерии.
Наша авиация на нашем участке фронта совершенно не предпринимала боевых действий.
Зато немецкая господствовала в воздухе. Весь день висела в воздухе, бомбила наши войска совершенно безнаказанно. Немецкое командование поняло, что прорвать нашу оборону им не удастся, с обеих сторон большие потери в живой силе и технике. Немцы решили нанести основной удар с воздуха. Они сотни самолетов бросили на нашу дивизию, в течение нескольких часов бомбили наши тылы и передний край, а затем пустили танки. За танками шла пехота и на ходу вела огонь по обороняющимся. После такой обработки нашего переднего края в полках было много убитых и раненых. Люди умирали, но не отступали, стояли насмерть.
На одном участке фронта безымянная высота осталась, совершено не защищенной. Те, кто ее оборонял, были убиты и ранены. Создавалась угроза, что немцы могут воспользоваться этой высотой, занять ее. Закрыть образовавшеюся брешь в полках и батальонах уже не было возможности, тогда командир дивизии полковник Сологуб приказал нашему командиру роты лейтенанту Рыкову, срочно вывести людей и занять оборону, не дать возможности прорваться танкам и сломать нашу оборону.
Наша 25 химрота непосредственного участия в боях не принимала. Мы находились в резерве командира дивизии, обороняли командный пункт дивизии. Пули до нас не долетали, а снаряды и бомбы нас не обходили стороной. Нам представилась возможность непосредственно встретиться с врагом лицо в лицо, да еще со стальной махиной, танками противника.
В течение нескольких минут броском рота прибыла на безымянную высоту и заняла оборону, и начала окапываться. Хотя бы лежа успеть отрыть себе окопчик до подхода танков, которые вот–вот должны были появиться. А земля была там такая, что ее ни чем не возьмешь. Там, где мы находились, по переднему краю обороны, было пшеничное поле. Пшеница была высокая, чистая, колосок к колоску, уже поспевала. Время было страды, июль месяц. В мирное время шла бы уборка урожая, а сейчас мы все перекопали окопами и траншейными ходами сообщения.
Пшеница нам служила как бы защитой. Мы в ней маскировались от противника. Немцы понимали, что нас выбить, не так просто, тогда они приняли коварный план: поджечь пшеничное поле, воспользовавшись тем, что ветер дул в нашу сторону, а пшеница была сухая. На бреющем полете их самолеты стали обстреливать зажигательными пулями и сбрасывать зажигалки с самолета. Пшеничное поле во многих местах запылало, и пламя с бешеной силой двинулось в нашу сторону. Мы не успели еще окопаться, как огненная стена помчалась на нас.
Мы не знали, что делать, лежали и ждали, что будет, бежать от огня мы не имели права, так как мы должны были оборонять эту высоту. Да бежать было бесполезно, так как самолеты тех, кто поднимался и спасался бегством, расстреливали. Они висели в воздухе и держали нас на прицеле. Особенно, когда пшеничное поле выгорело, мы были, как на ладони, им сверху было видно все. Летали на самой малой высоте и расстреливали нас в упор.
Получил первое ранение красноармеец Ошкин, который был ранен в ягодицу. Окопы были вырыты так, что в них можно было лежать только лежа на животе, а задница не была защищена.
Мы лежали и ждали, что будет, сначала ослепленные дымом, а затем огнем с закрытыми глазами, чтобы не обгореть, крепко прижались к земле. Но огонь так быстро прошел, и мы почти не пострадали, за небольшим загоранием одежды и вещмешков, которые лежали рядом с нами на краю окопа. Мы быстро затушили огонь, помогая друг другу.
Не успели мы прийти в себя от этого кошмара, как в сотни метров от нашего переднего края появились танки противника.
Они шли развернутым фронтом в количестве 40–50 штук, много танков. Три танка двигались на нашу высоту, где наша химрота заняла оборону, не дойдя до высоты примерно метров 20 – 30 м, они резко повернули в левую сторону и стали обходить нас лощиной, заходя к нам в тыл.
Был получен приказ: оставить оборону и отойти на запасной рубеж обороны. Так как мы находились недалеко от оврага, мы незаметно от противника оставили высоту и спустились в овраг.
Хотя немецкие танки свободно рыскали по нашему переднему краю, на этот раз нам повезло, что танки не пошли на нас. Если бы они не изменили свой маршрут, то мы вряд ли им принесли какой-то урон, так как мы лежали на открытой местности, не успели окопаться, и танки нас всех бы перебили из пулемета и подавили гусеницами.
На этот раз немцам удалось нас потеснить. Мы отступили к железнодорожному мосту через реку Дон. Мост был большой, длиной 1900 метров. Имел стратегическое значение в военном отношении, основная переправа через реку Дон на Сталинградском направлении. Немцы неоднократно пытались его разбомбить. Но наша зенитная артиллерия не давала им этого сделать, и мост оставался невредимым. День и ночь по нему следовали эшелоны и транспорт с боеприпасами к фронту.
В Гражданскую войну на этом мосту произошла встреча двух фронтов, Донского, командующий Семен Михайлович Буденный, комиссар Клим Ефремович Ворошилов и Царицинского фронта, командующий Иосиф Виссарионович Сталин.
Перед нами была поставлена задача: оборонять мост. Не дать возможности занять его немцам. Наша рота была поставлена на охрану моста, чтобы противник не мог на него проникнуть.
Так как передовые воинские части отступили, в обороне появилась брешь, места не охраняемые, враг мог этим воспользоваться.
Отступление дивизии на второй рубеж обороны на многих действовал морально и психически. Была нарушена организация отступления. Во многих подразделениях не было командного состава. Многие были убиты и ранены. Оставившие свои подразделения бежали, как стадо баранов, и наводили страх на окружающих, особенно на паникеров. Чтобы организовать оборону и сохранить людей командир дивизии полковник Сологуб лично принимал участие. Пытался успокоить людей, ездил верхом на белой лошади и командовал:
-Остановиться, назад ни шагу! Занять оборону!
Ему это удалось с большим трудом. Люди его понимали и верили ему. Всю ночь вели оборонительные работы, окапывались. Политработники проводили работу с личным составом. Объясняли обстановку. Требовали не поддаваться панике, а героически сражаться, защищать свою родную землю и Родину – мать.
Три дня и три ночи мужественно сражалась дивизия с превосходящими по живой силе и технике немцами. В самолетах и танках силы также были не равные.
112 стрелковая дивизия была вынуждена отступить на левый берег Дона, а мост взорвать. Не дать возможности немцам переправиться на другую сторону Дона. Мост уже по приказу командования был заранее заминирован саперами.
Нашу роту перебросили на другой берег Дона уже с другой задачей, при отступлении наших войск следить за ходом движения и направлять их по указанному маршруту на исходный рубеж сбора дивизии, а так же следить за мостом, чтобы никто не задерживался на мосту и около его. В первую очередь, необходимо было переправлять машины, повозки с ранеными и больными, транспорт гужевой с продуктами, фуражом, боеприпасами. За транспортом должны были переправляться артиллеристы и минометчики, а затем пехотные подразделения, под прикрытием танков.
Но фашисты яростно наступали, бросали в бой свежие части, стремились прижать нас к берегу Дона, сломать наше сопротивление, и овладеть мостом. Мы стремились сдерживать наступление, чтобы дать возможность, как можно больше переправить на тот берег свою технику и личный состав.
Отходили последние три танка, они уже находились на мосту. Но немецкие танки, прорвав наш заслон, тоже ворвались на мост. Обстановка сложилась критическая. Чтобы немецкие танки не переправились, был дан сигнал красной ракетой: взорвать мост. И мост влетел вместе с танками. Два наших танка успели проскочить, а один наш танк взлетел вместе с мостом и немецкими танками.
Взрыв был такой мощный. Я находился от моста примерно в 30 метрах, а, когда взорвали мост, то от моста летели куски металла на сотни метров, у моего окопа упал кусок железнодорожного рельса длиной примерно 1.5 метра, всего в каких-то 50 сантиметров от моего окопа.
Мост был взорван нашими саперами. Путь наступления немцам был приостановлен на этом участке фронта. Но на том берегу остались два наших батальона, они прикрывали отступление наших войск и не успели переправиться, оказались в окружении и были оторваны от основных войск. Дивизия отошла от моста примерно 12–15 км и сделала привал. Время уже было вечернее. Личный состав так был измотан, без сна несколько суток. Люди не стояли на ногах, валились и моментально засыпали на ходу.
Командование дивизии решило дать возможность людям отдохнуть ночь. Cделали привал на несколько часов, а рано утром подняли по тревоге личный состав дивизии.
Была поставлена задача одному полку, переправиться через Дон на лодках, плотах. Без шума овладеть населенным пунктом, который находился в районе форсирования. Перебить там немцев. Расширить плацдарм наступления и соединиться со своими батальонами, которые остались в окружении, и вывести их из окружения.
Переправа прошла успешно. Наши выбили немцев из деревни и стали успешно продвигаться вглубь к нашим батальонам. Немцы от неожиданного нашего наступления пришли в себя и бросили большие силы против наших наступающих. В бой были введены артиллерия, авиация. Которая массированным налетом бомбила наши передовые части и переправу.
Наступление нашего полка приостановилось. Поддержки настоящей не было. Авиация наша совершено участия не принимала. Артиллерия тоже недостаточно оказывала помощь.
Операция была сорвана. Мы не только потеряли два батальона, но еще и полк. Из нашей роты остались там и не вернулись: лейтенант Розов и красноармеец Мальцев. Получили ранения: красноармеец Шушарин в руку, мой близкий земляк из деревни Малинино Куйбышевского района, оторвало руку осколком мины командиру нашего взвода младшему лейтенанту, фамилию его не помню.
Нашей химроте было приказано работать на переправе, переправлять лодками боеприпасы на ту сторону, а оттуда перевозить раненых бойцов и командиров.
Немцы нашу переправу обстреливали из орудий и пулеметов, а также неоднократно бомбили. Даже где-то устроился снайпер и вел огонь по переправе. Так был ранен красноармеец Шушарин.
Мы с ним носили ящики с патронами и грузили их в лодку. Только положили ящик на дно лодки, и пошли за вторым, его ранило в руку, он упал. Я тоже лег. Пришлось нам с ним ползти от лодки метров 25. Грунт был песчаный. Мы не ползли и пахали канаву своим телом. Если бы мы побежали в рост или даже согнувшись, снайпер бы нас прикончил. Пока мы ползли, он нас несколько раз отстреливал. Пули ложились рядом, но нас не задевали, по-видимому, мы находились в мертвой зоне.
На берегу переправы было много убитых и раненых.
Очень смело действовали наши медики девушки сибирячки. Мы все-таки ребята и то как-то вели себя робко, старались перебегать перебежками или даже ползком по-пластунски. А они бегали во весь рост. Оказывали помощь раненым и эвакуировали раненых из зоны обстрела противника, переносили их в укрытия. Молодцы девушки, их вроде пули и осколки от разрывов снарядов и мин не брали, работали, дай бог не каждому мужчине справиться.
В этой операции дивизия много потеряла личного состава, бойцов и командиров. На переправе был злодейски убит в упор командир дивизии полковник Сологуб, кем-то из диверсантов или из предателей. В такой суматохе, да еще в темное время убийцу не удалось найти, возможно, одетого в советскую форму и затерявшегося среди толпы переправляющихся подразделений на ту сторону.
Мы потеряли любимого талантливого и смелого командира, который проявлял отеческую заботу о своих войнах. Лично сам проверял, как накормлен и одет боец. Неоднократно бывал в нашей роте, когда мы еще стояли в Татарске на формировании. Беседовал с бойцами, интересовался жизнью и службой, а также домашними делами, пишут ли письма домой родителям и близким, отвечают ли домашние.