Эту печальную байку мне рассказал знакомый охотник Василий - человек лесной и темный. Шекспира он не читал, но тоже умел ценить эстетическое удовольствие от различных душещипательных былин.
С ним я познакомился, когда мне было лет десять. Мы с родителями снимали на лето домик в окрестностях Чусовой, и каждое утро я наблюдал размалеванную зелеными камуфляжными кляксами спину Василия - он проходил мимо наших окон, когда отправлялся стрелять уток на заболоченное озерцо километрах в пяти от села. Сыграв последнюю утиную песню на своей двуствольной флейте он возвращался обратно и любил курить, как выйдет из леса, на скамейке возле сухой осины - наискось от нашего палисадника. Меня это бесило - после него на сухом пригорке оставались какие-то глиняные ошметки от подошв и запах пота. К тому же я считал скамейку МОИМ местом. Впрочем, вскоре мы подружились, и Василий даже подарил мне гильзу, которой я очень дорожил.
Примирение произошло на той самой скамейке - просто однажды убийца пернатых вышел из леса и застал меня на своем троне, где он привык курить, чистить свои подошвы и вонять потом. Я же же залез с ногами на теплое сиденье и нагло ковырял грязный большой палец правой ноги в дырявом носке. Я искал занозу и мои пижонские калоши валялись рядом. Василий, наверное, растерялся, но виду не подал - он обреченно перся в моем направлении - пройти мимо он уже не мог после того, как его увидели. Делать вид, что сегодня он не собирается повторять свой ритуал, было неудобно и глупо - я бы ни за что не поверил, что ему не помешал. Потому он бодро подвалил и гаркнул: "Че, пацан, городской что ли?".
Тут я маненько струхнул, потому как рассчитывал, что жлоб Василий пройдет мимо и скамейка мне достанется без боя. Спрятав ногу в калошу, я собрался линять. Однако Василия капитуляция не устраивала - он уселся рядом и начал раскрывать свой педагогический талант: "Че, заноза что ли?" Я издал какой-то утвердительный звук и сразу же получил совет: "Ты ее вытащи, блин. А то гангрена всякая. Ампутация конечно. В смысле ногу - чик! По колено. Кому ты нафиг нужен одноногий". Я оценил про себя жизненную перспективу и согласился, что действительно с одной ногой жить гораздо хуже, чем с двумя. У нас во дворе жил один дядька с костылем - весь день он яростно лупил доминошками по столику и очень громко матерился, когда проигрывал - тем, кому по-крупному не везет в жизни, по мелочам тоже прухи не бывает. Так говорил тот дядька, пока не повесился на батарее и его не похоронили.
Василий нервно курил и краснел на солнце. Собеседник он был тот еще, и это его здорово угнетало. Он сидел, злился и думал: "Даже с пацаном нормально поговорить не можешь, козел". То есть я так думаю, что мысли его были подобного плана - рожа у него была очень суровая, а винить во всем Василий привык только себя. Еще он, наверное, переживал, что про гангрену он разговор завел вообще ни к селу ни к городу.
Впрочем, случай помог Василию проявить свой недюжинный талант рассказчика, который, похоже, беспробудно дрых давно или подавно, не знаю. На следующий день на условленном месте, т.е. на той же скамейке, он объяснял мне, как делать пыжи, демонстрировал свои опытные образцы и признался, что материалом послужила единственная книжка, которую маленький Вася в суровом дестве осилил полностью. Словно отработанная ступень ракеты, книжка без дела провалялась под васиной кроватью, пока он не подрос до уголовной ответственности, купил ружье у соседа и приобрел привычку поутру убивать уток на заболоченном озерце, а по возвращении курить на моей скамейке и оставлять глиняные кратеры 45-ого размера на притоптанном пригорке. Тогда "Сказки народов мира" пошли на пыжи. Вася был малообразованным немолодым человеком. Но искусство ценил, как рачительный хозяин, обнаруживший неизвестную вещь на своем огороде, совершенно бесполезную в хозяйстве, но безусловно нужную всем остальным и оставленную про запас.
Проблема в том, что сказки под категорию нетленного у Василия не подпадали. Более того Василий прямо ставил вопрос о литературной несостоятельности авторов обозначенного сборника. Особо его досаждал Шарль "Пьеро" (васина транскрипция) с историей про Красную шапочку и Волка. Как попал этот текст в сборник вроде бы народных сказок непонятно, но нас с Василием этот вопрос не интересовал: "Ты че тупой что ли, я тебе говорю - денег он дал, чтобы такую муру у них там детям подсовывали. Сволочь он, Пьеро твой, а не писатель. Писатель должен про жизнь писать или стихи на хрен. А этот че?..А выдумывать я и сам могу". Провокация удалась - я с интересом спросил: "А как надо было?" И Васю понесло:
"Я сказки не буду рассказывать - я прозу люблю. Прозу жизни. Короче, такая петрушка: жила себе, ну например, в Новоуткинске, мать с девкой. Красная шапочка - значит, по-нашему будет...Света, что-ли? Короче, пусть Света будет. Чего там? А, ну бабка у них в Слободе жила. Они в квартире в Новоуткинске, а она - в Слободе. Уперлась, блин, не поеду в город жить и все тут. А Новоуткинск-то какой это город? Это курятник с вокзалом. Город! Ну вот. Светке-то 16 было уже, девка такая видная, ну с...таким, ну ты, короче, не поймешь. Но вот мамаша у нее была - дура истеричная. Она Светку каждый вечер допрашивала что да как. Где была там, с кем разговаривала. Блюла, короче. Боялась за ее честь девичью. Конечно в городе ж живут - тут только зазевайся, сразу изнасилуют. Ага. Конечно, приезжих же столько - в метро не влазят! Хэх!Город! Ну дурная мамаша у нее была в общем.
Только я тебе так скажу: Света маму слушала хреново. По большому счету, Светка - дура дурой. Или вроде того. Эх,короче, на каникулы Светка к бабке смоталась. С мамашей ей некомфортно было по ночам гулять. Чего "зачем"? Полярную медведицу искала -вот зачем. Эту, кометы любила - страсть. У нее в этом Новоуткинске звездочетов знакомых было - целая экспедиция. С телескопами все. Гы-гы...хэх. Ну ты это, не грузись. В общем, лето она здесь у бабки кантовалась. Приехала тогда, в огороде поковырялась часок, а вечером она в клуб не то что без шапочки своей этой, но и, блин, почти без юбки... Угм...
Че там? А ну да. Короче, хрен с ней с этой Шапочкой, я с охоты, значит, иду. Работал я тогда еще участковым - после армии. Суббота это была. Птички там поют, утки... подожди, не было уток. Кукушка была. Из леса вышел, здесь покурил. Хорошо так. Дымом воняет. Баньку топит кто-то. Ну, дернул маленько - устал же, как собака. Вот. Хорошо так сижу. Дым этот, блин, приспичило тоже кому-то днем. Вечером бы и мылся. Пошел, короче. Уже к селу подхожу. Вон тот дом видишь? Вот там я иду, значит, вдруг в доме как заверещит. Как резанная - дура натуральная. Я заскакиваю, хоп - прикладом по роже в сенях кому-то. "Лежать, - говорю, - к едрене-фене всем". В комнату заглядываю - лежат. Тихо лежат, молодцы - бабка на полу, Светка - на диване. "Отставить, - говорю. - Оправиться". Светка-то - дура-дурой, а того шутит. "Мы, - говорит, - уже. Оправились. Особенно бабушка". Смотрю, бабушка, кажись, того. Налицо потеря активного члена сельского хора. Отпрыгалась. Из сеней чудо в перьях вываливается - лицо натурально смещено моим прикладом в процессе захвата. Рожу перекосило, как будто подмигивает мне. Ну соображает плохо еще - только встал. С пола-то. Волчара, говорит, ты позорный. На мою фуражку намекает. Я тогда на охоту в фуражке ходил своей. Вдруг, например, браконьеры там. Испугаются, шмальнут еще. А так издалека видать - Вася.
Мне все знали, кто в селе жил. И в Коуровке тоже. Вот. Ну, козел этот говорит: "Хана тебе, ментяра. Волки позорные". Ну я его еще разок уронил для профилактики: "Щас посмотрим, кто из нас волк. Поскули еще", - это я ему говорю. Тут же провел дознание, очная ставка, все как полагается. Светка признает связь, мол, телескоп это главный, из Новоуткинска. Ну я за сопротивление его и забрал.
И чего ты думаешь? Утром заваливаются эти две горожанки - Светка с мамашей. И все, как по книжке мне рассказывают. Попытка, мол, 117-ой статья. Честь, мол, пострадала. Ушла, мол, Шапочка за хлебом, вернулась, тут телескоп из Новоуткинска. Бабушка-покойницу приплели тоже, агаты кристи, блин. Я говорю: "Вы чего сочиняете?! Вы бабулю-то свою детально осматривали за годы совместной жизни. Ее даже дирижер в хоре пугался поначалу, Федот. А он парень бывалый - войну все-таки прошел - не пацан, чай, сопливый, звездочет недоделанный". Мамка знай свое гнет - 117-ая. Я этому гастролеру потом говорю: "Смотри, телескоп, мамка складно рассказывает, все как Пьеро написал. Я-то сказку эту не перевариваю, а вот прокурор как к волкам относится - это я не знаю". Телескоп плачется, мол, бабку со Светкой не ждали, баню пошла топить. Приспичило ей что-ли. Забыла чего-то, вернулась, ну и не обрадовалась страстям на фамильном диване. Вся в мамку. Мотор у нее слабый был, валокордин как аскорбинку глотала целыми днями. Ну, копыта и отбросила. Светка сильно расстроилась по случаю кончины прародительницы и с непривычки разоралась. А потом я забежал. Ну гастролер от матюгов и растерялся весь - навалилось как-то все разом: Шапочка, успение бабули, приклад мой. Вот. Жертва обстоятельств".
Василий сплюнул и протянул мне красную вонючую гильзу. "На, на память". "А дальше-то что было?" - не понял я. - "А, да посадили твово Волка в зоопарк, семь лет морды скалить. Все как этот хрыч написал, Пьерошарль".