Ольге, весеннему цветку в поле кукурузы
Тишина. Еще ничего не слышно. Но по стенам уже течет запах скручивающегося напряжения, словно судороги, окутавшей молодые, тонкие пальцы, тихо пересчитывающие воздух. Ногти впиваются в теплую кожу и по тонкой сети нитей нервов мчится мелодия боли, царапая нежные линии ладоней.
По телу ползет меланхоличная дрожь, будто потеряв дорожную карту, нерешаясь ускорить шаг. Она замирает и сковывает размашистость движений. Хочется сесть и согнуться пополам, перекрывая жизнь замершему в томном ожидании воздуху, оседающему камешками на дно шариковых легких.
Губы покрываются морщинками и теряют размеры. По ним растекается тяжесть, вытягивая их в тонкие полоски и похищая их живую легкость. Меж ними взрывются огни ярких зубов, впивающихся в на миг обмеревшую, словно от страха, мягкость. И кажется, что они тоже немеют и рвутся от тупой колкости потерянного движения, как подушечные щеки, искусанные острыми резцами и извивающиеся в мертвом танце. Они прилепают к мраморному языку, танцующему с ними в паре неподвижный балет.
Весенняя кожа лица замерзает и покрывается угловатыми ямками, незнающими, куда себя деть. Они кучкуются, боясь иссякнуть и порваться, потеряться и навсегда исчезнуть.
Стены рушатся от гулкости и комната испуганно втягивает бледную шею, с усилием жмурясь. По ее руинам прыгает веселый выдох довольного облегчения, обнимающий каждый кирпич и целуя их яркорыжие тельца, возрождая их и восхищая. И комната, распахивая глаза, внимательно вслушивается в солнечные ноты.
22,04,002