Зря он, наверное, сюда полез. Что можно найти на территории убогой базы, непонятно чем торгующей. Захламленный асфальт, весь в пятнах масла или мазута. Может, возле конторы что найдёт? Не может быть, чтобы здесь не пили. Хоть бы пару бутылок найти пустых. Две уже есть в котомке, да этого мало. Проклятые мальчишки шныряют всюду, лишают последних крох.
Ага, вот и сторож нарисовался. Сейчас пожалеет и даст пустую тару или по шее накостыляет. Скорее, второе - с палкой в руках идёт. Эх-х, как чуял..
- Тебе чего тут надо? - парень хмуро оглядел бомжа. в руке он держал короткий деревянный брусок.
- Да вот, бутылки пустые ищу, - стараясь не разозлить сторожа, миролюбиво ответил бомж.
- Ты что, охренел? Откуда они здесь, разве не видишь, кругом кирпич да бетон?
Сторож уже подозрительно уставился на котомку, словно пытался взглядом прощупать содержимое.
- Да вдруг, кто пил да бросил? - бомж сильно покаялся, что решил попытать удачи здесь.
- Я не пью, - зло бросил парень. - Иди отсюда.
- Мне тут недалеко, может, я тут пройду? - красные воспалённые глаза просительно уставились на сторожа. Грязные сальные волосы всколочены, в густой черной бороде застряли какие-то крошки. В прорехи грязной олимпийки проглядывало серое тело.
- Пшёл отсюда, говорю! - с этими словами парень ткнул в грудь торцом палки.
- Ты чё, мужик, бл.. - возмутился было бомж.
Ему не дали договорить. Сторож коротко ударил бруском в голову. Невыносимая боль резанула в висок. Серый асфальт стремительно бросился навстречу, ударил всей плоскостью в лицо, отключил сознание.
Он еле сумел упереться руками в асфальт. Череп раскалывался изнутри, в нём гудело и бухало. Земля никак не хотела стоять на месте, кружилась вокруг головы, вызывая тошноту.
Расставил пошире ноги, хватаясь рукой за воздух. С трудом сфокусировал глаза. Сторож стоял на месте, изучающе разглядывал.
Бомж вытер сопли, глянул на кровь на руке, вытер об живот. Ухо резало, будто тупыми ножницами. Он потрогал его, равнодушно отметил, что верушки уха нет. Сторож заметил движение, взглянул на свою палку. На ребре торчал большой кусок кожи с налипшими волосами. Щелчком парень брезгливо сбил его, молча указал палкой дорогу назад.
Шаркая по асфальту дырявыми кроссовками, бомж медленно поплёлся назад. Сторож ногой подкатил ком глины на пятно крови, раздавил, разровнял, поглядел вслед бомжу и, опустив голову, устало пошел в прокуренную сторожку.
Бомж прошел мимо заводского бетонного забора, за которым видны были толстые трубы теплотрассы, выходящие вертикально из земли. Здесь он прожил зиму. В бетонном колодце была дыра, через которую он вылазил по вечерам, отбирал еду у собак, охраняющих завод, и прятался обратно. Промасленные фуфайки уютно лежали в ложбине между полуметровых труб. Сердобольная толстая кладовщица иногда подходила к дыре, кричала: эй, ты здесь? и кидала в дыру полбатона - батон. А на выходные оставляла бутылку минералки и всё, что не съела за неделю.
А по весне дыру забили досками и залили снаружи цементом. Пришлось в темноте ползти под-над трубами почти полжизни. Несколько раз он засыпал, просыпался и снова полз. Большие колодцы с вентилями на пути были или заварены или засыпаны сверху. Он не знал. Но сил поднять головой чугунные крышки не хватало. Наконец, в застоялый воздух бетонного желоба ворвались свежая струя и свет.
Прохожие брезгливо обходили грязного, пропахшего мочой бомжа, который вылез почти у самой остановки из дыры бетонного колодца теплотрассы. Чтобы не пугать их, он поплёлся лесонасаждениями вдоль дороги.
... он шагал среди огромного города.. и смотрел, как в окнах гаснут огни. Навязчивый мотив скулил в душе, а неведомая сила тащила и тащила его по ржавой траве и кускам бетона в одно и то же место. Последние дни часто тянуло сюда, к своему дому. Бывшему. Он переваливался через выломанное окошко в грязь подвала, пробирался по стоячим лужам дерьма отсеков и дренажных ям, промокал насквозь под веером кипятка из дырявых труб, но упорно шел к своему месту. Там, под своей бывшей квартирой, он ложился на бетонный пол и слушал. Слушал, как над головой кто-то ходит, весело топают детские ножки, играет музыка.
А он видел себя, и чувствовал спиной невесомую всадницу-дочку, держащуюся за уши самого лучшего в мире папы. Наверное, её радостный смех звучал так же звонко, как смех этого чужого ребёнка.
Бомж смотрел на луч света сквозь выбитый кирпич в заложенном подвальном окне и плакал. Плакал почти без слёз. орький, хуже полыни, ком выедал всё внутри, сотрясая тело. Едва влажные глаза резало, размытые пятна бегали по потолку. До боли в дёснах сжимал зубы, чтобы не закричать. А голос Малинина сверху разрывал голову на куски... мне осталась одна забава...
А ему уже ничего не осталось. Лежать и слушать, как булькает и хлюпает в чугунной канализационной трубе. Иногда шумело особенно сильно, и тогда из стыка выдавливалась мыльная вода. Раньше донимали крысы и мыши. Они жрали всё, что он мог насобирать в мусорном баке, а ночью бегали по телу. Одна ухитрилась залезть залезть в брючину, больно укусила, когда он со страху задёргал ногой. С тех пор он спал, заправив брючины в носки.
Одну он успел поймать. Он долго мучил её, чтобы она кричала. На несколько дней её визг отпугнул других. Потом крыса сдохла, сдавленная за горло проволокой, и всё началось сначала. Больше он не мог поймать ни одной, они стала хитрее.
Серые, как бетон, картинки мелькали в пустой голове. Серый роддом, серая детская коляска, крупные слёзы дочери на серых щеках, серое, похожее на крысиное, лицо бывшей жены, серый потолок - это пол его бывшей квартиры - серый свет с улицы.
Так он и уснул, положив серое лицо на тёплую чугунную трубу.
- Палыч! Тут бомж лежит..
- Гони его к чертовой матери, - голос бригадира сантехников сквозь пролом гулко звучал в подвале.
- Так он дохлый уже..
- Точно?
- Да точно, его крысы уже обгрызли.
- Ну и хрен с ним, потом из диспетчерской позвоним. Меняй краны, да поехали...