неразговорчивой птице Фаинке
Однажды ты поймаешь воробья и купишь клетку с тронутыми ржавчиной прутьями, ты посадишь его внутрь и будешь кормить хлебными крошками. Воробей первые дни станет метаться вдоль зарешёченных стен, время от времени украдкой поедая хлеб и выпивая глоток воды, постепенно затихнет и остепенится; и тогда ты начнёшь учить его разговаривать, бросая нехитрые дела и скучные бумаги. Сначала воробей ответит затравленным чириканьем, потом презрительным молчанием, а когда однажды, потеряв всякую надежду, ты поднесёшь к клетке кошку, в расчёте напугать неразговорчивую птицу и заставить произнести нечто вроде “мать твою”, тот нервно замечется по клетке, поднимая в воздух пух и пыль, коричневые перья; полетит на пол помёт (который ты, конечно же, перестанешь убирать из клетки), а кошка, вырвавшись из твоих рук и крепко уцепившись за прутья, будет задумчиво созерцать бешеный полёт птицы, подобно Броуновскому движению не находящей успокоения; щуря глаза, кошка будет пытаться решить проблему Броуна, не сходя с места, одним махом лапы, но, оторванная тобой, отлетит метра на полтора, мягко опустившись на пушистую спинку; перевернётся, всё же, и, неловко хромая, побредёт, размышляя над дерзким вопросом: “Что есть истина?” А ты мокрой тряпкой соберёшь с пола мусор боя и снова сядешь за стол. Потом будешь что-то чиркать ручкой, досадуя на то, что и крайние меры не заставили воробья сказать слово, и тебе станет невыносимо стыдно перед бессловесным, безответным существом, этаким маленьким коричневым чудом в перьях, волею судьбы оказавшимся твоим пленником, и ты впервые задумаешься, какого оно, это чудо, пола – мальчик, или все-таки девочка, живы ли его родители и есть ли дети; ты вспомнишь небольшого по размерам ежа, которого принёс домой в детстве, угощал молоком, щекотал прохладные иглы, а потом, после уговоров, разрешил отпустить, наказав наколоть ему на иголки крупное антоновское яблоко, чтобы тот вернулся к осенней спячке не с пустыми руками. Твоё сердце переполнится сентиментальностью, и ты уже не сможешь чиркать ручкой, ты прогонишь ногой кошку, уставившуюся на висящую клетку в поисках ответа на свой последний, Геевский уже вопрос, ты принесёшь воду и хлеб, зачерпнёшь немного просяных зёрен, откроешь дверцу и увидишь, что на давно не чищеном днище клетки с глянцевыми чёрно-белыми кругляшами помёта белеет чуть жёлтое брюшко будто бы спящей птицы. Лакированные лапки, судорожно сжавшие острые коготки в щёпоть, будут торчать вверх, их голени чуть прикроют похожие на небрежно сдвинутую стопку прежних пятисотрублёвых банкнот кончики крыльев, будто ногам холодно, подумаешь ты; серый хвостик вытянется, пёрышки на грудке и шее приподнимутся, распушатся, ты вновь подумаешь о том, что всё это напоминает аквариум и дохлую рыбку. Тебя удивит выражение открытого глаза, посаженного глубоко внутри светлой полосы, ведущей от жёлтого внизу и каштанового сверху клюва к затылку. Ты недоумённо повернёшь лежащее тельце и обнаружишь другой глаз закрытым, а под отодвинутыми со спины крыльями – пух нежно-голубого цвета. Ты поймёшь, что от этой птицы тебе не дождаться больше ни слова и, что, вероятнее всего, ты виной этой смерти, но на вскрытие не решишься, чтобы оставалась хоть маленькая надежда, хотя бы один шанс. Что-то произойдёт с тобою, ты осторожно достанешь из клетки трупик, ещё тёплый, закроешь начинающий мутнеть глаз и, подавив комок в горле, выйдешь из дома, проклиная тот час, когда решился на крайние меры; в мёрзлой земле с трудом выкопаешь вместительную ямку, бережно положишь туда быстро заледеневшее тельце и засыплешь его землёй, тщательно разминая каждый комочек. Ты будешь долго стоять над холмиком, бессмысленно кроша сверху батонные крошки, и воробьи слетятся на эту тризну, весело выхватывая друг у друга куски пожирнее, а ты всё будешь думать, нет ли среди них родственников и детей умершего воробья, а когда из-за куста покажется задумчивая толстая серая кошка с весёлыми поперечными полосками, ты спугнёшь её куском земли, который не удастся раскрошить на могилу птицы, и она немедленно убежит, испугав, всё же, питающихся птиц. Через некоторое время те вновь весело зачирикают у твоих ног, ты покрошишь остатки батона и пойдёшь домой, волоча звонкую лопату по земле, чуть тронутой снегом.
Ты зайдёшь в комнату, где не встретит тебя больше весёлое чирикание здоровой и сытой птицы, впрочем, ты уже привыкнешь к этому, ведь птица в последние годы своей жизни будет презрительно молчать, не желая разговаривать ни на одном из языков, в том числе на родном, птичьем, но на этот раз молчание будет странным, напряжённым, и ты пойдешь на кухню, просто так, без цели, просто потому, что надо что-то делать; ты зайдёшь на кухню, щёлкнешь выключателем, откроешь холодильник, достанешь молока, чтобы налить себе и кошке, и только прикрыв дверь, увидишь, что на своём любимом месте, в кресле, желтеется чуть тронутое серым брюхо будто бы спящей кошки с неестественно загнутыми задними лапами. И тебя неожиданно удивит выражение мутного глаза, широко открытого и направленного в потолок.