Глава 16
“Не дай ему бог огорчить наших милых стариков, — подумал Генри, складывая втрое исписанный лист бумаги. — Хватит с них и меня, грешного. Если еще и Дики...”
Он невольно усмехнулся, неожиданно ярко представив себе, как примерный брат старательно проделывает напильником художественные дырки на новых, с иголочки, джинсах и вешает в ухо железное кольцо. Картина была бы презабавная... Хотя вряд ли он на это пойдет. Генри уважал брата за постоянство и твердость убеждений — хотя эти убеждения во многом расходились с его собственными. Уважение это было взаимным; конечно, они ежеминутно спорили и изощренно подкалывали друг друга, но при этом оба знали, что мировоззрение другого изменению не подлежит.
— Кстати, дорогой мой, — сказал Генри, обращаясь к самому себе (привычка, развившаяся в последнее время из-за нехватки высококачественных собеседников), — У нас нет ни цента. Как же мы его отправим?
— Черт знает, — ответил он себе же, пожав плечами, — можно сделать по-хитрому. Пусть Дики сам оплатит при получении. Он же хороший мальчик, следовательно, у него нет проблем с карманными деньгами.
Придя к этому глубокомысленному выводу, Генри вышел во двор. У едва теплящегося костра не было никого из тех, с кем он только что разругался, и он испытал от этого немалое облегчение. Что же обрадовало его еще больше — так это присутствие там Джейка, который, похоже, даже находился в здравом уме и трезвой памяти. По крайней мере, так казалось на первый взгляд. Это было тем более удивительно, что Генри не видел его таким по меньшей мере неделю. Джейк сидел на поваленном дереве, покачиваясь в такт медленной мелодии, с трудом прорывавшейся сквозь треск и шипение старого приемника. Генри прислушался и узнал голос Моррисона, но слова не были ему знакомы:
— Со вспышкой Эдема мы бросились к морю, вниз
Мы встали там, на краю свободных волн
Ожидая Солнца, ожидая Солнца, ожидая Солнца...
— Новая песня Джима? — спросил он.
Джейк кивнул и сделал ему знак не мешать. Генри сел рядом.
— ...Ты чувствуешь это — та весна пришла
Время, чтобы жить нам в рассыпанных лучах
Ожидая Солнца, ожидая Солнца, ожидая Солнца, ожидая Солнца...
Когда песня кончилась, Джейк резким движением выключил приемник, и Генри показалось, что он его понимает. Слушать что-то после этого было бессмысленно.
Они долго молчали; лишь изредка Джейк начинал почти неслышно напевать какую-то мелодию, возможно, ту самую. Им не о чем было говорить. Генри чувствовал это с необычайной остротой; Джейк казался ему необыкновенно близким. Они дышали одним воздухом — воздухом осени и анархии... К чему слова?
Вечер был почти теплым. Индейское лето все еще находилось в своем праве — сезон, неизвестный другим континентам Земли. Дрожали в воздухе прозрачные сети паутин, поджидающие запоздалых жертв, и кроваво краснели листья. И где-то здесь было случайное и смешное человечество, мечтающее о свободе.
Сегодня у костра царило молчание. Тишина нарушалась лишь мягким шелестом крыльев и негромкими вскриками ночных птиц, да изредка потрескивали горящие ветки — видимо, кто-то набрал слишком сырых. А звезды молчали. Ни одной из них не приходило в голову изменить свою величину ради того, чтобы простые хиппи на севере штата Калифорния поняли, что они замечены.
Даже странно, что у костра их было только двое, но Генри был этому рад — ни он, ни Джейк не нуждались в толпе статистов, окружающей обычно несущее жизнь теплое пламя. Дурацкие, пустые разговоры, смех без причины и даже... Фальшь, с внезапной остротой понял Генри.
Да. Именно в этом было все дело. Все эти бесконечно восторженные взгляды, непременные объятия и поцелуи при встрече могли радовать, не будь они у многих столь явно утрированными... Возможно, эти ребята сами не сознавали своего повседневного лицемерия. Скорее всего, это было и в самом деле так. Им не надо было убеждать в своей безграничной любви друг друга — каждый убеждал в ней самого себя. Вряд ли могло быть что-то страшнее, чем открытие в себе того равнодушия и внутренней пустоты, из-за которой они без оглядки бежали из отчего дома. Никто не хотел казаться грубее или примитивнее другого; но Генри был убежден, что многие в коммуне, особенно его ровесники, принуждают себя к свободной любви, выливающейся в разврат, и внутренней свободе, сводящейся к беспределу, точно так же, как прежде принуждали себя быть дисциплинированными и корректными.
Интересно, многие ли из них познали действительно большую любовь? Генри не считал себя особым идеалистом — в отличие от большинства представителей молодого поколения с их опьяненно-восторженным сиянием в очах. Вся эта любовная эйфория в изложении несовершеннолетних пародий на Брижитт Бардо и Джеймса Дина была для него лишь чем-то вторичным, излишне пестрым жакетом из магазина сэконд-хэнд...
Поздно. Пора спать. Этот приказ, громко прозвучавший в его сознании, пересилил все. И он с наслаждением откинулся на заботливо оставленную кем-то у костра мягкую охапку сухих листьев и травы.
Музыкальный вихрь ворвался в его сон, сплетенный из смутных обрывков прошлого, настоящего и фантастического. Кто-то споткнулся о ногу Генри, заставив его сесть и, протерев глаза, обнаружить, что карнавал вспыхнул с новой силой. Знакомые маски мелькали в танце, приближаясь — удаляясь, обдавая его всплесками смеха, визга и запахом осенних листьев. С ним не говорили. Может, не замечали?
Бредовая мысль вдруг овладела сознанием Генри — он стал невидимкой... Он застывшим, невидящим взором посмотрел на свою вытянутую руку. Отдалил ее, приблизил. Отдалил снова... Черный силуэт его узкой ладони выглядел безжизненным и жутковатым на фоне костра, и Генри почему-то рассмеялся нервным, отрывистым смехом. Потом встал и, обойдя вокруг костра, наткнулся на лежащего там Джейка. Тот не пошевелился при его появлении. Генри еще раз медленной, напряженной походкой обошел вокруг него и лишь потом осмелился сесть рядом, ощущая в мышцах ног неприятную слабость.
Старый хиппи не шевелился. Генри хотел разбудить его — но чувствовал, что не смеет. Когда его состояние стало почти невыносимым, Джейк вдруг медленно прошептал, словно что-то вспоминая:
— Пытайся, но мы можем лишь терять...
— Почему? — звук собственного голоса показался Генри совсем чужим.
— И любовь сгорит костром на погребенье, — и Джейк не то всхлипнул, не то усмехнулся. — Ты помнишь? “Давай, малыш, зажги во мне огонь”. Пестрая толпа, пестрые повязки на волосах, пестрые ночи, раскаленные желтые камни и долгое жаркое лето любви... Когда это было? Где? Где все те, кто был тогда? Почему кругом — чужие лица?..
Он поднял глаза от своего деревянного амулета — фигурки орла, и только теперь заметил Генри.
— Почему ты здесь?
Генри рассеянно пожал плечами, в который раз вспоминая причины, заставившие его уйти из дома. Через несколько секунд в его мозгу искрой сверкнула мысль, что Джейк спрашивает вовсе не о том.
— Мне надоел их шум, — ответил он и с щемящей сердце тревогой почувствовал, как замедляется его речь, — что-то не хочется... — он не договорил.
Тяжелый взгляд Джейка показался ему сейчас невыносимо тяжелым. Нечеловечески тяжелым. Волк, живущий под горой. Волк, живущий в роке. Рок — это значит скала... Нет. Рок — это музыка. Или нет? Что это?
Генри закурил, тщетно пытаясь унять дрожь в стремительно холодеющих пальцах. Чертовщина... Откуда-то из глубины его памяти всплыло яркое видение — машина, летящая к обрыву. Он не знал, где видел это — во сне или в кино.
Ощутив внезапный приступ духоты, он рывком расстегнул верхнюю пуговицу на куртке, почти вырвав ее с мясом, и глубоко вздохнул. Видение померкло — обломки машины догорели. Но теперь возникло что-то другое. Невидимое и неизвестное, оно стояло рядом и таращилось во все свои глаза — сколько их могло быть? Генри почувствовал его, как порыв леденящего душу ветра, и снова застегнул воротник. Черт знает что! — подумал он со все растущим беспокойством. Он метнул взгляд на Джейка, но тот молча смотрел в небо и не замечал его состояния. Генри вскочил и торопливо зашагал к дому; холодный блеск звезд неожиданно перестал ему нравится. Он стал казаться ему давяще-жестоким, безжалостная усмешка сияла в небе, и он был бессилен перед ней.
В темной комнате ему стало немного легче, хотя невидимое по-прежнему не отставало ни на шаг, крадясь за ним по пятам. Оно было здесь — на куче тряпья в том углу, где еще совсем недавно спали Робби и Нэнси. Генри казалось, что еще немного — и темнота отступит, он увидит, поймет, спасет себя...
— Кто ты? — резким и громким голосом спросил он, пристально гладя в ту сторону, — Что тебе нужно?
Ответом была зловещая тишина. Генри тихо рассмеялся и покачал головой:
— Ты хочешь обмануть меня? Не выйдет. Я знаю, что ты здесь. Я знаю... Знаю все.
Ничего.
Он сел за стол и подпер голову руками:
— Мне это не нравится. Что же это такое? Ведь я... Я нормален?
Он с ужасом почувствовал фальшь в своем голосе. Шаги за дверью... Он нащупал на столе нож и до боли в пальцах сжал его гладкую пластмассовую рукоять.
Вошла Кэрол с горящей веткой в руке. Пламя, освещавшее ее похудевшее лицо, было неестественно живым.
— Что тебе надо? — спросил Генри.
— Это ты, милый? Почему ты сидишь здесь один? — она опустила ветку в ведро с водой, та, зашипев, погасла, и девушка бесшумно подошла к нему.
— А в чем дело? Что-то не так? — он вдруг подумал, что она может знать.
— Ты какой-то странный... — она погладила его руку и вдруг вздрогнула всем телом:
— Зачем тебе нож?!
— Кто-то или что-то следит за мной, — тихо ответил он, — Он пришел оттуда, из леса. Кто-то чужой... Я не хочу уходить с ним. Ты не видишь эти огни? Они зажглись не на земле. Не знаю, где. Молчи, мы и так слишком много говорим. Они не должны знать, что мы их боимся... Но мы не должны отсюда выходить. Там, снаружи, нас увидят, понимаешь? Будь со мной. У нас еще есть шанс...
Даже в темноте похолодевшая Кэрол заметила, как внезапно исказилось его лицо. Судорожным и неловким движением он метнул нож куда-то во мрак.
— Мимо, — прошептал он и до крови закусил губы, — Я не смог... Мы мертвецы.
Глава 17
Кэрол машинально повторила:
— Мы мертвецы...
Она прижалась к Генри и замерла. Так они стояли еще долго, боясь пошевелиться или громко вздохнуть, напряженно вслушиваясь в разбросанные со всех сторон звуки ночи.
Наконец влажные и холодные ладони Генри, сжимавшие ее плечи, разжались, и он прошептал:
— Детка, что это было? Что с нами? Что со мной?
Кэрол посмотрела ему в глаза. Его взгляд взывал о помощи с отчаянием утопающего:
— Что же, черт возьми?! Скажи мне, ведь ты знаешь! Ну? Знаешь?
— Мне тоже не по себе, Генри, — прошептала она, — но что я могу сделать? Я ведь — только женщина... Может быть, здесь начинается конец света...
Он посмотрел на нее долгим страдальческим взглядом, затем резко оттолкнул и выбежал из дома.
Генри бежал долго, не разбирая дороги, — пока не упал с размаху на холодную сырую землю с колкими стрелами засохшей травы, обессиленный, задыхающийся, подобный затравленному зверю. Потом... Потом его сознание погрузилось в беспросветный мрак, властный и бесконечный, как Хаос.
— Господи... Господи, что же со мной? — с трудом прошептал он, когда очнулся в пасмурный предутренний час под кустом шиповника, — Ведь это...
Он огляделся. Место оказалось знакомым — около сорока минут прогулочным шагом до коммуны. Получалось, что гонка, чуть не разорвавшая его сердце в клочья, продолжалась не больше пяти-семи минут?
Генри отдышался, почти захлебываясь прохладным и свежим воздухом, и закутался поплотнее в куртку. Звезды еще светили в полную силу, но он каким-то шестым чувством знал, что рассвет близок. Страха больше не было, и он не мог понять, что с ним произошло накануне. Слегка пошатываясь и запинаясь, как пьяный, он побрел обратно. Его неожиданно обострившееся зрение и жаждущий новой информации мозг отмечали каждую мелочь на пути: брошенные кем-то увядшие цветы, протоптанная в траве узкая тропка, покосившаяся древняя скамейка, надломленная ветка, качаемая ветром... “Да ведь это же осень!” — осенило его. Цепочка ассоциаций в его голове полетела дальше, быстро удлиняясь и почти минуя его сознание. Осень, падающие листья, несомые ветром, индейское лето... “Нет, — отмахнулся он, — это уже давно прошло.” Какого-то единственного звена не хватало в цепи, чтобы понять все, и вдруг...
Беззубая тыква с огненными глазами заплясала прямо перед ним. Она качалась, надвигалась и гоготала, а в конце концов увеличилась до чудовищных размеров. Хэллоуин.
Конечно же, Хэллоуин! И Генри расхохотался неудержимо сладостно, во весь голос, забыв о своей обычной сдержанности. Особый праздник и особая ночь! Рок-н-ролл опалил этот древний лес своим юным дыханием — тот самый рок-н-ролл, который родился из мерного ритма индейских барабанов и лихорадочного пения беспокойной души.
— Я верую в тебя, волк, живущий под горой! — в каком-то мистическом исступлении прошептал Генри и сорвал ветку рябины, с наслаждением вдыхая ее горький аромат, — Верю, пусть даже это смешно и нелепо... Верую, потому что нелепо!
Посторонний корень, торчащий из земли, попался ему под ноги, и он оглушительно упал на землю, едва успев выбросить вперед руки, чтобы не разбить лицо.
А потом впереди появились дома их квартала. Издалека они ничем не отличались от тех, в которых живут нормальные люди. По мере того, как Генри приближался, он начинал видеть обшарпанные стены и странные фигуры у них. Эти люди не спали; они стояли под открытым небом и курили, заставляя вспыхивать маленькие красные огоньки.
Он уже шел по улице. На него по-прежнему не обращали внимания, но теперь его это не волновало.
— Да пошли вы все! — пробормотал он, — Обойдусь и без ваших приветствий.
Словно в ответ на эту фразу его кто-то окликнул:
— Эй, Гарри, привет! Ты чего такой хмурый?
Он хотел ответить своим обычным в таких случаях “А чего веселиться-то?”, но на полпути передумал, натянуто улыбнулся и бросил:
— Не выспался.
У своей двери он увидел Кэрол. Она нервно курила и вглядывалась в полумрак, а, заметив Генри, тут же бросилась к нему навстречу и крепко обняла. После чего воскликнула, немилосердно кашляя:
— Где тебя опять носит? Я с ума схожу!
Вид у нее был настолько измученный, что Генри поверил и понял ее буквально. Кэрол выглядела так, как будто ей только что пришлось заново структуировать свою Вселенную, и он почти не сомневался, что так оно и было. Не жизнь, а сплошная игра в кубики — этот сюда, этот туда... Тот, кто хоть раз в жизни вышел за пределы повседневного сознания, никогда уже не станет прежним. Никогда не забудет. И вечная гонка за смыслом мириадов символов станет его уделом...
— Где ты был? — повторила она, — Генри, это важно. Ты сам не понимаешь, как это важно. Мне обязательно нужно знать, где ты был. Пожалуйста, скажи!
— Гулял в лесу.
Он удержался от дальнейших объяснений. То, что он пережил там, было слишком личным, и он не мог об этом говорить. Ему подумалось, что, если он заговорит об этом, все пойдет сначала — и тогда он рехнется окончательно. А этого Генри боялся больше всего в жизни, и этот страх был одним из основных его приобретений.
— Зачем ты туда ходил?
— Здесь слишком душно, — и он тоскливо обернулся, глядя на темные деревья, к которым убегала плотно утоптанная тропинка.
— Не уходи! — истерично вскрикнула она.
Генри рассеянно кивнул. Он стоял на пороге дома и прислушивался к тому, как тихий ветер шуршит последними листьями и перебирает его волосы...
Вдруг он почувствовал, как мягкая рука Кэрол что-то вложила в его ладонь. Это был просто крошечный кубик сахара с маленькой впитавшейся в него каплей. Той самой, которая помогала открыть двери чистого восприятия.
— Съешь его. — прошептала Кэрол.
Он отрицательно покачал головой.
— Не бойся. Пожалуйста, Генри... Я знаю, что с тобой. Ты просто не дошел до конца, не нашел своего единственного смысла. Но ты был совсем рядом! Попробуй еще раз, и тебе станет лучше. Давай, смелее!
Он задумчиво смотрел на влажно блестящие голубые глаза и длинные светлые волосы новой Евы. Где-то поблизости должен был быть змей... Гибкий и сильный, с блестящей чешуей и насмешливыми глазами, выползший из другого мира ради того, чтобы погубить его душу для этого.
— Давай же! — прошептала она.
Он решился, вздохнул и проглотил свою дозу.
— Все будет хорошо, — сказала она и обняла его, — Я люблю тебя.
Генри ждал — долго и напряженно, сосредоточенно стиснув зубы, отслеживая свои ощущения. Мимо бежали секунды — они были разные. Большие, маленькие, построенные в шеренги, закрученные в спирали, переливающиеся смешными искорками. И у каждой из них было свое имя и своя судьба, они бежали, но никак не могли догнать друг друга. Время текло, меняя облик и смеясь над глупыми маленькими существами, которые думали, что властны провести или убить его... Кэрол отодвинулась куда-то вдаль, за легкую дымку тумана, и только ее глаза продолжали светиться, как две звезды, непостижимым образом спустившихся со своего черного бархатного ложа. А может, все эти бесчисленные искры высоко над Землей — всего лишь глаза тех, кто наблюдает за нами из верхнего мира? Так же, как для них — наши глаза... И Генри неожиданно для себя нагнулся, внезапно испугавшись, что может столкнуться в тумане с какой-нибудь крошечной планетой. В следующий миг он ужаснулся этой мысли и понял, что кислота начала действовать.
— Сегодня с нами — все святые, — раздался тихий и нежный голос Кэрол, — Сегодня все это — для нас, и больше — для никого... Хочешь прогуляться?
— Да, хочу.
Они сделали вместе несколько шагов, после чего он резко остановился.
— Что такое? — испуганно спросила она.
— Я пойду один, — бросил он, — оставь меня.
— Но, Генри!
— Так надо, — оборвал он.
— Что с тобой? — прошептала девушка, — Ты, кажется, с ума сошел...
Но он не слышал. Он шел, или, скорее, плыл над землей, чувствуя необычайную жажду познания и способность ее удовлетворить. Страха больше не было; все было доступно ему, барьеры пали, и его с неудержимой скоростью несло вперед. Радостное возбуждение окрасило все вокруг в яркие психоделические цвета и сплело в причудливый орнамент. Смешные чудовища, милые и совсем не пугающие, издавали вибрирующие завывания на разных частотах и махали тощими когтистыми лапами и кожистыми крыльями. Огоньки их глаз освещали дорогу.
Один из монстров подлетел совсем близко, покачивая в воздухе костлявыми ногами. У этого вообще не было глаз — только пустые черные впадины на белоснежном черепе.
— Человек? — прошипел он, — Откуда ты взялся? Разве ты не знаешь, что сегодня ночью эта земля вам не принадлежит?
— Она — моя, — машинально ответил Генри и, не замедляя шага, прошел мимо.
Раздавшийся совсем рядом нечеловеческий крик заставил его посмотреть по сторонам.
Он ожидал снова увидеть демона с бронированным хвостом и зубастой чешуйчатой мордой, но вместо этого разглядел на морщинистой ветке дерева что-то маленькое и круглое теплого рыжего цвета. Звук повторился, и Генри узнал кота маленького Джима.
— Привет тебе, — прошептал он, — у тебя чертовски пронзительный голос, мой друг. Скажи, а во времена фараонов этот мир тебе нравился больше, а?
Кот на секунду прищурился, а потом снова распахнул свои желто-зеленые глаза, засасывая Генри в бездонную глубину веков...
— Молчишь? — прошептал тот, — А, понимаю. Ты ведь не говоришь по-английски. Какой же я дурак, что не захватил с собой древнеегипетский разговорник!
И он пошел дальше, к светлеющей за деревьями поляне, залитой серебристым светом. Она была как раз такой, сообразил Генри, на каких обычно танцуют феи.
Он тихо приблизился и ничуть не удивился, увидев светлеющую впереди невысокую фигуру с темным облаком волос на голове. Его больше удивило то, что она не танцевала, а неподвижно застыла среди деревьев, как будто сроднившись с ними. В полной тишине он подошел к ней и вдруг осознал, что перед ним не фея, а смертная женщина, и женщину эту зовут Мэри-Джейн.
— Привет, — сказал он, — Это ты или твой призрак?
Она подняла голову, и Генри заметил следы слез на ее лице.
— Я не знаю, я ничего не знаю. Ты думаешь, что я призрак? Может быть, так и есть... — прошептала она, - Мне и самой кажется, что я давно умерла...
Он схватил ее руки — они были совсем холодными.
— Что случилось?
Она не отнимала рук и молчала; ее дыхание было прерывистым — как будто она боялась снова разрыдаться, если начнет говорить. Вокруг них снова начал сгущаться страх.
— Мэри-Джейн... Что-то случилось? Но ведь не с Джимми? — спросил он, холодея от одной мысли об этом. Этого не могло быть! Черноглазый малыш находился под защитой всех богов мира, он мог бы присягнуть в этом...
— С Джимми? Нет, он в порядке.
— А с кем? Ради всех святых, не молчи! — умоляюще выкрикнул он, — Скажи, что это — плохие вести из Эл-Эй? Господи, неужели Моррисон?..
Она медленно покачала головой:
— Не думаю... Наверно, нет. Тот человек не был звездой, и ты не знал его. Это только моя потеря, Генри...
Он начал понимать и обнял ее. Она попыталась сдержаться, но слезы помимо ее воли хлынули на куртку молодого человека.
— Да, он не был звездой, — сквозь слезы прошептала она, — но он был отцом моего сына. Он умер сегодня ночью от сверхдозы героина. Мы так давно расстались с ним, Генри! Почему же мне так больно?..
И она разрыдалась, перестав сдерживать себя. Мир изменился роковым образом — вместе с беспокойным одиноким хиппи умерла надежда на то, что обычный маленький мальчик по имени Джим однажды увидится со своим папой.
Глава 18
— Теперь наша семья никогда не будет вместе, — тихим, прерывающимся голосом произнесла Мэри-Джейн, когда ее слезы на какое-то время высохли, — я только теперь поняла, что все еще любила этого человека... Он был безумец, но в нем была какая-то искра, отличавшая его от всех других мужчин, которых я встречала. А теперь уже никогда... Извини, Генри, я хочу побыть одна.
Он кивнул и медленно прошел прочь, обуреваемый массой мыслей и чувств. Никогда! Что значило это слово? Он не мог понять. Никогда не мог... Пройдет десять лет, и еще тысяча, и еще миллион. Его не будет, и не будет тех, кого он любил. Может быть, уже не будет и сумасшедшего человечества, охваченного безумной гонкой вооружения, и голубая планета будет молчалива и пуста, если только сама она останется жива. А никогда — это еще больше. Насколько? Неужели ему нет предела? И кому это надо? Он поднял утомленное бледное лицо к пасмурному небу, чувствуя, что у него кружится голова. Солнце еще не взошло, но он знал, что оно совершает свой путь по мрачному и потустороннему знаку Скорпиона. До восхода была еще пара часов, но очертания предметов уже виднелись в тумане, хотя и казались смутно таинственными. Вдруг сзади послышались легкие шаги, и рядом с ним снова появилась Мэри-Джейн.
— Я почему-то испугалась быть одна. Давай еще немного поболтаем, — произнесла она, пытаясь казаться бодрой.
— Конечно, Мэри! Я в твоем распоряжении. Не хочешь закурить?
— О, ты просто чудо, милый... Спасибо.
От этой немудреной похвалы у него неожиданно мурашки пробежали по спине. Эта усталая темноволосая женщина имела над ним какую-то странную власть, и ее хрипловатый голос таил в себе непонятное очарование.
— Знаешь, он иногда бывал просто невыносим... И признаю, что я первая не выдержала наших отношений. Но без него не было бы Джима. А он — смысл моей жизни, — сказала она.
— Можно задать тебе нескромный вопрос? — спросил Генри.
Она кивнула:
— Спрашивай. Мне хочется выговориться до самого дна...
— Как ты узнала? Ведь он жил не в нашем квартале, а черт знает где...
Она беспомощно развела руками:
— Да, Генри, я признаюсь во всем. Иногда я навещала его. И его новую женщину — мы подружились. Она очень славная, у нее добрая душа. Надеюсь, она сможет это пережить.
Мэри-Джейн ненадолго замолчала, а потом продолжала еще тише:
— Я пришла к ним вчера вечером, уложив Джима спать. Крисси была одна, он куда-то ушел, его не было много часов, и мы обе поняли, что что-то произойдет. Один из его приятелей прибежал около двух ночи... Уже ничего нельзя было сделать... Знаешь, что я думаю? Мы, живые, никогда не сможем понять, что они чувствуют там. Я впервые поняла это на похоронах деда, когда мне было десять, и теперь — опять. Он лежал там, белый, как восковая скульптура из Лондонского рок-цирка... Генри, я не хочу умирать! Я нужна моему сыну и безумно люблю его. Он такой маленький! Без меня он умрет!
Генри нежно погладил ее спутанные волосы:
— Перестань. Ты — чудесная мать, Мэри-Джейн, и ты не умрешь. У вас все будет хорошо.
— Все же я очень беспокоюсь. Тебе вряд ли понравится то, что я скажу, Генри...
— Говори смело, я заранее верю тебе.
— Мои соседи по комнате — чокнутые джанки! — с сердцем воскликнула она. — Я боюсь их. Единственная причина, по которой они еще не накормили моего сына ЛСД, — это то, что им самим мало.
— Перебирайся к нам! — горячо прошептал Генри, — Вам обоим будет лучше, клянусь!
— А сколько вас? — невольно откликнулась Мэри-Джейн.
Генри улыбнулся, поняв, что близок к успеху.
— Нас осталось только четверо в крошечном доме на самой окраине. Робби — милый мальчик, но немного в депрессии, потому что его бросила девочка, к которой он имел неосторожность привязаться. Кэрол — чудесная девушка, она безумно любит детей; Джейк... Джейк — славный мужик, но в последнее время стал слегка мрачноватым... Впрочем, скорее это особенность характера. Убежден, что тебя и Джимми он будет носить на руках. Ну, и твой покорный слуга!..
— Ты уверен в этом? — она явно сомневалась только из вежливости.
Генри чувствовал, что едва ли не впервые в жизни от его решения действительно зависит чья-то судьба. Он устремил на молодую женщину твердый взгляд сверкающих серых глаз и твердо ответил:
— Я могу играть чем угодно, но не судьбой пятилетнего ребенка. Возможно, я и похож на лицемера, Мэри-Джейн, но больше всего я хочу, чтобы все на этом разнесчастном шарике жили беззаботно и мирно! Клянусь спасением души, если только... — он неожиданно замолчал.
— Она у тебя есть? — слабо и снисходительно улыбнулась она, — Видишь, я читаю твои мысли, малыш. Ты молод и чист, и не льсти себе сомнениями в этом. Кстати, ты уверен, что эта девушка согласится на мое присутствие?
Она не спросила напрямую, не является ли соседка Генри его любовницей. Лишь задала нейтральный вопрос таким же будничным тоном, каким могла бы спросить — сколько квадратных футов в их гостиной. С его стороны это была чистейшая спекуляция на убеждениях Кэрол, и Генри прекрасно это сознавал, но не мог отказать себе в удовольствии быть полезным женщине, которая ему давно нравилась, и далеко не только в низменном плотском смысле:
— Что ты! Кэрол — как все хиппи, и даже немного лучше. Цветы и рок-музыка, Леннон и Лири, плюс немного страсти от Джаггера и Хендрикса. Она прелестна, и самое страшное, что грозит Джиму в ее присутствии — то, что она зацелует его до смерти.
Мэри-Джейн торопливо кивнула, не вслушиваясь в последние его слова:
— Знаешь, а так и вправду будет лучше. Мне нужны друзья, которым я смогу доверять. Когда мне можно будет перебраться к вам?
Генри улыбнулся:
— Как только проснется твой малыш.
Она сжала его руку и прошептала:
— Спасибо тебе.
Генри бросило в жар, чему он немало удивился, - но и со значительной долей радости.
День был холодным, и это могло значит только одно — осень окончательно вступила в свои права. Небо затянулось плотной портьерой из серебристого бархата, а деревья были еще более бесплодны и холодны, чем аскетичные джанки из кирпичного дома с зеленым балконом напротив. Воздух все холодел; хиппи кутались в свою ветхую одежду, хлюпали простуженными носами и усердно затыкали кришнаитскими и христианскими проспектами щели в стенах, не ремонтированных со дня постройки домов, а то и от сотворения мира. Несколько самых непосредственных и отчаянных, и в их числе — Кэрол и техасец Томми, отправились в центр Барлстоу добывать хоть небольшое количество сравнительно теплой одежды, рассчитывая в основном на свои ораторские и — немного — на вокальные способности.
Как только проснулся малыш Джим, а это произошло около десяти часов утра, Генри занялся тем, что начал помогать его матери устроиться на новом месте. Они вдвоем увлеченно метались по двум небольшим комнатушкам этого дома, пытаясь найти для мальчишки самое сухое и теплое место. Джейк наблюдал за ними, как будто бы слегка заинтересованно, но не предпринимал ничего. Робби пересказывал малышу толкиеновского “Хоббита”, и тот зачарованно слушал, крепко прижимая к себе исхудавшего рыжего кота. Тот, кажется, был единственным, кто не разделял общего энтузиазма.
— ...И когда старина Бильбо вписался в свою собственную гостиную, там уже сидела конкретная тусовка гномов, притом не меньше семи штук, — говорил Робби, — И старый хайрастый маг Гэндальф сказал...
— А кто такой маг? — осведомился Джим.
Робби загрузился:
— Ну, понимаешь, дружище, маг — это такой особый парень. Он умеет делать всякие разные штуки, типа фейерверков из ничего...
— В таком случае, старик, в Лос-Анджелесе нерезаная куча магов, — лениво прокомментировал Джейк, — Придумай что-нибудь другое, Бобби.
— Ну... — юный гитарист замер, усиленно ища нужный образ.
— Маг — это тот, кто может сделать все, — сообщил Генри, — Он понимает язык лисиц, бобров и всяких прочих стрекоз. Этот мерзавец умеет летать. Ему подвластны любые чудеса...
— Круто! — восторженно вздохнул мальчишка, — Это круто, Генри! И он мог бы принести мне моего папу?!
— О, милый! — порывисто воскликнула Мэри-Джейн, крепко обнимая сына, — Разве тебе плохо со мной вдвоем?!
Генри вздохнул и закусил губы, Робби побледнел и вполне откровенно повернулся в другую сторону; Джейк продолжал задумчиво смотреть на молодую женщину и ее ребенка, не говоря ни слова и подпирая косматую голову загорелыми руками.
— Знаешь, мама, — серьезно произнес Джим своим тоненьким голоском, — А я люблю тебя. Ты - самая лучшая.
Мэри-Джейн еще сильнее обняла малыша, и Генри увидел слезы на ее глазах:
— Я тоже люблю тебя, мой мальчик.
— Мне кажется, из этого стола можно сообразить что-то навроде кроватки для Джима, — внезапно произнес Джейк, — а поставим мы ее...
Он быстро прошелся по комнате:
— Вот здесь. Здесь не дует. Как ты считаешь?
— Спасибо тебе, Джейк, — почти нежно произнесла Мэри-Джейн.
— А что было дальше с хоббитом Бильбо? — поинтересовался Джим.
— Они сели за стол и стали... — начал Робби.
— Петь песни, — торопливо закончил Генри, у которого уже голова кружилась от голода, — А потом Гэндальф рассказал Бильбо о гадком старом драконе, который ухитрился присвоить нору под горой и заначил все гномьи сокровища!
— И вовсе не Гэндальф, а Торин! — возмутился Робби, — Не компостируй ребенку мозги. — Джими, ты не знаешь, кто такой дракон?
— Сам ты не знаешь, — обиделся тот, — дракон — это такая зверюга с крыльями и хвостом, у которого во рту костер. И еще он умеет воровать принцесс.
Почти весь остаток дня они посвятили беседе о хоббитах, гномах, драконах и прочих обитателях великого Средиземья; правда, поначалу говорили только Робби и Генри. Сказка получалась многоцветной и яркой, но довольно бессвязной... Пока в нее не включился Джейк. Генри был вынужден признаться самому себе, что как рассказчик он был на голову выше их всех — не считая, пожалуй, лишь Мэри-Джейн. Ему вдруг показалось, что он видит перед собой совершенно другого человека. Вместо запертого в себе озлобленного наркомана неожиданно появился кто-то трепетно человечный, талантливый и... мудрый. Генри не мог подобрать другого слова, глядя в его властно засветившееся темные глаза. Он вдруг понял, что почти не знает этого человека. Что с ним было раньше? Откуда он родом? Чего ждет от будущего? Поразительно, что Генри раньше не задумывался об этом, самонадеянно считая Джейка такой же неотъемлемой частью их системы, как ЛСД и рок-н-ролл. Действительно ли это было так, а если да, то почему? Он был старше многих здесь, если не всех, возможно, ему уже исполнилось тридцать. Но он не покончил с собой, не принял сверхдозу и не ушел прочь. Генри на секунду стало жутко, когда он подумал, как должно быть одиноко этому странному человеку среди беспечной и безмозглой мелюзги.
Вечером Генри и Кэрол долго бродили по по улицам, а когда вернулись — увидели, что Джейк и Мэри-Джейн вдвоем молча стоят у кроватки Джима.
— Как они здорово смотрятся вместе, правда? — прошептала Кэрол, — Может быть, Джейк заменит ему отца?
— Слишком рано об этом говорить. Он — чудный парень, но... — Генри запнулся, не зная, что сказать дальше. Двое у кроватки обернулись.
— Мы не будем шуметь, — шепотом пообещала Кэрол и на цыпочках подошла к ним:
— Какой он славный! Он теперь будет жить с нами?
— Да, какое-то время... — тихо ответила Мэри-Джейн.
— Тогда надо создать ему условия! Давайте здесь не пить.. и даже не курить, — воодушевилась Кэрол, — А, Джейк?
Он посмотрел на нее исподлобья, и вместо него ответила Мэри-Джейн:
— Не время говорить об этом. Мы все слишком устали.
Джейк кивнул, медленно отошел в свой угол, лег и отвернулся к стене, укрывшись более чем потертым темно-зеленым одеялом. Остальные последовали его примеру.
Когда Генри проснулся, было еще темно, и окружающие предметы были едва различимы. Он разглядел темную фигуру человека, сидящего на деревянном полу возле постели Мэри-Джейн, и через секунду понял, что этим человеком может быть только Джейк. Казалось, что он пытается не только проникнуть взглядом сквозь темноту, но и попасть в самую душу молодой женщины. Генри сонно отметил, что никогда прежде не замечал в Джейке особой привязанности к кому-то, и задремал снова.
Вторично его разбудила Кэрол:
— Эй, дружище, Генри! Что-то ты сегодня заспался.
Он открыл глаза и огляделся; в доме уже было совсем светло, Мэри-Джейн умывала Джима над старым тазом в черных пятнах от облупившейся эмали, а Робби дожидался своей очереди.
— А где Джейк? — спросил он.
— Когда я проснулась, его не было. Видимо, старина Джейк пошел подышать воздухом.
Вряд ли ноябрьская погода располагала к прогулкам. И все же Генри рывком поднялся, надел куртку старшего друга, перешедшую практически в его полное владение, и произнес:
— Тогда я тоже пойду.
— И я тоже, — Кэрол взяла его под руку, и на этот раз он не возражал.
На улице было по-зимнему мерзко. Они прошли мимо нескольких домов и остановились у красной дрожащей осины.
— Поцелуй меня, — сказала Кэрол, с готовностью прижалась к нему, и Генри показалось, что тонкий овал ее лица светится неземным и убийственно нежным светом.
— Как ты думаешь, — расслабленно спросила она через несколько минут, — Можно зани- маться любовью в доме, где есть маленький ребенок?
Генри слегка пожал плечами:
— Я не знаю. Можно спросить у Мэри-Джейн, чего он уже успел здесь насмотреться.
— Но ведь в этом ничего плохого, и тем более можно согреться! — жалобно прошептала она.
— Согласен.
Они прижались друг к другу еще теснее. И в эту минуту за их спинами хлопнула дверь — в холодном воздухе этот звук прозвучал, как выстрел. К ним двигалась абсолютно черная одинокая фигура; двигалась, странно покачиваясь, по запутанной, непонятной траектории, но тем не менее, неумолимо приближаясь.
— Мне страшно, Генри, — прошептала Кэрол.
Он вздрогнул, а потом неестественно рассмеялся:
— Боже мой, Кэрол, да ведь это — всего лишь Джейк!
— Я не узнаю его...
Он подошел совсем близко. Стали видны его зрачки в темно-карих глазах, суженные до размера точки, и остекленевший взгляд. Побелевшие губы что-то невнятно шептали.
— Эй, Джейк! — тихо позвал Генри. Голос повиновался с трудом.
Его приятель не слышал. Пройдя в нескольких дюймах от них, почти задев рукавом руку Генри, он двинулся дальше все теми же странными зигзагами, и вскоре скрылся из виду.
— По-моему, ему очень плохо, Генри! Я боюсь, что что-нибудь страшное случится сегодня. — снова прошептала девушка.
— Тогда давай вернемся.
Они торопливо прошли по холодной улице и с порога спросили Мэри-Джейн:
— Как тут у вас?
— Да ничего, — удивленно ответила она и разогнула занемевшую у очага спину, — А у вас что стряслось, ребята? На вас лица нет!
Они не успели ответить — скрипнула дверь, и вошел Джейк. Все с тем же страшным, окаменевшим лицом он прошел по комнате, словно не видя никого вокруг, и упал на кучу заскорузлых тряпок в углу.
— Мама, — отчетливо произнес неестественно выпрямившийся маленький Джим, — Он что, умер?
Мэри-Джейн побледнела и дрожащим голосом ответила:
— Нет... Конечно, нет, малыш. Он просто спит.
— Я никогда в жизни не видел его таким! — вдруг выкрикнул побледневший Робби, — Вы знаете, сколько я его знаю? Целую вечность! Но сегодня... Он умирает, я вам говорю, или уже умер!
— Прекрати истерику, парень, — сквозь зубы сказал Генри и опустился на колени рядом с Джейком. Его главной задачей сейчас было успокоить детей и женщин. Это была неосознанная, но непреодолимая потребность, без этого он бы рехнулся сам, — Пульс частый и слабый, дыхание поверхностное, но он жив. Просто спит. Так что повода для паники нет, вы поняли? Ну, черт побери?
— Ты так считаешь? — задумчиво спросила Мэри-Джейн, крепко прижимая к себе притихшего сына. Казалось, она отвечает не ему, а своим собственным мыслям.
Глава 19
А поздним вечером того же дня Джейк попросил Генри прогуляться с ним.
— Я, верно, здорово их напугал? — спросил он, не глядя на собеседника и старательно сталкивая с тропинки колючие бурые ветки.
— Полагаю, что так, — сухо ответил Генри, догадываясь, что тот имеет в виду Кэрол и Мэри-Джейн.
— У меня странное чувство, — Джейк покачал своей грязной большой головой, — Мне никогда еще не было так хреново. Может быть, это легкая передозировка... Хотя я не уверен. Больше похоже на другое.
— На что же?
— У меня давно были некоторые подозрения, но не было уверенности. Теперь же она появилась... Я говорю об этом с тобой, потому что ты кажешься мне единственным, у кого еще не совсем снесло башню.
Несмотря на явную тревожность этих слов, Генри почувствовал облегчение — впервые за последние дни. В них было что-то несомненно земное, материальное, и это успокаивало. С земной оласностью он вполне мог еще потягаться...
— Так в чем дело, Джейк? — спросил он.
Тот ответил вопросом на вопрос:
- Ты знаешь того парня, который обычно поставляет сюда кислоту?
Генри призадумался, напрягая память:
— Слегка косоглазый метис в грязно-оранжевой куртке?
— Он самый. Ты часто отовариваешься у него?
Генри остановился от внезапного нехорошего зуда под сердцем и покачал головой:
— Нет, Джейк. Делай со мной что хочешь, но я не намерен становиться наркоманом, а потому не увлекаюсь...
Джейк остановил его резким и презрительным взмахом руки:
— Иди в задницу, я не собираюсь тебя переубеждать. Речь как раз о другом. Пойми, маленький Генри, я убежден, что этот парень подмешивает туда какую-то жуткую дрянь. Сегодня я отравился, и другой на моем месте отправился бы к праотцам. А обо мне всегда говорили, что у меня душа к телу гвоздями приколочена... Я крепкий парень, чего нельзя сказать о многих других, и то меня до сих пор мутит... Ты понимаешь? — и он блеснул дикими глазами из-под грязных, завшивевших волос, — Если бы не я, вы бы сейчас валялись в собственной блевоте... Мертвые...
— Но... — Генри обнаружил холодный пот на всем теле, — Надо им сказать! Предупредить всех наших. Мэри-Джейн...
Джейк криво усмехнулся:
— Уж кто-кто, а она и так знает.
Генри потер лоб рукой:
— Ты хочешь сказать?..
— Не забывай, — негромко и как будто бы брезгливо произнес Джейк, — только что умер этот парень, отец ее сына.
— Так ты думаешь... — снова не договорил Генри, предоставляя право делать выводы своему старшему другу. Что-то чужое нехорошо сдавило его тело на уровне солнечного сплетения.
— Я мог бы придушить этого типа, — будничным тоном произнес Джейк, словно обращаясь к самому себе, и неожиданно плашмя лег на землю, покрытую редкими побегами чахлых растений, — Но что толку? На его место придут другие мерзавцы. Смертей среди наших все больше... Да и мне недолго осталось.
Эта фраза заставила Генри вздрогнуть, а может, то был порыв холодного ветра.
— Но, Джейк, — сказал он, закашлявшись и вспотев, — Ты же все понимаешь... Брось все это. Завяжи с наркотой и живи еще сто лет!
— Завязать? — странный и влажный взгляд Джейка был прикован к голой черной ветке, на которой неподвижно сидел черный и невозмутимый ворон, — Говоришь, завязать?
Он снова усмехнулся:
— Мы, олдовые, ветераны психоделической революции и так называемого фри-лав, пропитаны этим дерьмом насквозь. Что касается меня, малыш, то я уже семь лет обретаю внутреннюю свободу. И мне это нравится.
— Не может быть, — медленно покачал головой Генри, — Я тебе не верю.
— Тогда проваливай отсюда. Я не знаю, какого черта ты вообще сюда явился, Генри. Ты не наш и никогда им не был.
К ним подошел неприметный тип в оранжевой куртке с капюшоном:
— Травки не желаете?
— Нет, — резко бросил Генри, — Отвали.
— А что так? — усмехнулся тот, — Джейк, вы с дружком решили поиграть в цивилов?
Джейк помолчал, а потом ответил:
— Знаешь, у меня определенные проблемы с наличностью.
— Свои люди — сочтемся! — ответил нарко-дилер, протянул, усмехаясь, Джейку спичечный коробок и исчез так же внезапно, как и появился. Они молча вернулись в дом. Кроме бледной и взъерошенной Мэри-Джейн, растерянной Кэрол и решительного Робби, там оказались Том и кришнаит Энди. Что-то происходило; казалось, здесь шел жестокий спор, который на секунду замер с их приходом, чтобы потом разгореться с новой силой, сотрясая хлипкие и дырявые стены жилища. Мэри-Джейн была бледна и кусала губы; на коленях у нее сидел маленький Джим в старой черной майке не по размеру, непривычно притихший. К ним жалась Кэрол, на глазах которой блестели крупные слезы. Мужчины — Робби, Том и Энди — окружали их сплошной стеной, и Генри ощутил угрозу.
— Что здесь происходит? — спросил он.
— Она хочет уехать! — сказал прекрасный в своем гневе белокурый Робби с презрительной усмешкой, — заговорил голос предков-гугенотов из Ла-Рошели!
Глаза Генри сверкнули, так быстро, что никто этого не заметил.
— Это правда? — спокойно спросил он.
— Да, правда, уже триста лет, как правда, — устало ответила Мэри-Джейн, задыхаясь в зное калифорнийской звездной ночи, — ты понимаешь? Ведь ты — мой друг...
— Понимаю.
— Ты что, на ее стороне? — резко спросил Энди, — Ты считаешь, что она вправе уехать отсюда?
— Да, я считаю, что она имеет такое право, — холодно ответил Генри, — Если Мэри-Джейн хочет уехать отсюда, значит, у нее есть причины.
Энди подскочил к Генри; его губы дергались, голубые глаза метали молнии:
— И ты тоже!.. Да пойми ты, что это — не ее решение. Это порыв, вызванный минутной слабостью, а слабость — потрясением. Она усомнилась в нас, потому что в ней говорят предрассудки ее класса! И ты ее защищаешь!
Последние слова он произнес зловещим шепотом.
— Помолчи, Энди, — лицо Мэри-Джейн передернулось, как от зубной боли, — Я сыта по горло вашими проповедями! Меня с шестнадцати лет кормят этими лозунгами — сожги свой дом, пошли свою мать, полностью раскрепостись, все, что вам нужно, любовь!!! Пошли бы вы к черту со всем этим, а?! Ненавижу вас...
Она сорвалась на крик, но вдруг осеклась и прижала к себе испуганного Джима.
— Ты сошла с ума, — медленно произнес Энди, — Ты отрекаешься от всего, что было свято. Ты сама это понимаешь?
— Прекрати разводить демагогию, — оборвал Генри, — оставь ее в покое.
— Я всегда знал, что тебе нельзя доверять! — голос Энди перешел почти в визг, но потом он неожиданно затих. Отдышался, потер виски и продолжил уже более мирно:
— Меньше всего я хочу с вами ссориться. Поймите, мы с вами — едины, одни против всех, а нас пытаются разлучить! Они хотят посеять раздор в нашей семье, нанести удар по нашему единству! Каждый уход — смертельный удар по всему, что мы пытаемся сделать! Скажи ей, Джейк!
— Что я должен сказать? — мрачно спросил тот.
— Да-да, скажи! — трясясь, словно в лихорадке, воскликнул Робби, — Слушай, ты же хочешь ее! Мы все знаем, что ты ее хочешь, так не дай ей уйти!
Мэри-Джейн окаменела, Джейк метнул на Робби яростный взгляд.
Энди обернулся к Джейку:
— Я этого не знал. Это лишний раз подтверждает, что ей надо остаться. Посмотри на этого мужчину, Мэри-Джейн! Вы должны любить друг друга, и только любовь может дать вам счастье!
— Что скажешь ты, Джейк? — тихо спросила она.
Его губы искривились. Он нервно набил папиросу травой, просыпав половину, потом закурил. Медленно затянулся и, почти исчезнув в клубах дыма, произнес:
— Уезжай.
На секунду настала тишина. А потом взорвалась негодующими криками Робби, Энди и Тома. Всеобщий гвалт продолжался несколько минут; кричали все одновременно, давя всякую попытку высказать противоположное мнение. А потом Джейк бросил окурок на пол и поднялся. Он медленно взвалил себе на плечо уже упакованные сумки Мэри-Джейн и сказал:
— Пойдем, Мэри. Я посажу вас на автобус до центра, а там — как знаешь.
— Если так, то я провожу вас. Можно? — умоляюще произнесла Кэрол.
— Кэрри... — начал было Том, но она оборвала его:
— Не учи меня жить! Я сама знаю, что делать.
Генри не сказал ничего, просто вышел из дома вместе с ними. Их не остановили, сознавая всю бесплодность этих попыток. Они молча шли по направлению к остановке. Неподалеку от нее их ждало еще одно тягостное впечатление.
Они увидели двоих — мужчину и женщину. Он говорил что-то раздраженным и недобрым тоном, и правая сторона его нездорово-бледного лица нервно подергивалась. Женщина, казалось, просила о чем-то, несмело касаясь его плеча. Когда Генри и его спутники проходили мимо, мужчина завелся до предела. Он схватил ее за тонкие запястья, обвитые на индейский манер нитками бисера, и прошипел:
— Если ты сейчас же не уберешься, я тебе последние мозги вышибу, ясно?
И оттолкнул ее так, что она с размаху ударилась плечом о стену дома, а ее браслеты рассыпались.
— Эй, парень! — Генри смерил его гневным взглядом, в то время как Кэрол, вскрикнув, подбежала к девушке и обняла ее.
— Что ты хотел сказать, малыш? — ухмыльнулся парень и засунул руку в карман, явно нащупывая там что-то.
— По какому праву ты это сделал? — спросил Генри и в тот же момент почувствовал полную неуместность своих слов. “Все не так, — пронеслось у него в голове, — надо было просто дать ему в морду.”
— Пойдем, мальчик, — устало сказала Мэри-Джейн, — Ты же не собираешься перевоспитывать всех хамов в этом городе... Джейк!
Джейк, словно зачарованный, смотрел на разноцветные бусины, блестящие в грязи.
— Джейк! — женщина умоляюще посмотрела на него, — Что с тобой? Идем!
Они пошли дальше в полной тишине.
— Но почему? — вдруг с болью прошептала Кэрол, — Почему?..
Ее вопрос беспомощно повис в холодном воздухе. Небо давило их своими тучами. Наполовину облетевшие деревья были почти мертвы, а откуда-то издалека, словно из ватного шара, доносился слабый голос Дилана. Генри огляделся в поисках источника звука, но не смог его обнаружить. Налетел ветер; пытаясь согреться, Генри прижал к себе Кэрол, а Джейк — Мэри-Джейн с вцепившимся в нее Джимом.
Ветер гнал по земле обрывки газет, окурки и пустые пивные банки, гулко стучащие по асфальту. Откуда-то прилетел белый лист бумаги и хлестко ударил Генри по лицу; молодой человек развернул его и под веселые смешки Джима прочитал: “Грядет революция Иисуса! Есть только один путь к спасению!” Данный тезис был проиллюстрирован изображением руки с вытянутым вверх указующим перстом.
— Господь Бог дал мне пощечину, — процедил Генри, — Ну и черт с ним!
И евангелистская афиша, безжалостно смятая его рукой, полетела дальше — вместе с другим мусором.
— Не богохульствуй, — тихо сказала Мэри-Джейн и грустно посмотрела ей вслед, — Кто же еще позаботится о нас, кроме Него?
— Я! — важно сказал Джим и еще крепче прижался к ней. Генри машинально отметил про себя, что они воспроизводят собой древнерусский канон “умиление”.
В этот миг из-за поворота вырулил приземистый автобус. Водитель — здоровенный мужик с усами — подозрительно покосился на группу хиппи, но двери открыл.
— Мэри! Мэри, я люблю тебя! Будьте счастливы! — нежно прошептала Кэрол, обнимая одной рукой женщину, а другой — ее сына.
— Удачи, Мэри-Джейн, — Генри поцеловал ее в щеку и взъерошил волосы Джима, — Всего вам...
Джейк, словно боясь подойти слишком близко, дотронулся до ее плеча и крепко сжал его; несколько секунд они неподвижно смотрели друг другу в глаза, а потом она медленно освободилась и зашла в автобус. Он тронулся.
Джим махал провожающим рукой, а его мать улыбалась печальной, немного виноватой и вместе с тем — светлой улыбкой. Скоро они скрылись из виду. Трое оставшихся, почти не разговаривая и не глядя друг на друга, повернули обратно.
Глава 20
Не доходя нескольких кварталов до их дома, Джейк резко свернул в темный глухой переулок. Кэрол окликнула его по имени, но он не ответил, хотя и не мог не слышать.
— Пойдем, Кэрол, не стоит его трогать. — сказал Генри и сжал ее маленькую замерзшую руку.
— Но ему нужна помощь!
— Возможно, но явно не наша. Пойдем домой.
Она бросила на него осуждающий взгляд, но все же подчинилась. Их дом был пуст. Ветки в почерневшей железной печке, принесенной с какой-то свалки, слегка потрескивали, но их скудного тепла было недостаточно, чтобы согреть большую комнату. Кэрол молча, с отрешенным лицом подсела к огню и начала почти автоматически растирать кисти рук.
Генри смотрел на нее и впервые чувствовал, что их души в чем-то родственны. Кажется, она впервые позволила себе задуматься о цене хиппианской идиллии и истинном ее смысле; ничем другим он не мог объяснить это страдальческое выражение отчаяния на ее лице, опустившиеся уголки губ и тонкие морщины на лбу. На улице было тихо и безлюдно; создавалось впечатление, что весь город вымер. Он словно полностью обнажился, беспощадно открывая свой настоящий облик — холодного, голодного и одинокого животного, зачем-то выползшего из своего лесного логова. И этот город словно говорил: “Все ложь, кроме этого. Когда же вы прозреете, беспомощные щенки?”
Генри содрогнулся, ощущая возвращение того первобытного страха, который заставил его несколько дней назад схватиться за нож. Кто-то с глазами, полными черной пустотой, засасывающей в себя, снова наблюдал за ними — из углов дома, из коробки с тряпьем, из печки. Даже из-за колен сидящей рядом Кэрол. А она неожиданно прижалась к нему и вцепилась в его плечи, как утопающий хватается за соломинку. Он тоже обнял ее и поцеловал в дрожащие ресницы:
— А может быть, оно и к лучшему, что здесь никого нет?
В ответ она закрыла глаза и молча потянулась к его губам. Целуя ее, он чувствовал, как страх понемногу отступает. А вслед за ним отступил и холод.
Сначала согрелись их тела, а потом Генри физически ощутил, как согрелась его душа. И в нее неожиданно закралось подозрение — уж не любит ли он эту сумасшедшую дочь цветов? А вот она была непривычно скованна, может быть, от холода или потрясений последних дней.
— Что с тобой? — прошептал он, — Ты как будто все время думала о чем-то... Ты не была со мной.
Она вздохнула и положила голову ему на грудь:
— Я не знаю... Всякие мысли лезут в голову, и я не могу от них избавиться.
— У меня сейчас только одна мысль, — расслабленно произнес Генри, — мы позволили всяким проблемам встать между нами, а этого ни в коем случае нельзя было делать. Мы тысячу лет не были вдвоем... И в этом наша ошибка. Пожалуй, больше моя, чем твоя. Странно, ведь все было так просто...
Кэрол приподнялась и заглянула ему в глаза:
— Для тебя это так много значит?
— А для тебя разве нет? — он улыбнулся.
— Да, но... — она вдруг отстранилась и отвела глаза.
— Что? — он внимательно посмотрел на нее.
— Ничего, — ответила девушка, не глядя на него.
— Кэрол! — он привстал, начиная беспокоиться. — Что с тобой? Раньше ты просто устраивала мне скандал, если была чем-то недовольна. Ты ничего от меня не скрывала!
— Зато ты скрывал... И очень многое!
И девушка начала быстро одеваться.
— О чем ты?
— Обо всем, — она взмахнула волосами, вытаскивая их из-под воротника свитера, — Ты думаешь, я не замечала, как ты все время пялился на Мэри-Джейн?
Он тоже закончил одеваться и с досадливым недоумением уставился на нее:
— Не говори глупостей. Во-первых, не ты ли говорила мне, что мы все — одна большая семья, что у нас свободная любовь, что здесь нет места ревности? А во-вторых, мы с Мэри-Джейн были только друзьями. Я не спал с ней.
— Уж лучше бы ты с ней спал! — горячо воскликнула девушка, — Это было бы честнее... Но нет, ты все время о чем-то говорил с ней, смотрел на нее, как на святую, а обо мне вспоминал только тогда, когда тебе кое-чего хотелось!
— Но это не так!
— Нет, это так! — она смахнула слезу, — Ты ведь никогда меня не любил, верно? Только смеялся надо мной, и все.
— Ну что ты, перестань! — он обнял ее, — Я не ангел, конечно, но и не такая уж сволочь. Я всегда восхищался твоей душой, твоей способностью верить в высокие идеалы.
— Но каждый раз, когда мы об этом говорили, это кончалось ссорой, разве ты не помнишь?
— Прости меня за это. Я все время забывал, что ты по-другому все воспринимаешь.
— Ну, конечно! — она снова отстранилась, — Где уж мне! Я ведь дура набитая, даже в колледж не смогла поступить...
Он промолчал.
— Ах, Генри! — вырвалось у нее, — ну почему это должно было случиться именно с нами? Ведь мы были так счастливы! Куда все ушло?
— Это был только сон, — ответил он, — А теперь ты проснулась... Вот и все.
— Ты что же, хочешь сказать, что я полгода была так обдолбана ЛСД, что ничего не соображала?!
— Нет, но ты не замечала некоторых вещей...
— Да, ведь это только ты можешь знать все и обо всем!
— Если бы я мог знать все, — тихо произнес Генри, поднося ее руку к губам, — Я бы знал, как мне сейчас помочь тебе. А я не знаю. Но мы можем вместе подумать об этом. Ты ведь мне веришь, Кэрол?
Она прошептала сквозь слезы:
— Я не знаю. Ты — воплощение того мира, где нам все враждебно. Ты никогда не хотел понимать, как мы здесь живем, все это говорят! Тебе здесь не место, Генри.
— Все говорят? — нахмурился он, — Кто — все?
— Да все! Джейк, Энди, Том, даже Робби...
— А как насчет Мэри-Джейн? — спросил он, начиная чувствовать досаду — как всегда, когда Кэрол отказывалась думать самостоятельно, — Ведь она тебе поначалу нравилась, не отрицай!
— Да, я любила ее, — прошептала Кэрол, — тебе этого не понять, Генри. Никогда не понять. Она была невероятно понимающей, невероятно доброй, и она действительно любила нас всех... Она верила в то же, во что и я. Я не могу понять, почему она... — вдруг девушка осеклась на полуслове и резко подняла глаза на Генри.
- Это же ты, - прошептала она,- это ты заставил ее уехать! Ты не хотел, чтобы она была с нами... С Джейком... Отвечай! Это была твоя идея, да?!
Генри пожал плечами:
- Какая разница - чья? Она приняла решение, и это ее право.
- Значит, это был ты! О, Господи...- она схватила куртку и бросилась к двери.
- Кэрол, подожди! Куда ты? - он схватил ее за плечи.
- Пусти меня!
- Куда ты несешься?
- Туда! Туда, где нет тебя!
Она выбежала из дома, столкнувшись по дороге с Энди.
- Кэрол? - вопросительно окликнул тот, но она пролетела мимо, оттолкнув и его.
- Что произошло?- спросил он у Генри.
- Ее нельзя оставлять одну,- сказал тот, отвечая скорее не кришнаиту, а собственным мыслям,- ни в коем случае нельзя.
Он ринулся к выходу, но Энди удержал его:
- Остановись. Тебе ни к чему ходить за ней.
Он стоял, расставив ноги, крепко опираясь на дверной косяк; взгляд его близко посаженных светлых глаз был угрожающим, и он был готов на все. В нем вдруг почувствовалась недюжинная внутренняя сила.
Генри тихо произнес:
- Ты с ума сошел, Энди. Ты и вся твоя шайка. Мы с Кэрол поссорились, но это наше дело. Мы не чужие друг другу и разберемся сами. А ты хочешь, чтобы она сейчас была одна? Одна или вдвоем с вашей призрачной идеей всеобщей любви?
- Так, значит, твоя любовь к ней более реальна?! - Энди схватил его за плечи. На его лице появилось выражение горечи, смешанной с презрением,- Ты и в самом деле так считаешь, Генри Хилл? Да она ни единой минуты не была счастлива с тобой. Ты помнишь, когда она танцевала в последний раз?
- Дай пройти,- тихо сказал Генри.
Энди не шевельнулся.
- Ты что, не слышал?
- Слышал, - твердо произнес Энди, - но сейчас она больше нуждается в обществе друзей, которые поддержат ее и не будут разрушать мир, в котором она живет, чем в тебе. Ей нужны друзья, которые не считают ее мировоззрение ущербным! Зачем ты издевался над ней? Скажи, зачем? В чем она была виновата - в том, что доверилась тебе?
- Издевался? Я никогда... - начал Генри и оборвал сам себя:
- Я отвечу на этот вопрос Кэрол и своей совести, но не тебе.
- По крайней мере, ты не лжешь, - холодно ответил Энди.
Генри отвернулся от него и отошел к окну, страстно желая увидеть на улице знакомую хрупкую фигурку. Но ее нигде не было. Генри и сам знал, что бывал жесток; но прежде ему казалось, что он делал это ради ее же пользы, а теперь уверенность в этом пропала.
- Я прекрасно все знаю, - высокий голос Энди доносился до него, как сквозь толстый слой ваты, - Я знаю, Генри, что все они лгут себе и воспринимают мир не более правдиво, чем те дети, которые думают, что их не видно, когда они закрывают глаза... Но гуманно ли отнимать у них этот наркотик? Не лучше ли поддерживать их веру, пока это возможно, и говорить им то, что они хотят слышать?
- Прости, что ты сказал?- переспросил Генри, еще не вполне очнувшись от своих мыслей.
- Следи за огнем,- буркнул Энди, подбрасывая в печку стопку бумаги,- И не трогай Кэрол. Дай ей вздохнуть свободно и прийти в себя.
И он вышел из дома, нервно покусывая губы.