Глава 6.
“Привет, Дики!
Не сомневаюсь, вы все уже догадались, что я решил завязать с колледжем. Несомненно также, что папа и мама считают меня тварью в высшей степени неблагоразумной и неблагодарной. А может быть, и ты тоже, а? В таком случае расслабься и не принимай все так близко к сердцу, так как экзамен я сдал, и мой диплом сейчас спокойно валяется в ящике стола декана...”
Генри со вздохом отложил свою любимую тоненькую ручку, закурил, и его рассеянный взгляд остановился на Энди, который старательно и неловко зашивал дыру на своем парадном шафранном одеянии ярко-оранжевого цвета. Откуда-то доносился безжалостно-откровенный голос Дженис Джоплин, заглушаемый порой трескучими помехами в эфире. Несколько пестрых хиппи у соседней палатки громко выясняли, чья очередь идти к реке за водой. Впереди маячила высокая фигура буддиста Джона, что-то пристально разглядывавшего в ясном небе. Докурив, Генри продолжал:
“...Не сочти за дешевый пафос, в котором ты так любишь обвинять меня, но я задыхался в наших четырех стенах. Еще немного — и поехал бы крышей. Например, выбросился бы в окно в надежде обернуться птицей и воспарить к облакам... И не страдай из-за меня. Теперь я убежден, что я — самый счастливый человек в нашей семье, и я...”
Какая-то многоногая букашка торопливо вскарабкалась на вырванный из тетради лист, лежащий перед Генри. Он резким движением сбросил ее, после чего закончил фразу:
“...и я ни о чем не жалею.
Знаешь, Дик, передо мной расстилается необъятное поле для исследований, что повергает меня в состояние дикой эйфории. Чтобы не томить тебя дальше, признаюсь: я ушел с одной компанией хиппи. Сейчас мы в районе Альбукеркса, хотя к тому времени, когда до тебя дойдет это письмо, откочуем гораздо дальше. Моя жизнь очень занимательна, а люди — невероятно интересные существа. Помнишь, как говорил наш любимый старик Хайям:
...Мы — вместилище скверны и чистый родник,
Мы — источник печали и славы рудник;
Человек, словно в зеркале мир, многолик:
Он ничтожен — и он же безмерно велик...
В данной хипповской коммуне, возможно, как и во всех остальных, ибо она кажется типичной, невооруженным взглядом заметны два основных типа людей и масса переходных стадий. Первый — более многочисленный; он включает милых мальчиков и смелых девочек, которые сбросили оковы цивилизации и родительской любви, пытаясь охватить своим маленьким существом всю полноту бытия за один солнечный летний день... Это они без устали малюют на стенах знаки пацифизма, украшают себя охапками полевых цветов и проповедуют занятия любовью на лужайках с птичками. Восторженность этих ребят не знает границ и не может не приводить в умиление; право же, иногда я им в чем-то завидую.
Вторых меньше. Это те, в кого в 1965-м стреляла полиция возле университета Беркли; те, кто сжег повестки о призыве на Вьетнамскую войну прямо перед Белым Домом; те, кто слушал первые выступления Тимоти Лири и провозгласил его Мессией; те, кто знают, кто такие Кортасар и Керуак... А даже если и не знают, то, по крайней мере, целыми страницами воспроизводят страницы стихов Дилана Томаса и Джима Моррисона. Подозреваю, что у них имеются и свои, но они как-то не стремятся ими делиться.
Некоторые увлекаются восточными религиями; отдельные экземпляры просто помешаны на них. Богоискательство приняло здесь прямо-таки угрожающие размеры, а из-за постоянной наркотической дымки (а наркотики здесь в той или иной степени употребляют все), оно производит нездоровое впечатление...
К какой из этих двух групп принадлежит твой покорный слуга — решай сам. Я воздержусь от самооценки, ибо еще не совсем определился. На сем пока. Откланиваюсь, так как опасаюсь остаться без обеда. Будь здоров.
Гарри.
P.S: И постарайся успокоить наших стариков. С тобой у них как-то всегда было больше взаимопонимания...”
Генри вздохнул еще раз и запечатал письмо в конверт, купленный в ближайшем поселке на последнюю мелочь — касса в коммуне, как и полагается, была общей, и он успел заначить лишь пару долларов. Отправить послание он смог лишь через пару недель, когда они потихоньку пересекли границу штата Аризона и бросили якорь около индейского города Зуни.
Было решено пока остаться здесь — ведь уже на пятый день путешествие опротивело большинству его участников; исхудавшие, обгоревшие на солнце, грязные, со стертыми и ноющими от бесконечной ходьбы ногами, они уже не имели сил даже мечтать о Хейте. А в скором времени выяснилось, что они в этом не одиноки — кирпично-оранжевое нагорье Колорадо оказалось именно тем местом, где оседало большинство кочующих как с востока на запад, так и с запада на восток.
Гигантский лагерь, состоящий из десятков компаний вроде той, к которой примкнул Генри Хилл, протянулся на несколько миль вдоль берега неглубокой речушки Чикиты. По ночам тут и там поднимался едкий дым костров, в зыбком свете которых выплывали из мрака образы десятков и сотен причудливо одетых молодых людей со странным блеском в глазах. Со стороны казалось, что это были близкие родственники живших несколько веков назад обитателей Зуни — длинные распущенные или заплетенные в косы жирные волосы, широкие ряды бисерных украшений (четки любви, как их называли хиппи), ритуальные трубки и папиросы у костра...
Иногда по вечерам молодые индейцы из города приходили в их лагерь и подолгу говорили с ними на тысячи тем. Было забавно видеть их — легкомысленно болтающих, скуластых, коротко постриженных и одетых в голубые джинсы, но вместе с тем сохранивших удивительную энергетику, пришедшую из глубины веков. Даже буддист Джон снисходил до общения с этими не слишком открытыми, но в то же время отзывчивыми и по-своему благородными людьми, для которых, казалось, ХХ век практически ничем не отличался от десятков предыдущих. В своем маленьком мире они жили почти так же, как их предки до прибытия испанских каравелл и английских шхун . Они корнями и нервами вросли в эту землю, дававшую им силу, вросли подобно греческому Антею... Генри не был особенно страстным поклонником индейской культуры, к тому же ему казалось, что краснокожие относятся к ним с некоторым презрением и уж, во всяком случае, без восхищения. И все-таки странное волнение охватывало его, когда часто приходивший из города в надежде на пару папирос бедный старик подолгу рассказывал им об индейских богах и героях.
В то же время он часто втихушку тосковал о покинутой им постмодернистской культуре, стройных рядах книг в библиотеке, язвительной прессе и интеллектуальных сражениях с братом и приятелями. Здесь подходящих партнеров для этого он не видел. Лишь однажды вечером, совсем отчаявшись, он обратился к Джейку с вопросом:
— Скажи-ка мне, дорогой Джейк, а какую книгу ты прочитал последней?
Джейк прикурил от его папиросы, начиненной марихуаной, и беззвучно рассмеялся:
— Последняя книга? Ну и вопросы у тебя, студент... Судить о человеке по книгам... Впрочем, ладно... Давно это было, пару лет назад. Кажется, это был Артюр Рембо. Да, Рембо, именно так. Гениальный был парень. Гениальный до безумия. Он рано закончил писать; я думаю, что он просто не мог продолжать... В своих стихах он дошел до того края, за которым нет ничего. Ничего, кроме мрака, и он был на черте. Как никто другой. Знаешь, я до сих пор помню одну вещь оттуда..
Длинные ресницы Джейка расслабленно опустились; наполовину прикрыв темные глаза с расширившимися зрачками, он негромко прочитал:
— Обретена
Вечность!.. Она —
Точно волна,
Слитая с Солнцем.
Дух мой хранитель,
В бессонной ночи
Свету заклятья
За мной прошепчи.
Сбросив оковы
Всеобщей судьбы,
Свободен ты снова,
Ты — сам по себе...
— Сбросив оковы всеобщей судьбы... — тихо повторил Генри, чувствуя в своей душе присутствие чего-то пугающе незнакомого. — Это страшно, Джейк, но для нас — неизбежно. Неизбежно, потому что...
Он забыл, что хотел сказать. Короткий миг страха прошел. Он с обожанием посмотрел на сидящего напротив друга, который неожиданно серьезным тоном произнес:
— Теперь пора, Гарри.
— Пора — что? — недоуменно спросил он.
— Пора в дорогу, мой друг...
Вода не имела никакого запаха, кроме пресного, речного, и никакого вкуса. Его имел только маленький квадратный кусочек сахара, который Генри разгрыз и проглотил, следуя примеру Джейка.
— Счастливого путешествия! — шепнуло ему странное существо, свившееся кольцами у его ног, и он благодарно кивнул в ответ.
— Знаешь, Джейк, поэзия — везде, — он чувствовал, что слова сами текут с его губ, подобно легкой прозрачной реке, — Она — в древних мифах этой земли, в ней самой, в ее цветах, птицах и муравьях. Она — в крови этих людей с медными телами, которые впитали ее с молоком матери или еще раньше — вдохнули с первым криком...
Генри на миг задохнулся от окутавшего его плотного облака пряного аромата — не то дым папирос, не то влажное дыхание широколиственных лесов...
Лицо Джейка плыло. Нет, оно было прежним — но что-то новое открылось Генри. Глаза его друга горели свободным, золотисто-алым огнем.
— Волк, живущий под горой,
Пригласил меня испить воды...
Генри уже не слышал собственного голоса — он, казалось, шел откуда-то издалека. А волк-Джейк рассмеялся и подкинул хвороста в извивающиеся, подобно змейке Серпентине, языки пламени. Серпентина... Обольстительный образ ускользающей мечты, придуманный сумасшедшим немцем по имени Эрнст. Он ведь был и музыкантом. Сумасшедший поэт, открывший вход в другой мир задолго до Уэллса и Артура Кларка.
— Что же теперь? — зеленые, золотые и алые огни заслонили Джейка, и Генри попытался оттолкнуть возникший из ниоткуда образ змея. Но тот не уходил.
Ночь наваждений брала свое. Губы Генри пересохли, язык окаменел; он пытался вымолвить хоть слово — и не мог... Но и необходимость в любых словах исчезла. За сохранение этой тишины было не жалко отдать жизнь.
Голос, звучавший в его мозгу, исходил от него — черного ящера, чья шкура отсвечивала чешуей и переливалась в отблесках костра. Завораживающий взгляд холодно сверкал под светом Луны. Он говорил о том, что лето прошло... Почти.
Холодная чешуйчатая морда с дрожащим и влажным раздвоенным языком легла на плечо Генри, но он не испытал ни малейшего страха — ведь ящер был его братом. Как и тот мотылек, чей слабый голос он смог расслышать за шумным разговором языков пламени. Золотая молния мелькнула перед его взглядом. Глаза огромной рыжей кошки... Нет. Не то...
На какой-то короткий миг сознание вернулось к нему, и он понял — это просто танцевала его Кэрол. Ее улыбка околдовывала, будя в сердце сладкую и щемящую боль; ее гибкое тело дышало ритмом той музыки, которую играли Робби и Нэнси. Безумной музыки свободы... Генри показалось, что его душа по каплям растворена в них всех, невесомыми частицами распылена над лагерем и достает до холодно мерцающих звезд. И эта душа отзывалась на каждый стон гитарной струны, каждый удар бубна, живя внутри музыки. А Кэрол танцевала. Платье ее — волны ветра, волосы — шелест листвы, на губах ее — блики лунного света...
Все вокруг Генри кружилось. Он, шатаясь, поднялся с травы и сделал шаг в общий круг. Его пальцы потянулись к руке Кэрол. Змей смотрел на них, обвившись вокруг большого белого камня, и у него были глаза безумного поэта Джима.
Генри улыбнулся ему. Вихри космических потоков подхватили и закружили в дикой пляске его сердце - яркие, оранжевые, желтые... Дьявол в облике светловолосого мальчишки из Техаса танцевал с ней. Белоснежные башни древних храмов сомкнулись вокруг поляны. Дьявол смеялся, и Кэрол смеялась вместе с ним.
А Генри смотрел на них.
Свет звезд заиграл на согретой огнем коже ее плеч и груди, когда цветастая рубашка плавно соскользнула с нее, а губы дьявола впились в ее шею.
До слуха Генри донеслись звуки свирели. Оглянувшись, он увидел создание, больше всего похожее на огромного черного кота, стоящего на задних лапах. Создание играло на старинной дудке, которой на вид было никак не меньше пятисот лет. Кроме того, на нем был надет галстук-бабочка.
Почувствовав в коте родственную душу, Генри сделал несколько шагов в его направлении. Однако дорожка вверх, выстеленная серебром, внезапно свернулась в рулон, и он с головокружительной скоростью рухнул вниз, едва успев выставить вперед руки, чтобы не разбить голову.
А кристальный корабль по имени Земля плыл в неизвестность.
Глава 7.
Теплый солнечный луч согрел голову Генри, и он открыл глаза. Темно-коричневая бабочка с белой каймой на крыльях сидела прямо перед его носом, медленно подрагивая. Она словно демонстрировала себя во всей красе, но, когда Генри пошевелился, тут же улетела. Он протер глаза и сел.
В коммуне было самое обычное летнее утро, и чернокожий диггер Терри уже готовился приступить к раздаче немудреного пайка. Вокруг него толпились проголодавшиеся хиппи. “Что это было?” — мысленно спросил себя Генри, смутно осознавая, что произошедшее с ним не было сном. Золотые глаза черного и бронированного ящера все еще не отпускали, будоража его душу...
— Эй, с возвращением! — из охапки травы поднялась косматая голова Джейка, — Как ты, парень?
Я... — и вдруг Генри понял, что не может и не хочет ни о чем рассказывать, даже ему. Ни о чем! Его чешуйчатый ящер и черный кот со старинной дудкой принадлежали лишь ему одному. Джейк заметил напряжение, явно показавшееся на его лице, и усмехнулся:
— Не можешь объяснить?.. Ладно, не надо. В первый раз так всегда.
Генри встряхнул головой, после чего своим обычным немного язвительным тоном поинтересовался:
— Что за дрянь ты мне подсунул?
— Не дрянь, малыш, а лучшее средство для просветления. Всего за несколько минут тебе открывается истинная Вселенная... Что, она пришлась тебе не по вкусу? Жутковато было? Это случается. У некоторых бывают такие бэд-трипы, что... Особенно у отдельных молодых. Да и со старшими, признаться, случается. Все зависит только от твоего духовного развития. Скажи честно — испугался?
Генри презрительно махнул рукой в его сторону и повалился на землю, лицом к сияющей июльской синеве. Несколько минут, а может, часов прошло в бесплодной попытке объединить эту бездну с беспорядочным роем мысленных обрывков в его голове. Почему-то на ум приходило название “Аустерлиц”, но Генри не мог вспомнить, почему. Он не стал углубляться в размышления по этому поводу; к чему что-то вспоминать, к чему ворошить прошлое? Все на этом свете было предельно просто — и разве стоила вся мировая культура хотя бы клочка этого неба? Генри поймал себя на том, что блаженно улыбается. Все было как надо...
— Том, я хочу есть! — звонкий девичий голос показался Генри знакомым. Он медленно повернул голову вправо. В поле его зрения вошли загорелые ноги Кэрол, едва прикрытые коротким льняным платьем с вышивкой. Его взгляд скользнул выше, чтобы снова восхититься ее длинными волосами, светлым потоком спадающими на точеные плечи, ее упругой грудью...
А потом рядом с ней неожиданно появился молодой человек лет двадцати, тот самый, из Техаса — самое неприятное откровение прошедшей ночи. По тому, как они стояли рядом, как она склонила голову на его плечо, Генри понял — ночь они провели вдвоем.
Он поднялся с травы и, шатаясь от слабости, подошел к ним:
— Привет!
Кэрол только сейчас заметила его, и улыбнулась так же лучезарно, как всегда:
— А, вот и ты! Привет!
Все черные мысли, убийственные остроты и язвительные замечания, по части которых Генри был великим мастером и которые готовился немедленно пустить в ход, с размаху врезались в эту улыбку и разбились на мелкие осколки. Он почувствовал себя глупо, что отнюдь не доставило ему удовольствия. Устроить сцену ревности в хипповской коммуне, где все только и делают, что практикуют свободную любовь?.. Куда бежать, черт возьми... В чужой монастырь — со своим уставом? Пытаясь скрыть свое замешательство, он почти добродушно спросил:
— Как спалось на новом месте?
— Отлично! — она обняла его и поцеловала в губы. — Кстати, ты знаком с Томми?
Здоровяк с абсолютно счастливыми детскими глазами широко улыбнулся, и лицо Генри повторило его гримасу, как зеркало:
— Очень рад, старина.
— Я тоже, — радостно ответил парень, пожимая его руку, — Ты ведь Генри, да? Кэрри мне о тебе кое-что рассказывала, — и он подмигнул.
— Я польщен.
Даже и более проницательный человек не уловил бы сейчас иронии в голосе Генри. Затем, почувствовав, что в нем снова грозит подняться волна раздражения и даже ярости против этого нового персонажа, Генри подхватил под руки и Кэрол, и ее приятеля, и преувеличенно бодрым тоном произнес:
— Вы как хотите, мои милые, а я умираю с голоду. Думаю, нам придется поторопиться. Как будто вы не знаете наших ребят — стоит замешкаться на минуту, и ни каши, ни хлеба как не бывало! Представляете, со мной уже такое бывало — замечтаюсь о чем-нибудь и голодаю потом целый день. Знаете, мне кажется, что эта толпа больше напоминает стаю голодной саранчи, нежели содружество умнейших людей своей эпохи и надежду всей цивилизации... Вам не кажется? — и он почти непринужденно рассмеялся. Только левое веко неожиданно задергалось, но они шли с другой стороны и не заметили, и Кэрол с улыбкой взглянула на Тома, как бы говоря: “Смотри, какой он славный парень!”
Они подошли вплотную к общей массе. Выглядела она не ахти как — вышивка поистерлась, роскошные волосы у большинства свалялись в безобразные сосульки, одежда испачкалась и у некоторых даже пованивала, и лишь воспаленные глаза ярко светились на похудевших лицах, потемневших от пыли и загара.
— Пока путешествие приносит радость, душа находится в гармонии с мирозданием, — скороговоркой выпалил незнакомый человек, внезапно выросший перед Генри. Их глаза встретились, заставив сердце Генри на миг замереть, после чего неизвестный рассмеялся, и, что-то напевая, весело закружился по лагерю.
— О, Боже... — прошептала Кэрол и похолодевшими пальцами сжала руку Генри, — Мне почему-то страшно, милый...
И Генри показалось, что тишина внезапно накрыла их троих стеклянным колпаком; невидимая преграда отделяла их от шумного и сумасбродного мира жителей коммуны, и воздуха было совсем мало... Сквозь эту стену Генри вдруг увидел, что у лотка нет никого — даже диггера.
И тут окутавшую Генри ватную тишину пронзил человеческий крик, и словно что-то разорвалось в самой глубине его души. Секундой позже тишина подступила еще ближе, сжав горло молодого человека железным обручем, и тут крик раздался снова — долгий, полный невыносимой муки... Трое хиппи стояли посреди лагеря, сбившись в кучу и озираясь, подобно испуганным животным. Потом мимо них промчался взлохмаченный Джейк, и, задыхаясь, крикнул:
— Генри, за мной! Скорее!
От звука его голоса наваждение прошло, и Генри бросился вслед за другом.
Они обогнули несколько палаток и протиснулись сквозь встревоженную толпу.
Это был диггер Терри, хотя Генри не сразу узнал его. Выкаченные белки глаз, безобразно искаженные толстые губы, изорванная в клочья красная рубашка. Дрэды, покрытые жиром и пылью, казались диким головным убором, а не человеческими волосами... Он бился на выжженной солнцем и кострами земле, взбивая сухую пыль, и из его горла вырывались глухие стоны и крики. Несколько хиппи посильнее барахтались на нем, пытаясь удержать. Тщетно.
— Демоны! — стонал Терри, — Адские силы! Зачем вы вернулись, что вам надо?! Уберите их, кто-нибудь, уберите! Я не хочу... Не хочу туда больше! Господи!..
Его налитые кровью глаза на секунду встретились с глазами Генри, и того охватил ужас. Он заглянул в самую бездну необъяснимого, извечного, почти звериного страха, и впервые понял, что ни одна книга по философии, ни один мудрец не смогут избавить его от этого... Это было внутри.
В этот момент разъяренный Джейк раскидал остальных, и, бросившись на Терри, нанес ему ужасающий удар по голове. Диггер отчаянно вскрикнул и затих.
Толпа ахнула, как один человек, и отшатнулась. А Джейк стоял на коленях и застывшим взглядом смотрел куда-то поверх их голов, переводя дыхание, и его лицо, обрамленное мокрыми от пота волосами, внезапно напомнило Генри Иисуса Христа.
Тишину нарушил отчаянный крик Кэрол:
— Что ты наделал, псих! Ты же убил его!
И она, оторвавшись от толпы, поспешно склонилась над Терри.
— Все в порядке, — после паузы отрывисто произнес Джейк, — Очухается. Хотя иначе было бы лучше для вас всех... Если бы не я, он бы размозжил десяток черепов, гоняясь за своими демонами...
Ему никто не ответил.
— Кретины, — процедил Джейк, сплюнув сквозь зубы. — Ослы!
И он вышел из круга. Перед ним расступались, шепча что-то друг другу на ухо. Но обратиться к нему не рискнул никто.
— Что это? — тихо спросил Генри у Сэма, близкого друга Терри, — Что с ним?
Тот метнул на него быстрый взгляд:
— Ты все еще не знаешь? Это флэш-бэк... Такое бывает с теми, кто принимает кислоту.
Лежащий на земле человек застонал и приоткрыл глаза. В них все еще отражалась боль, но вместе с ней — сознание.
— Как ты? — тревожно спросил Сэм.
— Была драка? — произнес Терри вместо ответа и потер ушибленную голову.
— Не совсем. У тебя просто была обратная вспышка...
Терри вздрогнул:
— Да, ты прав. Я еще чувствую их...
— Тебе больше не стоит принимать ЛСД, — решительно сказал Сэм, — Пойдем.
Он помог другу подняться, и они ушли в свою палатку. Все разошлись, и только Генри долго стоял неподвижно, глядя им вслед. А потом сжал виски, холодные, как лед, словно стремясь удержать свой бунтующий от новых открытий мозг, и бросился искать Джейка.
Старый тусовщик в полном одиночестве сидел на берегу реки. Он мрачно смотрел на темную горную цепь, закрывавшую горизонт, и курил. Казалось, он не заметил приятеля; во всяком случае, выражение его лица не изменилось, а с бледных губ не слетело ни единого звука.
Генри тоже молчал, хотя его мучили сотни вопросов. Но он чувствовал, что Джейк не сможет, да и не захочет ответить на большую их часть. Потому еще довольно долгое время Генри предавался своему вечному занятию — беззвучно наблюдал.
Наконец Джейк потушил окурок и бросил на него короткий вопросительный взгляд.
— Я хотел спросить, — не слишком уверенно произнес Генри, — Кто же теперь будет раздавать хлеб?
Джейк хмуро дернул плечами:
— Терри.
— А как же это?..
Джейк поднял камень и с неожиданной злостью швырнул его в воду:
— Что — это?! Ничего особенного не случилось, парень. Обычные дела, это всегда бывает, когда жрешь кислоту в таких количествах. Просто Терри — здоровый парень, в отличие от остальных. Тебя или Кэрол скрутили бы и уложили спать в два счета, никто бы и не заметил. Если, конечно, раньше бы ты не вообразил себя маленькой рыбкой и не бросился в реку...
И он хмуро усмехнулся.
Ни один мускул не дрогнул на лице Генри, но теперь он еще более пристально вгляделся в темную речную воду, в которой зыбко отражались их лица.
— Не трусь, студент, — бросил Джейк. — Ненавижу такую фигню. Черт бы их побрал. Какого дьявола я вечно подставляю свою задницу ради этих сопляков?! Кретины... Только и получаешь от них в знак благодарности, что косые взгляды — хиппи, мол, так поступать не должны, не пацифично это... Долбаные малолетние придурки.
— Брось, Джейк, не напрягайся, — от души посоветовал Генри, — Какое тебе дело до них? Наплюй. Ты же прав, это был единственный разумный выход. Терри себя не помнил...
Джейк беззвучно рассмеялся, все его худое немытое тело затряслось, и Генри подумал, что с его другом тоже далеко не все в порядке.
— Ладно, малыш, — произнес наконец Джейк. — В самом деле, что мне до этих щенков? Пошли-ка они все... Прямо сейчас. У тебя косячка не найдется?
Глава 8.
...Во сне Генри душила зеленая тварь со множеством глазастых щупалец, норовивших обвиться вокруг его тела. Он проснулся в холодном поту, с лихорадочно бьющимся сердцем. Утро было свежим и пасмурным. Над поляной стоял горьковатый запах трав, а редкие капли дождя с легким глухим стуком, не торопясь, падали на полотняную крышу палатки. Генри неожиданно охватил острый приступ тоски. Ему страстно захотелось оказаться дома, на диване, слушать одну из блюзовых радиостанций и перечитывать одну из любимых книг, не отвлекаясь на эти опухшие лица с одичавшими глазами...
Интересно, получил ли Дики его письмо? Дерзкое, дурацкое письмо без обратного адреса. Какого черта он его написал — чтобы блеснуть своим свободомыслием? А может, от скуки? Уже?!..
— Кэрол! — позвал он.
Девушка сидела неподалеку, рядом с Джоном, и, сосредоточенно наморщив лоб, прислушивалась к его словам. Генри пришлось подойти и обнять ее за плечи, чтобы обратить на себя внимание.
— Ты что, стремишься в бодхисатвы? — поинтересовался он не без внутреннего волнения, — Или же просто думаешь, что тебе пойдет третий глаз посреди лба?
Она неожиданно вспыхнула:
— Какое ты имеешь право так говорить? Почему ты вечно издеваешься над нами? Что мы тебе сделали?
Губы Генри искривились:
— А разве я издеваюсь? Полно, детка, я тут совершенно не при чем. Разве ты не понимаешь, что это просто какой-то гнусный ракшас или асур вещает моими устами, дабы вывести тебя из состояния блаженного равновесия? По-моему, все предельно просто!
— Да как ты смеешь? — почти со слезами спросила она, — Генри, я не могу понять... Что тебе не нравится?
— Зачем тебе эта восточная дурь? — резко спросил он, — Черт побери, Кэрол, пойми же — мы не в Индии и не в Китае. Это же Америка! Вот посмотри на него. Когда этот заглюченный тип говорил что-то разумное?.. У него уже мозги давно атрофировались! Ты хочешь так же? Чтобы спокойнее было, да?!
Джон сидел по-турецки, закрыв глаза, и с лица его не сходило сосредоточенное выражение. Он никак не отреагировал на выпад в свой адрес — возможно, просто не захотел связываться. А может быть, и не слышал.
— Но, Генри... — губы Кэрол дрожали, — Что с тобой? Ты сам на себя не похож... Ведь ты же сам говорил, что веришь в Бога! Ты же сам это говорил, помнишь?! Так почему...
— А, да мало ли что я говорил! — он раздраженно махнул рукой. — Вероятно, мне следовало поставить себя так же, как старина Джон. Он сидит тут с продвинутым видом, раз в три часа изрекает какую-нибудь несусветную мудрость, а вы все смотрите на него, раскрыв рот. Нашли себе идол! Мне с вас смешно! А он — он молодец. Хорошо устроился.
— Ах, вот как? Тебе смешно?! — она вскочила на ноги, ее голос зазвенел от ярости, — Мы пытаемся обрести Бога в себе, приблизиться к чему-то доброму, светлому, высшему, и Джон...
— Да-да, понимаю, — кивнул Генри, — Все это очень мило — добро, идеалы, и все такое... Но я не верю в этого вашего Бога!
— Да, конечно, ты в него не веришь! Ты веришь только в великого, идеального и непогрешимого Генри Хилла! — гневно воскликнула она и пошла прочь.
— Увы, не такого уж непогрешимого, — пробормотал Генри, с сожалением провожая взглядом ее стройную фигуру. “И какого черта я, интересно, это сделал? — подумал он через некоторое время, — Взял да обидел девочку. Впрочем, промывка мозгов ей не помешает. Еще не хватало, чтобы моя подружка днем и ночью занималась медитацией, отстранением и воздержанием...”
— Нет, это пошло, — сказал он вслух и поморщился.
Он поискал в кармане куртки сигарету, не нашел, и, насвистывая, отправился гулять по лагерю.
Возле одного из кострищ слушали первый альбом Моррисона, и Генри решил задержаться там.
Его завораживала сила этой музыки, мистический ритм, нечеловеческая, колдовская энергетика песен. Doors не открывали ему мир снаружи — но они распахивали какую-то тайную дверь в его собственной душе, и из нее потоком лились чувства. Те, которые обычно были запрятаны где-то в самой дальней глубине...
— Это божественно, — сказал кто-то за его спиной.
Генри обернулся и обнаружил молодого индейца-полукровку из города. Этот лохматый и небритый парень довольно часто навещал хиппи, приносил им хлеб и молоко и обменивал их на марихуану, появлявшуюся там регулярно и неведомо откуда.
— Да, — вздохнул Генри, — Джим чертовски талантлив. Не знаю никого, равного ему. Только он может быть настолько сам по себе — и настолько быть растворенным в каждой капле воздуха, которым мы дышим, во всей этой эпохе... Он освещает и сердце, и разум. Он не рок-звезда — он неизмеримо выше.
— Я преклоняюсь перед ним, — серьезно сказал индеец, — Мне часто кажется, что он мой брат. Он чувствует то же, что и я. Как будто у нас одно сердце... Говорят, когда он был ребенком, в него вселились души апачей, умерших на его глазах.
— Джим — наш бог, — в глазах сидящей рядом темноволосой девушки в очках горел фанатичный огонь. — Он был рожден, чтобы спасти нас всех. Но я безумно боюсь того дня, когда он снова вернется на Небо... Я лишусь всего, если не последую за ним.
— Он всегда останется с тобой, — твердо произнес Генри, — Поэт не умирает, пока помнят его стихи. Ведь ты не забудешь?
Она молча покачала головой и полностью отрешилась от внешнего мира.
...Принимай это спокойно, детка,
Принимай все то, что приходит...
Звуки клавишных волнующим облаком окутывали душу; мятежная мелодия летела, вливалась в их сердца, захватывая, околдовывая... “И все-таки это невыносимо грустно, — подумал Генри, когда песня кончилась. — Говоришь им самые банальные слова, они восхищаются. А между тем я уверен — когда Джим умрет, самые безумные покончат с собой, а остальные просто будут ежедневно поминать его бутылкой пива... Такова жизнь. C’est la vie. Sic transit gloria mundi.”
Тем временем включили Rolling Stones. Одновременно из-за разомкнувшегося занавеса туч выглянул солнечный луч, пообещав промокшим людям нестерпимую жару. Генри спустился к реке и наполнил водой пластиковую фляжку, после чего прилег отдохнуть. Вскоре он почувствовал чье-то близкое присутствие и открыл глаза.
Рядом сидела Кэрол и непривычно серьезно смотрела на него.
— Ты сердишься на меня? — тихо спросил он.
Она положила руки ему на плечи:
— Не знаю, что на тебя нашло, но мы не должны ссориться. Это неправильно. Я этого совсем не хочу.
Он вздохнул:
— Я согрешил вдвойне, ибо часть моих слов не была искренней. Господь Шива и все остальные имеют полное право стереть меня в порошок...
— Ты опять? — с досадой произнесла она.
Он одним быстрым движением притянул ее к себе и горячо прошептал:
— Прости, я не хотел... Нам правда нельзя ссориться. Ты мне нужна, и я ни за что тебя не отпущу, слышишь?!
И довольно бесцеремонно утащил за собой в палатку.
— Подожди, — упрямо прошептала она. — Сначала объясни, зачем ты все-таки это устроил?
— Устроил что? — нетерпеливо и рассеянно ответил Генри, стягивая с Кэрол джинсы. — Я ничего не устраивал, дорогая. Это был просто маленький глюк...
— Эй, люди! — в проеме палатки показались чьи-то ноги в весьма потертых кроссовках, — К вам можно?
И через несколько секунд между полотнищами возникла лохматая голова Джейка.
— Даже если нельзя, ты все равно уже влез, — с величайшим неудовольствием констатировал Генри, — Чего тебе?
— Во-первых, закурить не найдется? — без тени смущения спросил Джейк.
— Нет, — холодно ответил Генри, — Что еще?
— Есть прикольные новости. Десять минут назад кое-что передали по радио. Слышите, как все разорались?
— Да, в самом деле, — ответила Кэрол, прислушиваясь. — А что такое?
— Наверняка какая-нибудь фигня, — проворчал Генри, не торопясь покидать удобное лежбище, — Например, Энди Уорхол организовал в Челси демонстрацию проституток-трансвеститов. Или Лу Рид с приятелями разгромил очередной кабак. Или Джим Моррисон снял штаны на сцене.
— Не смей трогать Джима, — сурово одернул его Джейк, — Еще раз услышу — в морду дам.
— Да черт с ним, с вашим кислотным Мессией, — отмахнулся Генри, — Я вовсе не хотел его трогать, тем более что он — лучший поэт современности. От всей души снимаю перед ним шляпу... Кстати, где она?
— Замолчи! — грозно прошептала Кэрол, — Или я тебе ухо откушу.
Он негромко рассмеялся и поцеловал ее.
Она отодвинулась и с некоторой тревогой спросила:
— Так все-таки что случилось, Джейк? Ведь ничего страшного, правда?
— Сущая ерунда, — с усмешкой сообщил он, — На днях на Колорадо упадет огромная комета и выжжет дотла все нагорье.
Кэрол побледнела:
— Черт, надо сваливать отсюда!
— Брось, — Генри дернул ее за рубашку, — ты же не хочешь сказать, что поверила в этот вздор?
— Большинство наших пакует чемоданы, — ухмыльнулся Джейк, — весь вопрос только в том, куда они рванут — в Калифорнию на ближайшем поезде или вниз по реке на индейских пирогах.
— Ты что, спятил? — спросил Генри, уже начиная волноваться.
— Если бы ты потрудился оторвать задницу от земли, сам бы увидел, — проворчал тот, — Что, слабо?
Генри выглянул из палатки и с неудовольствием убедился, что Джейк, как всегда, прав. Коммуна походила на муравейник, в который запустили камнем. Все вокруг бегали с каким-то барахлом, орали друг на друга, спотыкались, и не было видно ни одного нормального человека.
— Нам тоже надо собираться! — Кэрол оттолкнула Генри и выскочила из палатки.
— Это что, коллективный солнечный удар? — сердито фыркнул тот, — Кэрри, ты в своем уме?
— Оставь ее, парень! — Джейк не спеша свернул свою куртку и положил в сумку, после чего повесил на плечо любимый ситар, — Девчонка не глупее других. А тебе не все ли равно, где ночевать?
— Мне-то, конечно, все равно, — окончательно рассердился Генри, — Но тащиться куда-то по жаре только из-за того, что какой-то кретин на радио повторяет глупые слухи? Меня это не вдохновляет. Ты-то хотя бы в это не веришь, Джейк?
— Как бы тебе сказать? — после минутной паузы ответил Джейк, глядя на горы, — Я-то, конечно, не верю. Но я бы не хотел, чтобы эта комета сожгла меня здесь, да еще и в полном одиночестве.
Глава 9
В поезде было нестерпимо душно. Окон в товарном вагоне предусмотрено не было, а путешествие в любом другом было не по карману компании хиппи, пытавшихся убежать от судьбы. Теперь же все они расплачивались за свою доверчивость добровольным заключением в тесном, жарком и темном ящике на колесах, который катился в направлении солнечной Калифорнии.
Генри острее других чувствовал глупость этого бегства и вдвойне — его неудобство. Если бы он хоть на минуту поверил в разумность своих спутников, он не пожалел бы голосовых связок, чтобы убедить их остаться. Но все произошло настолько стремительно и бестолково, что сопротивляться было бессмысленно. То же самое, что пытаться повернуть вспять стадо испуганных баранов... Мысли у него начинали путаться в извилинах мозга, стук колес забивал в них маленькие твердые гвоздики, и ясность мышления неотвратимо таяла, словно утопая в равномерно хлюпающем болоте...
Он сидел прямо на грязном полу, прислонившись спиной к какому-то туго набитому мешку. На его плече в полузабытьи лежала Кэрол, которая за последние часы не произносила ни слова и не открывала глаз. Он не двигался, чтобы не тревожить ее, хотя все его тело затекло от напряженной позы. Где-то тут рядом, в полумраке, были и остальные — около десяти наиболее удачливых беглецов с Колорадо, но их не было слышно. Все молчали, и только размеренный стук колес отмечал секунды, вливаясь в их расплавленный жарой мозг.
Они сумели оккупировать этот вагон прошлым утром; железнодорожники их, вероятно, заметили, но отнеслись довольно равнодушно. Зуни остался в нескольких десятках миль позади. Пунктом их назначения был Барлстоу — небольшой городок близ Лос-Анджелеса. Они были примерно на полпути к цели.
Чтобы не свихнуться от стука колес, Генри начал припоминать все, что произошло с ним после ухода из дому. Он пришел почти в ужас, поняв, что с тех пор прошло почти три месяца. И что же было? Солнце, травы, кислота. Рок-н-ролл, длинные волосы и неудобные стоянки в пригородах и прямо на лугах. Тоска по домашнему комфорту, книгам и большой коллекции пластинок с классикой и джазом. Люди. Самым интригующим казался Джейк. Генри не понимал, что именно притягивало его к этому человеку; скорее всего, как раз эта непонятность. Кэрол была милой девушкой, и он к ней привязался. Но ни за что не стал бы называть это любовью — к этому слову он всегда подходил очень осторожно...
— Мне душно, Генри...
Он едва смог расслышать слова Кэрол — настолько слабым стал ее когда-то звонкий голос.
— Держись, слышишь? — он поцеловал ее в висок и понял, что у нее жар. — Держись, пожалуйста! Скоро это кончится. Потерпи совсем немножко. Еще немного, и мы выйдем на воздух... Робби!
Юноша не сразу услышал его. Потом зашевелился в густой тени и хмуро спросил:
— Что случилось?
— У тебя не осталось воды?
Снова наступило молчание, потом опять шорох, и юноша охрипшим голосом произнес:
— Очень жаль, старик. У меня кончилась.
Со своего места Генри не мог видеть, правду ли он говорит. Но рядом с Робби была малышка Нэнси... Генри знал, что на его месте, скорее всего, сказал бы то же самое.
На несколько минут, а может быть, часов единственным различимым звуком снова стал ритмичный стук.
Рука Генри машинально подобрала кусок угля и при слабом свете, пробивавшемся из верхнего угла, корявыми буквами написала на полу только два слова: “make war”... Несколько секунд он в недоумении разглядывал эту надпись, тщетно пытаясь найти какую-то ошибку. Потом на его губах медленно проступила кривая усмешка. Когда она достигла максимума язвительности, он еще более острыми и неровными каракулями дописал: “when the summer’s gone”, и удовлетворенно поставил жирную точку, раскрошив уголь в мелкую черную пыль. После чего вытер пальцы о какой-то грубый полотняный мешок и снова закрыл глаза. Эта фраза как нельзя лучше отражала его нынешнее настроение.
Видимо, он заснул. Потом стук колес замедлился, и вскоре вагон дрогнул и остановился. По нарастающему шуму снаружи Генри понял — прибыли.
Через некоторое время они вывалились из вагона — ослепшие от света, шатающиеся от слабости, жадно хватающие воздух открытыми ртами, с оглушительно стучащими сердцами и перемазанные пылью, углем и еще какой-то дрянью.
Взгляды, бросаемые на них, были отнюдь не доброжелательными. Они сбились в кучу и затравленно проводили взглядами группу полицейских, которые, впрочем, не слишком ими заинтересовались. Генри автоматически пересчитал в уме своих товарищей и с тревогой спросил еще больше похудевшего Энди:
— Послушай, а где же Джейк? Разве не с нами?
Глаза индуиста неожиданно забегали, и он тихо спросил:
— А разве вы не знаете?
— Чего не знаем? — вздрогнув, спросила Кэрол, и по ее телу пробежала дрожь испуга, — Что-то случилось... С Джейком что-то случилось?
Генри сжал ее руку, сам с трудом переводя дыхание, и вопросительно посмотрел на Энди. Он почувствовал, что у него на лбу выступил холодный пот.
— Джейк в порядке, — Энди передернул худыми плечами, — Да... Понимаете... Прошлой ночью Терри умер.
— Что?! — Кэрол побледнела еще сильнее, — Как... Как это — умер? Почему?!
— Еще одно кошмарное путешествие. Он не выдержал... Вспышки были все дольше, он перестал их контролировать и не смог найти там ответ на свои вопросы. В общем...
Он резко махнул рукой и отвернулся.
— Так нельзя! — звонко крикнула Кэрол, тут же закашлялась, упала на колени и зарыдала.
— Плачь, если хочешь, — Генри присел рядом и обнял ее, — Тебе станет легче.
— Ведь это наш Терри, — вырвалось у нее, — ты понимаешь, ведь он — наш!.. Он был такой добрый, вы помните? Всегда оставлял мне поесть. Говорил, что я приношу с собой кусочек солнца... Ты ведь помнишь, Генри?!
— Успокойся! — Генри прижал ее к себе, погладил по голове, но — хоть убейте — не мог найти нужных слов.
Энди, машинально перебирающий четки, глубоко вздохнул:
— В самом деле, очень жаль. Он был славным парнем... Это случилось в два часа ночи, когда наш поезд застрял на горном перевале, на маленькой станции. Сэм и Джейк пытались привести его в чувства, но ему уже никто не мог помочь. Все зашло слишком далеко... Они остались там, с ним, чтобы сделать все, что надо...
Генри сжал горящие виски:
— Но почему он мне не сказал?!
— Возможно, он не хотел привлекать к этому лишних людей, — голос Энди оставался бесстрастным, но пальцы задвигались еще более нервно.
— Все ясно, — коротко бросил Генри и закурил последнюю припрятанную сигарету.
К ним тут же придвинулись Робби и Нэнси, причем первый явно что-то дожевывал.
“Вот мерзавец!”
Как не был Генри потрясен смертью чернокожего диггера, вопрос о хлебе насущном едва ли волновал его меньше.
— Оставь покурить, а? — заискивающим тоном попросил Робби, хлопая своими небесно-голубыми глазами.
Генри глубоко затянулся, думая о чем-то своем, а потом неожиданно протянул ему почти целую сигарету со словами:
— Держи. Ждите меня здесь.
Он выпрямился, провел по волосам почти беззубой расческой и постарался хотя бы немного почистить свою одежду. После этого он нашел ближайший фонтанчик с питьевой водой и тщательно умылся. Слегка приведя себя в порядок, он начал прогуливаться около здания вокзала, внимательно разглядывая прохожих.
— Простите, пожалуйста, мэм, — обратился он к даме бальзаковского возраста, одетой вполне почтенно, но немного крикливо, — не могли бы вы уделить мне пару минут?
Она с некоторым подозрением посмотрела на хрупкого, бледного и заросшего юношу в поношенном костюме. Он выглядел ужасно; но что-то в его глазах и голосе заставило ее остановиться.
— Извините, что беспокою вас, — смиренно произнес он, — мне очень неловко, что приходится прибегать к помощи постороннего человека, но у вас такие добрые глаза!
— Что у тебя случилось? — спросила она.
— Понимаете, я — историк, живу в Мэриленде, и проходил тут неподалеку археологическую практику. Мы месяц прожили в полевых условиях, раскапывая древнее индейское поселение. Сегодня я должен был вернуться домой, но здесь, на вокзале, у меня украли все вещи. Здесь так много подозрительных типов...
— И не говори, — вздохнула дама, которую почти убедил отменно вежливый тон Генри, а также его интеллигентное лицо. — Чем я могу тебе помочь?
— Если бы вы были так любезны, я бы попросил у вас телефонный жетон, чтобы позвонить маме. Мне так неудобно беспокоить вас, со мной этого никогда не было...
— Конечно, малыш, — ответила та, удивленная тем, что он не попросил денег и убежденная тем самым в его искренности. — Вот, возьми.
— Иисус видит все, мэм, и воздаст вам за вашу доброту, — произнес юноша и вдруг побледнел еще больше и судорожно схватился рукой за фонарный столб.
— Тебе плохо? — участливо спросила женщина.
— Не беспокойтесь, все хорошо, — еле слышно ответил Генри, ища глазами, куда бы присесть, — у меня почему-то немного кружится голова.
— Ты, наверное, давно ничего не ел! Пойдем сходим в буфет, — произнесла сердобольная дама. В этот момент заговорил динамик, висящий прямо над ними, и она вздрогнула:
— О, это мой поезд... Вот, возьми, мальчик. Купи себе что-нибудь поесть!
И она торопливо протянула ему несколько долларов, после чего поспешила к платформе, повторяя про себя: “Бедный ребенок!” Генри проводил ее взглядом, мысленно поблагодарив, и отправился гулять по другую сторону здания.
Через некоторое время его друзья увидели, как он приближается, неся в руках большой бумажный пакет. Они молча наблюдали за ним, а когда он подошел вплотную, хором спросили:
— Что там у тебя?
Генри с деланным равнодушием пожал плечами:
— Так, мелочь. Кое-что пожевать.
Ответом ему был восторженный вопль нескольких глоток и масса протянутых рук.
— Где ты это взял? — восхищенно воскликнула Нэнси, уплетая сэндвич с сыром, — Украл, что ли?
— С ума сошла? — оскорбился он.
— Тогда где? — в недоумении спросил Робби.
— А вот, — хладнокровно ответил Генри, чей рот был набит до отказа, — я сказал одной леди, что меня ограбили, и попросил телефонный жетон. А она оказалась настолько мила, что спонсировала еще и мой обед. А потом я встретил еще одну леди...
— Знаешь, кто ты? — Робби тщательно пошарился в пакете, но смог найти там только крошки, — Ты мерзкий сукин сын.
— Если бы я им был, — резко отпарировал Генри, — то сожрал бы это все без твоей помощи, мой мальчик.
...К вечеру замызганным товарняком из Техаса прибыл Джейк в сопровождении еще нескольких приятелей. Он был вдрызг пьян и едва держался на ногах; вытянуть из него хоть слово представлялось невозможным. Трезвея, он становился все мрачнее и мрачнее. Заметив, наконец, испуганные и полные жалости глаза сидящих вокруг друзей, он обвел их безнадежно тяжелым взглядом и спросил:
— Что?
— Тебе плохо, Джейк? — прошептала Кэрол и обняла его за плечи, — у нас все будет хорошо, слышишь? Все будет хорошо. Мы вместе...
— Еше один, Кэрол! — с болью прошептал он, утыкаясь в ее хрупкое плечо, — это еще один из нас!
У Генри мурашки пробежали по спине, когда он с болезненной остротой вспомнил, как несколько часов назад то же самое говорила Кэрол, которая сейчас проявляла неизвестную ему до сих пор силу, утешая своего старшего друга.
Похоже, молчание хиппи раздражало Джейка. Он вскинул голову и бросил на них яростный, полный ненависти взгляд из-под спутанных волос:
— Еще один, понимаете, мать вашу?! Это снова случилось! Они уходят, а вы ничего не можете сделать. Ничего!
Снова тишина, только гудки отходящих поездов, стук колес и тяжелое дыхание Джейка. Наконец кто-то произнес преувеличенно бодрым тоном:
— Может, хватит висеть посреди вокзала? Я знаю в этом городе подходящее место для всех нас.
“Что это — психушка?” — промелькнуло в голове Генри, но он промолчал.
Несмотря на это заявление, они бродили по ночному городу не меньше двух часов прежде, чем добрались. Это была узкая улочка где-то на окраине, оканчивающаяся тупиком; на ней в беспорядке торчали из земли несколько невысоких грязных домишек. Идущий впереди постучал в дверь, громко вызывая кого-то по имени и называя себя, внутри послышались удивленные возгласы, и их впустили.
Власть цветов установилась в этом маленьком квартале почти пять лет назад, хотя из пионеров коммуны почти никого не осталось. Кто ушел, разочаровавшись, кто просто умер. Спящие проснулись; гости и хозяева собрались в самом большом из нескольких домов коммуны. Калифорнийцы хотели узнать о гостях все, заодно расспросить о старинных общих знакомых, которых, как оказалось, было немало. Начались непременные косячки, бутылки по кругу, смех и болтовня в атмосфере легкой эйфории. Трудности, с которыми им пришлось столкнуться в дороге, громко обсуждались и уже не казались такими ужасными. Даже Джейк изредка поднимал глаза и говорил несколько коротких фраз.
Они не знали, что в эту самую ночь в нескольких сотнях миль к востоку от Барлстоу, в Нью-Йорке, умер от передозировки наркотических веществ человек, которого они обожествляли — бешеный индеец-чероки, гитарист Джими Хендрикс...
“Жизнь — только миг, любовь — привет. С Богом.”