***
Кто-то оставил нам звезды
В небе, чтоб мы не грустили,
Думая о беспредельном.
Кто-то зажег под небом
Свечку на пыльной дороге
К радости звезд.
***
А если придет кто и в дверь постучит,
сказав: "Откройте, я - Спаситель ваш",
- мы не откроем, потому что нам
взрослые не велели чужим открывать,
тихонечко шторки задернем, выключим
свет - нет нас, не было и не будет.
МАЛЕНЬКИЕ ИСТОРИИ
I
В малюсенькую дырочку, что зовется замочной скважиной,
подглядывать нехорошо, но я все видела: и то, как в больших
картонных коробках шевелилось что-то, донося оттуда
озабоченный говор и перешептывание, и то, как с трудом эти
коробки были открыты изнутри, и из них во множестве великом
на холодный пол вывалились старые тряпичные паяцы,
лупоглазые куклы в полинялых платьях, воплощающие в облике
своем подобие Его сильнее, чем образ, невеселые бумажные
клоуны и другой им подобный народец и уже в молчании большом
стали рыскать по комнате, выдвигая ящики стола, заглядывая в
каждый прямой угол и за шкаф, под портретные сходства и даже
под оконник, пока с веселым ликованием не приволокли вдруг,
откуда ни возьмись, огромные-преогромные канцелярские
ножницы, в силу чего и начали по очереди перерезать нити,
уходящие от рук их и ног долгими хитросплетениями прямо в
небеса, единя этот кукольный мирок с не менее ходульным
Всевышним, снимать с тоненьких шей друг друга петли и
веревочки, на которых каждый из них носил крохотный знак
своей веры, и даже пояса, что сберегали их от нечистой силы,
по слухам и суевериям хранящейся в строжайшей темноте и
неведении в комнате напротив, за дверью, подписанной
"ВЫХОД", так, что никто этой нечисти даже и в пуговичные
глаза свои не видел.
Все добытые нити, отрезанные и снятые, стаскивали в общую
кучу, носили и радостно думали: "Будет теперь Господу Богу
нашему Петру Палычу, обносившемуся вконец, рубаха ".
(апрель 1998, понедельник)
II
Однажды от нас уходят, и мы думаем, что это не так уж и
страшно, сначала в одиночку, а потом, глядишь, пришел кто-то
новый, и вот совсем уже не вспоминается о канувшем, словно о
мертвом, нет смысла думать словами. А сердцем продолжаешь
искать что-то повсюду и не находишь, и не можешь вернуться,
потому что запутаны и порваны те нити, по которым и прежде
ты ходил, как слепой. Так жизнь представляется чередой
пропаж и обнаружений, если только не знать, что все уже есть
у тебя, хоть бы и не было совсем ничего. И дыра, возникшая
по твоем уходе в моей душе, днем позже или же год спустя
обернется ласковым приютом имени тебя для иных, оставляющих
по себе дыры, а может наполнится запахом талой от весны воды
с остовом кленового листа, означившегося на ее поверхности и
недвижного.
Но отчего ты остановился в дверях, зачем медлишь, почему не
уходишь? Видно, сегодня не однажды, а какой-то другой день,
может быть даже Вторник, да, скорее всего, именно Вторник,
чем же еще можно объяснить внезапно проснувшееся в человеке
благоразумие? Или днем недели, или любовью. Хотя, бывает еще
одеждой за гвоздь, в косяк двери вбитый, зацепился и ни в
одну из сторон. Останься.
Дождь наруже, не слышно, что сильный, внутри нас боль
ливнем, кажется, никогда не прекратится, во веки веков...
Только вот закончится время и снова сквозь силу получится
улыбнуться друг другу, а там уж само пойдет.
(май 1998)
III
Я пыталась идти по жизни, обходя свой жизненный путь
стороной, попадала в ловушки, поставленные не на меня,
изумлялась и, прихрамывая, шла дальше. В то время сидело во
мне странно-крылатое бледное существо, покладисто-упрямое
как ребенок, почти голое, так как одежку ему заменяла черная
ширмочка с прорезями для серых глаз и длинного носа. Особого
внимания оно не требовало и не получало, и от этого однажды
было вытеснено беззлобным кусакой. Тот скроил себе из ткани
ширмы черные рубашечку и шорты, взял посошок и ушел блуждать
взглядом по пейзажам доселе им не виданным.
С мыслью о них я сложила в карман лоскутки черного цвета,
кажется, всплакнула немного, разбежалась и с отвеса вниз...
- Да, как и каждый из нас, она была рождена для лучшей жизни.
- Ради достижения этой цели детство имела такое, чтобы любая
жизнь по-за смогла бы сойти за лучшую.
- А после ждала, пока первый встречный разбередит старые
ссадины, чтобы хуже стало, чем даже в детстве.
- Наивно полагала, что за совершенное любым из нас мы уже
заплатили. Давно и сполна.
Как вдруг от толпы, состоящей из двух людей, стоявших спиной
к ее телу, отделился человечек с острыми зубками, сам в
черном и закричал, что видел, да, я видел, как она дрогнула
ресницами, она еще живая, но его никто не слушал, потому что
все равно дело конченое.
(24 июня 1998, 23 июня 1999)
IV
Уничтожен. Осторожно, однако, на этот раз они обошлись с
ним. Незаметно для себя миновал он те препятствия, что
проходил уже не однажды во сне, по пути на работу и обратно,
при сближении с очередным не собой. Опустевшую клетку
заполнили следующим за ним по списку ноликом, который
недоуменно оглядывал теперь свое новое вместилище, но, по
старой привычке смотреть на все словно бы сверху, не находил
и следа массивных рыже-кирпичных стен, что должны были
ограничивать его перемещение по плоскости. И вдруг
невыносимо легким показался ему выбранный им по случаю путь.
Он вышел на улицу. Необычайно ярко, будто обличая, светило
солнце. От внезапной пронзительности солнечного света
"Неужели конец?" - пронеслось в его голове. Но нет, таким
образом теперь должен был начинаться каждый новый его день,
с того, что по-прежним его представлениям знаменовало
окончание жизни. Ему предстояло еще добраться до работы и,
что важнее, после вернуться с нее, купить полкило еды, чтобы
накормить себя и собаку, лечь спать и увидеть, что сон -
иллюзия не большая, чем жизнь, но в отличие от последней
смертельно необходим и однажды почувствовать, как жизненной
необходимостью становится смерть.
(конец мая, 11 июля 1998)
VII
Пришедшее утро остановило мои мысли. Не перевело их на себя,
а прекратило. Все лучшее во мне, что было выдумано мною за
ночь, уснуло. Детоненавистничество открыло свои белесые,
словно бы выгоревшие за ту же самую ночь, глазки, осмыслило
взгляд, зажмурилось, как от большого торта, сладко
потянулось.
Так само собой получилось однажды, что я проснулась совсем
скверным человеком ( не со скверным и не оскверненной, но
скверной). С тех пор боялась ложиться спать. Целую ночь себя
поминала, страшась оглянуться на собственный ужас. Хоть и
знала - сколько ни развивай боковое зрение, все равно за
спиной только долгая темнота, затем провал, страх
одиночества, нежелание жить, очередное утро.
(26 января 1999)
ДВА ЯПОНСКИХ ТРЕХСТИШИЯ
1
Отпущенным грехам подобно время,
Отпущенное нам, чтобы грешить.
2
Возненавидь меня, как брата своего,
Тогда, возможно, сможешь полюбить его.
ХРАМ
Странно-нежные звуки, необычные для слуха этого грязного,
совсем оборванного человека доносились из храма, что стоял
на холме. Человек, по обычаю своему, лежал в ногах у дерева,
ветвями устремленного в небо, к тому, чье имя в стенах храма
не произносилось уже пару веков, от чего храм любому
случайно забредшему в него показался бы просто огромным
железным ангаром, да и сам зашедший случайно не долго сумел
бы выдержать ощущениe пустоты и безвременности места, откуда
ушли все посвященные. Человек, лежащий на земле, вполне мог
бы быть сочтен смотрителем храма, если бы не обходил его за
несколько сот метров всегда, как животное, коим впрочем и
являлся. Но сейчас непонятные звуки, пришедшие оттуда,
волновали и тревожили его, заставляя жадно принюхиваться к
жаркому летнему воздуху, содержащему травяные запахи и
чешуйчатых радужных бабочек, но лишенному ощущения
опасности. Захотелось преодолеть страх перед тем загадочным
местом, которое так влекло его теперь.
Исполненным железа и ржавчины помнил он его по тому дню,
когда в первый и последний раз из любопытства заглянул туда.
Вчерашний дождь продолжал идти в храме и крупные капли
радостно разбивались о солнечный луч на мельчайшие брызги,
всюду валялись беспричинные металлические куски, болты
неимоверных размеров рядом с в четыре раза меньшими по
размеру гайками. Пахло пустотой, заключенной в открытом
пространстве, словно бы в пустой и пыльной плотно
закупоренной бутылке зеленого стекла, пахло железом, однажды
отказавшимся служить за масло и теперь оправдывающим свое
существование вступлением в никому не известные отношения с
обстоятельствами места и времени.
Он думал так, как вдруг заметил, что, в мыслях своих
приблизившись к храму, он и на самом деле незаметно для себя
вышел к нему и осторожно остановился. Волшебные звуки
доносились из дальнего темного угла, но было не разглядеть
их источник. Он прокрался поближе и увидел небольшого роста
человека, что держал дырявую трубочку в руках, дыша в нее
cамозабвенно и легко, коим образом, видимо, и волновал
воздух. Он сидел на полу, казалось, спиной ко всему прочему
миру, лицом к собственному, безоговорочно принятому и
понятому железякой.
В глазах наблюдателя за играющим на флейте загорелся жадный
восторг и зависть, и желание. Он тихо подошел к человеку
сзади, повалил на пол и задушил, в безумной радости выхватил
из рук мертвого деревянный инструмент, отбежал на несколько
шагов, сел и попытался, подражая увиденному здесь, извлечь
из инструмента волшебство, но только пронзительный свист
вырывался из флейты, залитой кровью, хлынувшей из горла
флейтиста за минуту до смерти, липкой и красной.
И боги радовались, слушая эти звуки.
(1997, 1998)
***
Из города разрушенных отношений
Я выйду, унося с собой печаль
Глаз, мне смотрящих вслед
И плачущих кристалликами снега.
Я не посмею оглянуться назад -
Мне хватит боли, той, что будет
Преследовать меня остаток жизни,
И от которой не избавит
Другая боль, другая жизнь.
(конец февраля 1996)
***
Если бы я была зверем,
Я брала шоколад тогда бы
Только из рук ребенка,
Запивая его туманом жадно и долго.
Что толку!
Не озверев однажды,
Я так и осталась ребенком,
Протягивающим на ладони
Кусочек сладости волку
Для жажды.
(конец февраля 1998)
НЕДЕЯНИЕ ЮНОГО БУ
Никто и никогда не внушал мне
такого безграничного доверия,
как дети и священники... Дети
и священники... Священники и
дети.
I
Юный Бу вообще-то был. Не то, чтобы он сомневался в этом
факте, но однажды, шагая по длинному как жизнь коридору и
уже начиная подумывать, что ходит по кругу, он услышал за
своей спиной мелкие топающие шажки уродливого карлика, но
оглядываться не стал, так как знал, что все равно ничего не
увидит. Через пять минут эти же шаги стали принадлежать
одинокому верблюду, бредущему за Юным Бу словно на
веревочке. Ненужное и, верно, брошенное кем-то существо, он
что-то жалобно пережевывал. Постепенно звуки становились все
тише и тише и, наконец, прекратились. Юный Бу оглянулся и
увидел выход. Так он впервые оказался перед фактом окончания
одного из этапов своей жизни и радостно поприветствовал
Веселого Ро, присланного сменить его на поприще бродника.
II
Солнечный свет не озадачил Юного Бу, так как он уже знал это
явление по своим видениям. Необычная музыка слышалась
отовсюду, странная уже тем, что она не была тишиною. Юный Бу
нахмурился: "Существа, обитающие здесь, должно быть,
полжизни проводят, всматриваясь в каждый излом и изгиб
предметов, насаженных везде и их теней, разбросанных всюду,
внюхиваясь во всякий цветок большой или белый, вслушиваясь в
звуки, порождаемые волшебным действом, коие называется
жизнь. Как же прост их путь. Все перед глазами. Все, до чего
я додумывался сам. Счастливчики."
- Святая наивность!
Юному Бу очень хотелось увидеть кого-нибудь из здешних
обитателей. Он пошел вперед, как всегда не оглядываясь и не
глядя перед собой, пока не увидел грустную сущность, сидящую
на бревне, перекинутом через безмолвно текущий ручей. Нечто
бормотало что-то себе под нос, покачиваясь из стороны в
сторону и печально вздыхая. Юный Бу тихонько сел на бревно
рядышком с ним и спросил:
- Ты кто?
- Я - Маленький Гномик.
Я с детства дальтоник,
Всю жизнь свою синие груши я ем,
Но если б не это,
То все бы решили,
Что в жизни моей вовсе нету проблем.
С рождения я по религии нолик,
Когда кто-то крестик поставил на мне,
Но я до сих пор еще не алкоголик,
Хоть, чтобы им быть, есть причины вполне.
Здесь гном нервно заморгал и исчез, оставив Юного Бу в
частичном неведении. " Странно, - подумал Юный Бу. - Столько
возможностей для обретения счастья, а выбрана та, что
обрекает на абсолютно несчастливое существование." Саксофон
в его руках нисколько не мешал ему думать, размахивая
руками, но и не позволял опускать их. Полезная вещь в долгом
пути.
Незаметно для себя Юный Бу продолжал идти, как ему казалось,
дальше. И все же картина, представшая перед ним не удивила
его: что-то по обычаю умалчивающий ручей, безотносительные
ко всему бревно и сидящий на нем, нервно болтая ногами,
гном, который, увидев Юного Бу, немедленно заявил: "Я
счастлив". И исчез.
- Относительность всего гарантирует возможность продолжения
существования всех, - решил Юный Бу и на цыпочках двинулся
дальше.
Но старая картина подстерегала его уже в ближайшем будущем.
Надо заметить, гном в ней просто сидел, как-то даже слишком
нейтрально, а, обнаружив рядом с собой Юного Бу, вежливо
заметил: "Я есть, и я - абсолютно абсолютен", попытался
исчезнуть, но Юный Бу схватил его за шкирку и, в
благодарность за полученный урок, нежно ему улыбнулся.
Теперь он мог продолжить свой путь туда, где
Исчезновение неба
принято было нормально
Всеми слепыми святыми
этой земли.
III
Она лежала в клевере, окруженная тысячью небывалых запахов и
жужжаний, глядя в сферу жизнедеятельности облаков. Юный Бу
заглянул в ее глаза и подумал, что в их глубине можно было
бы потопить весь флот одноглазого адмирала Нельсона. А еще
он впервые увидел себя в глазах другого человека и испытал
радость понимания, столь нечасто случающуюся в этих местах,
как оказалось позднее. Почти счастливый он лег рядом с ней,
чтобы слушать биение сердца земли и чувствовать
пространство. "А не любовь ли это?" - шепнул кто-то ему на
ухо, но Юному Бу было абсолютно без разницы, как они это
называют. И ей, наверное, тоже - мертвым вообще все равно.
Он закрыл глаза ее и свои и уснул, так же как она,
безвозвратно, и проснулся где-то совсем не здесь с
убеждением, что все произошедшее с ним: облака, любовь к
мертвой незнакомке в мире цветного видения, а еще дальше
годы бродничества, было всего лишь сном. Он встал с кровати,
подошел к окну, закурил и попытался вспомнить, каким образом
вчера ему удалось добраться до дома, не смог и поэтому
просто порадовался начавшемуся так кстати дню.
(апрель, август, 27 декабря 1996)
***
И там, где время - жизнь, а смерть - пространство,
Струилась кровь моя с запястья в горсть,
Сочась меж пальцев, барабанила по крышам,
По мостовой и по зонтам прохожих,
По лицам тех, кто голову задрав,
Пытался разглядеть источник.
(5 мая 1998 года, 27 марта 1999 года)
ПРАВДА О ЛЮСИ
МИРВАНА
Мир завершен,
И тщетные попытки покончить с ним
Нас ни к чему не приведут.
I
Однажды мальчик возвращался и по пути ему посчастливилось
выменять на собственное имя Иван огромную коробку, с, должно
быть, очень интересной игрой, название которой скрывали
надписи: не трогать и не вскрывать. Коробка была обмотана
скотчем, и только сбоку обнаруживалась малая прорезь.
Мальчик заглянул в прорезь, и вдруг что-то похожее на
маленькую серебряную вилочку пребольно кольнуло его в глаз.
Мальчик, не долго думая, что было сил пинул коробку. В ней
что-то заохало, зашелестело и заругалось матом.
Не долго думая, он достал маленький перочинный ножик и
вспорол картон. Из коробки, освобожденные и счастливые,
разом вышли строители с ящичками для инструмента,
детсадовские воспитатели с вереницей детей всех дошкольных
возрастов, а по приставной лестнице сползла баба в халате за
газетой нелюбимому мужу, не переставая думать о печатных
знаках, озеленители несли в горшочках пеларгонию и петунию -
их было много, "зеленые" вышли с протестом, один молодой
человек никак не мог найти сортир, влюбленные целовались на
глазах у седеющей, но все еще молодящейся старушки.
Мальчик посмотрел с минуту на все это и ударился в бега,
пока еще пространство было подвластно ему.
А те, из коробки, населили всю землю, а время загнали в
будильник, на случай, если тот, с ножом, вернется и,
соскоблив надписи: не трогать и не вскрывать, узнает
название игры и ее правила.
II
Зажив счастливо, люди, конечно же, забыли про коробку с
предостерегающими надписями, и она валялась, пылилась, мокла
под дождем и вскоре превратилась в нечто серое, грязное и
рыхлое, в островок последнего городского снега, а затем и в
лужицу мокрой кашеобразной целлюлозы, на поверхности которой
все еще плавали предостережения с известными надписями,
правда довольно подмокшие. Первый весенний ветер подхватил
их и унес.
III
Но однажды наступил конец света. Вот как все началось:
влюбленный укусил возлюбленную за нижнюю губу, так сильно,
что это уже нельзя было счесть проявлением нежности, и у
молодящейся старушки случился инфаркт. От партии зеленых
отделилось течение в защиту зоопланктона, совершенно
игнорирующее проблему млекопитающих китов. Пеларгонии и
петунии были подвержены нападению паутиного клещика и
иссохли, баба в халате вышла за газетой мужу и, впервые
прочитав несколько громких заголовков, нашла в ней
подтверждение своим худшим опасениям и ушла от мужа, и
лестницу отставила.
Строители пропили весь свой инструмент и сноровку.
Воспитатели повели детей на экскурсию и не вернулись. Как
они уходили видел один молодой человек, потому что так и не
нашел сортир. Он видел также два пролетавших мимо листка
бумаги, на одном из которых было написано: не вскрывать. Он
воспользовался вторым.
IV
Первый лист хитрым образом прильнул к пустой картонной
коробке, которую нес подмышкой мальчик с перочинным ножиком
в одном кармане и будильником во втором. Так ловко
приклеился этот лист, что теперь уж точно никто бы не
догадался, каково истинное название игры и ее назначение, да
и некому было.
(20-22 августа 2000 года)
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Вот мы-то и решили спасти мир, мы - тройка храбрецов.
Признаюсь, тогда мы любили друг друга, а мир стали спасать
лишь потому, что верили, будто миру в помощь только
молодость и красота. А мы были и молоды, и красивы, и
совершенно живы к тому моменту, когда потребовались миру в
качестве таковых.
В столовых-кафе мы всегда заказывали себе три жирных блюда и
одно сладкое - нам надо было набираться сил и мужества, нам
нравилось есть на глазах у всего мира и бросать друг в друга
мякишами хлеба, принесенного с собой втайне от официантов и
завсегдатаев, черного, как кофе, роль которого в наших
посиделках исполнял кофейный напиток "Насо", безвредный и
горький.
И вот однажды мы услышали по радио о том, что целые толпы
аллергиков, со слезящимися глазами и пунцовыми лицами вышли
на Главную площадь в знак протеста против тополиного пуха,
наводнившего город. И власти отважились на беспрецедентные
меры, приняв решение вырубить все женские особи тополя
пирамидального, хотя достаточно было пересадить тополя за
черту города, пусть это дороже визга бензопилы, стука
топоров и звука рушащихся деревьев, а, главное,
бессмысленней.
Нам даже уши заложило от ужаса.
Мы не были поборниками гуманизма и не прятались за слова о
жалости к людям. Мы верили, что этот мир еще могут спасти
любовь и красота.
(5, 12,... сентября 2000 года)
МЕРТВЫМ ГРУЗОМ
И потекли бессонные дни один за другим. Нежно-багряные
листья сменились альбомными, брошенными на грязный асфальт
неким художником-пейзажистом. Злой от дождя дворник вымел
опавшую листву вместе с осенними пейзажами, и началась зима.
До свиданья. Больше всего в жизни я мечтаю о малиновом
плащике, да и то лишь потому, что об этом мечтал один мне
знакомый ребенок. А еще хочется подрасти и упереться ушами в
небо, чтобы узнать все тайны и распугать небожителей
странным смехом. Снег с утра выпал словно на голову.
Недобрый от снега дворник сколол весь лед и вымел белую
слякоть со двора. Так пришла весна, но домохозяйка отрывала
календарный лист за листом.
Летом и произошло одно странное событие. Не стану
оговаривать действовавших лиц и обстоятельства - не в них
дело. Но я вдруг поняла, что надо бежать не оглядываясь и не
зная куда, как если бы за мной, словно я время года или день
недели, по пятам гнались злые от осадков дворники с лопатами
и домохозяйка.
Кое-как сдержав в себе приступ рвоты, я осталась жить,
сохранив лицо. Никто не узнает, чего мне это стоило, и
только я буду знать, чего стоило одному ребенку, мечтавшему
о малиновом плащике, вырасти и купить себе черное пальто.
(начало октября, 27, 2000 года)
ЛЕТАЮЩАЯ МЫШЬ
Себе посвящается.
I
Она бросилась проверять, хорошо ли заплесневел кусочек сыра,
приготовленный к празднику первого снопа, правильно ли
заветрилась корочка хлеба. Но по пути споткнулась и
подвернула ногу в самом неожиданном месте. Доковыляла до
дивана и прилегла. Стоило только закрыть глаза, как
воспоминания заклокотали в ней, нахлынув.
Вот я маленькая, украла из игровой детсадовской группы
морскую раковину, прикладываю ее к уху то так, то
по-другому, а море все не шумит, не бьется волнами о песок
берега, не манит. Загребая левой ногой, пританцовывая да
подпрыгивая, добираюсь до шкафа. Вот она, перламутровая,
совсем запылилась, в огонь ее! Знаю - не сгорит, но
непоправимо запачкается. Мчусь к морю, чтобы слышать его.
II
Есть одна фотография, на которой я совсем маленькая, себя
еще не знаю, но узнаю маму, отца, сестру.
(22 марта 2001 года)
III
Она стала скрытной и подлой. Замкнулась. Ушла в себя и
оттуда посматривала злобными глазенками, не идет ли кто,
чтобы плюнуть вслед. Но никто не шел.
Время от времени ходила на работу время терять, а дождь ей и
говорит: "Брось все суетное. Видишь сколько луж вокруг, а не
море. Люди за руки держатся, а не вместе. Что о барокко
знают в Японии?"
(25 апреля 2001 года)
ДЕЛА
Деда Мороза ждали так. Вывесили у порога носки: папины -
мужские, мамины - капроновые колготки, детские с драконами
на каждом, вроде как на просушку, но вдруг повезет.
Высунулись по пояс в окна: кто - в форточку, кто - куда.
Смотрят, а улицу листвой замело, желтой, опавшей. Не
добраться старику.
Вернулись в главную комнату - совет держать. Маленький сын и
говорит: "Может подождем немного, чего там - пару месяцев
осталось". Отец нахмурился. Мама побледнела. "А если что, -
опасливо продолжил сын, - можно подарки просто так, без Деда
Мороза подарить. Говорят, нет его".
- Мал еще в Деда Мороза не верить, - строго сказал отец и улыбнулся
Снегурочке.
(2 сентября, 8 декабря 2001 года)
ПРОСНУТЬСЯ
Гости запаздывали, занимать себя домашними хлопотами не
хотелось, пришлось усесться в кресло, принять как можно
более непринужденный вид и с наслажденьем глотать теплое
вино за маму, за папу, за неприходящих. В дверь позвонили.
Затем еще раз и опять, потом стали стучать, громко призывая
отворить. Но было поздно: вино выпито, пироженые съедены, и
даже воспоминания слов одного знакомого человека, что, мол,
если пришли к тебе, значит была в том особая необходимость,
и поэтому как не открыть дверь, не помогли. Почему-то не
верилось в людей сегодня. А не пойти ли в гости?
Старичок-сосед был, пожалуй, лучшим вариантом. Он поил
травяным чаем и угощал тягучей карамелью, говорил медленно,
тихим голосом о вещах жизненноважных для любого знающего
толк в жизни, к примеру про то, как из одного пространства в
другое навстречу друг другу вышли два гонимых тоской
человека, едва ли мужчина и женщина, потому как это было бы
слишком счастливым совпадением, но, допустим, что именно
мужчина и женщина. Они не знали о том, что в этот же момент
один ненормальный, назвавший дочь Полиной, дает сыну имя
Кондрат.
Обстановка комнаты, в которой эти двое встретились, поводом
к разговору послужить не могла, а сидеть молча мешала
одежда, поэтому они не сговариваясь разделись и легли на
узкую кровать, стараясь не коснуться друг друга. Прошло
несколько минут прежде чем стало холодно. Пришлось обняться.
Согревать друг друга сначала дыханием, затем - нежностью.
Встретившись взглядами, обнаружить себя голых и не
устыдиться.
Но, нет. Они так и продолжали сидеть молча, они так и не
нашли повод раздеться. Друг друга не разглядывали, потому
как не встретились, выйдя из одного пространства в другое,
вроде бы, навстречу друг другу, но на самом деле просто из
одного пространства в другое.
Как успокаивало пребывание здесь! Вот только, вернувшись
домой, приходилось задуматься над вопросом, почему так
сложно день за днем вынашивать в своем сердце инфаркт
миакарда? Не в силу ли глубоко коренящегося в каждом русском
недоверия к иностранным фамилиям? Жизнь на первом этаже не
способствовала разрешению подобных загадок.
Стемнело. У открытого окна стоять в радость - сердце от
ночной прохлады замирает. Вспомнился сон, увиденный недавно,
вполне реалистичная картина борьбы добра со злом. Один
человек с именем в качестве имени и с принципом вместо
фамилии решил осмотреть окрестности города, в котором прожил
всю жизнь. Он вышел за пределы мегаполиса и уже не смог
остановиться. Вот мимо идет мужчина в темном плаще,
загадочный, облакачивается на карниз, пристально смотрит в
лицо, берет за руки и спустя мгновение бесшумно исчезает.
Смущение наполняет сердце, щеки розовеют, закрыть их
ладонями, чтобы никто не заметил того, как радует и пугает
внезапная ласка! Однако, пора спать, ведь завтра нужно будет
пораньше проснуться от разговора матери с соседкой,
обсуждающих жестокое убийство соседа-старика, заглянуть в
зеркало и увидеть на своих щеках его кровь.
(март 1995 года, 23 июня 1999 года)
ПРО ЖИЗНЬ
Одному опасному маньяку,
которого все до смерти боятся,
посвящается.
Омерзительное лицо было у того парня, но глаза умные. Лесом,
лесом уходил бы он от людей, не оценивших его внешности и
внутренних качеств, людей, отвратительных ему своей
предвзятостью. Давно читал он книжку некоего К. "Будет ли
конец света?", и, как рекомендацию к действию, принял ответ,
потому что девушки его не любили, юноши тоже, и даже птицы
срывались в теплые страны, завидев, что он приближается к их
гнездовьям.
Говорят, он даже закончил филфак. Вот так-то. Но поэтом не
стал, нет. И никогда не стрелялся с другими людьми за право
остаться в веках, хотя и ему катастрофически не хватало
времени и душевного тепла.
Он встретил ее на остановке троллейбусов в дождь, подошел
сзади, вгляделся в мокрый затылок. И влюбился. С первого
взгляда. В самую суть ее оборотной стороны, в ее изнанку. И
ему показалось неприличным просить позволение на начало
отношений у ее серых глаз.
Она уже слышала его дыхание, но продолжала ждать так
необходимого ей в этот момент троллейбуса. Она устала,
возвращаясь со своей работы, и не могла надышаться воздухом,
пахнувшим дождевым червяками, выползшими на асфальт слиться
со своим создателем, развесившим над этим безобразно
несправедливым миром демисезонной обуви мокрые нити на
просушку.
Но все таки решила оглянуться. Не век же в неведении
пребывать! Оборачивается, присмотрелась и...
Щелчок. Приникший щекой к теплой дырочке в кучевом облаке
упустил из вида, случившееся спустя мгновение. Всевидящий
карий глаз скрылся за воспаленным веком. Спать. Всем спать.
Пробел в хронике...
Девушка навзничь. Ничья. И никто не посмотрит больше на мир
ее глазами. Белка с самой верхней ветки сыпанула ореховой
шелухой, вот тебе горсть земли! Заяц в неподвижный зрачок
посмотрелся - ну, просто красавец! Меж большим и
указательным пальцами усердная былинка к свету пробивается.
Нет, не увидеть закрытыми глазами кота в пыльном мешке.
(25, 26 ноября 1999 года)
ПРО СМЕРТЬ
Кроме этого вопроса, беспрестанно мучила его проблема
самоидентификации. Иногда он чувствовал себя до того
ничтожным, что казался себе меньше всего, что знал, меньше
песчинки, меньше себя. Настолько, что однажды даже захотел
подумать о ком-то другом, им никогда не бывшим, о себе
крохотном, например. Однако, не решился. Испугался не
разглядеть главного, пусть даже и понимал, что в маленькой
вещи все одинаково важно и равновелико, так уж задумана
малая вещь, с размахом.
Ему было известно, что достаточно просто сравнить себя с
чем-то себе подобным, допустим с решительным, слов на ветер
не бросающим парнем о двух ногах, да вот только сравнение
все больше не в свою пользу выходило, а это раздражало,
заставляя соотнестись с предметом менее положительным, к
примеру, с электроприбором, из строя вышедшим, или с птицей
белой, что чайкой зовется.
Про смерть он знал, но закрывал на это глаза. До поры до
времени, конечно, до поры до времени. Только раз он не стал
этого делать - уж больно глаза у девушки были красивые:
серые с поволокой в тени длинных-предлинных ресниц и без
укоризны во взгляде, нечасто такое случается.
Когда-то ему казалось, что человек - это здание, наполненное
комнатами и бытовыми помещениями, а также узкими-узкими
коридорами. Ты можешь с улицы заглядывать в его окна и
называть приятелем, можешь, постучав предварительно в дверь,
зайти постоять в прихожей у друга, а можешь освоить и целую
комнату даже - такие привилегии якобы дает любовь. Но
человек все равно останется зданием... Нужно разрушить его,
чтобы узнать, что же хранилось в чулане?
А еще он не мог не умиляться беззащитности мертвого тела,
почти детской открытости трупа всем ветрам и непогодам, его
непосредственности свежестиранного белья, вывешенного
сохнуть и попавшего под дождь.
Таким образом в чулане последней жертвы он обнаружил
закопченный походный чайник, книгу поэта, небольшой
сквозняк, паутину с пауком, мысль о необходимости
предпринять что-либо по поводу этого несносного В., клетку с
серой крысой и серую крысу, не проевшую во всем этом дыр
лишь из этических соображений. Крысу, надо сказать, звали
Гаутама, но она так и не откликнулась.
(1, 4 декабря 1999 года)
ПРО РАЗНОЕ
Версия о тяжелом детстве на этот раз не прошла. Были
оставлены в стороне грустные рассказы о пьянице отце и
сказочно злой матчихе. Когда человеку двадцать семь, он
творит свое прошлое сам, забегая вперед, однако, слишком
торопясь не успеть, ведь не зная себя ребенком, он бесправен
в отношениях с пространством и временем. А кругом требуют
стоять ровно, не сутулиться, а то, не дай бог, сколиоз. Вот
он и сломался.
(10 декабря 1999 года)
МУ
Меня остановил человек в униформе голубого цвета и в желтой
пилотке и попросил предоставить свидетельство смерти или
любой другой предмет, удостоверяющий в том, что сорок пять
лет назад я действительно имел неосторожность умереть.
Конечно же я всегда носил с собой ТОТ шприц с передозировкой
и бумагу с печатью, но как назло сегодня утром жена взялась
постирать мои брюки, начисто забыв переложить документ и
доказательства в карманы одежды, которая была на мне теперь.
- Пройдемте, - сказал голубой в желтой пилотке. Я опешил.
Это было мое первое серьезное столкновение с Законом за
сорок пять лет, и добра ждать не приходилось.
Меня вели дворами, долго, сбивая сердечные ритмы и даже не
оглядываясь, чтобы узнать, иду ли я следом. "Наивный, -
сказали мне в одной большой и теплой комнате, - мог ли ты
знать, что от этого не умирают. Что передозировка там или
просто инфаркт - не повод для смерти. Но если есть
свидетельство - другой разговор. Кто ты без него? Простой
смертный!"
И вышибли меня из рая.
(5 апреля 2000 года)
СВЕТЕЛ ДЕНЬ
Как-то незабываемым утром 1978 года Грым Грымовичу
вздумалось осмотреться: комната была в страшном беспорядке,
а сам он голоден. И ни корочки хлеба про запас. А, главное,
календарь показывает День рождения. Значит будет праздник.
Значит будет торт. Он пошел в магазин, чтобы встать в
очередь за мукой (в/с) и сладким творогом и услышать
последние новости. И вдруг размечтался, что когда-нибудь
беленькая овечка будет жить в его доме, как комнатное
животное, ходить за ним без устали и нежно блеять. Тут тебе
и сладкий творог и жизнь полной чашей. А еще горячий кофе с
молоком каждый день.
Вернувшись домой, он замесил тесто. Раскатал его и засунул в
духовой шкаф. Раздался звонок в дверь - запах слоеного теста
привлек друзей и недругов, вспомнивших вдруг о Дне рожденья.
Друзья и недруги, в них особенно нуждались в этом доме, тем
более сегодня. Они создадут атмосферу непринужденности,
спустя два часа станут радостно припоминать повод веселья,
съедят торт и, раскланявшись, уйдут по добру, по здорову.
Поэтому Грым Грымович задумался, прежде чем открыть дверь.
Он припомнил один случай из жизни. Целое событие. Когда День
рождения так и не закончился.
И бесстрашно посмотрел в дверной глазок. Пусто. Ведь это его
День рождения так однажды ничем и не закончился.
(начало февраля, 8 марта, 5 апреля 1999 года)
ДРУМС БАМС
ОСНОВНАЯ ТЕМА
Спящий мужчина - зрелище не для слабонервных, ведь он может
проснуться. Зевнуть и обнаружить, что в комнате есть кто-то
еще. Или никогда не проснуться.
Мой город - понятие отвлеченное. В нем дома - не просто
дома, а один большой жилфонд высотой с башню и необъятных
размеров. Люди в нем не живут, потому что только ждут своей
очереди жить, а пока ремонтируют будущую собственность,
вкладывая весь труд в попытку залатать расползающиеся на
глазах перекрытия и щели между плинтусом и шкафом. Часто,
под их изумленными взглядами, здание рушится, словно
карточный домик. Только пыль и штукатурка столбом.
Но кого из нас это может остановить?
Постоянное время суток в моем городе - прохладные тенистые
сумерки, не навевающие впрочем сладостных мыслей, потому как
опасность и страх таятся повсюду. Каждый боится сам и
внушает ужас другим. Но об этом чуть позже, когда придет
время сказать о Хозяине.
Хозяин, в серой шляпе и в черном пальто, любит музицировать
на инструменте, привезенном из дальних странствий,
впечатление производит скорее отталкивающее, чем, встреча с
ним ничего, совершенно ничего хорошего не сулит, но
некоторым из нас все же удается проснуться и радостями дня
избыть его образ.
Самое сложное здесь - сейчас, час от часу не легче, в липкой
сумрачности пробираться к цели, которую тебе поставили,
которая тебе неясна. Можно погибнуть, можно выжить, но
каждый раз с беспамятства начинается твой новый путь к по
прежнему призрачной цели. И не идти ты не волен.
Когда я впервые встретила Хозяина, он оказался моим мужем. Вот как это
случилось.
Устав от дорог, я вынуждена была постучать в дверь дома на
окраине деревушки Морох. Мне открыла девушка моего возраста
и впустила в дом посидеть на лавке, отдышаться, а сама
вышла. Через минуту, другую я услышала дзвеньк
переворачиваемой вниз лицом семейной фотографии, на которой
были запечатлены мой муж, моя дочь и я, исчезнувшая много
лет назад неведомо куда и с тех пор совсем не постаревшая.
Из соседней комнаты вышел мужчина и с укоризной посмотрел на
меня. Мне стало стыдно, и я решила больше не совершать
поступков, которых не совершала.
ПОЧУВСТВУЙ СЕБЯ ВИНОВАТОЙ
Так впечатляюще ярко горела неоновая вывеска над дверью
самого крайнего дома деревни Морох, когда я распрощалась с
его хозяевами, с моим Хозяином и ушла.
В моем городе мне была предоставлена относительная свобода -
я вольна была где и как угодно преследовать поставленную мне
цель, которая состояла в том, чтобы найти тебя (цель
недостижимая, потому что у тебя был свой город).
Умопомрачало то, что днями мы были вместе: ты и я, рожали
детей, варили суп. И только в моем городе тебя не было, а
значит, по логике Хозяина, не было вообще. Он умел
встревожить. И был прав. Что там пеленки и приправы, когда
невозможно просто войти в трамвай и на задней площадке, там,
где поручни для тех, кому трудно стоять, увидеть тебя,
неудивленного этой встречей, ожидавшего ее.
Если верить предсказаниям, множившим неудачи, это должно
было случиться завтра. Всякий раз завтра. Сценарий был вот
каким. В своем городе я выхожу из темного мокрого дворика
дома номер пять по улице Лель, пока ты в своем сворачиваешь
от остановки автобусов 5, 49, 18 к магазину одежды и так
далее.
Наверное, ты просто не знал, что у нас проблема. Наверное,
мне следовало проснуться и обнять тебя.
Надо сказать, Хозяин любил тебя больше, чем я. Он любил тебя
как мужчина, мне ли тягаться с ним в черной шляпе и пальто с
плохим характером?
ТЫ - НИЧТОЖЕСТВО
читалось в его взгляде.
В свободное от поисков тебя время, я взбиралась по
малоступенчатой, шаткой лестнице вверх. Конечный пункт,
обшарпанная комнатка в жилфонде, так и не был мною достигнут.
(1, 2 июня 2000 года)
С ГОРЯ
Малоискренним парнем был Друмс Бамс. Бывало встретишь его на
проезжей части, спросишь: "Как дела?", а он в ответ:
"Хорошо", и в голосе уверенность. Лишь глаза выдают заботу,
может жена больна? Только какая к черту у Друмс Бамса жена!
Хитрая очень, скрывает от мужа его мизерные доходы, оттого
грусть в глазах. И у него, и у нее.
А он идет в кабак, а жена плачет в подушку. Не просыхают
оба. И дождь за окном.
(3 или 4 июня 2000 года)
ГОРЯЧИМ
Он решил применить свое силоволие, поднажать здесь, умаслить
тут. И вот, посмотрите, что из этого получилось.
Кривоногий мальчик шел по увеличительному стеклу площади
Имени. День был солнечный, и мальчик дотла спалил свои
кривые ноги вместе с грязными ногтями.
У кривоного мальчика был молочный брат, которого все
запросто звали Криворотым Гу. Однажды он так разулыбался,
что пришлось вызывать кривошеего врача и зашивать смешливому
Гу его рот.
И это еще не все. Кривлялась одна, довольно-таки немолодая
женщина, перед зеркалом и не попала в рай.
(8 июня 2000 год)
УТОПИЯ, ИЛИ ДЛЯ ЧЕГО НУЖНЫ ЖЕНЫ
Понять, почему темной ночью страшнее, чем днем так же
сложно, как объяснить, почему я здесь, а не там, где меня
нет.
Только Друмс Бамс может помочь мне, но он в постоянном
отъезде: такая уж у него задача - не быть со мной. Я
уверена, даже если смерть придет вдохнуть в меня немного
жизни, Друмс Бамса рядом не окажется. Ведь однажды он, как
простой смертный, лег спать и не проснулся, потому что не
заснул.
Вот как все было.
Он лежал на своем диване, курил и думал о том, куда деваются
милые сердцу очертания серванта и журнального стола, пока
глаза привыкают к темноте. Почему, как часы стенные идут,
слышно, а вот стрелок не видно, будто их нет, и циферблата
тоже, и стены?
Да, он лежал погруженный во мрак и верил, что ничего нет.
Потом стал засыпать в следующем порядке: сначала в одном его
ухе начало толсто гудеть, а по противоположному виску
молоточек застучал. Все тело Друмс Бамса оцепенело: ни
головой мотнуть, ни пальцем ноги пошевелить. И вдруг в
тишине он забормотал сам собой: "Мыр-мыр-мыр и
грым-рым-рым". Да так нежно, что сердце зарадовалось.
Вы бы, да и я тоже, заснули б на месте под эту нехитрую
колыбельную собственного сочинения, а Друмс Бамс засыпать не
стал и вот, что увидел.
Целый мир строился, развивался за счет спящих. И закрытые
глаза не мешали им исправно выполнять свое дело: маляры
красили, воры крали, власти следили за порядком.
Производительность труда стопроцентная, потому что никто не
думает о сне и отдыхе. И о личной жизни тоже - здесь она
только у проституток и домохозяек.
И верите ли, ни одного ребенка поблизости, ни одного
старика, в силу чего никакого демографического кризиса.
Только чем здесь занимаются спящие акушерки - а ведь
когда-то же они спят - не ясно, должно быть подрабатывают
секретаршами.
Президента выбирают из впавших в летаргический сон мужчин.
Много деревьев вокруг, луч солнца сквозь завесу листвы
пробивается, и откуда-то запах моря и шум его.
И последняя улыбка каждого здесь приурочена к первой фразе
жены: "Милый, просыпайся, пора на работу".
А вот Друмс Брамс не проснулся. Наверное, жена его, бедолагу
незаснувшего, позабыла разбудить, и за необычайную ясность
широко открытых глаз взяли Друмс Бамса в Боги.
(30 июля 2000 года)
МЕСТ НЕТ
Красиво обставленная жизнь была у него. И когда он шел по
улице, он всегда встречал знакомых, прекрасных своими
улыбками, здоровался с ними и продолжал свой путь. Впереди
его ждала одна женщина, и он думал о ней только самое
скверное - это пробуждало в нем зверя-мышь. Ему хотелось
карабкаться по подолу ее юбки все выше и выше до самого
нежного места ноги и слышать, как она кричит громко-громко,
но до этого дело обычно не доходило.
Шелковая ткань подола была всему виной, но даже не будь ее,
непреодолимым препятствием для героя становилась личность
этой отвратительной ему женщины, которую к тому же звали Ада.
Совершенно не влекла его к себе сестра Ады Рая, красивая,
молодая, еще не женщина даже.
Ему нравилось думать, что Ада желанна, но недоступна и
вскоре умрет от страшной болезни, а Рая выживет и будет
стирать его носки и рожать ему детей, пока не узнает горькую
правду, что все это время он любил только себя и страну.
(9 августа 2000 года)
НЕ ВЕРЮ
Уже давно в среде людей произошло разделение на плотоядных и
страстотерпцев. Первые легко узнаваемы по здоровым зубам, в
которые не загляни да по блеску в глазах, выдающему-таки,
что есть у них один, вырванный по ужасному стечению
обстоятельств, а в остальном - ни одной пломбы.
Страстотерпцы же к дантистам ходить не любят, они несут свой
тяжелый груз кариеса и сифилиса и не жалуются. И даже когда
выпадают зубы, и все остальное отпадает за ненадобностью, им
не страшно, они старательно не замечают злорадного здорового
смеха, доносящегося из уст плотоядных.
Они не боятся остаться ни с чем, потому что ничто - они сами.
Плотоядные не верят, что до них было что-то еще: хаос,
например, воды и целые полчища моли, которой нечего было
жрать, поскольку из хаоса пальто не сотворишь, а только
землю и человека в черном пальто, но попробуй отбери у него,
данную ему Богом собственность.
Они, моли, поступали хитро: заманивая человека уютом, жилой
площадью, шкафом-купе, они, эти хитрые небесные создания,
позволяли ему вешать свое серое, нет, черное пальто на
вешалку. А после этого вступал в действие закон
естественного отбора черного (покровного) в пользу серого.
Мы, вернее, я, точнее, тот, кто не был ни мной, ни тем
другим, и уж тем более не мог быть молью, хоть походил на
нее и образом и повадками, смел только посмеиваться над
потугами плотоядных и подозрительным стечением бесконечных
обстоятельств, ввергавших страстотерпцев во все новые
передряги.
А мне не очень понятно, к чему такие сложности, если есть
дверь, через которую можно выйти.
(17 августа 2000 года)
ДЕТСАД ДЛЯ НЕРОЖДЕННЫХ
Мамы думают, как бы им поуютнее встретить дитя на свет. А
оно все не торопится. "Наверное, ему там лучше?" - мечтают
они, поглаживая живот. Но это не так. Маленькие проворы
разбирают себе от зачатия по эмбриону и возятся с каждым и
балуют. Проворы сами бездетны и преспектива совсем заскучать
пугает их.
Проворы сами решают, кто получится из эмбриона: мальчик или
девочка, и выбирают себе маленьких по вкусу. Они стараются,
чтобы выбранный ими малыш как можно позднее увидел свет, и
как можно раньше вернулся назад.
Еще проворы забирают с собой абортированных детей и
мертворожденных, чтобы долго-долго рассказывать им сказки
про добрых фей и водить хороводы.
(12 августа 2000 года)
ТЕ
Сон бабочки и долог, и приятен:
В нем мальчик гонится за ней с сачком
По дивному люпиновому лугу
И просыпается, и грустно замечает,
Что пойман - быть ему приколотым иглой,
Стать лучшим экземпляром собственной коллекции.
(13 августа 2000 года)
ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ АДЫ
Сыну.
И в дождливую, и в солнечную погоду Мистер Крыс оставался
набитой ватином игрушкой. Огромное лиловое пузо и длинный
нос не мешали ему быть похожим на требующий посадки
скоростной звездолет, но крысий хвост выдавал в нем крысу в
золотистом жабо и черном в звездочку плащике. Обычно Мистер
Крыс стоял на полке и думал о еде. Не потому что был
голоден, а потому что еда бывает разной - соль, перец,
ванильное мороженое в вафельном стаканчике, жареное мясо к
гарниру - и о ней можно думать долго, не переставая, хоть
вечность. Времени не жалко, оно ведь игрушечное.
В этом же доме, в кроватке под полкой жила девочка Ада. Она
точно знала, что подмышкой у Мистера Крыса окруженное со
всех сторон ватином бьется сердце героя.
Утром 12 мая Ада проснулась счастливой. Был День ее
рожденья, который вот уже девять лет подряд праздновался с
особой пышностью, потому что мама Ады была королевских
кровей, а отец - настоящим нефтяным магнатом. Она знала, что
в подарок ей будет фарфоровый сервиз с драконами фиолетового
цвета для кукольного чаепития. Неделю назад Ада увидела его
в витрине, сверкающий, легкий, взрослые из такого горький
кофе пьют. А вдруг не подарят? И она почувствовала запах
игрушечного зеленого чая, представила, как будет
раскладывать сладких зефирных лебедей по блюдцам и ждать
гостей. Мистеру Крысу праздник придется по вкусу. Лишь бы
шоколадного сыра хватило.
Ада выбралась из кроватки под полкой и, прихватив с собой
крысу, зашлепала босыми ногами в поисках подарка. Она
заглянула в шкаф, под диван, за окно и поняла, что не видать
ей радости до вечера. Придется ждать, пока мама вернется с
бала, папа спустится с нефтяной вышки и вымоет руки.
День субботний, хорошо хоть в школу идти не надо, не надо
смотреть в приветливые лица учителей, твердить заученный
урок про морфемы. В свои девять лет Ада была на редкость
образованным ребенком. Она знала, что драконы, изображаемые
на фарфоровой посуде, млекопитающие, по осени улетают в
жаркие китайские дали размножаться, чтобы весной вернуться
на родину с потомством. А фарфор придумали потому, что даже
разбитая чашка должна радовать сердце множеством тонких,
нежных осколков. Такое у Ады было чувство юмора
Она сидела на полу в нерешительности, когда на ее колени
упала "Сегодняшняя газета", закинутая почтальоном в открытое
окно, а потом и бутылка молока, ловко брошенная молочником.
Надо сказать, Ада любила свежее молоко и свежую прессу по
утрам и поэтому, потирая синяки, глотнула молока и нашла
свою любимую рубрику "О вчерашнем". Из новостей Ада узнала,
что друг ее семьи, известный художник Николеус, открыл вчера
вечером выставку картины. В огромной картинной галерее висел
теперь один его морской пейзаж - вторая по счету работа
знаменитого мастера. Первую свою картину Николеус подарил
Аде, и родители поместили ее над полкой над кроваткой, но
так высоко, что никто до сих пор не потрудился разобрать,
что на ней нарисовано. И Ада принесла стул, чтобы
рассмотреть ее получше. Рамочка была из дуба, добротная - и
картину переживет, и художника. Зеленые и золотые пятна на
картине изображали нежных, кожаных крокодилов, спешащих к
Желтой реке на водопой. Но если присмотреться, то видилось
совсем другое. И Ада присмотрелась. В опрокинувшемся
навзничь потолке обнаружилась дыра, в которой мелькнул
чешуйчатый хвост фиолетового дракона, летящего последним к
долгому китайскому теплу.
- Пора, - решила Ада и расправила крылья.
I
Поначалу Ада летела невысоко и медленно, но затем, опасаясь
задеть подолом платья высоковольтные линии, поднялась выше
столбов. Отсюда земля напоминала шахматную доску, и Ада,
несмотря на растрепанный вид, почувствовала себя королевой.
Лететь было весело, крылья шуршали на ветру, платье
развевалось. С высоты своего полета она разглядела маяк и
пошла на снижение. Кругом была вода, много воды, но, четко
рассчитав, Ада приземлилась на мокрый песок, едва успев
отскочить от набежавшей волны. Она сложила крылья в рюкзачок
за спиной, огляделась и увидела смотрителя маяка, приветливо
махавшего ей маленьким китайским флажком из окна каменной
башни. Он не был стар, но казался совсем просоленым, и те же
морщины лучились на его лице, когда он смеялся или плакал. В
его спутанных седых волосах поблескивала рыбья чешуя и
стальные крючки для рыбной ловли, из-за уха свисал дождевой
червь. Если не удастся сегодня порыбачить, наживка сползет
себе потихоньку и в землю.
Смотритель маяка был рад гостье и уже воображал, чем станет
ее угощать. Он повел девочку по узкой, шаткой лестнице на
верхнюю площадку маяка. Пахло сыростью и мышами, и Ада
почему-то загрустила по дому, по Мистеру Крысу и родителям.
"Главное - не плакать", - решила она.
Верхняя площадка оказалась круглой, как блюдце, и открытой
всем ветрам. В центре ее стоял столик на трех ногах и два
плетеных кресла, таких огромных, что было непоня.тно, как
удалось поднять их по такой узкой лестнице вверх. Ада
спросила об этом.
- Я свил эти кресла прямо здесь, - нежно сказал смотритель.
- Все носил и носил лозу, а шишек сколько набил за это
время! - и рассмеялся, фыркая, как лошадь. "Пони,- подумала
Ада, - лохматый пони".
- Присаживайся, - наконец вспомнил предложить смотритель. -
Сегодня на завтрак салат из морской капусты, которую вчера
выбросило на берег, и виноградные улитки, сбрызнутые
лимонным соком.
Улитки с кислыми минами ползали по стеклянному блюду за
прозрачным колпаком, который мешал им разбрестись. Ада
решила начать с салата. Она подцепила вилкой немного капусты
и захрустела морским песком. "Какой необычный вкус", -
подбодрила она смотрителя. И он засиял. В огромном, на всю
стену, аквариуме плавали диковинные рыбы, задевали боковыми
линиями стекло и глазели на Аду так, словно это она сидела в
аквариуме.
Доедая салат, Ада с удивлением поняла, что не знает, как ей
быть дальше, куда идти и зачем. Раньше он точно знала, что
после школы надо пообедать, затем - сделать уроки, а после
поиграть с Мистером Крысом. Но здесь не было ни школы, ни
тетрадей, ни любимой игрушки. И никого, кто мог бы
подсказать. Она с надеждой подняла глаза на смотрителя и
увидела, что тот готов рассказать ей свою историю.
II
В наших землях не принято запоминать число и год рождения
младенца, давать ему имя. В тот момент, когда он, впервые
увидев свет, начинает истошно орать, в особую книгу зелеными
чернилами записывают, кем он станет - космонавтом или
укротителем тигров. Ну а поскольку я не издал ни звука, меня
от рождения определили смотрителем этого маяка. Место
глухое, много воды, много зелени. Ни одного корабля, ни
одной лодки за последние тринадцать лет. Там скалы, - и он
указал кривым пальцем куда-то вправо вдаль. - Корабли
разбиваются прежде, чем лоцманы замечают спасительные огни
моего маяка. Иногда на берег выбрасывает обломки тех судов,
словно мне в укор. Я сжигаю их в огромных до неба кострах, а
потом идет дождь, и пепел тает, уходя в песок. Маяк должен
стоять там, - и он снова проткнул воздух кривым, грязным
пальцем.
Если бы у Ады был волшебный помощник, она бы с радостью
поспешила перенести маяк в правильное место, чтобы корабли
не тонули, люди не гибли понапрасну. Однако она была просто
девочкой со слабыми, худыми руками, которыми в куклы играть,
а не камни носить, скользские, мшистые. Но советом помочь
могла.
- Ты можешь стать смотрителем того места, где, на твой
взгляд, должен стоять маяк и жечь сигнальные костры прямо на
берегу, а после вокруг тебя сложатся каменные стены и
возникнет новый маяк, который будет спасать, а не торчать
бесполезным сооружением, как этот. Брось свой уют, возьми
спички и ступай в правильном направлении. Я провожу тебя.
Ах, как жалко было покидать смотрителю того места насиженный
маяк, кресла, ужас, как не хотелось! Но Ада уже собирала все
самое необходимое в запылившийся вещевой мешок, мыла посуду
и подметала каменные полы. В последний раз накормили мотылем
аквариумных рыбок и ушли.
Мокрый песок поскрипывал под босыми ногами. Надо было
прощаться.
- До свиданья, Ада.
- Прощай.
Впереди маячила новая цель, вслед смотритель махал маленьким
китайским флажком.
III
И она вошла в этот город, хоть он показался ей несколько
странным - ни одного жителя. В городских воротах лежал
большой, шелудивый пес, положил грустную морду на лапы и
задумчиво смотрел, не обращая внимания. Ада осторожно
прокралась мимо. Пес и ухом не повел. Впрочем, были и другие
странности. Запахи. Цвета. Архитектура. Как если бы люди
строили город, не собираясь в нем жить. Все было мертво,
удивляли огромные бетонные бассейны, пустые, с пригоршней
пыли в каждом, было слышно, как трава, замурованная под
асфальтом, пытается прорасти, серые дома высились вопреки
закону притяжения, шторы задернуты. Быть бы поосторожнее Аде!
А она пробиралась вперед. Из дырки для спуска воды выскочила
крыса и, волоча хвост, заметалась по дну бассейна. Крыс Ада
не любила, но поняла - если здесь выжила крыса и тот пес,
значит есть человек, которому, может быть, нужна помощь.
Внезапно асфальт под ее ногами вздыбился, и Ада, уцепившись
за одну из плит, повисла над бездной. Лихорадочно стала
искать ногой уступ, чтобы пристроить хотя бы часть своего
веса. Вот он! Рывком бросила тело вперед и увидела, что
стоит на коленях, а позади медленно сходятся две плиты,
образовавшие провал, в котором Ада едва не погибла. Через
мгновение на асфальте не осталось ни следа, ни трещины.
Город-ловушка. Город-мясорубка. Истребил всех своих жителей.
Ада не хотела признаваться себе в том, что очень напугана.
Она боялась сделать неверный шаг, который приведет в
действие очередную бетонную мышеловку. И вспомнила о том
человеке, который остался единственным жителем этого города
- Ада верила в его существование.
- Чтобы выжить здесь, он должен был научиться передвигаться,
не опасаясь за свою жизнь, - думала Ада. - Наверняка, он
оставил знаки, которые указывают безопасный путь.
Она стала осматриваться. Слева стояли два высотных здания,
справа находилась детская площадка с песочницей и грибами,
вросшими в асфальт. Площадка внушала больше доверия. Ада
осторожно шагнула в ее направлении и увидела то, что
подтвердило догадки про человека и знаки. На маленькой
свежекрашенной скамейке, одной из трех, стоял горшок с
комнатным растением, готовым цвести и политым совсем
недавно. Ада дошла до скамейки - ничего не случилось.
Впереди, метрах в ста, разглядела карликовую сосну, растущую
прямо из стены между двумя блоками нелепой пятиэтажки и
пошла к ней. Осторожней, Ада! Приблизилась к этой стене и
увидела, что сосна погибла бы без опоры, если бы кто-то не
позаботился подвязать деревце.
Дальше - сложнее, но что-то уже изменилось в душной
атмосфере мертвого города. Стало легче дышать. Запахло
осокой.
Ада пригляделась. На другой стороне улицы в пыли у тротуара
лежала маленькая фарфоровая чашка с драконом на битом боку.
Шагнув было в направлении чашки, Ада внезапно поняла, что
это очередная ловушка - дорога стала рекой из расплавленного
асфальта и текла, и бурлила между двумя тротуарами, как
между берегами. От ужаса Ада бросилась бежать, не разбирая
куда.
IV
И это ее спасло.
- Где тебя носило? Я жду, жду уже целый час, а тебя все нет.
- Кто вы?
- Садовник Мертвого города. Присаживайся, будем чай пить.
И верно, перед говорящим на маленьком столике стояли
чайничек и две чашки с драконами, на блюдце лежали пирожные
с кремом и лесными ягодами. Ах, да, и черничное варенье в
вазочках из синего стекла!
- Как хозяйке этой чайной церемонии, вынужден предложить
тебе разлить чай по чашкам. Справишься?
Ада никогда еще не участвовала в настоящем чаепитии, но
решила вести себя достойно. Сначала предложила собеседнику
чаю, потом пирожных, а затем и тему для разговора.
- Почему вы не бежите без оглядки из этого Страшного города?
- Мне надо оставаться, чтобы помочь тем, кто забредет сюда
из любопытства или по неосторожности.
- А сами не боитесь?
- Сначала было очень страшно, но теперь я привык и к
ловушкам, и к бетонному пейзажу. Вот только к одиночеству не
могу привыкнуть. Если бы не мои друзья, - и он ласково
погладил лохматого пса, лежащего под столом, и дал варенья
серой, с бандитской мордой, крысе.
- Последний знак чуть не заманил меня в ловушку, - с обидой
в голосе заметила Ада.
- Какой же это знак! Из битой чашки не напьешься.
Чай стыл.
- А вы от рождения садовник? - решила спросить Ада.
- Нет, раньше я стриг пуделей, а когда их не стало, начал
подстригать деревья. Могу и тебя подстричь.
Чтобы порадовать садовника, Ада согласилась и вскоре девочки
было не узнать. Длинная желтая коса змеей свернулась у ее
ног.
- Из потока дхарм, составляющих твое земное описание, ЭТА, -
садовник указал на волосы, - самая опасная. Но боятся ее не
стоит.
- Как мама узнает меня теперь? - заныла Ада.
- К счастью, не узнает. Придется тебе наняться в свой дом
кухаркой, чтобы понять, как тоскуют родители и всхлипывает
по ночам тишина.
- Но я не умею готовить!
- Загвоздка.
Манную кашу Ада не любила с детства. О том, чтобы варить ее
самой и речи идти не могло. Красное платице, которое ей, как
светловолосой, должно было быть к лицу, придавало чертам
недетскую изможденность, порвать его в клочья сил не
доставало. Типичная сиротка.
V
Вечерело. Мама Мария поставила в изголовье маленькой
кроватки крошечный спатифиллюм с белым в зеленых прожилках
соцветием - для светлых мыслей, зажгла настольную лампу и
села читать дочери сказку про двух карликов: доброго и
хмурого. День рождения закончился.
VI
С пыльной холщовой сумкой, шедшей цвету ее глаз, Ада брела
домой. Ей подавали яблоками и солью, забивали камнями,
просили предсказать будущее. "Нет у вас будущего," -
говорила она и шла дальше. Люди-коконы, красивые, но
червивые изнутри, а их и только их встречала Ада на своем
пути, не вызывали у нее ни жалости , ни ужаса. Только раз, у
истока реки Нервь, ей показалось, что один кокон причудливой
формы чем-то напоминает человека. Он удил рыбу. Клевало
отлично. Ада не стала его отвлекать. Она увидела, как на
серебряной паутинке мимо пролетает Маленькая Гусеничка.
Такая маленькая, а уже в тоске по несбывшемуся. Она звала
всех поиграть в свою игру, но правила слишком трудные, подул
ветер и некому стало играть. Летит и думает о смерти. Умру -
замотают в кокон и к веточке привяжут вниз головой, а что
потом, что потом? Смогу ли думать так просто о чем захочу?
Наверное, смогу, но будет ли о чем думать. О смерти? И
рассмеялась так, что дальние горы ответили. И заметила, что
свисает, зацепившись паутинкой, перед лицом какого-то
задумчивого человека. Качнулась влево-право, сличая свое
отражение в разных глазах сосредоточившегося. И не нашла
сходства с той собой, которую часто себе представляла. Надо
было с чего-то начинать.
- Здравствуй, Благословенный.
- Здравствуй, Маленькая Бабочка.
(Июнь - декабрь 2001 года - 2 января 2002 года)
ПОСВЯЩЕНИЯ
Е.К.
ПОСОБИЕ ДЛЯ НАЧИНАЮЩИХ ЖЕН
Сексопатолог сказал: "Да вы еще девочка с большим гипюровым
бантом. Это не лечится". И проводил долгим взглядом. А
завтра замуж.
Собственно говоря, я уже полгода как замужем.
Два года.
Три с половиной.
Три на ниточке.
Три на соплях.
Ну вот, пора начинать.
Он очаровал меня сразу. Такой представительный мужчина.
Звать Николай. Микола. Хоть и не люблю я это имя, а звать
пришлось - сначала в гости, потом в кино, затем в постель,
потом к столу ужинать, завтракать, кофе с сахаром и
сливками, помыла посуду и спать. Пока спишь, просыпается
другая я, поменьше, она сразу была против нашего с Николаем
союза, а теперь только советы дает. "А ты подсыпь ему
чего-нибудь зеленого в чай, может не заметит" или "Давай
один к другому привяжем все его носки, перекинем через
балкон и спустимся во двор. Там бабу снежную сваляем,
морковку куда надо воткнем, наверх поднимем, тихонечко
подложим к супругу в кровать. Вдруг без разницы." Зевнет
пару раз и разленится. Но тут приходит в сознание третья.
Она вроде кокона для нас двоих, но со свободой мысли. Искоса
глядя на ситуацию, пробурчит что-то вроде: "Развели мужьев,
не повернуться", растолкает Николая, положит на правый бок,
чтобы не храпел, а если не спится ему, тогда непременно
сказку расскажет или любовью займет.
(20 декабря 2001 года)
ПОСОБИЕ ДЛЯ НАЧИНАЮЩИХ ЛЮБОВНИЦ
Зеленый слон - зеленое тело Будды.
Розовый слон - розовое тело Будды.
Та чашка кофе помогла нам познакомиться поближе. Почему
одна? Потому что шестая. Муж отпустил меня погулять с
собакой, и вот мы сидим с тобой в кафе, любимая, с карими
глазами, такса мужа умчалась в ночь, оставив меня один на
один с совестью и поводком. Ты не в счет - с тобой я еще не
знакома. Ты заказываешь взбитые сливки, пирожные с кремом
зеленым и розовым, белковым и сливочным, и шоколадным,
белое-белое мороженое, кусочки хлеба, на них икра,
остановись, что ты делаешь, мне муж не позволит все это
съесть - я должна воплощать его мечту о синеглазой
девочке-худышке, что в детстве из мультика поманила. Нет
здесь мужа! И две чашки кофе - будем гадать. Если линия
жизни перечеркивает линию судьбы - вышла замуж за пьяницу,
если наоборот - он женился на мне. Какой горький!
- Зовут Ися. Лет двадцать пять. Знаю французский - язык
любви.
- А меня Тор.
Берем еще кофе и смотрим, что за окном - буря, веток
наломало, как луна в небе плывет не видно, но светло от ее
полного света.
- Ты бог? Когда я шла с собакой, ты так внезапно появился и
лицо знакомое.
- Остановись бредить. Нам о важном поговорить надо. Еще кофе?
- Пожалуй. И карамели.
- Так вот. Я люблю тебя. Всегда любил и буду любить еще
сутки. Согласна?
- Куда пойдем? Ко мне, как понимаешь, нельзя.
- Снимем что-нибудь.
- Прямо здесь?
- Жилье, дура.
- Хам.
Обиделись, растерялись. Она локон на пальчик накручивает, он
на столе "Ися + Тор" ногтем вырезает. А собака на улице
ждет, замерзла, без поводка домой пойти боится - выгонят.
(19 декабря 2001 года)
ПОСОБИЕ ДЛЯ НАЧИНАЮЩИХ МАТЕРЕЙ
Нальешь молока в глиняную миску и станешь ждать, пока эхо
разнесет по закоулкам души "Кыс-кыс-ыс". Из-за кресла выйдет
черный трепаный кот, хрипло скажет "Мяу" и начнет неряшливо
есть молоко, вспоминая , как был детенышем. "Снежок,
Снежок!" - кричали какие-то дети, а он голубоглазо жмурился
и бросался на клубок шерсти величиной как раз с
откормленного котенка. Одна девочка, пахнущая медом,
подойдет и разнимет клубки, возьмет тот из них, который
мурчит и царапает руки, и запоет тонко котью колыбельную.
Пуся Бу, Пуся Бу,
Маленький Пуся Бу,
Славненький Пуся Бу,
Ни с чем не сравнимый,
Всеми любимый, Пуся Бу.
"Снежок, Снежок," - позовут остальные дети и котенок
спрыгнет на пол, в общую игру - изображать из себя
маленького человеческого ребенка не очень интересно. А
девочка сядет в кресло и задумается, как взрослая. Ей скучно
играть в игры, из которых придется вырасти. Как из любимого
платья - пусть лучше не будет любимого платья. Вот бы
остаться навсегда маленькой, сидеть в кресле и сочинять себе
возможную жизнь. Но взрослые заставляют есть кашу, чтобы
выросла большой-пребольшой. А котенка - молоко пить.
Вырастет - убежит, а там и замуж, по помойкам еду искать,
образование высшее, муж не бьет, бьют прохожие, чтобы дорогу
не перебегал, но как-будто чего-то не хватает, дрожишь,
глядя на звезды, которые будут светить даже после того, как
погаснут и после того, как погаснешь ты.
(22 декабря 2001 года)
8О1
П.Ю.
Шел по пустыне, ноги вязли в песке, как в снегу, упал,
закрыл глаза и начал замерзать. Холодно ночью в пустыне.
Лежу, раскинув руки. В голове розы, мимозы, Дед морозы,
дозы, зады, задворки, непорядок. Луна сквозь веки тревожным
пятном. Нет, какой-то гад в лицо фонариком светит. Смотри,
догоню! Собака обнюхать подбежала, глаза слезятся, скулит -
куриная косточка из головы нейдет. Кыш, кыш, и замахал
руками на пса, как поверженная ветряная мельница. Идет мимо
женщина, ребенка сопливого из детсада за руку тянет. Он
нудит, как его сегодня Ва-а-аська из подготовительной по
ш-э-э-е ведерком. А она думает про себя, опять мужа в
обеденный перерыв обесчестила. С садовником Прохором. А того
с мужем, ночью. Хоть бы один цветы подарил, желтые, как я
люблю.
Лежит, отвернулся. Рассуждает, откуда люди и звери, и дети
малые в его пустыне. Первая мысль - из головы. Ну уж нет,
чтобы баба в его голове гнусности про мужчин думала, а
ребенок тайком в носу ковырял, а собака..., не быть тому!
Вторая - просто стороной идут, вроде миража. Пусть так, но
как похоже мальчишка тянет гласные через нос, когда
жалуется. Случайность? Женщина красотою сердце трогает,
собаку жаль, в сторонке сидит, кличка смешная, и незнакомца
того - что будет делать, когда батарейки сядут? Лежит,
раскинулся пустыней. Кто хочет, ищи оазис.
(9 января 2002 года)
СПАС
Т. и Т.
В плеске воды, в дребезге разбитой чашки, в том, как ветер
шумит еловыми, в безмолвии сна мне слышится плач ребенка.
Чем громче шум и сильнее тишина, тем отчетливее доносят они
жалобу маленького. Страшно родится, опасно жить, тоскливо
умирать. Кто вы? Почему заботитесь обо мне, за что любите -
ведь я так нелеп и безобразен - крошечное сморщенное
существо. Вы удивлены не меньше, но вам некогда стоять с
открытым ртом - хлопоты одолевают.
Детская кроватка возвышается над остальной мебелью и всем
миром.
(11 января)
ДУША ЧЕРЕПАХИ
Русе
Золотистый такой черепашонок.
(16 января)
КОГДА КАК
Ане Ю.
Благовоние с запахом пачоли-нероли, ромашки и лаванды
воскуряется синим дымом к потолку всем богам, а их много. Им
так необходимо человеческое участие.
Выше потолка - квартира соседей, они - небожители, но об
этом ни слова. Сосед соседке: "Полоумная старуха, кто ж в
разбитом корыте белье стирает, молодоженов затопишь", а она
ему: "Молчи, старый, люблю я это корыто, в нем вся моя
молодость и жизнь загубленная. Ведь как бывает - бьешься о
человека, как о стену, стучишь, колотишься, потом глядь, а
внизу лаз подкопом для крыс и змей, добро пожаловать, кто
хочет, а ты все колотишь, все стучишь по-честному, и нет
конца." "А может не туда стучишь?" - дед с подковыркой -
знает, старуха умная, выкрутится.
Молчит старуха, слезы в разбитое корыто "кап-кап", а оттуда
вместе с мыльной водой по наклонной плоскости за плинтуса и
с потолка соседям, а те любовью занимаются, не до того им,
дальше, как водится, в сточную канаву, в подземные реки, в
самое синее море.
Говорят, вода в нем соленая оттого, что старуха наплакала.
(15 января)
НЕ ОДНА
Лену
- Дорогая моя, я решил позволить себе непозволительную
дерзость - обратиться на имя вашей высокой особи. Самое
главное место здесь занимает глубокое полной признательности
и изысканной нежности, черт, запутался, признание в
бесконечном вам уважении. Спасибо, что дослушали.
- Где вы? А, вижу. Уже вижу. Приветствую. Что не заходите? Я
вам музыку новую поставлю. Вы меня выслушаете и спасете.
- Привет от вас бултыхнулся в самое солнечное сплетение. В
итоге я чувствую разновременность и бессмысленность своего
существования. Говорят, ты крысишься на всех. Отчего?
Отхлестать бы твои ладошки по мягкому месту да вышипеть
новые линии на распаренных них.
- Кто нажужжал? На кого это я крысюсь? Я умираю у всех на
глазах, видишь, бледная какая, а каждый мимо идет. Я-то ведь
слабенькая, пытаюсь противостоять глупым жизненным
обстоятельствам. А что мне с того - я сил не имею и понятия,
зачем мне все это нужно. Утомила себя, ужас, как вымотала.
- А я вот Никория Мару скоро начну читать, а тебя
стихотворением утешу.
Недовольные шепчут стены.
Электричество крючит в лампах.
Закрывают глаза деревья,
Прячут взгляды в озябших ветках.
Лишь прохожий случайный сможет
Зло подумать, кутаясь в шубу,
Как бесчинствуешь и тревожишь,
Как тиранишь живых и нежить.
(8 октября 1996 года)
ТА ЖИЗНЬ
Льву
I
Пока люди спят, тела их невозможно влечет друг к другу.
Нередко даже за много сот километров. И так хочется
погладить кого-нибудь по голове, уткнуться носом в нежную
кожу шеи, обхватить и повиснуть. С годами это желание только
сильней. Притяжение душ меня не интересует. Пусть другие
соприкасаются ничем.
Хочу замуж за тонконогого жирафа и родить поскорее ребенка с
ресницами, как крылья.
II
* ЗА ПРОЗРАЧНОСТЬЮ *
Пока я сплю, боги берут меня на небо, чтобы сжалиться надо
мной. "Там такое было, такое было," - страшно округляя
глаза, шепчу я. А они дрожащими руками кап-накап мне
амброзии в чашу, четырнадцать капель и водой из-под крана
разбавляют. Чистой водопроводной водой.
(1, 2 февраля)
ЗА ПРОЗРАЧНОСТЬЮ
С.К.
Трудное детство было у меня. Книги с картинками - раз,
плюшевая игрушка - два, две заветные подруги - три да первая
любовь до смерти. Говорили мне: "Не привязывайся сразу ко
многим вещам". А я еще и рыбок аквариумных завела.
Они важно проплывали туда-оттуда, на крутых боках чешуя
лосниться, глупо хватали беззубым ртом воду и, словно
захлебнувшись, выпучивали грустные, утопленнические глаза.
Пускали пузыри, кто больше.
В те времена караси были из чистого золота.
(23 января)
ЧЕТВЕРТАЯ СТРАНИЦА *
С. Ав.
лю тебя после того, как увидел, помнишь, ты снялась в роли
Офелии в том безумном фильме.
Ты проплывала ручьем, красивая, волосы распущены, против
течения (благо, оно было слабым), помогала себе руками -
режиссер разрешил, говорит, задумка такая. А кругом
благоухало нарождающейся весной. И петь позволил, но так,
чтобы только губы шевелились. Плыла и пела. Ивы склоняли
тонкие ветви на тот случай, если ты решишь спастись. Длинное
лиловое платье путалось в ногах.
У одного из порогов в своей любимой позе застыл Гамлет. Он
бормочет неразборчивое: "Лю или не лю, вот в чем загвоздка."
Ты проплыла мимо, не заинтересовавшись им. Взглянула на
часы. Сейчас появится королева, мать Гамлета и станет
укорять: "Да как же ты могла, деточка! Мы так на тебя
надеялись. Внуки, правнуки. Звонкие детские голоса под
сводами замка. Осколки старинных ваз." Надо побыстрее
миновать причитающую старуху. Ее дело - сторона.
Злые мальчишки пригвоздили к березе бабочку-лимонницу, ты
видишь ее совершенно отчетливо. Крупный план. Сердце сжимает
тоска - это твой отец Полоний. С безразличием вспоминаешь
Гамлета, как целовал твои руки, шептал непристойности и тем
обнадежил. Дети, детки. Звонкие голоса.
В тени многовекового дуба стоит отец Гамлета. Улыбается
тебе. Манит рукой. Он качал тебя в колыбели из виноградной
лозы, когда ты была крохой. Напевал "Тра-та-та" и шумно
дышал мясистым носом. Ты боялась его и боялась заплакать. Ты
любила его, он был тебе как отец.
Верные друзья Гамлета, твои друзья прощаются с тобой,
протягивают руки на случай, если ты решишь остаться. Ты
отворачиваешься, смахиваешь слезу, пристально смотришь мне в
глаза, ты всегда говорила, что не лю
(28 января)
МИРСКОЕ
Г.Ст.
Иисус не ставил крест даже на мертвых. Будда любил прийти в
дом и спросить: "Есть кто живой?"
(18 января)
Р.S.
Мой мир совершенен. В нем яшмовые слоны пасутся под дубом,
не дающим тени, а на застеленной пряными травами лужайке
играют в салочки два Пуся Бу, а также Басе с буддами Амида,
Каннон и Сэйси, Антонио Вивальди, один замечательный
крыса-фокс и одна замечательная девочка Женя. И даже когда
снег заметает окна и дверь, ведущую в мой мир, я знаю - им
весело.