Раздвигая грудью мужиков, к деду Кузьме подошел пастух Микола. В деревне все звали его просто, Потешка, за недалекий ум, дикую силу и саженный рост. И в зиму и в лето тот ходил в одной посконной рубахе, подпоясанной волосяной бечевой. Распахнутая до пояса, она открывала необъятную грудь, сплошь заросшую густой рыжей шерстью так, что и шкуры не было видно. На красной морщинистой шее обхватом с вековую липу сидела круглая голова, без малого с котел. У Потешки не росло ни усов, ни бороды, что было предметом незлобных шуток. Короткие рыжие волосы густо покрывали голову, спускаясь далеко по шее. Как огромная змея, за ним тянулся в пыли кнут из бычьей кожи. Словно живой, никому, кроме хозяина, он не давался. Не всякий его поднимет. Ну, а кому удавалось, под хохот зевак с руганью бросал кнутовище на землю, стараясь освободиться от обвивших колец. А то и потирая шею от ужалившего, как змея, хвоста.
Рядом с ним шел огромный волкодав. Ростом почти с теленка, с черно-серой шкурой, он наводил страх на всех. Им пугали детей, а глупые коровы боялись его пуще огня. Даже Егорша, который шутя поднял на вилы дурного медведя, что напугал баб на сенокосе, и тот с опаской обходил это чудище. Никто не мог сказать, что у того на уме. Дикие желтые глаза одинаково злобно смотрели и на скотину и на людей. И никто не слышал его голос. Даже когда Потешка спал на солнышке, а глупые коровы пытались разбежаться по лугу, и тогда пес не подавал голоса. Опустив башку, он молча обегал нарушительницу спереди, и та, взбрыкивая задними ногами, неслась к стаду. Могучий бык, Тавря, опустив навстречу острые рога, еще пытался показать, кто в стаде хозяин. Рыл копытами землю, фыркал так, что трава с корнями разлеталась, кровавыми глазами следил за врагом. В желтых глазах волкодава загорались багровые огоньки, верхняя губа задиралась, обнажая клыки в палец. И, Тавря, пыхтя, будто вез столетний дуб, пятился назад.
Потешка равнодушно глянул на лежавшего.
- Опять подрались? - Он обвел глазами Егоршу, глупо улыбнулся. - А тебе руку откусили?
- Микола, перестань. Здесь были чужие. Не видишь разве? - дед Кузьма ткнул посохом разбойника.
- Да разве по этой морде его узнаешь? - Потешка гулко хохотнул. - А что они хотели?
- Вот что, Микола, пожалуй, утром стадо не собирай, - Кузьма тяжело вздохнул, - может, завтра опять эти басурманы придут. Понадобишься.
- А как же скотина? Некормлена будет? - Потешка растерянно оглядел мужиков. Те хмуро молчали. Возвышаясь над всеми на голову, пастух нагибался, пытаясь заглянуть им в глаза. Дед Кузьма покачал седой головой, пригладил белую бороду:
- Ох, Микола. Потешка, ты и есть потешка. Тут беда нагрянула, а ты о коровах. Завтра не то что без скотины, без голов можем остаться. И откуда ты только вылез?
Потешка выпрямился, непонимающе глянул на деда:
- Я ниоткуда не вылез. Я здесь родился.
Бледный Егорша хмыкнул. Рядом неразлучные друзья черноголовый Мал и льняной Бакуня уже хлопали друг друга по плечам, показывая пальцем на пастуха.
- А что? - Микола уже покраснел, лоб покрылся потом. Он не мог понять, что здесь смешного. - Сначала было темно, потом свет. Мне сказали, чтобы я пас, я и пасу.
Мужики уже открыто улыбались. Потешку знали все. Иногда подшучивали без злобы. Поколения сменялись поколениями, а он оставался всегда такой же. Дед Кузьма, а ему уже давно перевалило за век, как-то сказывал, что еще сам безусым парнем ходил по пятам за пастухом.
- Ладно, Миколша. Ты утром приди сюда, а там видно будет. Утро вечера мудрее. И отнеси этого за околицу, - Кузьма кивнул на труп.
- А зачем они придут-то завтра? - до Потешки наконец, дошло, что мужики просто смеются над ним. Он отвернулся от них и глянул бледно-синими глазами на деда.
- За баранами, Микола, за баранами.
- За вашими?! - ахнул пастух.
- За нами! - осерчал на глупого дед Кузьма. - И стричь будут. И убери ты эту падаль, а то смердит уже.
Потешка нагнулся, одной рукой схватил разбойника за пояс, поднял над землей. Злобно рявкнул:
- Я тебе покажу, как за баранами приходить. Я сам вас постригу, ишь вы!
Бурча под нос, он направился за околицу, размахивая трупом, как котомкой. Волкодав шел рядом, молчаливый и страшный, как всегда.
Дед Кузьма проводил их взглядом и обернулся к мужикам. Сбившись в кучку, они то размахивали руками, то, сблизив головы, о чем-то шептались.