В поисках Ж.
В золотистой раме окна, акварельный вечер безнадёжно сгущался в чёрно-синюю ночь...И вместе с ним одно состояние незримо сменяло другое. П. слонялся по комнатам перелистывая на ходу прошлогодний журнал с фотографическими изображениями, празднично одетых кочегаров, светсеих раутов и съезда крестьянской бедноты. В атмосфере ощущалось некое ленивое ожидание, однако чего именно, пока ещё было не ясно.* Старые, настенные Пьяже сонно заскрежитали антикварным механизмом и ударили четверть. - Зрю.Пора!- мысленно произнес П. и запустил журналом в закопчённую пасть камина. Набирая заветный нумер, ему в голову пришла оригинальнейшая шутка, но… «Ту-у-у, ту-у-у, алло, э-э, это…нету их..вот… с вами говорит..э-э, а вам собственно чего?»- пробубнил в аппарате голос жующего дворника Фёдора. Эх, твою мать! Где же он шляется? Ждать больше не имело смысла и, одев волосатый свитер и дедовский треух, П. вышел на улицу. Проспект шумел, огни яростно и злобно светили изо всех мест, рогатый тролебас встал, посреди улицы, а вокруг него толпилось много граждан обеего пола, слышалось : «Да как же так», «Да куда же он смотрел?». «Эх, товарищи» - думал П. - «Скучные вы люди, все у вас: «Да как же», «Да куда же». Свернув с Дубового проспекта на Седьмую Мухинскую, П. нащупал в кармане пальто прореху, а к дому №8 по Застрельному переулку в его руке уже была заветная трёшка. Заскочив в «Молочный» и переговорив со знакомым кладовщиком, П. стал обладателем объёмистой бутыли с золотистой жидкостью. «Теперь мы во всеоружии!» - торжественно произнёс он, выходя из пустого магазина. «Ну где же он может быть? Определённо, он у Дарьи Мартынны».
Дарья Мартыновна проживала на углу Религиозного бульвара и улицы Неспешного Движения. Пешком идти не хотелось, а злые контролёры вряд ли дадут доехать на троллейбусе. «Да, серьёзная дилема...» Но тут из-за угла вывернула коляска, запряжённая огромной, белой в чёрное яблоко, кобылой. «Макар! Макар!» - заорал во всё горло П. «Макар, голубчик!» На козлах сидел бородатый мужик в коричневом зипуне, подпоясанный малиновым кушаком. Макар остановил лошадь и, щурясь близоруким глазом, пытался разглядеть, кто его зовёт. Спотыкаясь, со всех ног П. бросился к коляске.
- Это я, Макар, твой кузен!
- А, Платон ! Откуда ты?
- Да вот, к Дарье Мартынне на Религиозный собрался, довези, а?
- Да мне товар отвезти надобно...- мялся Макар.
- Ну, голубчик, что товар, когда человек мёрзнет. Тут езды-то четверть часа, ну помилуй, Макар»
Макар не любил, чтобы его упрашивали, и поэтому довольно быстро сломался.
- Ладно, едем, но только...
- Ну. Удружил, мы с тобой мигом долетим, - прервал извозчика П., плюхаясь на мягкое замшевое сиденье.
Макар дёрнул вожжи и коляска покатила, вздрагивая на бугристой брусчатке. П. сидел спиной к вознице, засунув руки в карманы, и смотрел в тёмное, синего стекла, небо. То справа, то слева выплывал электрический фонарь, ярко освещая зимние деревья в хлопьях кружащегося снега. Неожиданно, откуда-то сзади, в небо взлетел белый фейерверк и с треском рассыпался, вызывая изумлённые крики прохожих. П. уже узнавал места: «Макар, останови у пельменной Моисея». Макар послушно затормозил кобылу, она недовольно фыркнула и стала у тротуара. «Непременно кланяйся матушке, скажи, что к субботе буду на борщ», - выскочив на тротуар, П. махнул рукой - типа пока - и быстро пошёл к подъезду необходимого дома. В желудке уже беспощадно бурлило и чертовски хотелось увидеть Ж.. Поднявшись по мраморной лестнице на второй этаж, П. позвонил. Сердце билось в предвкушении брызг шампанского и весёлого танца гапак, столь модного этим сезоном и непременно танцуемого в приличном обществе.
Дверь открыла сама Дарья Мартыновна.
- Платон?! - удивлённо воскликнула она, - Каким ветром! Заходи, заходи, любезный, сколько я тебя не видела!
Из комнаты выскочил белый бультерьер.
- А вот и Чапочка тебя встречает. Ну давай, давай, раздевайся.
- Здравствуй, Дарья Мартыновна. Я тут проходил мимо - дай, думаю, зайду. Э...
- И правильно, Платоша, отчего же не зайти - если мимо-то, - Лукаво произнесла Дарья Мартыновна, хитро улыбнувшись.
Платон скинул сапоги на паркет карельской берёзы и, незаметно пнув ногой снующего туда-сюда Чапочку, пошел босыми ногами в залу, где уже вовсю звучала томная музыка и горели лампы Эдисона-и-Свена в тысячи свечей.
- Знакомьтесь, друзья, кто ещё не знает - это наш почтмейстер, Платон, - уже гремело за спиной П.. Дарья Мартыновна выплывала из коридора в ярко-фиолетовом платье, и мех на её плечах стал просто неотразим в лучах яркого света.
- Отчего же почтмейстер, Дарья Мартыновна? - несколько сконфузился Платон.
- Я шучу, шучу, просто Вы всегда нам приносите какую-нибудь очаровательную новость. «Это верно» - подумал Платон – «Надо бороться…».
- Я вот к столу Севильского прикупил.
- Ой, как кстати, а то у нас только «Апрельский одуванчик» и «Майская ночь». От судовладельца Зверухина, - интимно, лично в ушко Платону добавила Дарья Мартыновна.
Платон извлёк бутыль из-под пальто и почувствовал как по столу прошло одобрительное покряхтывание.
- Платон, ну снимайте же свою шапку, у нас, право же, топили утром!
- Нет, Дарья Мартыновна, пальто могу снять, а треух - извините, никак дедовская память, разве что уши могу поднять.
- Ну, как знаете, давайте хоть пальто, садитесь за стол.
Платон снял пальто и направился к столу. Надо отметить, что салон у Д.М. был один из лучших в городе. Публика здесь собиралась исключительная и обстановка на высоте - пальмы, малинового плюша портьеры, мебель довоенных времён. Опять же никаких свечей, разве только где на кухне. А так - электричество. Говорили, у неё в чулане своя динамо-машина и её непрестанно вращает некий абиссинец, сидя верхом на велосипедной конструкции. Удивительной силы и выносливости человек, якобы специально выбранный из многочисленного туземного племени, прославленного своим редким природным дарованием, непрестанно бежать из края в край, что и делал, вышеозначенный мавр, неоднократно пересекая континент. Привёз его, говорят, всё тот же судовладелец Зверухин. Впрочем, в чулане тёмно и нельзя проверить действительно там есть абиссинец или же его нет.
Стол был великолепен, явства своим обилием могли поразить самого привередливого гурмана (даже ювелира Гурмана) длина стола была такова, что можно усадить персон более ста, нынче же гостей было гораздо меньше. Платон сел между толстым мужчиной в пикейном жилете и дамой бальзаковского возраста, одетой в некое подобие свадебного платья. Платон внимательно искал глазами Ж., но гостей было много, да и табачный дым - сразу всех не увидишь, а просто так встать и посмотреть без повода было неудобно. Однако повод быстро нашёлся.
- Налейте вновь прибывшему, ну, Платон, что за новость Вы нам расскажете?
- Я, пожалуй, встану, - сказал Платон, - а то как-то неудобно.
Все замолчали, музыка оборвалась, и все взгляды устремились на П.
- Э, Паисий Тереньтьевич X. в припадке ревности задушил своего голубя М.,- выпалил Платон и залпом опрокинул искрящуюся хрустальную рюмку, но фокус не удался и содержимое оказалось на голубом жилете соседа. П. извинительно улыбнулся. «С кем не бывает»,- прочитал он в его грустных глазах.
- Можно ещё налить, с первого раза не пошло, - несколько смущённо обратился Платон к заведующему разливочным самоваром г-ну Черешникову.
- Конечно, - понимающе ответил Черешников и налил ещё.
- А отчего же Паисий обезглавил птицу? - раздалось с левого крыла стола
- Не обезглавил, а задушил, - шёпотом поправляли соседи.
-Я в переносном смысле, поэтическом, - оправдываясь, не сдавался вопрошавший.
-Простите, а где Пробст?!-послышался развязный юношеский голос с другого конца стола.
-Да прекратите Вы!- зашипели на него дамы.
Платон поправил свободной рукой треух, дёрнул головой, выдохнул, не отпуская взгляда от рюмки, и за раз вылил напиток в рот. Проглотив «Туманных Зорь Весеннюю Капель», Платон вдохнул и окинул взглядом стол. Ж. не было.
- Да от того, дорогой товарищ,-с неким огорчением в голосе продолжил П.- что голубь его летал клевать цветы маргариток к окну Акиндины Борисовны Неясыть, что во втором этаже дома напротив, а как известно она раньше имела связь с тов. X. Паись Тереньтьичем, а после, порвав оную, в силу неизвестных нам причин, дорогой товарищ, связала себя узами б. с товарищем Тупецким из Плодовощзаготовки. А Паисий переживал случившееся чрезвычайно. И не снеся груза трагедии, разрывавшей его тонко чувствующую натуру из нутри, под влиянием ревностных чувств он отомстил птице, которая была для него олицетворением самых светлых мгновений их романа и поведение которой (то-ли птицы, то-ли А.Б. Неясыть, П, уже сам с трудом ловил нить столь витиеватого повествования), явилось последней каплей в этой драматической истории… Вот так то!- несколько повременив закончил П.
Все молчали, как поражённые током (Паисий был известен в обществе, но совсем по иной линии).
- Если не затруднит, ещё одну, товарищ разливающий, - требовательно полюбопытствовал Платон. Абсолютно ошарашенный рассказом Черешников безоговорочно и с глубоким уважением налил ещё одну. Дарья Мартыновна смотрела на Платона мокрыми от слез глазами.
- Какая страсть, какая силища, до чего же чувства могут довести! - всхлипнула она и бриллиантовая слеза, сверкая во всём великолепии, упала на пушистый мех её манто. Дарья Мартыновна была известна, как женщина легко ранимая и крайне чувствительная. К счастью, зазвонил телефон, что сняло некую гнетущую напряжённость. Платон сел. «Где же он может быть?» - думал юноша – «Где?».
- Хотите салата «Трапезундский прилив» ? - участливо спросила дама в свадебном платье.
- Очень рекомендую, редкой изысканности вкус, - склонился с другой стороны господин в пикейном жилете.
- А что нынче нового в мире искусств? - поинтересовался кто-то напротив.
Так Платон стал героем вечера.
Было слышно, как в прихожей разговаривала Дарья Мартыновна.
- Ждём, ждём Вас, голубчик, непременно, и, кстати, у нас тут Платон, да, да, да !
Кроваво-красный попугай, уже изрядно набравшийся, рухнул в вазон с цветами. «А, сукин сын, вот он где!» - воскликнул внутри себя Платон и победно протянул под столом босые ноги, сдвинув чьи-то калоши. Звучало банджо и в залу вошла Дарья М.
- Порфирьич, музыку! К нам едет Ж.
Оркестр грохнул, все оживлённо залепетали. Один Платон, как подобает людям, знающим нечто большее, сидел с каменным лицом, не подавая виду, но внутри него звучали литавры победы.
- В мире искусств, - Платон поднял упавший в улиток волос, - очень популярен стиль диалектического эклектизма в духе раннего Шнуцера.
- Что Вы говорите, Семён снова в моде? - вопросил молодцеватый грек средних лет, сидящий напротив.
- А я слыхал - Вилли Побелюзлю на гребне, - сказал кто-то из-за поросёнка в шафрановых листьях.
- Ну что Вы, Вилли давно уже делает что-то не то.
- Я с Вами абсолютно не согласен!
Разговор покатился по столу куда-то в вглубь зала. Платон жевал «Трапезундский прилив», бравурно накатывали волны тарантеллы «Безнадёжное одиночество», от чего шнурки на ушанке Платона качались быстрее обычного. Тарантеллу сменила старая тирольская песня в исполнении гастролирующих жителей Альпийских гор. Подали десерт: вишня в желе «Взгляд пьющего человека». Но то ли от съеденных улиток, то ли от напитков, П. впал в печальную задумчивость. Его не веселило ни озорство инженера Плещеева, разбрызгивающего из сифона газированную воду, ни шутки Мандарина Диванова, которые тот изрекал уже сидя в аквариуме среди земноводных, ни прочие прочести, вызывавшие хохот гостей.
П. думал, что единственное заставившее его покинуть дом и прийти сюда, было желание найти Ж…
Он неожиданно вспомнил, как осеннею порою в поместье Скотининых они взбирались на огромную сосну и, беседуя под звёздным небом, лезли всё выше и выше доколе не оказались почти у самой вершины. Огромная луна освещала подёрнутые туманной дымкой поля. Угрюмый лес ёлок окаймлял тихую и глубокую реку с перламутровым отблеском небесных светил. Сквозь ночной воздух в этой торжественной тишине П. заметил свечение маленьких огоньков где-то у горизонта. «Верно, какой-то город» - подумал П. - «по карте не припомню. Старопёсье левее будет, Касторное ближе».
- Да, - негромко сказал Ж. - и на соснах бывают шишки...
Они сидели на толстых пахучих ветках и оба смотрели на странно манящий блеск огоньков маленького незнакомого города. Рука испачкалась в смоле, П. потёр её о штаны и они тоже испачкались. Он посмотрел на Ж., тот стоял рядом с веткой, засунув руки в карманы. П. ничуть не удивился и тоже встал. Воздух под ногами был плотный и упругий как мягкая весенняя земля.
- Пошли, что ли, - сказал Ж., отряхивая освещенное луной седалище от прилипших к пальто иголок.
- Да смола, ё! - заметил П. и потёр руку о янтарный ствол.
- Да хрен с ней, - разумно посоветовал Ж.
Они пошли, иногда чуть вздрагивая от ночной прохлады, удаляясь всё дальше и дальше от высокой скотининской сосны. Выйдя за околицу, они миновали реку, Собачье Болото и земляничные поляны. Ж. остановился и достал портсигар. Яркая вспышка спички осветила его лицо. Взгляд П. Упал вниз: под его сандалями сонно проехал товарняк, выпустив из трубы теплушки нить синего дыма. Они держали путь более ориентируясь по звёздам, нежели доверяя глазомеру...
Шли бодро, под ними был какой-то спящий уездный город (должно быть Старопёсье). Пустой трамвай, открыв двери, стоял на площади у высокой церкви, ожидая ночных ездоков, но никого не было. С высоты было видно, как одинокие сонные жители брели, спотыкаясь через свои яблочные сады в дощатые сортиры, но редко кто из них доходил до последних. «От того то у них и урожаи высокие» - предположил П. Он успел заметить знакомую крышу и ветви старого каштана, но останавливаться не имело смысла - ведь цель пути виделась всё яснее. Они уже прошли над городом, миновали степь и полуразваленную станцию, потом ещё один город остался справа, всё было тихо, только изредка откуда-то снизу доносился резкий крик паровоза, да по серебряным проводам телеграфных линий бежали отрывочные слова завтрашних новостей.
Тёмный воздух ночи слабел. П. оглянулся, на краю земли уже появилась нежно розовая нить света. Как электрическая спираль с каждой минутой она становилась всё ярче, вбирая в себя всё больше неудержимого солнца. А впереди уже отчётливо виднелась окраина того самого города, теперь было видно и яркие газовые фонари и черепичную крышу дома на окраине, поднятый шлагбаум и спящего в полосатой будке городового. Сзади резко ударило ввысь солнце. Они остановились. Лучи выскальзывали из-за края земли, освещая верхушки высоких облаков и колоколен.
Ночь соскальзывала за линию горизонта, и вместе с ней удалялся незнакомый город. П. пошарил в кармане и среди мусора нашёл семечку. Он сунул её в рот. Она оказалась горелой.
- Поздно вышли.
- В другой раз выйдем пораньше.
- Пожалуй... Казалось, он ближе...
Ж. опустил ворот пальто и они пошли обратно, теперь уже навстречу яркому солнцу.
В зале уже всё бурлило: Зусман с Плещеевым скакали парой под бешеный ритм гапака «Гори всё огнём».
- А Вы читали последнего Шнуцера? - уже почти кричал мужчина в пенсне.
- Нет уж увольте! - свирепо возражал молодцеватый грек, - Всё это Ваше так сказать... последнее уже давно написано Вильемом Побелюзлю!
В потолок то и дело летели пробки искрящихся напитков и неуклюжие попугаи буквально градом падали на стол, служа гостям дополнительной закуской. П. ощутил, что жуёт веревочку от своей ушанки и понял, что сильно задумался.
- Горько! Горько! - раскатисто скандировали все гости разом и П. увидел, как над его головой сомкнулись в страстном поцелуе господин в пикейном жилете и дама в свадебном платье. «Ё-моё!» - неожиданно осенило П.
- Привет Вам, сволочи, с горы Афонской! - густым басом запел в прихожей до боли знакомый голос.
- ЖЕ ! ! ! - заорал Платон во всю мочь и, вскочив со стула, рванулся навстречу другу, неловко ударившись ушанкой о целующихся новобрачных.
* Вечер безнадёжно стекал в синюю – синию ночь, и уже ничто не могло удержать П. от телефонного звонка Ж. До сего момента П. слонялся по комнатам, то вокно поглядит , то журнал с картинками перелистает. «Однако время»,- пробормотал он и сняв с телефонного аппарата трубку и по- матросски залихватски прокричал в нея. « Аллё-о-о, два двенадцать, непримените соединить … барышня.» В ответ что-то загудело, потом твердый мужской голос произнес: « Я сейчас же рву с вами всякое отношение Владимир Ильич.», и после уже послышался голос жующего дворника Карпа : …..