Слово «заграница» пришло к нам из-за границы. А, может, и не оттуда. Быть может, выдумал его какой-нибудь хитрый дядька и выдал за словотворчество иноземных дикарей, промышляющих либо поделкой примитивной «техники будущего», либо куплей-продажей акций всяческих «Всем известных» фирм, пошивом теплых тулупов из до срама тонкой ткани, набитых для пущего шика птичьими перьями, либо посевом дурман-культур, их сбором, сушением и тайным вывозом через таможню для дальнейшего распространения с целью получения великой прибыли с наименьшей убылью. Хотя, вероятно, что слово это народное, каковыми бывают сказки. Думал, думал народ, как бы назвать все это пестрое миронаселение, прущее через святые границы наши с соседними державами, да так и надумал: граница, мол, есть не что иное, как линия, указывающая на конец всего своего и начало всего чужого и противного любому патриотически настроенному организму, очень даже могущее довести организм сей до сильного душевного расстройства; отсюда выходит, что удальцы, коим взбредет в голову бесстрашно бродить по самой струнке границы, обязаны именоваться пограничниками, ну а вся жуть, что свалена за пределами оных святых земель, должна зваться заграницей. На том, видать, и порешили.
Есть, конечно, подозрение, будто все было совершенно иначе, что зародилось слово это абсолютно иными путями. Но откуда-то прийти уж непременно было обязано. Посему, самые смелые и любопытные издревле упаковывали свой невеликий скарб в огромные походные котомки, да спешили прочь с земли своей родимой, дабы там, за границей, выведать-таки секрет опостылевшего слова иноземного. И уезжали, с великой скорбью выслушивая причитания близких, да знакомых с раннего детства людей. Отбывали, но в скором времени обещались вернуться, везя с собою знание преогромное, дары чудесные и прочую чепуху. И ждали их недели, месяцы, годы… некоторые, конечно, ворочАлись, а большая-то часть, видать, так увлекалась поисками, что терялась там, либо в тщете самого процесса розыска, оттого и чувства стыда, понимания позора возвращения с дланями пустыми, либо зажатые в угол пестрой терминологией ихней дикарской интеллигенции и невозможностью уразуметь не только беканье и меканье чуднЫх прилизанных хлопцев в добротно пошитых форменных картузах, с легкими на вид, но весьма впечатляющими при более близком знакомстве вулканизированными палочками и надписями на машинах и форме «Police», но также развешенными повсюду табличками на кривом, посему неясном языке.
И я там был, за тонкою той линией, величаемой границею. Быть-то был, но ведь и вернулся тоже! Засим готов поведать вам историю бедного возвращенца, коего в поездке своей постигла злая участь – пребывания в стране чужеродной с минимумом потребной для проживания одевки.
Начиналось все весьма недурно: сбор большой группой, обсуждения предстоящей поездки в край Британии Великой, вероятного знакомства с англосаксонскими племенами и ознакомлением их с отдельными элементами нашего родимого языка. Шутки, смех, отличное настроение. Но не ведал я, что, провожая радостным взором удаляющуюся от меня туго набитую котомку, вижу формы ее распрекрасные: чудесный профиль и анфас, до боли знакомый и любимый абрис ее, шероховатую, матерчатую шерстку обивки в последний раз. Знал бы сие, может статься, и цветочков не пожалел бы – кинул вслед две красных розы, платочком воздух погонял, авось бы и слезу пустил. Ан нет, мне было хорошо, потому как ничего не ведал я. Да и к лучшему.
Загрузили нас в шайтан-птицу металлическую, раскидали по стульям мягким чуднОго строения, заставили пояса потуже затянуть, пока та разбег берет и крылами машет, дабы начальное ускорение себе придать. Сидим, смотрим, как в окошке круглом мир вдруг весь на бок встал. Кто-то кричать принялся, маму звать, наружу проситься; кто-то молча в окошко круглое головой биться начал, от большого расстройства, видимо; кто-то от него же в место отхожее запросился. Я бы даже не изумился, если б, как в рекламе, пилот с парашютом за плечами вышел и угостил кого-нибудь ириской.
Долго ли тащила нас птица, али нет – не припомню. Ведаю лишь, что никаких таких злобных предчувствий у меня не возникало. Очень даже добрыми были предчувствия, ну а как же: дикарская сторона, варварский климат, щерящиеся лица – все в новинку. Изредка жужжание раздавалось престранное. Только много позже, когда отбывали на родину, понял я – это наше высокоразвитое население пихало деревянные палочки для выковыривания остатков пищи из зубных расщелин в маленькие, мельтешащие лопастями вентиляторы, вделанные во впередистоящие чуднЫе стулья.
И внезапно (кто бы смел помыслить такое!) мы прибыли. Поток гостей столицы варварского государства хлынул к дверям, да так бы и попадал на мокрый от мелкого дождика асфальт, ежели б вовремя не подогнали трап и автобусы. В автобусах нас нарекли неким бранным словом «туристы», кое, алкали мы сами того или нет, закреплялось за нами до самого отъезда (отлета, улета) на родину.
И вот, когда мы миновали все допросы и досмотры, настала очередь ловить свои котомки, рассекающие по залу верхом на ленте черной. Все с радостными возгласами подхватывали свой багаж с этой ленты, целовали его, кружили с ним в обнимку по зале, ну а я все пребывал в томительном ожидании. Да пребываю в нем и по сей день. Когда в зале не осталось никого, кроме меня и руководителя нашей группы (он же – директор лицея, в коем я имел счастье обучаться), да пары дурачков, имеющих привычку вечно ошиваться в местах, подобных этим, мы отправились делать заявление о пропаже котомки. Там меня упросили описать ее портрет: «Знаете, черная такая, пузо толстое, губы замочком сцеплены». Обещали искать, найти или не найти, зато пообещали твердо! Я им почему-то поверил.
Таким вот образом и лишился я котомки своей. Благо, была у меня с собой сума, которую на лямках за спиною носят. Кофта там теплая лежала, колита, коробочка черная с музыкой, да сменные катушки к ней и еще дрянь какая-то. Други-то говорили, мол, ладно мне расстраиваться, всего каких-то три недели пожить на стороне дикарской в одной одеже, а там и родина, и помыться можно. А тут получается, вроде, как повезло – мыться не надо. Ко всему к этому тяжестей носить не придется, ведь одно богатство и есть, что сума заплечная. Так то! Зато, Бог мой, как я берег ее! Пуще всего на свете, как зеницу ока! Еще бы! Лишившись ее, можно было бы вовсе не ворочАться из страны варварской. Но, на радость мою великую, помогли добрые люди, выделили талонов на одежу, так что не остался я совсем нагим на отраду охальникам местным, а заимел очень даже цивилизованный вид.
Ну а далее пошло все очень даже отлично. Учили дикарский язык, катались по экскурсиям, гоняли мяч по полю и по залу, изредка подтрунивали надо мной, вспоминая безвременно ушедшую котомку. Не забывали, конечно, об ужасном слове «заграница». Вглядывались в лица и разумели, что эдакие чурбаны не то что слово «заграница», а даже «да» по-нашему не вымолвят. Экие дикари. Мчишься ты по улице навстречу такому, вопишь во всю глотку, брылу выпятил, так они не наше «караул!» горланят, а «полИс» зовут. «Полис, полис! Хелп ми! Маза…» и чего-то там еще, уж точно не припомню. Зато потешно как! Дикари, ей богу! В тавернах и корчмах, видите ли, ноги на стол класть нельзя. А лавки товарные часов в шесть, наверное, запираются. И сколько не ломись – не откроют. Только если «полисы» приедут. От них ой как сложно отбиваться… зато с одного кольчугу знатную сняли, ни одно копье не пробьет! Но «полис»-варвар не знал, что мы давно у себя в брюхо десницей не метим, есть и более интересные места…
Так вот и были мы в краю том далеком ни много ни мало, три недели. Не нашли там никаких признаков рождения слова «заграница», никаких потерянных мною котомок, вообще ничего. Только один мячик для гольфа на поле, да и тот старый, грязный, никому кроме нас не нужный.
Совсем скоро позабыл я о котомке бедной своей, получил по приезде в качестве компенсации некоторое количество валюты местной бумажной у авиакомпании, да понял, что больше вещей тяжелых пихать туда нужно было. Кирпичей, что ли… Ведь расчет денег шел по зарегистрированному весу чемодана.
Может, и забыл бы я об этом инциденте, да вот совсем недавно бывшая моя наставница дикарского языка сказала: «Я знаю, отчего пошел ты в институт авиационный, ибо за годы эти познала истину. Неспокойна душа твоя, друже, и хочешь отомстить ты за пропавшую котомку свою авиации всей». А я и отрицать ничего не стал. Что ж, думаю, два с половинкой года мучил себя мыслию сей, не мог найти достойного ответа, а тут сам собой пришел он в голову мою в виде наставницы бывшей языка варварского. Как раз тогда я и вспомнил все то, о чем только что поведал вам.
Но еще много месяцев до дня нынешнего, понял я, что и котомка моя, видать, вернулась преспокойно на родину мою, но уже с другим владельцем, и «заграницу» выдумать могли только наши люди, а никто другой, потому как ихние ни за что бы и «да» по-нашему не сказали.