Мне снилось, что я пирог. И лежу на столе. А вся моя семья, сидя вокруг стола, режет меня и ест. Каждый выбирает свой кусок. Дочке достается серединка, где больше начинки, и можно не церемониться, не утруждаться и не сплевывать. Папа выбирает кусок побольше и поподжаристей, хотя его зубы (протез) уже – ясное дело! – не пережуют то, что он выбрал, но он честно старается и обижается, когда не выходит. Муж интеллигентно отламывает кусочек, но не ест – ему не съедобно. И за столом – гость: мой завкафедрой. Ему, как гостю – кусок побольше. Кусок от меня. Ест – не давится. И вдруг около стола вырисовывается муж номер один. Видимо, тоже на пирог...
Просыпаюсь я от диких звуков. Создается яркое впечатление, что рядом с моей постелью стоит Государственная Дума в полном составе. Они что-то обсуждают, да так громко, что уши ломит. Выскакиваю, как подстреленная, из комнаты в ночной рубашке, заранее зная, что никаких депутатов там нет, – там папа смотрит телевизор. Причем, смотрит в наушниках (в силу прогрессирующей глухоты), но на силу звука это не влияет: телевизор включен на предельную громкость.
Сказав все, что думаю про папу, госдуму и родное телевидение, несусь в ванную и долго стою под душем, понимая, что стыдно так кричать на старого человека – тем более, что это мой отец, тем более, что я считаю себя интеллигентной женщиной... С чувством вины бреду на кухню, выключаю конфорки под грязными кастрюлями, выливаю кипяток из них в раковину. Вместе с кипятком из кастрюли вываливаются изуродованные вилки и ножи. Ну, и, конечно же, я с воплями несусь обратно к папе, забыв о том, что я интеллигентная женщина, и начинаю истерическим голосом интересоваться, для чего он получил высшее образование, если не может предположить, что пластмассовые ручки вилок-ножей при нагревании искореживаются?! На что папа резонно отвечает:
- Я сорок лет командовал тысячами солдат и офицеров, а вы?!! С вами не справиться!
В общем, он прав: не справиться, поскольку мы и не солдаты, и не офицеры. Претензии к нам, гражданским, непомерны, а меры – претенциозны. Карманы и сумки проверяются, письма прочитываются, вещи просматриваются, а телефонные разговоры – прослушиваются.
- Папа, как можно подслушивать?!
- Так интересно же...
Его простодушие поражает! Даже возмутиться не хочется.
Прооравшись, бегу на работу – естественно, не позавтракав, но добросовестно прихорошившись. Глаз горит, «Франция» благоухает, и в ушах бриллианты – наследство прабабушки. Конечно, я знаю, что в бриллиантах на работу не ходят, но мне уже давно некуда, а вернее – некогда, ходить, кроме работы. Днем студенты, вечером – дочка, муж и папа, ночью – потуги написать докторскую. Потуги, вероятно, тщетные, если мою научную карьеру рассматривать в рамках организационной деятельности моего завкафедрой. Сам он мужик хороший и умный, из прежнего аппарата ВЛКСМ. Профессор, доктор наук... Кто б что сказал? Кто б был против? Но интриган он жуткий. Серый кардинал, второй Ушаков. А я, тем более, отличный объект для измывательств: он только «гав!» - я лапки поджимаю. Ну, со мной ясно, я идиотка от природы, то есть, как уже говорилось, женщина интеллигентная: злу и силе противостоять не могу. Но он-то! Нашел себе противника – бабу. Молодец среди овец. Думаю, что у него комплекс неполноценности. И, наверняка, это так, но ведь от этого не легче.
Если рассматривать комплекс неполноценности как явление социальное, то это, в сущности, штука полезная и даже где-то двигатель прогресса. Наполеон не стал бы Наполеоном, если б не маленький рост, и Байрон поуменьшил бы свой аппетит по части женского пола, не будь он хром. Они так себя реализовывали. А наш Миронов реализовывает себя, дергая нервы всем сотрудникам кафедры.
Я далеко не единственная жертва. Он успевает охватить несчетное количество людей. Ну, прямо не человек, а разветвленная мафия!
Когда я жалуюсь на Миронова мужу, то он – олицетворение спокойствия – советует послать его ко всем чертям и не обращать внимания, что у меня, конечно же, не получается ни в теории, ни на практике. Знаю, что надо бы последовать совету мужа – он часто бывает прав, хотя я его логики вообще не понимаю. Айсберг. Ледяная глыба. Мне иногда кажется, что его нормальная температура 35,5 градуса. Папа говорит, что только он и может со мной ужиться. Мне это странно – я имею в виду то, что мы уживаемся, странно так же, как сосуществование льва и зайца, удава и кролика, льда и пламени. Вот мою жизнь с мужем номер один можно как-то, если не понять, то объяснить. Экс-супруг так красиво за мной ухаживал, что устоять было невозможно! Но зато, когда мы поженились, он развернулся вовсю: драки, измены, скандалы, попытки меня убить, сцены ревности. Шекспир бы обрыдался. Десять лет мы сотрясали стены родительской квартиры, нашим постоянным состоянием стал конфликт. Бурные примирения тоже входили в программу. Теперь мы дружим. Самое ужасное, что я дружу и с его второй женой. С таким же успехом я могла бы дружить с бобиком из будки. Она не представляет из себя ничего, за исключением тех редких случаев, когда после двух–трех рюмок ей кажется, что она экстрасенс. Представление не для слабонервных: она начинает обрубать у всех присутствующих энергетические хвосты и жутким голосом предвещать мировые катаклизмы. Если рюмок больше трех, она жалуется на жизнь с моим бывшим, а ее теперешним мужем и умоляет взять его обратно.
Муж номер один приходит ко мне излить душу в отсутствие мужа номер два. Как правило, он повествует очень эмоционально и с привлечением архивных материалов, как то: фотографии, письма, стихи и так далее. Клятвы в бессмертной любви стали уже делом обыденным и не раздражают. Вызывает недоумение сам факт, поскольку я знаю, что со второй женой ему живется лучше, чем жилось со мной: она отпахивает свою повинность за санкт-петербургскую прописку, квартиру и наличие рядом с собой красавца в погонах. За эти, столь необходимые ей и ненужные мне блага, она терпит его постоянное отсутствие, барские замашки и загулы.
Раз примерно в полгода бывает перебор. Выражается он в том, что муж номер один вдруг начинает уговаривать мужа номер два повернуть историю вспять и отдать меня. Я пытаюсь объяснить, что мое мнение в этом вопросе не последнее, но мне живо затыкают рот диковатой сентенцией: «Когда пушки стреляют, женщины молчат». Муж номер два относится к этой ситуации с неизменным спокойствием и, закрыв дверь за своим предшественником, обычно подытоживает: «Забудь все это, как дурной сон».
Сильное впечатление эти эскапады производят на дочку, ибо она любит отца, и подобные перспективы ее радуют. И, кроме того, она, вообще, девушка впечатлительная. Когда в первую же сессию дочь завалила первый же экзамен, она попросту отравилась, и ее откачивали неделю. Теперь я жду какой-нибудь безответной любви, чтоб вытаскивать ее из-под поезда, как Анну Каренину, или вылавливать ее из пруда, как Муму. Занятая поглощением жизненных впечатлений, которые ее неизменно потрясают, она ничего не делает и никогда ни в чем мне не помогает.
Не хочу сказать, что я хорошая хозяйка, но все, что делается или не делается в доме, делается или не делается только мною.
Страшно интересно, что будет, если я вдруг умру? Однозначно только то, что отечественная наука не притормозит в развитии из-за отсутствия моей докторской. Студентам дадут другого преподавателя... Лучше. А если хуже? Они же ни черта знать не будут, прогуливать начнут. И так впечатление такое, что они пытаются получить высшее образование, не имея среднего. А кого будет втаптывать в грязь завкафедрой? За счет кого он станет реализовывать свой комплекс неполноценности? И дочку некому будет откачивать, приди ей очередная блажь отравиться. А кормить? А стирать? А в магазин ходить? Быть несбыточной мечтой и одновременно жилеткой для мужа номер один? И бедный муж номер два – кому он станет давать советы? Да и старый, одинокий, невозможный папа – кто будет за ним ухаживать и выслушивать весь тот бред, что он несет?
Я, конечно, не Сент-Экзюпери, но все же «мы в ответе за тех, кого приручили». Коль пирог уже на столе, нельзя оставлять людей голодными. Все-таки я считаю себя интеллигентной женщиной.