Глава3. Принцесса Суэна. Подсолнух
...С того невозможно волшебного утра с нею что-то случилось: взгляд ее подолгу задерживался на шелковистой или гневно пенящейся океанской гриве,- и нежнейшая улыбка в эти минуты долго не могла упорхнуть с ее лица...
Балы, скачки, охота, прием послов и прочая придворная мишура повседневности никогда не занимали ее воображения – сейчас же ей и подавно не стало до них никакого дела.
А однажды, когда один невероятно надоедливый и заносчивый герцог, гордо числящий себя в первых рядах ее поклонников, очень пространно и нудно сравнивал ее взор с майскими розами, весенней зарей, легкими облачками и разноцветными колибри - она, стоя к нему вполоборота и положив ладони на прохладный мрамор баллюстрады, вдруг сказала, совсем не по-королевски перебив на полуслове и перепутав обращение: "Граф, Вас не затруднит оставить меня?"
Герцог, не на шутку разозленный даже не тем, что его отослали, а столь грубым и непозволительным уничижением до графского достоинства, удалился, нервно сжимая эфес и чеканя шаг.
...Но она уже забыла о нем, быстро следуя через анфиладу светлых высоких залов.
***
Как хотелось бы нам в эту минуту тихо коснуться вашего плеча и воскликнуть: «Будьте осторожней, принцесса! Будьте осторожней, прекрасная Суэна! Ах, зачем вы так неосмотрительны с фон Хортом?! Как опасно посмеялись вы над заносчивым герцогом!»
Но мы не можем предостеречь вас. Не смеем перечить королевской воле. Мы лишь с восторгом и тревогой провожаем взглядом Ваш тонкий силуэт!
Знаем мы, что теперь в холодную и надменную душу герцога огненным расплавленным стеклом вливается злость. Вот он сходит по мрамору ступеней. Вот едва оборачивается, словно проверяя, видит ли его досаду Ваше Высочество. Нам кажется, что убедившись, что это не так, он ударит хлыстом по сапогу, или иным способом покажет раздражение? Возможно, его щеки вспыхнут сейчас гневом и краской, или от злости он замахнется на кучера?..
Но нет! Он поворачивается. Пристальный его взгляд медленно обходит то, что осталось за спиной. Он только улыбается холодно-бесчувственной, внешне насмешливой улыбкой, а после твердой походкой сходит по ступеням. Через мгновение до нас доносится стук колес экипажа. Постепенно этот звук стихает – карета герцога покидает дворец.
Но сейчас мы не станем следовать за ним: всему свое время…
***
Переводя дыхание, она встала у своих окон, глядящих как раз на океан со своей стремительной высоты: закат щедро раздаривал горстями золотой и медный свет по небу - частицы его ссыпались в воду мечущимися искрами, никак не желая уходить под волны, и ровное дыхание величественности света передалось и ей...
Она достала из красного дерева с бронзовой инкрустацией секретера два письма: одно было слегка смято, будто легким соленым ветром, но все же хранило первозданную хрупкость; второе же - было только начато, даже не начато еще, а просто чистый лист голубой тонкой бумаги, однако же она твердо знала, что это - письмо...
И сейчас, взяв руки перо и взглянув на мятущееся огнем небо, как на подсказчика, она размашисто вывела:
"...и вновь устаешь от забот,
С мечтою желанною споря;
И хочешь - куда-нибудь вдаль,
И что-нибудь - с привкусом моря,
И чтобы - дрожал такелаж
От бури в сырое ненастье,
И звездного неба - лоскут,
И парус - безбрежный,
как счастье..."
А где-то, на сияющей глади, направляясь за недостижимую никогда, но такую манящую линию горизонта, шел на всех парусах трехмачтовый бриг с гордо и бесшабашно пляшущим на гибкой спине вечернего бриза - черным флагом...
***
«…Да, да, да! – думалось порой ей, - Именно: с мечтою желанною споря… Все это как ритуал, как заклинание, как обет; как сладкая, хоть и запретная привычка... Каждый рассвет - знойный или хмурый, приветливый или зябкий – и вновь будет берег океана, и робкая заманчивая надежда на еще одну встречу...»
Сейчас она опять стояла именно там, у самой воды так, что волны почти касались ее, словно стремясь прошептать что-то. Она приложила к уху, отряхнув от песка, большую раковину и улыбнулась, зажмуриваясь, проводя пальцем по нежной глади перламутра и слушая зеленые тихие сказания океана.
...Она понимала: все это – скорее просто мечты, легкие, бездумные, сквозные: мерно раскачивающаяся палуба брига, гудение снастей, мерное пение ветра… Что, если все это так и останется в радужных границах несбыточного - и снова будет ее такая благоустроенная, незаслуженно удобная, расписанная на недели и годы вперед, королевская жизнь?.. Но - даже эти мечты приносили ей щемящую нежность и тоску по соленому ветру свободы...
...Но ведь рядом с нею мог бы… – начиная с этой мысли, теперь почему-то постоянно гулко замирало сердце… Она страшилась додумывать ее до конца – когда вспоминала синие глаза, лихую повязку на голове, пронизывающий взгляд, в котором – впервые для нее – не было ни раболепия, ни угодничества, а просто... просто...
- Он далеко сейчас, - внезапно прозвучал спокойный голос за спиной.
Она порывисто обернулась, вздрогнув от неожиданности и рассыпав пригоршню разноцветных морских раковин: ежеутренний дар волн.
Привольно опершись о прибрежное разлапистое дерево и сложив руки на груди, там устроился высокий худощавый парень, почему-то напомнивший ей подсолнух на тонкой ножке.
Он шагнул из затененной защиты кроны, и она невольно улыбнулась: парень был рыж – огненно рыж, - как смешливый апельсин на полуденном блюде жары, как притаившаяся на солнцепеке спелая тыква, как зазевавшийся одуванчик в венке пастушки; его вихры в полном беспорядке вызывающе щетинились в разные стороны, еще более увеличивая сходство с подсолнухом. И под всем этим бушующим огненным великолепием – неожиданно обнаружилась сталь смеющихся и проницательных серых глаз.
Она спокойно молчала, ожидая, что скажет рыжий пришелец – но тот тоже оказался не из робкого десятка, весело оглядев ее – впрочем, без фривольности – и белозубо улыбнулся:
- Я вижу тебя тут каждый день.
Она слегка опешила:
- Мне еще никто не говорил «ты», - и, вдруг рассмеялась, – но мне это почему-то нравится.
- Не сомневаюсь, - заявил обладатель огненной шевелюры, прикусывая крепкими зубами невесть откуда взявшуюся в его руках травинку, - Капитан в тебе не ошибся: ты не похожа ни на одну из придворных разукрашенных манерниц... к счастью, – и он снова расплылся в улыбке.
Окончательно сбитая с толку, она застыла, вопросительно и умоляюще глядя в серые глаза разговорчивого подсолнуха.
- Ты становишься похожа на молоденького петушка, когда вот так вот в недоумении склоняешь голову набок, говоря с собеседником, - рыжие вихры встопорщились от смеха.
Уже не зная, сердиться ей или радоваться подобному обращению, она звонко рассмеялась вместе с ним; вдруг спохватилась:
- Ты сказал...
- ...Капитан.
- Ты...
- ...его знаю. Более того, видел его... ну,скажем так: относительно недавно; но поговорить мне так толком и не удалось,- и всему виною одно забавное королевское создание, настолько затмившее весь белый свет для Капитана, как ситцевая шторка, что более ни говорить, ни думать ни о чем ином он не может! - снова смешливый стальной взгляд, припорошенный огнем.
Сердце ее вдруг отчаянно всполошилось, кровь приливом бросилась к щекам – вероятно, нахальный подсолнух что-то уловил, потому как несколько посерьезнел:
- Ну-ну, не надо бросать такие отчаянные взгляды, которым позавидовала бы Горгона, будь эта особа сейчас здесь, - он, смешно сморщившись, потер кончик носа, - Полагаю, если бы он знал, что я здесь буду, капитан просто умолял бы меня передать тебе весточку на словах…
Подсолнух вдруг поднял физиономию к небу, наморщился, как бы пытаясь читать на облаках, и прибавил:
- … и обещался изъясниться в письменном виде... попозже.
Не выдержав, она развернулась к океану, счастливейше улыбаясь – снова вернулось и обняло ее то утро, и то солнце... И острые мачты вспороли туман, и синий аквамарин приветливо затрепетал в ладони...
Тряхнув головой и снова рассмеявшись, она повернулась к рыжему вестнику:
- Кто ты?
- Ну вот, наконец-то вспомнили и обо мне, а то я уже начал чувствовать себя, как призрак отца Гамлета: иногда слышно и видно, но никто не хочет иметь дела, - рыжий приветливо улыбнулся, снова скрещивая руки на груди, - Зовут меня Миояш; я – фигляр.
- Кто?
- Ну... фигляр, знаешь ли: циркач, балаганник, шут, актеришка, голь перекатная – и тому подобное – как нас называют, - он снова с остервенением потер нос и взъерошил пятерней и без того всклокоченную шевелюру.
- А как ты сам себя называешь? – она непроизвольно наклонила голову набок и тут же спохватилась, вспомнив давешнее замечание.
- Актер. Канатоходец. Тот, кто видит горизонт дальше, чем другие, - на этот раз Миояш был неподдельно серьезен.
- Таких еще называют впередсмотрящими – заметила она.
Миояш вздрогнул, пристально глядя ей в глаза:
- Я им был. Давно, – как отсек.
- И так ты... познакомился с Капитаном?..
- Отчасти, - веселое расположение духа снова обрело власть над ним, - но это уже другая история. А сейчас, - он вдруг отвесил шутливый, но все же полный достоинства изящный поклон,- если Ваше Высочество не будет против, мне надобно удалиться – а то вон, сюда уже бодро шагает бригада дворцовых стражников: не иначе, мой несомненный талант проскальзывать незамеченным сегодня дал некоторую промашку... Я еще возникну как-нибудь, когда будут новости, - и, широко улыбнувшись, Миояш нырнул под ветви деревьев.
Она оглянулась: действительно, вдали виднелись поблескивающие доспехи спешащей со всех ног от дворца стражи.
Ей вдруг нестерпимо захотелось сделать что-нибудь сумасшедшее, детское, озорное – и, подхватив подол платья, она весело понеслась, смеясь, по белому пенящемуся прибою в противоположную сторону.