S o L o
Intro
MONEY
Pink Floyd
(Waters)
Part 1:
7 ---4--------------------------------
- -----4---------0--------------------
4 -2-----2---0-2----------------------
---------2--------------------------
Part 2:
---------------------------------------
4-4-4---------4-3-2-----------0--------
-----5-4---0-4-------2-----0-2---------
--------2-------------0-3--------------
Т.Ф., как обычно.
Что-то вроде оглавления
1-2. Это своеобразный дневник одной пятницы, в течение которой я скучал, варил макароны, учил физическую химию, принимал ванну, слушал Motorhead с Dire Straits, трепался по телефону с Геной Латышевым и Сашей Собко, играл на гитаре. Тема произведения вполне произвольна.
3. Написано довольно давно и представляет собой фрагмент неконченых «Principles of ethics».
4-5. Родилось в понедельник, после консультации по той самой физической химии, которую я учил в пятницу.
6-8. Ранее – часть «Сказок». После реструктуризации оказалось здесь.
1.
В квартире синие глубоководные тени зимнего вечера, и вытянутая рука уже не кажется своей. Маленький островок желтого света – настольная лампа и клеёнка на столе, и чай. В окне – сине-фиолетовое, пастельной однородности небо, и желтые окна противоположного дома. Макароны варятся в мутной водице, слегка шевелясь, как волосы медузы Горгоны.
Можно расти до бесконечности, покоряя пространство знанием о его существовании, чувствуя безраздельную – ибо не с кем делить – власть: ты о них знаешь, они о тебе – нет. И быть везде, следя за всем сразу. А можно уйти в раковину и знать себя как весь мир. Игра в прятки: спрятаться и в одиночестве знать тайну. Перестать быть собой. Что, в общем-то, то же самое – то же самое упоительное чувство несоответствия своим физическим размерам.
Моя рука – это ещё я. Но мои ногти и волосы? Покуда моё тело это я? Ведь иногда чьё-то ещё тело – тоже часть тебя. Разрастаясь до бесконечности или сжимаясь в точку, чувствуешь иллюзорное освобождение от всего, связанного с той самой жизнью, которую ты живёшь.
Никто не помнит меня в посёлке Кузёма, но я помню Кузёму, и пока я её помню, она в моей власти. Я помню, я знаю, я чувствую. Я есть. Я всё ещё есть, я уже был. И две точки задают прямую. Или вектор, если ты знаешь, что начало, и что – конец.
2.
У меня есть две лапки – одна левая и одна правая, но какая из них правая, а какая – левая, я не знаю.
Алан Милн,
«Винни Пух и все-все-все».
Иногда на зрительной сфере возникают медленно падающие точки, прыгающие вверх, когда ты моргаешь. Если следить за ними, то они движутся вслед за движением зрачка – ведь они находятся на поверхности глаза и движутся вместе с ним.
И можно, при желании, конечно, обмануться и представить, что точка движется сама, что твоя роль заключается лишь в наблюдении; можно поверить, что взаимодействие можно разделить на «субъект» и «объект». А сделать это невозможно, поскольку взаимодействие двусторонне по природе своей.
Люди часто придают слишком много свободы своим порождениям. Причина всё та же – невидимость движущему связи с движимым, поскольку слишком тесен контакт. Наши мысли движутся нами и мы движемся ими. Мысль очевидная, но прочувствовать её, отстраниться от своего душевного мира, почувствовать связь себя с собой – сложно. Ведь то, что мы сами и наши мысли ощущаются как два разных объекта содержится уже в том, что есть разные слова для них – в то время как для прозрачности воды и мокрости воды нет таких слов (только словосочетания – а словосочетание это уже синтетическая структура, уже содержащая в себе взаимоотношение между составляющими частями. В структуре языка уже содержится то, как принципиально будет построено мировоззрение. По крайней мере - общие черты иерархии понятий.)
Таким образом, выбранный словарный базис, начальные кирпичики, уже задают необходимость наличия между мной и моими мыслями взаимоотношений. А ведь это просто различные свойства целого, разнесённые словами по отдельности и живущие самостоятельной жизнью существительного вместо спокойной жизни прилагательного. Расчленение непрерывности этого мира, задание координатных сеток и парных взаимодействий с необходимостью влечёт за собой некоторое количество артефактов. Наверное, проще жить с языком, в котором очень мало слов. В какой-то мере процесс эволюции культуры можно описать процессом разрастания словарного запаса и усложнением связей между словами. В некоторый момент сложность этой надличностной структуры превысит максимальный охватываемый человеком объём и на этом творчество высокого стиля заканчивается. Дальше идут мелкие доработки, но не из-за совершенства системы, а из-за её неподъёмности. Система медленно отстаёт от времени, становится неконкурентоспособной, противоречащей окружающему миру и элиминируется.
Из-за такого подхода к взаимодействию «субъект-объект» идеалистический взгляд на мир кажется мне одновременно и самым наивным и самым честным взглядом на мир – самым честным из-за придания идеальному достаточной свободы, и самым наивным из-за придания, всё-таки, слишком большой свободы. Для избавления его от ощущения наивности достаточно лишь подправить терминологию, добавив того, что можно назвать научностью. Ведь современная наука идеалистична по сути своей: взгляд на мир представляется набором различных теорий, находящихся в непрерывном развитии и готовых к замене на более совершенные – знание ассимптотично движется к истине, не достигая её. При таком взгляде удаётся соблюсти минимальную честность и не начать верить в своё всесилие и всезнание, неотвратимо влекущее за собой нарушение чей-то невидимой больше тебе свободы.
Знание истины современному человеку не дано – слишком в нём мало инерции и силы – необходимых компонентов веры. Знание – состояние статики, и в свободном падении или броуновском движении оно недостижимо.
3.
Никому верить нельзя. Даже себе. Мне – можно.
Мюллер.
Наличие атрибута не гарантирует наличие того, кому он принадлежит – ведь процесс приписывания свойства чему-то вполне произволен и вполне может статься, что это свойство преспокойненько живёт и само по себе, не особо нуждаясь в каком-либо покровительстве.
Когда тебе плохо или хорошо, тебе плохо или хорошо, но это чувство не даёт никакой информации о том, кто есть ты – тот, кому, собственно, плохо. Есть чувство (по крайней мере возможна операция называния: есть что назвать и есть возможность провести процесс названия, например сказав: «мне больно». Большей детальности бать не может – опорой мировоззрения является чувство правильности и соответствия. Дальше двигаться некуда). «Себя» же ты никогда не ощущаешь. Вообще, «я» представляет собой одно из таких вспомогательных понятий (таких как «жизнь», «смерть», «правда», «ложь» и т. п. в своих абсолютных значениях), по-своему удобных, но накладывающих определённые обязательства на того, кто их применяет. Стесняя движения, ограничивая действительность некоторой внутренне встроенной в них моделью, они позволяют её кое-как описать и на этом вроде бы успокоится. Но то, что внутри нас, всё-таки умнее этих игр с подменой объекта обсуждения удобной куклой, и червь сомнения точит. Целесообразно основываться на том, что всегда под рукой и, если что, можно предъявить. Верить себе на слово не стоит. Поэтому целесообразно рассматривать мировоззрение как таковое, исключая (по возможности) всякое «я», как вещь принципиально не определяемую.
Любое мировоззрение (или мирочувствование, если хотите) представляет собой претворённую из абсолютно идеального бытия идей в менее чистое бытие человеческой души часть агрегора конкретного типа (рациональное, религиозное etc.) овладения мира. Любой из способов несовершенен, неполон и, кроме того, его актуализация тоже вносит свои огрехи в непротиворечивость структуры. Причин несовершенства, связанных непосредственно с процессом актуализации, может быть несколько. Во-первых, просто ошибки, неряшливость чувства и мысли и прочие «идолы» из «нового органона». Во-вторых, принципиальная конечность как единомоментного восприятия (грубо говоря, недостаток оперативной памяти) так и общего объёма актуализируемой системы (конечность жесткого диска) вносят свои вклады в несовершенство картины, в идеале стремящейся к кругу бесконечного радиуса, но размыкаемого в зябнущую на концах (порождая автоматически два вечных вопроса – рождения и смерти) прямую. В третьих, смешение стилей и их взаимное противоречие. В каждом из нас, людей с отвратительно подвижной душой, есть по чуть-чуть от огромного количества различных систем, взаимно конфликтующих. Такая диета, естественно, приводит к расстройству желудка.
Возникающие в результате принципиально неразрешимые в рамках собственного мироощущения вопросы, очевидно, нужно решать вне этих рамок. Попытки их разрешения средствами, их породившими, приводящие к нагноениям и расчёсам, называются философией. До некоторой степени снимая боль (за счёт местного некроза тканей), эти жалкие попытки не приносят долгожданного облегчения. Следующий стандартный способ, тоже не совершенный, представляет собой просто смену точки зрения на другую в случае возникновения этих неприятных вопросов. «Дорогая, ты меня любишь? – Ой, гляди какой таракан!» или «Где мои деньги? – А я вчера жирафа видел». Однако, конечность позиций и их постепенный перебор, подспудный рост чувства неудовлетворённости, тошнота от карусели (это сначала забавляет – мчащиеся по кругу лица, потом становится тошно…) приводят к полному краху. «Дорогая, так ты меня любишь? – Нет!!! Нет, я тебя больше не люблю. (далее безутешные рыданья потерявшегося в лесу вечером человека)» и «Так где же мои деньги? – Я их потратил на мороженное! (хлопок двери и дробный топот по ступенькам вниз)». Эта игра обречена на провал. Третий вариант – «верую, ибо абсурдно» – наиболее честен, поскольку некуда двигаться дальше (только вернуться назад).
Три способа, расположенные один за другим по оси признания неразрешимости собственными силами мучающих вопросов:
1 – я могу их решить. Это делается так…
2 – их нет. Их вообще не существует…
3 – они есть. Я не могу их решить, но Он может, и Он решит.
Честнее всего было бы признать существование и неразрешимость, но не пытаться решать, а оставить их в покое. Избежать их не из малодушия, а из простого знания во-первых ограниченности метода, а во-вторых (и это куда важнее!) знания того, что эти вопросы не более чем артефакт мировоззрения. Никто ведь не считает малодушным ученого, который не пытается в рамках имеющейся теории объяснить возникшие в теории противоречия. Наоборот, на того, кто так поступает, смотрят с удивлением и сожалением. Надо твёрдо знать границы применимости метода. И не ждать большего, чем то, что ты можешь получить. А получить путём философского опыта можно, в общем-то, очень немного.
4.
…There is no pain, you are receding
A distant ship smoke on the horizon
You are only coming through in waves…
Comfortably Numb, The Wall,
Pink Floyd
Что такое «Я»? Можно отделаться туманной формулировкой вроде: «Совокупность регулярно проявляемых на эмоциональном, волевом и интеллектуальном уровне свойств личности называется «Я»». Но подобной формулировке имманентно присущ недостаток субъективного взгляда на то, что вообще считать свойствами и какие из них - регулярно проявляемыми. Второго недостатка можно избежать, введя понятия дифференциального (единомоментного) и интегрального (выборка устойчивых в течение определённого отрезка времени) «Я».
При стремлении промежутка наблюдения к бесконечности, объём интегрального «Я» падает (предположительно по экспонциальному закону), в лучшем случае сокращаясь до 10 заповедей, в худшем до несколько большего числа дурных наклонностей (обычно до суммы двух этих слагаемых). Это свойство говорит о том, что интегральное «Я» имеет определённую практическую ценность на коротких промежутках времени (бытовое применение суждений о ком-либо), однако как инструмент философского познания применимо в очень узких пределах.
Дифференциальное «Я», в свою очередь, хотя и выражает свойства человеческой личности в максимально полной мере, крайне неудобно из-за принципиальной невыразимости средствами коммуникации. Вследствие этого прискорбного факта дифференциальное «Я», хотя и представляет собой незаменимый инструмент индивидуального философского опыта, также неприменимо к использованию в философских изысканиях, ставящих в качестве одного из необходимых свойств мировоззренческой концепции принципиальную передаваемость результатов философского опыта. Вследствие этого с дифференциальным «Я» европейская традиция философствования работать не позволяет, в отличие, например от восточной, где философский опыт передаётся в виде вектора, а не массива точек: «иди туда, и иди сам», а не «пойдём туда, дай мне руку».
Таким образом, такой подход – различение дифференциальной и интегральной величин - автоматически позволяет побороть и первый недостаток понятия: из-за увеличения до не охватываемых человеческим разумом размеров материала, что выдаёт индульгенцию на нерациональную и чисто субъективную трактовку в первом случае и из-за небольшого объём общего знаменателя, позволяющего его всего обозвать «Я» – и так слишком мало остаётся!
Однако в свете вышерассмотренного остаётся необходимость в определении, позволяющем иметь достаточно удобную точку отсчёта (а в этом и содержится основное назначение понятия «Я»: из него ничего не извлекают, к нему всё привязывают). Очевидно, что это определение не должно содержать в себе описания свойств (они бесконечно изменчивы), а лишь задавать направление на точку отсчёта: для закрепления корабля вовсе не необходимо вводить его в соприкосновение в дном, достаточно при помощи цепи привязать его к держащемуся за дно якорю.
Такое «Я» я назову «дифференциально-динамическое «Я». По своим свойством такое «Я» напоминает горизонт: оно всегда удалено на приблизительно одинаковое расстояние, к нему невозможно приблизится или от него отдалиться, и оно всегда есть. Дифференциально-динамическое «Я» находится в невидимой точке мнимого душевного пространства, из которого происходят наши мысли, чувства, волевые импульсы. Принципиальная неопределимость свойств точки и её точных координат не мешает использованию её в построениях: они просто будут смещаться параллельным переносом при непрерывном и неизвестном по характеру перемещению «Я» во внешней системе координат.
«Я» не содержит в себе ничего, не имеет никаких функций кроме роли точки начала координат и поэтому существует.
5.
What shall we use to fill the empty
Spaces where we used to talk
How should I fill the final places?
How should I complete the wall?
Empty Spaces, The Wall,
Pink Floyd
В любой системе мировоззрения неизбежно идут два процесса: создание новых элементов и перераспределение приоритетов между уже имеющимися. Под созданием новых элементов понимается как создание принципиально нового путём узнавания из окружающей (собственно узнавание) или внутренней (придумывание) среды. Существенной разницы между процессами создания и переоценки нет, разница лишь в отношениях между объектом создания и воображаемой точкой отсчёта – «Я». Узнавание происходит в рамках внешней системы координат (для-вещи-свойства) а переоценка соответствует внутреннему узнаванию в рамках внутренней системы координат (для-меня-свойства).
Рассмотрение удобно вести в рамках кинетической схемы двух последовательных реакций. В начале есть только исходное вещество: идеи в чистом бытии свободных идей. Такая платонистическая трактовка может показаться наивной, что ж, детализуем понятие «бытия свободных идей» в духе современного мировосприятия. Предположим, существует количество объектов восприятия (конечное или бесконечное – это нас волнует мало). Так же какое то количество способов их взаимодействия. Ограничим продолжительность человеческой жизни например 1100 лет, и мы получим некую монгофакториальную формулу, задающую количество возможных идей. Этот массив мы и обозначим «бытие свободных идей». При выборе конечного (но очень-очень большого) количества исходных элементов и способов связи, массив будет конечен и удобен для внутреннего соглашения с его существованием.
Концентрация мыслей, актуализованных в бытиё человеческой души в точке старта равна нулю. Такое состояние соответствует только что зародившемуся человеку – отсчёт можно вести, например, со стадии зиготы. При таком выборе начала координат в области малых t наблюдается индукционный период.
При движении дальше по временной координате мы попадаем в детство: концентрация промежуточного продукта растёт, доступные идеи мало-помалу исчерпываются, начинается отсев. Дальше мы попадаем в душевную зрелость – максимум актуализованных идей - и, далее, старость – постепенное падение концентрации промежуточного продукта в реакции перехода идей из одного ничто в другое ничто. Вопрос о способах задержания в юном состоянии состоит в вопросе уменьшения k2.
Мы переходим собственно теме: к вопросу устойчивости. Очевидно, что вопрос о выработке общей стратегии должен начинаться с поиска центров разрушения и исследования механизма этого разрушения.
Как мне кажется, попытки поиска материала, абсолютно не вызывающего не при каких условиях отторжения – идеального мировоззрения – бесплодны по причине того, что нравится и не нравится может всё (ведь точка отсчёта может быть расположена совершенно произвольно), и в конечном счёте перестанет нравится любая мысль. Поэтому поиск устойчивой системы воззрений должен быть направлен в область кинетической стабилизации, а не термодинамической: движущая сила разрушения есть, но нет возможности её приложения.
Решение этого вопроса диктуется самим механизмом порождения и разрушения. Рождается всё частями, аморфной массой, после интегрируясь, структурируясь и далее разрушаясь по обобщениям и основным положениям. Как мы уничтожаем что-либо в своей душе? Мы обобщаем, получаем ощущение, целиком помещающееся в наше единомоментное восприятие и таким куском отбрасываем. Поэтому идеально неразрушимая система должна быть абсолютно бессистемна: что-то вроде «верую, ибо абсурдно», но только без сформулированной этой мысли. Ибо сформулированная бессистемность – это уже одно положение системы.
И вот на этом этапе вступает неинтеллектуальная составляющая души. Интеллект создаёт систему с одной уязвимой точкой (заметьте, наиболее совершенные религии – монотэистичны – чем меньше Бога, тем лучше), выполняя роль своеобразной лупы. Единственная уязвимая точка служит приложением всей веры, распыляемой нерациональным атеистом на всю жизнь. Ведь глупо верить в то, что рациональный принцип, пусть даже привычка в него верить отработана до автоматизма, поможет в увеличении устойчивости. Он просто ограничит объём доступных свободных идей, но выбор между ними и их отсев будет направляться нерациональными импульсами – и тут уж интеллект ничего не сможет поделать, так как лежит в другой плоскости и просто «не дотягивается».
Постмодернизм это рациональный приход к тому же способу мировосприятия, с которого человечество начинало – к целостному, нерасчленённому мировоззрению. Только в качестве атомов в нём не отдельные чувства и мысли, а теории, стили, школы и концепции. Чего ему не хватает – а это уже переход от мифологии к религии – так это концентрации усилий веры на как можно более маленьком участке. Но этот второй виток, как мне кажется, уже невозможен в связи с ограниченностью возможностей человеческого разума. Спираль не уходит в бесконечность, а обрывается на втором витке. Человеческую культуру – эту механическую сумму отдельных независимых культур – можно сравнить со старым диваном, из которого, продрав истёршуюся обивку, торчат старые пружины.
А на диванчике сидит Господь. И я не понимаю, зачем по его Божественному замыслу нужен такой диван с пружинами… Может быть, он – йог, и он так свою волю воспитывает? А может быть диван давно выкинули на свалку и на нём уже давно никого нет? То-то такая невыносимая лёгкость во всём.
6.
Всякий выбор порочен, поскольку он отвергает бесконечное количество неизведанных возможностей.
Лао Дзы
Бог – тот, кто движет,
оставаясь неподвижным
Аристотель
Есть что-то общее между Марксовой диалектикой, философией Аристотеля и даосизмом Лао Дзы: чувство правды, звучащей как ложь, и это завораживает. Видимо, это общее присуще любой философии. Всемудрый, достигающий наилучшего решения ничего не делая, движущийся, стоя на месте, творящий добро, отбросив человеколюбие – это идеальное выражение диалектической идеи о единстве и борьбе противоположностей, их взаимного перехода.
Восток – это Запад, не знающий того, что он Запад, и обратно. Внутри – одно и то же у всех, и лишь взаимная непрозрачность создаёт видимое разнообразие. Суть одна, но, не зная её, можно верить в свою исключительность, расставив «других» по периметру своего мира, умножив его тем самым, растворив границы себя в плавной градации от серого к угольно-чёрному; но ничего не решив - по-видимому, решают не умом, а как-либо иначе.
Зная по несколько ответов на каждый вопрос и не имея ни одной точки опоры, вращаешься вокруг собственной оси, ощущая растущее чувство тошноты. Остановите землю, меня укачивает, мне невыносимо скучно то, что завтра солнце опять встанет и будет день.
Завтра сегодня станет вчера, транслировав мир на клеточку вперёд, как ленточный глист откладывает всё новые и новые членики безымянных миров: вперёд и назад, и время – всего лишь координата, ничем не выделенная среди прочих. И я сам – тоже лишь человек, ничем не выделенный среди прочих 6804685913 (телефонный номер, и интересно, чей? Другого, тоже ничем не выделенного, человека).
Вселенский пессимизм вселился в меня, и гайморова пазуха прогрессирует. Близкие – это те, в кого мы верим, что они нам чем-то дороги и, как нам верится (правды никогда не узнать), они верят в что-то подобное, о любимых даже говорить глупо – взаимное безумие, вера в то, во что верить нельзя ни в коем случае, просто бегство от собственной пустоты в пустоту – но чужую, а мороз всё равно пробирает до кости, сколько не говори «жарко». Человек рождён один, и умрёт таким же, и опий навязчивой галлюцинации этого мира лишь позволит забыться, пока ты летишь из одного мрака в другой, ничем не отличающийся от первого. Почему нужно бояться смерти? Ведь ты же не мучаешься тем, что 1000000 лет назад тебя не было, и, что самое главное, никогда не будет…Ведь будущего ещё не случилось и поэтому оно предоставляет принципиальную возможность быть ещё. Так что разумнее если и боятся чего-то, так не смерти а темноты, оставшейся за спиной – недостижимого принципиально прошлого. Да и вообще, это же только слова – прошлое, будущее, смерть, жизнь – зачем беспокоится по поводу задаваемой ими модели мира, ведь теория сильных электролитов Дебая-Гюккеля кровь не волнует, ведь так же.
Релятивность всех истин создаёт свою сетку координат, и эта сетка начинает жить своей собственной жизнью. Потратив все свои силы на плетение паутины мыслей о мире, ты не находишь новых сил на покорение этого двойника внешнего мира; и теперь ты столь же одинок и беззащитен, каков был в начале пути, но теперь ты старше, сил стало меньше, веры в пользу этой работы нет – 21 очко (Год? Век?), и перебор сгорает. Второй виток торчащей из старого дивана пружины - второй и последний. Как в компьютерной игре – ты просто перешел на следующий уровень, и никто не говорил, что от этого будет счастье.
Чувство абсолютной свободы всех людей, одинаковости и одиночества, наводит на простой вопрос: зачем человеческому существу продолжать существование, если оно ему неприятно? Ответа я не знаю, но подозреваю, что особых причин для этого нет. Основная причина для большинства – привычка, боязнь темноты и различные ошибки в согласовании времён (многие путают прошлое, будущее и настоящее, размазывая себя сразу на все три эти ипостаси). Боязнь смерти и любовь к жизни ничем не связаны друг с другом – диалектика, как вещь близкодействующая, на таких расстояниях не действует; между северным полюсом и его антитезой – южным – много чего есть.
Никто не бывает так одинок, как человек, слившийся с остальными в едином порыве, став с ними единой душой, одинокой душой. Человеку всегда нужно иметь «другого», непонятного, но, по-видимому, доброго – жажда веры заложена изначально, это первично. Вынести свою собственную ответственность человек, особенно женского пола, не может, и поэтому обзывает остальных «разными другими», щедро расклеивая ярлыки. Я предпочту не поступать так; перефразировав Лао Дзы, «любое имя порочно, поскольку оно отметает бесконечное количество других, неизведанных». Минимум компонентов – что и характерно для островной кухни, а то, что моя земля отчалила от материка, легко заметить по необычно чистому небу над головой – такое бывает только в море, где две великие стихии глядятся друг в друга. (Привет дяде с большими усами, сидящему на горе!)
Отчётливее всего всё вышесказанное видно на цикле любви. Движущей силой этого цикла является инстинкт душевного самосохранения, иногда переходящий в желание счастья. Сначала мы проецируем на «другого» свою тоску об иной жизни и восхищаемся ей (им) - измученная относительностью всего и абсолютностью тоски, душа рождает (тратя последние силы, раскрываясь, теряя защитные покровы) абсолютную ценность. Потом любим, честно веря в то, что теперь-то у нас есть тот самый «другой», который нам поможет. Но, так как мы не совсем глупы и обладаем мерзкой живостью ума, столь присущей умирающим людям эпохи заката, понимаем, что наш любимый(ая) тоже болен, причем даже болезнь та же. Фаза третья – жалость, сочувствие – на этом этапе любовь умирает, и мы плавно переходим в четвёртую фазу – отвращение (инородное тело выходит с гноем). Переход заслуживает особого внимания, поскольку он, будучи катастрофой того типа, что в теории катастроф называется «клюв» (сломал – не починишь, если проще), служит своеобразной защелкой – пройдя эту стадию, назад уже не вернуться. «Умерла так умерла.» Последняя стадия – равнодушие; поверхность зачищена и цикл можно повторить, если, конечно, есть силы и желание. Цикл брошенного участника идёт по слегка иному пути. Его (её) охватывает страх одиночества, невостребованности как в социальном, так и в сексуальном плане; и он (она) фиксируется на бросившем объекте, цепляясь за него, как за последнюю соломинку. Эта любовь не имеет ничего общего с любовью на второй стадии цикла – это уже неприкрытый страх одиночества и эгоизм. Период, за которой проходится один оборот цикла – вещь сугубо индивидуальная, и, в принципе, может превышать среднюю продолжительность жизни – это называется счастливый брак, по видимому. Счастье, если у влюблённых он приблизительно одинаков. Стабилизация, как это всегда и бывает у неравновесных систем – а равновесие человека это кости в могиле – исключительно кинетическая.
7.
Я помню, что всегда был таким, не помню себя другим, не помню изменений – видимо, если бы я менялся, то меня бы уже не было; а так я вечен. По крайней мере, из-за того что я не чувствую течения времени и не замечаю моментов наступления событий, я не сумею разочароваться, если умру; видимо, я бессмертен, «дурная бесконечность» существования.
Просто всё происходящее ощущается после того как осознаётся – как обратная ударная волна – и я успеваю выкопать окоп или добежать до блиндажа. Острота ощущений драпируется рутиной страховки и защиты, и иногда хочется стоять и смотреть на медленно темнеющий горизонт, прислушиваясь к растущему гулу и противному дрожанию земли, отдающемуся в живот.
Я ничего не вижу. По крайней мере в прежнем понимании этого слова – образы реальности не кажутся мне убедительными, поэтому я не считаю это зрение внешним чувством. Сердцевина вопроса, то есть что первично – или моё зрение изменилось и теперь я вижу не то, что видел раньше, или мир изменился с тем же результатом – мне не интересна, поскольку принципиально непознаваема.
Я научился обходить опасные места, неразрешимые вопросы, складки на поверхности мнений о мире, построенных на моём мышлении. Это чувство настолько глубоко проросло в меня, что растворилось во мне; теперь я о нём могу только знать. Когда-нибудь я это забуду или, что вероятнее, за отсутствием доказательств, перестану в это верить. Нет, скорее начну обходить стороной, как ещё одну неразрешимую загадку, и это будет венец эволюции нового защитного механизма моей души – этот принцип станет её частью. Потом я случайно заново открою это свойство в себе, и, беззащитный, стану жертвой мыслей-водоворотов, которые я открою заодно (в качестве того, то чего защищает найденный механизм). И цикл замкнётся. Бусины, бусины, бусины на нитке… «Твои бусы порвались – скорей собери!» Философия – это нагноения в плоти рационального мироощущения, воспалённая крайняя плоть мысли, ею отторгаемая. Может, евреи всё-таки правы? Видимо, да.
Как скучно знание, к которому уже невозможно пристроить новый опорный столб, а сил разрушить до основания нет. Смерть – естественный регулятор скучности бытия, отсеивающий ещё не готовых к бессмертию.
Сначала есть сила верить, позволяющая менять взгляды в их опорных моментах, потом мысль твердеет, пасётся на коротком поводке, трава кончается и вместе с нею кончается всё. Ждать, когда вырастет новая, уже некому. Лучше придерживаться строгой интеллектуальной аскезы и не обгонять медленный рост травы; тогда есть шанс пережить своё тело. Именно этому учит любая строгая система, изученная отдельно от остального универсума. Содержание не столь важно, как функция.