Тынс Пынс
роман
Седьмая серия
Я тебя жду.
Я помню, как держал твою руку в своей, маленькую такую ладошку, как котенка, как птицу. Хотелось сжать, чтобы ты никуда не ушла. Мы ходили по ночным мокрым улицам, пахло тополиными почками и травой. Ты недавно рассталась с мужем, и я надеялся, что смогу быть твоим.
Но ты хотела просто гулять.
Ты хотела бесконечно исхаживать город, измерять его своими шагами, ощущать сквозь подошвы брусчатку, дышать его свежестью. В твоих глазах сияли любовь и ласка, когда ты смотрела на эти дома. Ты заводила меня то под арки университетских корпусов, то в черемуховые заросли, то заставляла бежать по лестницам и покупать тебе в ночном киоске шоколад. У тебя, наверное, были сладкие и душистые губы после молочного шоколада. Есть б мы на минуту остановились, я бы не удержался и начал тебя целовать. Но ты ходила без устали, двигалась без остановки. Тебе требовался ночной охранник, и ты избрала меня. Может быть, потому что знала: я не сумел бы тебе отказать.
Давай посидим, - предлагал я каждый час, но ты, угадывая мои намерения, отказывалась и смеялась. Я держал твою руку, единственное, что было доступно мне. Я мог бы ласкать ее большим пальцем, но не решался. Иногда ты сжимала мою ладонь чуть сильнее чем надо, передавала мне твой вес и трепет, а я пытался понять, случайно ли ты это делаешь. Я хотел прикоснуться к твоей груди, я хотел забраться между поясом брюк и твоей теплой спиной. Я прищуривался, и передо мной разлетался свет фонарей. Я был как робот, а ты была точно огненный шар. Я влюблялся в тебя. Я запрещал себе чувствовать так, потому что боялся обжечься. Я хотел сжечь тебя сам, чтоб в моей памяти сохранились лишь твои светлые, отражающие все огни мира глаза, и – никакого тела. Только тогда я бы смог успокоиться.
Возвращались мы в одну сторону.
Я, понимая что делаю глупость, вошел за тобой в подъезд и поднялся по лестнице. Ты не возражала, но и не оглядывалась; поднималась, как будто меня рядом нет. Мне удалось войти даже в квартиру. От мысли о следующем шаге мне делалось страшно. Заикаясь, скованным голосом я попросил у тебя Кортасара, и ты вынесла мне синюю книжку рассказов. Точно такая стояла у меня дома, только ты об этом не знала. Я не мог уйти просто так. Твои губы, яркие и без помады, маячили передо мной. Я был неуклюж, путался и волновался. Я спросил, могу ли я поцеловать… тебе руку. Нет, - отрезала ты. Ты протрезвела, ночь заканчивалась. Ничего себе! – восхитилась ты, посмотрев на часы, - Уже полседьмого утра! Я ушел. Наверное, ты смеялась опять. Потом ты уснула, свернувшись под одеялом в клубок, а твои простыни пахли дождем.
Если б я мог.
Я пришел к тебе, когда ты спала. Я был сильнее тебя, мне не требовалось уговаривать. Ты проснулась, и хотела меня прогнать. Но я сделал жесткое лицо – такое тебе всегда нравилось в других людях, - и сел рядом с тобой. Ты хотела вывернуться и уйти, моя светлая. Как ты кричала. Ты кричала сначала от боли, потом – от счастья. Ты прижималась ко мне, скулила и часто дышала, забывала о своем возрасте, превращалась в ребенка. Ты проснулась на самом деле, обнаружив, что меня рядом нет. А я так и не засыпал. Я сидел на подоконнике, и прикасался к тебе, невидимке.
Позже я, как дурак, принес тебе темно-красную розу и признался в любви. Ты отвела глаза, и мы поехали по делам.
Меня преследовала маленькая черноволосая женщина, звонила, закатывала истерики, а я старался прекратить разговор, потому что надеялся, что вот-вот – и будет звонок от тебя. Я ходил вечерами по городу, познакомился с рыжей школьницей, и мы стали встречаться. Своей мастью, повадками она напоминала тебя, но чтоб у нее появились твои улыбка и грудь, должно было пройти, вероятно, лет десять. Мой голос дрожал, когда я пытался к тебе напроситься в гости. Но ты увлеклась сначала мужчиной, который умел рассказывать сказки; потом – другим, кто учил тебя танцевать, и меня в твоей жизни не стало. Мы не виделись года три. Я вспоминал тебя зло, держа руку под животом. Я ждал, что ты ко мне придешь среди ночи, и тогда я сломаю тебя. Потом я тебя простил. Потом мы целовались на какой-то вечеринке, благодаря зеленой бутылочке. Мы заперлись в чужой спальне, и ты прислонилась к стене в самом темном углу. Наверное, ты не хотела видеть мое лицо. Твои губы были ленивы, а тело безвольно. Потом в той же комнате ты запиралась с другим, и вышла с туманным взглядом и смутной улыбкой. Вечер закончился, ты и он шли впереди, а затем свернули к твоему дому. Рядом со мной была Натали; разочарованно я объяснял, что ты – обыкновенная женщина, и что я не понимаю, почему о тебе сочиняют легенды. Натали соглашалась, и мне становилось легче.
Несколько лет с женщинами я не встречался. Ты снилась мне иногда, но издалека. Я сочинил про тебя две истории, одну страшную, а другую – смешную. Теперь меня преследовало только одно желание: мне хотелось убить обнаженную женщину, а потом – зарезать себя. Мы выберемся из неподвижных тел, прикоснемся друг к другу, и, больше не разъединяясь, двинемся в путь.
Опять наступает лето, и снова была гроза. По радио передавали штормовое предупреждение, по дорогам текут настоящие реки. Я сижу на подоконнике, створки распахнуты, далеко внизу бегут люди. Если сюда войдут, то никого не увидят, но, я знаю, ты – единственная, кто разгадает меня. Поэтому я тебя жду. Я возьму тебя за руку, помогу забраться на подоконник, и мы прыгнем туда, на мокрый асфальт.
…
Паша шагает по длинному коридору, паркет блестит, на стенах – теплые солнечные квадраты. Удивительно ощущать свою тяжесть после стольких дней неустойчивости. Впереди – открытая дверь, за нею очень светло. Паша входит и видит плотного маленького человека с усами. Тот сидит спиной к большому окну за столом, и привстает навстречу. Еще одно окно – слева, тоже от пола до потолка. За стеклом лишь ослепительно-голубое небо и облака - огромные белые перья.
«Небоскреб», - думает Паша.
Он машинально жмет протянутую ему короткопалую руку и принимает приглашение сесть. Кожаный черный диван как у психоаналитика.
- Я доктор-технолог, - представляется человек. – Но вы можете называть меня просто доктор.
- А я… я не знаю, - растерянно сообщает Паша. Он даже не уверен, что у него осталось прежнее имя.
- Я в курсе, - успокаивающе произносит доктор, и кладет на стол потрепанную пухлую папку. Паша соображает, что это – досье на него. Доктор сосредоточенно перебирает страницы. Паше не слишком уютно. Потом доктор поднимает мудрые глаза, и говорит:
- Попробуйте вспомнить тех, кто вам близок.
Паша сразу кривится при мысли о родственниках, отбрасывает их образы и откидывается на спинку дивана. Он представляет Лизу, невысокую, с формами Джиллиан Андерсен, такую же рыжеволосую и голубоглазую, только похожую на студентку больше, чем на зрелую женщину. Как обычно на Лизе узкие черные брюки и слишком свободная, на мужской вкус, рубашка. Рядом прорисовывается Натали, лезвие ее рта, прищуренный взгляд, длинная юбка с разрезом. Следующий – Валентин. Нет, Паша считает его чужим, скорее соперником, чем товарищем; они повторяют друг друга: ростом и статью, белизной кожи – проблемы с загаром, - и цветом волос. Валентин ухоженнее, откормленнее, спокойнее, с аккуратной прической. Выглядит старше – как раз на возраст Паши. Следующая – Айон, стройная девушка в голубом, с каштановыми кудрями и лицом печального ангела. Последний – высокий юноша, чьего имени Паша не помнит, такое простое имя, вылетело из головы. Почему только они? – удивляется Паша. Он пробует вспомнить своих любовниц, своих друзей, но тех – как будто не существовало.
Паша смотрит на доктора, и чувствует, что черты того ему очень знакомы. Но они точно никогда не встречались.
- Как вы думаете, - интересуется доктор, - где эти люди сейчас находятся?
Паша, конечно, не знает, но догадка сама собой всплывает в его голове.
- Они сейчас вместе, - убежденно говорит он, - и у них большие проблемы.
…
- Я, наверное, сплю, - произнесла Айон, озираясь.
- Тогда все мы спим, - уточнил Иван, - Коллективное сновидение.
- Коллективный психоз, - съязвила Лиза. Больше всего ей хотелось сейчас что-нибудь швырнуть о камень со всей силы. Лампу? Но что они будут делать без света?
Ей стало страшно, когда она представила всю компанию в темноте.
На всякий случай лучше видеть лица.
- Действительно, ощущение нереальности, - проговорила Натали.
В ответ на ее слова Валентин ударил кулаком стену. Осторожно. Потом немного сильнее.
- Если будет кровь, - сказала Лиза, - значит все правда.
- Попробуй сама, - лицо Валентина приобрело неуверенно-пренебрежительное выражение.
- Стану я себе руки портить. Кто у нас мужчина?
- Не ругайтесь, - попросила Натали. – Вдруг это надолго? Лучше не ссориться.
- Я скорее умру… - начала было Айон, но Иван ее перебил:
- Ругайтесь-ругайтесь. Еще и подеритесь.
Лиза тяжело вздохнула, отвела глаза в сторону. Вгляделась.
- Там, кажется, есть проход, - разобрав черный проем, сказала она.
- Тут их четыре, - уточнила зоркая Айон.
- А если там опасность? – встревожено спросила Натали.
- Выбираться надо все равно, - Лизу больше пугала перспектива застрять здесь всем вместе.
- А если там лабиринт? – предположил Валентин.
- А если мы умерли? – Айон понесло.
- Лично я – живая, - заявила Натали.
- Не зарекайся, - пошутил Валентин. – Чем докажешь?
- Ну… например, я дышу.
- Ты можешь воображать, будто дышишь. А на самом деле лежишь бездыханная, и тебя едят черви, - замогильным голосом проговорил Иван.
- Так мы пойдем, или как? – оборвала всех Лиза. – Возьмите кто-нибудь лампу.
Айон наклонилась к источнику света, и удивленно скривила губу.
- Странно. Она без провода. И горит.
- На батарейках, - сказал Иван.
- Это только доказывает нереальность происходящего, - выдала Натали
- Ты сама себе противоречишь. То живая, то нереальная, - сказал Валентин.
- Я-то реальная. А вот то, что вокруг…
- Мы, что ли? – его вопрос остался без ответа.
Айон осторожно подняла лампу и пошла за Лизой, решительно направившейся в ближайший проем. Остальным ничего не осталось, кроме как идти следом.
В полутьме узкого коридора они продвигались цепочкой. Иван, в надежде обнаружить указатели, смахнул мягкую пыль с нескольких выступов. Безрезультатно. Валентин старался не думать вообще. Натали выискивала кругом знаки опасности. Айон и Лиза впереди иногда выглядели привидениями.
При таком освещении, колышущихся тенях, плавных неровностях стен ощущение ненастоящести нарастало. «А Натали права, - подумал Иван, - Только она ли это? Может, она… они существуют здесь, чтоб передать какое-то сообщение?» Он шел последним. Перед ним покачивалась спина Валентина, иногда открывая серую замшевую жилетку и слипшиеся волосы Натали. «Реальность есть текст», - впереди размышляла, чтоб успокоиться, Лиза, только Иван не догадывался о ее мыслях. В какой-то момент его посетило желание развернуться и тихо уйти, а то зачем он идет как привязанный? «Они заставляют меня. Они тащат меня за собой», - принялся раскручиваться Иван, волноваться, разжигать себя изнутри. Он даже стал чувствовать невидимую веревку тесной петлей поперек его живота, - а идущие впереди, каждый в правой руке, эту веревку держали. Лиза иногда дергала, потому что считала, будто Иван слишком медленно движется; Валентин тоже тянул, проверяя надежность и крепость; Айон, напротив, старалась вести незаметно, а Натали делала это как бы по принуждению. Пораженный своими догадками, Иван стал как вкопанный. Никто вроде не обратил внимания, свет лампы и четверо в нем удалялись. В голове закрутилась дурацкая песенка про десять негритят.
Иван осторожно стал сводить пальцы правой руки, ощущая сгущение воздуха, плотность, наконец – костяную ручку. Кинжал! Никто, кроме Ивана об этом не знает. Невидимая веревка, точно испугавшись, исчезла. Невидимый кинжал приобрел настоящий вес. Иван коротко выдохнул вместо смешка.
- Когда-нибудь я убью всех, кто мне мешает, - произнес он негромко.
Его не услышали. Большими шагами, даже скачками, он устремился вдогонку за светом.
…
- В книжках часто пишут про полноценное ощущение жизни, - в приливе доверия к доктору Паша, развалившийся на диване, рассуждал вслух, - я никогда не знал этого. В детстве самым сильным моим впечатлением было, когда хоронили утопленника. Говорили, что ночью, пьяный, он полез в реку… Потом с пацанами на стройке мы разжигали костры, и бросали туда все, что может взорваться. Мы знали, что рискуем жизнью, но отказаться никто не смел. Когда по реке летом сплавляли лес, мы все скакали по бревнам. Еще среди деревянных домов располагались болотца, затянутые зеленой ряской. Говорили, если придти туда вечером, можно встретить русалку; но, если ты не настоящий мужчина, она защекочет тебя до смерти. Я должен был показать, что настоящий. Солнце садилось, и не оставалось времени убежать. Я знал, что я не мужчина. Само слово, состояние мужчины казалось мне насильственным и страшным. Мой отец к тому времени уже выглядел стариком. В нашем доме жил один… настоящий. Спортсмен и хозяин злобной овчарки. Он ее бил, чтобы она стала злой. Когда он смотрел на меня, то своим насмешливым взглядом словно делал во мне дыру. От меня требовали здороваться с ним. Он хотел, чтоб я ходил к нему в спорткомплекс на тренировки. Я боялся побоев: он мог поступить со мной как с овчаркой. Он подтрунивал надо мной, обзывал хилым и слабаком, и втайне, вероятно, надеялся на мой протест в виде стремления заниматься спортом. К счастью, родители предпочитали, чтобы я читал книжки и хорошо учился. А я хотел, чтобы меня защекотала русалка. Тогда, наверное, я бы сам стал русалкой и щекоткой убил всех ровесников, раз они надо мной измывались.
Маленький доктор внимательно слушал и машинально вертел небольшой блестящий предмет.
- На русалку похожа Айон, - Паша представил ее лицо. – У нее бледные губы, светлая кожа, длинные волосы, и главное – огромные прозрачные глаза. В эти глаза она собрала озера, болота и реки, чтобы те всегда были с ней… А вы знаете, женщины там пахнут водорослями. Водоросли окружают, водоросли захватывают хуже, чем паутина. Там темнота, запах и влага. Влага пропитывает тебя, чтобы ты стал частью водорослей. Но, если ты не боишься, то можешь проникнуть глубже, вернуться туда, откуда пришел. Успокоенный, ты наконец качаешься на волнах океана, и ничто тебя не тревожит.
- Вы ничего не хотели бы сделать по отношению к ним? – перебил доктор.
- К женщинам? - испуганно спросил Паша.
- Нет, - доктор издал короткий звук вроде смешка. – К тем людям, которых вы вспоминаете.
- А можно? – в его голосе теперь встрепенулась радость.
- Здесь можно все! – торжественно заявил доктор, приложив квадратную ручонку к груди слева.
- Тогда… - Паша задумался. Хотел бы он их увидеть? Насколько он понимал, он ничуть не изменился. Они были бы разочарованы. Стоило ли умирать? Он надеялся, что в смерти, если не исчезнет, если не забудет прошлое и не возродится в теле младенца или слепого зверенка, то, с новым опытом, станет сияющим и всемогущим. Свободным демоном, например.
- А повлиять на судьбу? – для проверки границ дозволенного поинтересовался Паша.
- Проще простого. Все люди меняют судьбы друг друга. Необходимо только отчетливое представление новой формы.
Паша отметил, что, когда доктор говорит умные вещи, то кажется, если не больше, то, по крайней мере, значительнее.
- А как насчет убийства? – он задал этот вопрос с осторожностью, присущей людям, которые вечно опасаются наказания за свои грешные помыслы.
- Пфф! Вы же сами понимаете, что в смерти нет ничего особенного. Небольшое количество боли, несколько часов шока. А потом – все продолжается. Какой способ убийства вы предпочитаете? Задушить? Изнасиловать? Утопить?
- Нет-нет, - замотал головою Паша, - Я так просто спросил.
Он представил, как с радостным вожделением смыкает бледные руки на горле у Валентина, а тот дергается и хрипит, не понимая, что происходит: Пашу-то не видать.
- Просто! – воскликнул доктор, вздымая руки к потолку. – Просто спросил! Вы хоть понимаете, где находитесь? А если они нас слышат, и готовы исполнить каждое ваше слово?
Паша напрягся.
- Кто это – они?
- А! – махнул рукой доктор. – Вы все равно не поймете. Вам придется долго осваиваться со структурой этого мира.
Паша пожал плечами: он слабо верил, что у какого-либо мира может быть «структура».
- Итак… - многозначительно произнес доктор.
- Мне можно подумать?
- Думайте, - доктор перевел взгляд за окно.
- Нет. Я бы хотел подумать в одиночестве. Я сейчас… пойду, а потом вернусь…
- И куда же вы пойдете? – насмешливо поинтересовался доктор.
- К себе… наверное.
- Вы не знаете, чего хотите, - как же вы можете пойти к себе?
Паша замер, пытаясь понять логику доктора. Казалось, что если есть доктор, значит – кругом больница, и у Паши есть своя, что ли, палата. Но как это связано с самоопределением, было совсем непонятно. Складывалось впечатление, будто от Паши скрывают нечто очень серьезное… например, то, что окружающее лишь плод его, Паши, воображения?..
Он машинально изо всех сил вцепился в кромку дивана.
- Ладно, - смягчился доктор, - я вас оставлю на какое-то время.
Круглый и маленький, он выкатился из-за стола и скрылся за дверью. Паша разжал напряженные пальцы. Встал, подошел к окну.
Земли совсем не было видно. Только голубизна неба и облака. «Так не бывает. Компьютер?»
«Откуда ты знаешь, как на самом деле бывает?» - изнутри отозвался усталый голос.
«Сбежать невозможно», - уныло подумал Паша.
…
- Коридор расширяется! – торжественно-громко воскликнула Лиза.
- Наконец-то, - буркнул Иван. Все ускорили шаг.
Они опять очутились в пещере размером с большую комнату. «А мы здесь были!» – сказала Айон, водя лампой вдоль стен, но остальные и так догадались по расположению четырех тоннелей, по характерным выступам и буграм. Лиза села на один из таких, опустив руки между коленей, и почувствовала, что сейчас ее с места не сдвинуть. Уверенность поднималась в ней, уверенность в том, что какой коридор они не исследуй, все равно он приведет в ту же пещеру. Равнодушно она следила за тем, как другие, сговорившись, отправили в путь Ивана и Валентина, взяв с них честное слово тут же вернуться к девушкам, если возникнет надежда на выход.
«Скоро рассвет, выхода нет, ключ поверни и полетели…» – глупо запело внутри у Лизы. И цепочка ассоциаций: ключ, компьютерная игра-лабиринт, переход на новый уровень, ключ находится там, где много чудовищ… «Чудовища, ау», - мысленно и вяло позвала Лиза. В самом деле, не искать же по стенам какой-нибудь механизм, рычаг, открывающий выход на волю… Впрочем, Айон, похоже, уже принялась это делать, пробуя нажимать все более или менее выдающееся. Вскоре присоединилась к ней и Натали. Лиза знала, что если они обратятся к ней, то она закричит, наговорит гадостей, задрожит от собственных эмоций… и, может быть, вспыхнет, и обратится в пепел. А хорошо бы! Или выхватить лампу, швырнуть ее об пол… то есть, о землю, о камень. Лиза перевела взгляд под ноги. Как бы хотелось сейчас ей увидеть линолеум или паркет! Намекнули бы, дали знак. Все окружающее – обман, игра, развлечение для кого-то, кто на порядок сильнее. На ум Лизе пришел рассказ, где люди улетали на другую планету и попадали в руки сверхцивилизации… в качестве детских игрушек. При общем комфорте и доступности разных благ, это так унижало, что ни один человек не возвратился на Землю. Родственникам писали, будто все хорошо; посылали деньги, - но недоумение и обида не позволяли вернуться домой, пока не сравняется счет, пока нельзя доказать, что человек – тоже развитое, совершенное существо. «Ха, - подумала Лиза, - может, по этой причине мы не особенно распространяемся насчет сеансов спиритизма и прочих подобных штучек: мы влезаем на чужую территорию, а там попадаем кому-то в лапы, и тот нами вертит как хочет». «Кто ты?» – обратилась Лиза наверх. Сбоку послышались возглас, затем – чертыхание, и появились Валентин и Иван с удрученными лицами. Пошумев и потолкавшись немного, все сели в круг и поставили в центр все еще ярко горящую лампу.
Лиза почувствовала, что хочет спать. Сколько мы уже здесь? А ведь у Айон уже было достаточно поздно.
…
Стены нужны для спокойного сна. Я проверяю замки, проверяю задвижки на окнах, а затем внимательно исследую границы комнаты: нет ли где лазейки для враждебного мне существа? Мне хорошо одному; я могу снять одежду, забраться под одеяло, закрыть глаза и быть уверенным, что никто ко мне не прикоснется. Мой дом – моя крепость. Одиноко стоящая крепость с бастионами, постоянно готовыми отразить нападение. На письмо – промолчать, на телефонный звонок – удержаться на месте, не трогая трубку; на стук в дверь – притаиться, и сделать вид, что хозяина нет. Когда будет – не знаю. Стучите завтра. Или лучше вообще не стучите, не пытайтесь и не надейтесь: мои стены – это святое, никому не позволено их нарушать!
Я пока живу в городе, но мечтаю о жилище в горах, подступ к которому охраняют дикие звери. По дороге ко мне можно разбиться, можно попасть под лавину, утонуть в ледяной реке, заблудиться и умереть от голода, стать добычей волков, или просто понять, что тебя там не ждут. В горах я ни разу не был. Мне нечего делать по выходным и по вечерам, и поэтому я много сплю. В моих снах – толпы знакомых и незнакомых людей; всплывают лица, которые я видел в детстве, - и все хотят, чтобы я с ними поговорил, сделал что-то для них. Но если мне удается себя осознать, то я ухожу. Я иду вниз, к реке, за которой синеет лес. Мне кажется, там я встречу ту жизнь, которой достоин. Я стану сумерками, туманом, звоном ручья. Случайный путник, не понимая, что с ним происходит, опустится на траву или снег, и заснет. А я смогу стать сильнее, и, может, однажды, когда уснут все, я окажусь один, без опасения быть нарушенным чужим словом, движением или просто присутствием.
Я отказываюсь от работы, я живу очень скромно, я, в основном, живу внутри самого себя. Я просыпаюсь в девять; в одиннадцать меня вновь клонит в сон, в два я обедаю, после обеда – опять отдаюсь сновидениям; вечером – телевизор, но я никогда не могу досмотреть фильм до конца, потому что, прикрывая глаза, вижу нечто более значимое. Оно огромно, открыто со всех сторон, и невыразимо. Оно поет и волнуется. Оно ждет меня, оно хочет, чтоб я очутился в его объятиях. Мягко и сладко оно укачивает меня, как любимая женщина - та, которую я наяву никогда не встречал. Сопротивляться я не хочу. Если есть, то – пусть будет. Будет со мной.
Однажды утром я просыпаюсь, как всегда – ненадолго, только поесть и справить нужду. В окно светит солнце, на улице – неожиданно тихо. Любопытство выводит меня на балкон: внизу – никого. Я возвращаюсь, смотрю на часы: стрелки остановились. Я подхожу к окну с другой стороны – там, где улица. Ни единой машины, ни одного человека. Куда они все подевались? Ушли? Или умерли?
Сна ни в одном глазу. Я останавливаюсь посреди комнаты, и пытаюсь понять, что со мной. Я обрадован? Я огорчен? Солнце светит мне прямо в глаза, но внутри, снизу вверх нарастает волна пустоты и отчаяния: в моих стенах – впервые – мне страшно.