Лев Васильевич был человеком семейным. Исключительно в матримониальных отношениях видел он весь смысл, всю радость и полноту счастья своей скромной жизни.
Женился Лев Васильевич не рано, не поздно, а вовремя. Выучился в институте, закончил аспирантуру, получил место в НИИ, унаследовал бабушкину квартиру и в лаборантке соседнего отдела приметил суженую.
“Когда я впервые увидел ее, меня тут же огорошила мысль: “Жена!” - говаривал в кругу своих самых близких друзей Лев Васильевич, распахивая при этом широко глаза и обреченно разводя руками, мол, само провидение, судари, так сказать, Божий промысел.
Через положенный природой срок, и теперь уже при усердии самого Льва Васильевича, жена разродилась девочкой. Восторженный отец без оглядки погрузился в хлопотливое счастье.
Происходящее за пределами домашнего очага Льва Васильевича серьезно никогда не тревожило. Он мог в компании поболтать о “кубке большого шлема”, посетовать на нерадивость правительства, пофилософствовать о русской ментальности, мог и умел изобразить пристрастие к науке. Но душой! Душой Лев Васильевич всегда и всецело стремился к своей маленькой вселенной под названием Семья. Жизнь в границах этой вселенной протекала плавно, без скачков и провалов, без виражей и заносов. Даже в период самых крутых социальных переустройств, ей удавалось сохранять целостность и равновесие, продолжая свое поступательное движение в космосе семейного благополучия.
Вот и сегодня, как всегда, Лев Васильевич спешил семенящей походкой домой и прятал довольную улыбку в ухоженные усы, плавно переходящие в тронутую сединой элегантную эспаньолку. Дело в том, что находчивое руководство его НИИ, в полном соответствии с требованиями нарождающегося рынка, заключило договор с некой коммерческой фирмой о совместном осуществлении обширной торгово-закупочной деятельности. Выгода от этой деятельности оказалась столь велика, что благодарность фирмы переходила все границы. Хотя и пришлось руководству НИИ сократить две трети квалифицированного штата (тревожное время для четы), зато оставшаяся треть (в которую семейство вошло в полном составе) зажила полноценной жизнью. Стабильные оклады, перекрывающие унизительный рубеж прожиточного минимума, дармовые обеды в фешенебельном ресторане, оборудованном на первом этаже огромного здания института, праздничные подарки от руководства преуспевающего альянса - все эти милые мелочи способствовали процветанию жизненного оптимизма в атмосфере семейного клана.
“Нет, время сейчас неплохое, - мерно покачивалась мысль Льва Васильевича на волнах душевного равновесия. - Хорошее время! Много трудностей? Да, много. Но это полезные трудности! Они оздоравливают организм. Делают его мощным, гибким, прогрессирующим. Много грязи, нищеты, жестокости? Но ведь, как на это посмотреть. Вот, к примеру, эти двое? - Лев Васильевич скосил взгляд на странную парочку: невозмутимо-стойкая женщина в полушубке искусственного меха (несмотря на теплый августовский вечер), с лицом, привлекающим внимание радужными разводами разнообразной конфигурации, пыталась поднять с газона худощавого парня, а тот, удивленно таращась на мир вывернутым пупком из-под задравшейся рубашки, нехотя наносил ей глухие удары в голову. - Кто им, так сказать, мешает обрести образ человеческий? - несколько раздосадовано подумал Лев Васильевич. - Иди, борись! Все запреты сняты. Конечно, есть перегибы, но, тем не менее, будь хозяином своей судьбы. Так нет же, предпочтительнее выклянчить на какую-нибудь отраву и упиться до скотского состояния. Нет, все идет правильно. Неча на зеркало пенять, коли рожа крива”.
Лев Васильевич бодро преодолел несколько ступенек, ведущих к стеклянным дверям станции метрополитена, и остановился...
“Ну, надо же, приспичило, - иронично прокомментировал он свою задержку и, болезненно морщась, посмотрел в сторону общественного туалета. – Рубля два-три сдерут, а у меня и мелочи-то лишь на один жетон набирается. Ох, надо поторопить Петровича с ремонтом авто, а не то свихнешься в этой подземке. Так, значит, полтинник разменивать? Насуют рвани. Нет, ну, интересные люди: отлить - как буханку хлеба приобрести. Парадокс!” - Лев Васильевич топтался у входа в метро, путаясь в наплывающем людском потоке. Наконец, решившись, он резво сбежал со ступенек и скорым шагом направился в сторону брошенных на отшибе мусорных контейнеров.
“Что-то уж больно частые позывы, - размышлял Лев Васильевич, лавируя между лужицами на дорожке. - Надо незамедлительно заняться своим простатитом. Вот ведь лень-матушка! Как же я забыл выписать этот электростимулятор?! Сегодня же куплю почтовую карточку. С урологией шутки плохи. Не приведи Господи, аденому заработать!”
И Лев Васильевич содрогнулся, представив себя ковыляющим по вонючему больничному коридору с дренажными трубками в члене и сливным мешочком между ног. Приостановившись у смердящего контейнера, он огляделся. Неподалеку прогуливалась ухоженная дама со старым меланхоличным ньюфаундлендом. “Пустое, что мне, свататься к ней?” - отмахнулся Лев Васильевич, брезгливо подумав, что, возможно, рука хозяйки впитала псиный запах.
Он уже намеревался было юркнуть за избранное укрытие, как вдруг, лицом к лицу, столкнулся с багровой физиономией, перекошенной пьяной ухмылкой. Лев Васильевич отстранился. Изрядно потертый субъект с распахнутой настежь ширинкой выбрался из ржавой махины и, щурясь на багровое солнце, гаркнул: “Следующий!”
“Господи, сколько же швали развелось!” - посокрушался Лев Васильевич и поспешно скрылся за баком.
“Да, струя винтообразная, значит, простата увеличена. Проколюсь “Простатиленом”, - резюмировал свое оправление Лев Васильевич и привычным движением промокнул головку бумажной салфеткой, кои в большом количестве всегда носил во внутреннем кармане пиджака. Этой интимной привычкой, унаследованной от отца, он в тайне гордился, связывая ее с дворянским прошлым своего рода.
Минуту спустя Лев Васильевич налегке возвращался к метро, сознание того, что он довольно ловко справился с возникшей проблемой, придавало его жизнеутверждающему настроению оттенок юношеской игривости. На блатной манер запустив руки в карманы брюк, Лев Васильевич азартно засвистел мотивчик из “Женитьбы Фигаро”.
- Так, гражданин, остановитесь! - двое рослых молодцов преградили ему путь.
- Выньте руки из карманов, - командно-хамоватым тоном приказал блондин, облаченный в камуфляжную форму с нашивками МВД.
- Простите? - растерянно подался вперед Лев Васильевич.
- Руки! Руки вынь! - развязно улыбаясь, пояснил чернявый с маленькой родинкой на губе. Он был в джинсах и добротной спортивной куртке фирмы “Reebok”. В его подвижных руках мелькала радиостанция. И у обоих подступивших были прически, коренным образом преобразовывающие природные формы их черепов - из округлых в квадратные.
- А, собственно, в чем дело, господа? - забормотал Лев Васильевич, но руки вынул.
Блондин единым нисходящим движением ощупал все те места гардероба, где возможно расположение карманов. От неожиданного жеста Лев Васильевич отпрянул нижней частью тела назад, а руки вскинул чуть выше уровня плеч. В такой позе он напоминал собой какую-то нелепую всполошившуюся птицу.
- Вы совершили мелкое хулиганство, пройдемте, - глядя поверх задержанного, монотонно, как бы повторяя для верности вызубренный урок, проговорил блондин и жестом указал Льву Васильевичу следовать вперед.
И только сделав несколько несмелых шагов, Лев Васильевич, наконец, увязал происходящее теперь с ним на тротуаре с тем, чем он занимался за контейнером несколькими минутами раньше.
- Господи, да вы что, ребята? Я же старик. У меня простатит! - чуть ли не радостно выпалил Лев Васильевич. - Не добежал, ну, не в штаны же...
- Справка при себе есть? - оборвал его тираду чернявый штатский.
- Простите?
- Документ, подтверждающий, что вы больны, можете показать?
- Нет, при себе, конечно, я такие вещи... - теряя голос, начал Лев Васильевич.
- Пройдемте, - вновь прозвучал приговор и, подхватив под локти, Льва Васильевича повлекли в сторону мрачного ларька, что находился на отшибе торгового городка, раскинувшегося при станции метро.
Мысли у мелкого хулигана путались и никак не складывались в единую цепочку логической оценки происходящего. Проскакивали лишь отдельные восклицания: “Черт!.. А собственно... Мелкое что?.. Цирк!.. Боже праведный!.. На расстрел, что ли?!”
- Так! А, собственно, что мне теперь будет? - наконец, сориентировался Лев Васильевич.
- Штраф заплатите, - еще более незаинтересованно ответил блондин.
Лев Васильевич почувствовал сильное раздражение. Все выглядело так, будто это не его задержали и неизвестно куда волокут, а он, спятив, прицепился к стражам порядка, требуя внимания к своей неприглядной персоне.
- Ну, и сколько же вы хотите? - придавая голосу крайнюю язвительность, поинтересовался Лев Васильевич.
Блондин грозно промолчал.
- Мы ничего не хотим, закон требует, - снизошел чернявый.
- Ну, и отлично! - заносчиво выпалил задержанный и остановился. - Давайте рассчитаемся и закончим этот балаган!
Лихорадочно он принялся ощупывать все свои карманы, напрочь забыв, в каком находится кошелек.
- Мужчина! Я здесь решаю, чем мы будем заниматься! Ясно?! Говорю - вперед, значит - вперед! Скажу - кукарекать, будешь кукарекать! Понятно?! По кустам гадить не надо. Вопросы есть?!
Весь свой монолог блондин исполнил в такой прочувствованно-гневной аффектации, что Лев Васильевич просто опешил. Как этот молодой, в общем-то, симпатичный парень, от полного равнодушия к его личности в мгновение ока поднялся до совершеннейшей ненависти?! Ненависти, которая расширяет зрачки, брызжет слюной и страшной синевой выступает на губах. Лев Васильевич испугался: побледнел, голова задергалась, все тело охватила дрожь.
- Вперед!
Получив больной тычок в бок, Лев Васильевич припустил в указанном направлении и взял такой темп, что конвоиры чуть приотстали.
- Спокойней, гражданин, - поощрил его рвение чернявый и открыл дверцу обшарпанного ларька.
- Прошу.
Лев Васильевич отпарировал изящным поклоном, полным чувства собственного достоинства. Ему уже удалось справиться с явными признаками панического страха, оставались лишь неуловимая для глаза дрожь и неприятный привкус во рту.
Внутри ларек был разбит на два помещения, разграниченных между собой массивной, сваренной из толстых железных прутьев решеткой. Перешагнув через высокий порожек, Лев Васильевич оказался на территории, отведенной под канцелярию. Здесь имелся столик с милым светильничком, который своим цветастым абажуром разряжал суровую атмосферу казарменного аскетизма, и пара зеленых табуреток. Стены пестрели бесконечными столбцами наклеенных газет, и Лев Васильевич сразу уловил закономерность в тематическом подборе используемой прессы. Идейно-смысловым центром всей аппликации выступала статья с заголовком, отпечатанным красным шрифтом: “Мы положим конец криминальному беспределу!” Вокруг этого размашистого манифеста роились более мелкие заголовки частного характера: “Угонщик взят с поличным”, “Вымогатели задержаны”, “Теракт предотвращен”, “Маньяк за решеткой” и т. д.
Вторая половина - меньшая - хранила за решеткой суровую мглу, уготованную задержанным хулиганам и прочим отщепенцам. Лев Васильевич повернулся к ней спиной, достал из заднего кармана кожаный кошелек (подарок дочери), вытянул пятьдесят рублей и бросил на стол в радужный отсвет веселого абажура.
- Платить будете в отделении, - с прежним безразличием сказал блондин и отворил дверцу в решетке, ведущую в камеру. - Заходим.
- Почему я не могу заплатить вам, я же не отказываюсь? Я, так сказать, осознал всю тяжесть своего проступка и готов понести наказание, - и Лев Васильевич самодовольно улыбнулся, ему показалось, что он отыскал верный тон - презрительно-холодная вежливость.
- Потому что у меня квитанций нет. Проходим, - настаивал на заточении блондин.
- Я вам доверяю целиком и полностью, - вежливость Льва Васильевича достигла отметки абсолютного нуля, и он, вытянув из кошелька еще один полтинник, присовокупил к первому.
- Уберите ваши деньги, - вновь зазвенел злобой голос милиционера. - Мне государство платит!
Последняя фраза так всколыхнула Льва Васильевича, что он, позабыв об избранной манере, чуть было не выпалил: “Да прекратите вы этот дешевый фарс!”, но вовремя спохватился и, суетливо смахнув со стола взятку, шагнул на свою половину.
- Вызывай машину, чего стоишь! - прикрикнул неподкупный государственный человек на своего напарника и запер за нарушителем дверцу.
- Сейчас, эфир занят, - огрызнулся чернявый, и, в доказательство, нажатием кнопки активизировал рацию.
Стоя в полутьме камеры спиной к решетке, Лев Васильевич прослушал радиодиалог:
- Третий, на Бармалеева, 14, во дворе подростки жгут костер... крых-х-х... пик!
- Вас понял, высылаю к ним доктора Айболита... крых-х-х... пик!
“Маразм! Абсурд! Гоголевщина! - твердил Лев Васильевич, уставившись в грязный пол. - Молокососы! Зарвавшиеся хамы!” - все больше нервничал Лев Васильевич, искоса наблюдая как “каратели”, расположившись на табуретках, дружно закуривали.
Рация в руках чернявого затихла, и он поднес ее к губам:
- Пятый вызывает Центр, прием... крых-пик!
- Что у вас там, Пятый?... крых-пик!
- Мелкое. Пришлите патрульную... крых-пик!
- Ждите... крых...
Усилием воли Лев Васильевич заставил себя сесть на узенькую скамеечку, единственный предмет интерьера на его половине, и успокоиться. “Буду читать!” - решил он и достал из сумки книгу.
- Фамилия ваша, гражданин? - послышался вскоре ненавистный голос из канцелярии.
Лев Васильевич, не отрываясь от текста, сухо отвечал на анкетные вопросы, всем своим видом давая понять, что он с головой погружен в литературные перипетии, а происходящее наяву его ничуть не заботит. Более того, чтобы подчеркнуть интеллектуальную дистанцию между собой и корпящим над бланками “держимордой”, он высоко поднял раскрытую книгу в зловеще черном переплете, выставляя напоказ ее заглавие: Артур Шопенгауэр “Свобода воли и нравственности”.
Но парень в новеньком, идеально подогнанном по фигуре, форменном комбинезоне вовсе не замечал интеллектуального бунта, исходящего из-за решетки. Он в угрюмом глубокомыслии составлял сопроводительную записку.
Лев Васильевич, наблюдавший поверх Шопенгауэра за титаническим напряжением своего пленителя, брезгливо поморщился: “Вот они - блюстители законности. Нонсенс!” И вдруг беззвучно рассмеялся, вспомнив фразу штудируемого им философа: Лицо - мысль природы. “Это ж какую такую мысль выдала природа в лице этого, так сказать, лица, - повел внутренний монолог тайный физиогном. - Если верить геометрической системе Ледоса, то квадратный тип лица с сильно развитыми жевательными мышцами, тяжелым подбородком, большими губами, вздернутыми ноздрями на широком носе и круглыми глазками под приподнятыми бровями свидетельствуют о том, что перед нами закоренелый злодей с замашками сексуального садиста. Славненько! - Лев Васильевич чуть слышно хихикнул. - А каков лицевой угол у данного индивидуума? - все больше увлекался он своей игрой. - У греческих богов 90 градусов, у нормального европейца 80 градусов у обезьяны 40, а у российского садиста...” - и Лев Васильевич занялся вычислением степени интеллектуального развития своего обидчика. Используя край обложки, он, щурясь, протянул линию от ноздри до ушной раковины блондина, затем с помощью закладки бросил прямую между верхней губой и лобной костью. “Браво! 45 градусов - далеко не богом, но уже и не обезьяна”, - констатировал Лев Васильевич, скрывая довольную улыбочку за мрачным переплетом великого пессимиста. От этой невинной, и никем не замеченной шалости, неприятное происшествие стало казаться ему забавным приключением. Он уже живо представлял себе, как через некоторое время вернется домой к жене, дочке, и за традиционным ужином, вернее за вечерним чаем, расположившись на своем диванчике, в лицах, с беспощадным сарказмом и уничтожающим остроумием представит этот убогий мир, где царствует невежество и верховодит слепая, животная сила.
Между тем “варвар”, преодолев орфографические выверты и каверзы пунктуации, с утробным вздохом облегчения отвалился от стола. Передохнув, сложил исписанный листок в пропорции 1 к 3 и аккуратно разорвал по сгибу. Большую часть он сунул чернявому, а меньшую присовокупил к таким же квиткам, пачку которых вытянул из нагрудного кармана.
- Сколько там? - кивнул на пачку напарник.
- С этим - девять, - с мягким чувством досады ответил старший и задумчиво взъерошил пачку.
- Еще бы одного, - помечтал вслух первый.
- Да, хорошо бы десяточку размочить, - откликнулся второй.
- Ну, может, еще зацепим.
- Вряд ли, смена уже кончается, - возразил было блондин, но чувствовалось, что заветная “десяточка” манила. - Хотя, чем черт не шутит.
И оба детектива прильнули к замаскированной газетами витрине, за которой стаями и поодиночке сновали потенциальные “квиточки”. В своем страстном желании выудить из толпы какого-нибудь мелкого пакостника, пьяницу-сквернослова, хама-скандалиста, ловкача-карманника, а может и самого киллера они совсем забыли о задержанном, что было ему на руку. Лев Васильевич из своего укрытия, как опытный фельетонист, следил за поведением своих персонажей. Ничто не ускользало от его въедливого взгляда. Жесты, мимика, обороты речи, привычки, ухватки - все схватывалось, систематизировалось, гиперболизировалось, чтобы потом обличительно-дерзкими, но легко узнаваемыми мазками сверкать в гневной филиппике.
Лев Васильевич так вжился в новую роль, что заранее испытал “головокружение от успехов”, и когда наконец подошла патрульная машина, и его вывели из ларька, то на лице самопровозглашенного сатирика сияла великолепная сардоническая улыбка.
Появление на площади желто-синего “УАЗика” вызвало у праздношатающейся публики легкий интерес. Лев Васильевич попал под перекрестный огонь любопытствующих глаз. Это обстоятельство еще больше позабавило его и даже подстегнуло к изящному лицедейству. Он заложил руки за спину, и когда прибывший милиционер, получив сопроводительную записку, раскрыл перед ним заднюю дверцу “воронка” и скомандовал: “Вперед!”, Лев Васильевич, несмотря на то, что впервые садился в транспорт такого сорта, проделал это с легкостью и даже с некоторой вальяжностью, намекая тем самым на бывалость.
Но вот зарешеченная дверца “воронок” захлопнулась, и автомобиль, спугнув грозным рыком зевак, помчался в неуловимом направлении. “Бывалый” больно ударился коленом о железное сиденье. Потирая ушибленное место, он чувствовал, что сквозь завесу нравственного превосходства и пелену самодовольства к его возгордившемуся сердцу вновь стала пробиваться тревога. Страх возвращался.
“А куда, собственно, они меня везут?” - запаниковал Лев Васильевич и, прильнув к решетке, попытался сориентироваться. За мутным стеклом мелькали дома, деревья, машины, люди. Из кабины до его слуха доносились сентиментальная гармония тюремных элегий и взрывы хохота стражей порядка.
“Господи, сколько их там? Сейчас вывезут куда-нибудь на пустырь, изобьют, ограбят и бросят. Поди, докажи потом что-нибудь. Или проще - убьют”, - накручивал варианты Лев Васильевич, изо всех сил стараясь разгадать маршрут следования. И вдруг его взгляд упал на завалившийся под сидение шприц - обыкновенный одноразовый шприц с капелькой крови в цилиндре. Лев Васильевич весь обмяк и оцепенел. Это было так, словно бы он разом оказался в огромном неизвестном городе без всякой надежды на пристанище и помощь. Все было враждебно ему в этом странном мире, от которого он всю свою жизнь так старательно отгораживался уютными стенами семейного гнездышка. В его воображении стали всплывать жуткие сцены, участниками которых были наркоманы, бандиты, проститутки, алкоголики, маньяки и прочая нечисть. Все эти существа поднимались со дна несметными полчищами и обступали осиротевшую душу. Лев Васильевич почувствовал, что теряет самообладание, ему представилось, что он уже никогда не вернется в свою ухоженную квартирку к жене и дочери, которые сейчас, в то самое время, когда его навеки отрывают от них, деловито переговариваются на кухне за приготовлением излюбленнейшего блюда семьи - мантов. Лев Васильевич затопал ногами и завопил.
“Воронок” выполнил крутой поворот и резко остановился. Лев Васильевич замер и напряг слух до ломоты в висках. За перегородкой по-прежнему бубнила музыка. Вот скрипнула, а потом хлопнула дверца, послышались шаги подкованной обувки, ручка дернулась и...
Лев Васильевич сразу узнал то место, куда его доставили - знакомая улица, совсем рядом с домом! Не раз хаживал он по ней мимо этого отделения милиции за номером 17. От души отлегло. Видения померкли. А когда Лев Васильевич выбирался из пыльного “стакана”, то даже взглянул на своего сопровождающего с почти прежней игривостью.
Конвоир был явно заведен несмолкающей музыкой: он шевелил в такт крепкими плечами, подергивал головой, стараясь уловить синкопы, вышагивал с притопом на сильную долю и тоненько подсвистывал мотивчику.
“Экий жеребец!” - внутренне хохотнул Лев Васильевич и занес типаж в вызревающий фельетон.
Отделение №17 бурлило. В просторном холле выстроился экипированный взвод: свежая форма, упругие дубинки, пуленепробиваемые жилеты, начищенные автоматы и азартные лица под длинными козырьками фуражек - все было пропитано духом решимости.
Перед строем прохаживался подполковник - мужчина отменных физических данных и с раскатистым басом:
- На операцию даю ровно час. Действуйте жестко, но соблюдая права человека, - напутствовал подполковник своих подчиненных.
- Куда? - спросил “жеребчик” крайнего в строю.
- На рынок, черных пиндюрить, - прочавкал в ответ боец, источая аромат мятной свежести.
Лев Васильевич зафиксировал в памяти колоритный эпизод.
Обойдя взвод, они подошли к обширной стеклянной витрине с окошком, над которым красовалась надпись - “Дежурная часть”. За витриной у огромного пульта, изобилующего телефонными трубками, тумблерами и разноцветными лампочками, сидел упитанный майор с роскошными рыжими усами, напоминающими собой два беличьих хвостика. Покусывая кончики хвостиков, офицер что-то чинно заносил в объемный журнал.
- Командир, принимай еще одного ветрогона, - весело поглядывая на Льва Васильевича, сказал “жеребчик” и приложил к витрине сопроводительную записку.
Майор, не отрываясь от дела, нажал находящуюся под рукой кнопку. Звонко щелкнула электрическая задвижка на примыкающей к витрине металлической двери, и Лев Васильевич заметно вздрогнул. “Жеребчик” заржал и распахнул дверь:
- Вперед и налево!
Выполнив скомандованный маневр, Лев Васильевич оказался перед массивным деревянным секретером. По другую сторону секретера на широких и толстых плечах, украшенных погонами старшины, возвышалась, словно гигантский шампиньон, голова. Крошечные уши преданно жались к мощному черепу. Лица было не разглядеть, старшина, подобно майору, корпел над бумагами.
“Пушкинский Дом”, - сострил для себя Лев Васильевич.
“Жеребчик”, присмирев, уважительно поместил сопроводительную записку на край секретера. Голова кивнула. Лев Васильевич, воспользовавшись заминкой, осмотрелся. Справа от него до самого потолка высилась железная решетка с дверью, которая вела в небольшую, тускло освещенную камеру. Лев Васильевич вспомнил ларек и отвернулся. Слева, вдоль стены тянулся ряд деревянных кресел. На них, откинувшись, дремала очень неопрятная женщина. Ее одежда и кожа, и волосы - все было примерно одного цвета - буро-коричневого, поэтому она походила на гигантского таракана, одуревшего от корбофоса и завалившегося вверх лапами.
- Что обоссался? - грянуло из-за секретера.
Лев Васильевич спохватился и обернулся. Его встретили маленькие голубые глаза. Встретили прямо, нагло, как схватили за шиворот.
“Так, должно быть акулы смотрят”, - поежился Лев Васильевич и решил строго молчать.
- Трезвый? - опять разразился зычным голосом старшина и строго посмотрел на “жеребчика”.
Нос у старшины был маленький, круглый и чуть вздернут, нижняя челюсть свисала угрюмы утесом, на щеке темнела впадинка.
- Трезвехонький, бледненький, но нахулиганил в кустиках, - засюсюкал “жеребчик”, пытаясь острить.
Старшина перевел взгляд на Льва Васильевича, и тот уловил в нем злое недовольство.
- Ждите, - кивнул старшина в сторону деревянных кресел.
Лев Васильевич мужественно повернулся, отошел от секретера и присел на крайнее кресло, выдерживая максимальную дистанцию от посапывающего “таракана”. Бесполезно. Не успел Лев Васильевич принять достойную позу, как раздался сиплый голос:
- Дай закурить.
- Я тебе сейчас покурю! - рявкнул старшина в их сторону и пододвинул неизменно улыбающемуся “жеребчику” собственноручно заполненный бланк.
Тот размашисто расписался, подмигнул Льву Васильевичу и удалился.
- Ты это, сиди там, фашист недобитый! – мгновенно ожила женщина. - И копытами не стучи, конь педальный!
Лев Васильевич приметил обломанные ногти со следами перламутро-розового лака забитые грязью, и его передернуло.
Тем временем, женщина откинула сальные волосы с помято-одутловатого лица и, пошаливая игривой улыбочкой, придвинулась ко Льву Васильевичу.
- Слышь, родное сердце, давай закурим, назло врагам народа? Ты помнишь нашу... - и она срывающимся тенором затянула: “Давай закурим, товарищ по одной, давай закурим, товарищ мой!”
Лев Васильевич на провокацию не реагировал и вообще, старался не замечать неспокойного соседства.
- Чего не помнишь?! - не отставала любительница ретро. - А вот эту: “Слышь, друг, оставь покурить, а в ответ тишина. Он вчера не вернулся из боя”. Да ты, чего дергаешься-то, эпилептик, что ли?
Лев Васильевич почувствовал, что его пытаются приобнять. Потянуло кислым запахом нечистоты. Он резко встал и стремительно занял позицию напротив секретера:
- Так! Ну, что со мной?
Голубые глаза округлились в изумлении.
- Мужчина, не ебите мозги! Вам что здесь - Макдональдс?!
- Что?! - вытянулся Лев Васильевич.
- В очко! Сядь, а то сейчас ляжешь!
- Да вы... вы... - гнев сотрясал Льва Васильевича.
- Что ты хочешь?
Синева в глазах старшины потемнела и сузилась.
- Вы... смешной человек, - пролепетал Лев Васильевич, пошатываясь.
- Да тресни, ты, ему поверх очков, - деловито, по-хозяйски посоветовал старшине майор и шумно перевернул исписанную страничку журнала.
Животный страх и возмущенный разум соприкоснулись - разразилась бурная реакция:
- Прекратите это издевательство! - взвизгнул Лев Васильевич, источая обильную слюну. - Хамы! Низкие подонки!
- Мочи их, родное сердце! - захрипела женщина с кресел и зааплодировала руками и ногами. - Держитесь, ****и!
- Немедленно пригласите сюда вашего начальника! - развивал свое наступление Лев Васильевич, когда из-за секретера поднялась серая глыба.
Лев Васильевич осекся и отпрянул, но белая рука с золотистым налетом растительности настигла его, схватила за шиворот, встряхнула и прижала к стене.
- Из карманов все на стол, живо! - ревело над головой у Льва Васильевича, а он беспомощно размахивал руками, задыхаясь, стиснутый воротом рубашки.
Бесцеремонная пятерня уже шарила по его карманам, и на секретер полетели ключи, калькулятор, ежедневник и, наконец, плюхнулся кошелек.
- Ты у меня до утра будешь сидеть, мозгоеб, а утром на суд поедешь! - доносилось до помутившегося сознания Льва Васильевича.
И еще вплеталось хриплое:
- Не имеешь права! Санкцию давай!
Потом глыба отступила, и Лев Васильевич, почувствовав облегчение, чуть было не осел на пол. Нестерпимо захотелось в туалет. Но залязгали железные запоры, и перед ним распахнулась железно-решетчатая дверь - за ней разверзалась грязно-желтая яма.
- Вперед! - скомандовал старшина.
- Мне надо в туалет, - пробормотал Лев Васильевич и попробовал отвернуться от затхлого пространства.
- Вперед!
- Ну, дай ему помочиться-то, ты, змей плешивый! Видишь, невтерпеж!
Женщина, оказавшись рядом, подхватила Льва Васильевича под руку и повлекла за собой, но другую руку сломленного бунтаря стиснул и пронизал болью, сжимающийся обруч.
Рывок.
Лев Васильевич вскрикнул и полетел в грязно-желтую бездну. Ударившись о холодное и липкое дно, он попытался подняться, но на него сверху рухнула его заступница и, хохоча, повалила ниц.
- Ой, я не могу! Ну, марамой! Мало, видно, тебя ****или в детстве! - прорывались сквозь смех и кашель ее возгласы.
Лев Васильевич поднялся на четвереньки и пополз к выходу, тяжелая решетчатая дверь захлопнулась перед самой его плешью.
И заядлый семьянин заплакал. Он стоял, как старый пони с понурой головой, и слезы горечи ручьем лились на бетонный пол.
- Эй, ты чего, родное сердце? - услышал он рядом тихий женский голос и почувствовал теплое прикосновение к своей лысине.
- Я не могу... - только и смог выговорить Лев Васильевич и разрыдался.
- Ох, ты, господи! Эй, фашисты, откройте, обоссытся же человек! - закричала женщина.
- Я не могу на ночь! У меня жена, дочка! - выл Лев Васильевич. - У жены гипертония, давление! Они с ума сойдут!
- Да уж ладно, родное сердце, - женщина обхватила Льва Васильевича за содрогающиеся плечи и попыталась поднять.
Но Лев Васильевич впал в истерику. Он безжалостно колотил себя кулаками по голове, приговаривая:
- Я не могу! Я не могу!
Женщина оставила стенающего и подошла к решетке - за секретером было пусто.
- Слышь, начальник, - обратилась она в пустоту, - мужик-то свихнется с горя.
- Не свихнется. Каркать надо было меньше, - раздался голос майора.
- Да он вон мозги сейчас себе выбьет, что не слышишь?
Лев Васильевич, как на заказ, исторг вопль отчаяния.
Послышалась короткая возня, и у решетки появился майор с большой кружкой, исходящей паром.
- Позови своего штандартенфюрера, пусть оформит его вне очереди.
Майор шумно отхлебнул из кружки, сглотнул, крякнул и сказал:
- Да сейчас пересменка, он бумаги сдает. Через часок отпустим.
- Ну, позвони тогда его жене, пусть не волнуется, - зацепилась женщина и повернулась ко Льву Васильевичу:
- Слышь, родное сердце, какой у тебя телефон-то?
- Я же сказал, через час выпустим, - проворчал майор, обдувая горячий напиток.
Но радетельница уже подскочила к Льву Васильевичу и трясла его за плечи, шлепала по щекам, дергала за уши:
- Ну, давай говори телефон-то, вон начальник ждет. Он твоей жене позвонит, скажет, что через пару часиков ты подъедешь.
Но Лев Васильевич ничего не слышал и не видел. Он стоял на коленях и, раскачиваясь всем телом из стороны в сторону, захлебывался клокочущими рыданиями.
- Ладно, успокоится, сам позвонит, - сказал майор и прибавил погромче: - Гражданин, заканчиваем слюни пускать. Никто вас в тюрьму сажать не собирается. Составим протокол, оплатите штраф, и - по домам!
Когда майор удалился, женщина присела на скамейку напротив Льва Васильевича, поймала его блуждающую голову и притянула к себе на колени, чтобы прекратить танец распоясавшихся нервов.
- Успокойся. Ты, че пацан, что ли? Вон уж лысина, как взлетная полоса, а он, ну, я прямо не знаю! - приговаривала она ласковой хрипотцой, поглаживая седой пушок.
Лев Васильевич стал постепенно затихать. Все реже и реже его дыхание перехватывали короткие конвульсии.
- Ну че, оклемался? - спросила женщина, устало улыбаясь.
Лев Васильевич отстранился и смущенно замотал головой. Он извлек из кармана салфетки, вытер глаза, лицо, принялся облагораживать очки.
- Ну, иди звони жене-то, - сказала женщина и крикнула с посылом за решетку:
- Слышь, начальник, открывай ворота!
- Сейчас, - отозвался майор.
- Спасибо, - слабым и дрожащим голосом поблагодарил Лев Васильевич.
Он никак не решался посмотреть на свою благодетельницу открыто. Занимаясь очками ему удалось рассмотреть лишь ее стоптанный боты и худые икры.
- Ты только с женой-то таким блеянием не общайся, а то ее точно кондрашка хватит, - посоветовала женщина и засмеялась.
Лев Васильевич поднял голову и тоже улыбнулся. Теперь он мог видеть ее лицо.
“Да она же совсем молодая, как моя Татуля!” - изумился Лев Васильевич, разглядывая серое с фиолетовыми подтеками, одутловатое лицо и, невольно, сравнивая его с милым обликом своей дочери.
- Че, первый раз у ментов гостишь? - спросила женщина, чтобы разбавить безмолвное созерцание своей персоны.
Лев Васильевич смущенно кивнул и поднялся с колен. Женщина нагнулась и заботливо отряхнула его брюки.
- Да что вы, право, зачем... спасибо большое, - забормотал Лев Васильевич, лихорадочно теребя салфетку.
- А то жена-то взревнует, скажет: “Перед кем это ты на коленках ползал?” - женщина опять засмеялась, прикрывая кончиками пальцев щербатый рот.
- Ой, что вы, разве ж это можно... Да никогда... - заговорил Лев Васильевич и запутался.
Он никак не мог справиться со смущением. Бурные переживания, как бы вывернули его наружу, и он растерял весь комплект штампов, приспособлений, ужимок, поз, которые были привиты, заимствованы, созданы им самим за долгую кропотливую жизнь. И теперь Лев Васильевич чувствовал себя совершенно голым и на виду. Это было и страшно, и неловко, но и легко, и приятно.
- Ну, что пессимист, пришел в норму? - бодро поприветствовал Льва Васильевича раскрасневшийся от выпитого горячего майор и отворил решетку. - Иди, успокой свою половину, - указал на секретер, где покоился массивный телефон дизайна монументальной сталинской эпохи.
Лев Васильевич заулыбался, и майор дружелюбно похлопал его по плечу.
- Скажи, чтобы водочки нахолодила к твоему приезду, а то уж больно вид у тебя поебаный, - пустила в след остроту женщина.
- Отдыхай, - приструнил шутницу майор и запер за Львом Васильевичем дверь.
В отделении было тихо. Лишь квохтал большой розовый будильник на столе у майора, да сам хозяин мурлыкал себе под нос, что-то очень популярное. Кругом воцарило успокоение, как и в душе арестанта.
И поэтому Лев Васильевич почувствовал огорчительное раздражение, выслушивая заполошно-озабоченные возлияния жены и, прорывающиеся сквозь них, возгласы дочери. Он наскоро объяснил ситуацию и с облегчением вернулся в камеру.
Женщина сидела с закрытыми глазами, забившись в угол. Ее донимала дрожь. Лев Васильевич присел напротив. Он чувствовал умиротворяющую усталость. Все происшедшее до этого, представлялось ему теперь забавным спектаклем, где все они исполняли комические роли, кривлялись, изгаляясь в приемах и фокусах. А настоящая жизнь вот она - спокойная и серьезная.
- Ну, как, все живы? - не отрывная глаз, спросила женщина.
- Все, - охотно отозвался Лев Васильевич.
- Не ревновала жена-то?
- Ну, что вы, она умная женщина.
- Ум тут не причем, - неслось из полузабытья.
Лев Васильевич откинулся к стене и тоже закрыл глаза:
- В общем-то, наверное, вы правы, я просто никогда не давал ей повода.
- А что так, не подворачивались?
- Зачем же, у меня есть жена, я ее люблю и уважаю, вот и все.
- Ну, ты поешь, прямо, как архангел Гавриил.
Лев Васильевич легонько посмеялся. Ему нравилась тишина, окутавшая отделение, и этот простой разговор, и эта странная женщина.
- А у вас есть семья, - спросил он мечтательно.
- Упаси, господи.
- Отчего же так?
- Оттого, что я глупая и ревнивая, а он давал поводы с каждой дыркой в заборе, - женщина съежилась, унимая дрожь, сбросила боты и подобрала ноги под себя.
Лев Васильевич поднялся, скинул пиджак и молча накрыл ее колени.
- Ого, куда это ты ведешь? - усмехнулась она и приоткрыла один глаз.
- Не говорите ерунды, вам же холодно, - отозвался Лев Васильевич и про себя отметил: “А ведь она была очень красивая”.
- Какой там холод, это похмелюга наседает, - устало сказала женщина и, помолчав, добавила:
- Промурыжили, суки, весь день, так бы хоть бабки какие сделала.
- А вы кем работаете?
- Премьер-министром на рынке.
- Торгуете?
- Продаемся.
Пауза затянулась, и женщина открыла глаза. Лев Васильевич смотрел на нее, печальный и серьезный.
- Ладно, не пыжься, давай покемарим, пока эти марамои не набежали, - усмехнулась она, отвела взгляд и закуталась в пиджак.
- Вы знаете, - заговорил Лев Васильевич, - я думаю, у меня хватит денег заплатить штраф за нас обоих, и вы пойдете домой отдыхать.
Женщина откинула пиджак и внимательно посмотрела на Льва Васильевича:
- Слушай, родное сердце, тебя как звать-то?
- Лев Васильевич, а вас?
- Томка. Слушай, Лева, тут такое дело - меня все равно до утра не выпустят, а бабки мне самой нужны, так что если тебе не жалко, ты лучше одолжи мне, ну, червонец там.
- Да мне не жалко, - поторопился подтвердить свое намерение Лев Васильевич.
- Ну, тогда сделаем так, - Томка понизила голос, - когда тебя вызовут, ты пиджак не бери, понял?
Лев Васильевич кивнул.
- А как бабки вернут, ты червонец в руку возьми и про пиджак вспомни, мол, из башки вылетело. Ну, и обменяемся, идет?
- Хорошо, хорошо, - зашептал Лев Васильевич. - Только почему же вас не отпустят?
Томка рассмеялась:
- Лева, ну, ты, ей богу, как Буратино, все тебе знать надо! Говорю, значит, знаю, ну, так как, договорились насчет бабок?
- Договорились, - немного смущенно ответил Лев Васильевич. Ему стало досадно, как в детстве, когда не брали в свою компанию старшие ребята.
Помолчали.
- Да меня прямо из дома взяли, - открылась вдруг Томка. - Соседка, старая подстилка, накатала заяву участковому, что я у нее туфли умыкнула. Ну, тот сегодня с утра вызвал, стал мозги вкручивать, у меня ж судимость.
Томка отследила реакцию.
- Серьезная? - спросил Лев Васильевич.
- Прокурор просил пятнадцать, дали восемь, - весело ответила Томка. - Я же ухайдакала своего муженька-то, да вместе с его лялей уработала. Подкараулила, когда они миловались на ее даче, и подожгла. Не выскочили... Крепко спали... Видать, уморились.
Томка замолчала.
- Да понимаю, - тихо сказал Лев Васильевич. Он сидел недвижимый, поникший и неотрывно смотрел на собеседницу, и ему казалось, что они - последние листочки, на облетевшем осеннем дереве.
- Да чего тут понимать-то, дура была, - отмахнулась Томка. - Ну, так вот, участковый-то меня настращал, я водочки с испугу врезала и домой. Захожу, а эта кляча на кухне борщ кошеварит, ну, я кастрюлю ей на уши и натянула. Надо было половником добить, а я спать пошла. Разбудили уже менты, - и Томка рассмеялась.
- И что же вам теперь будет? - поинтересовался Лев Васильевич.
- Могут хулиганку припаять, я ж ее ошпарила, кажется, не с головы до ног, конечно, но эта курва за любую царапину всю душу вытянет... А мне все равно, - нервно оборвала Томка и, привалившись к стене, закрыла глаза.
Опять наползла печальная тишина.
Томка тяжело задышала в своем углу, погрузившись в дрему.
Лев Васильевич бездумно таращился в пол. Перед его внутренним взором мелькали эпизоды собственной жизни: заботы, радости и опять заботы - бесконечная череда, безоглядная суета. Он впервые увидел себя со стороны, и зрелище показалось ему весьма неприглядным. Впервые он отстранился от себя, от своей семьи и от самой жизни. И что же он увидел? Кишащее море существ, охваченных хаосом. Маленьких-маленьких, испуганных, жалких, таких вот как он сам. И впервые он был ни в чем не уверен, впервые ничего не мог утверждать, впервые его сердце сочилось неизведанным чувством - большим, скорбным и тихим.
- Господи, что же это? За ради чего, собственно? - проскакивали наружу его слабые восклицания и угасали в тишине камеры.
А новое чувство, будто густое и липкое облако нервно-паралитического газа, наползло и, наконец, поглотило несопротивляющегося Льва Васильевича с концами. Не было сил шевелиться, не доставало воли размышлять, хотелось лишь отстраниться, и Лев Васильевич забылся спасительным сном.
Пробуждение было грубым и резким. Что-то грохнуло, и множество голосов заговорили наперебой. Лев Васильевич вскочил и, задыхаясь от бурного сердцебиения, принялся теребить ворот рубашки. Томка смотрела на него из своего угла мутными, оплывшими глазами. За решеткой, громко переговариваясь, сновали милиционеры. И вдруг, среди шумного многоголосия Лев Васильевич уловил родные тембры. Он прильнул к решетке, без сомнений, это были голоса его жены и дочери, и они нарастали! Они приближались! Но перед глазами Льва Васильевича материализовался старшина - синие глазки потеплели, губы и подбородок лоснились жирком употребленной пищи.
- Так, гражданин Просалупов, проходите к столу, - распахнул дверцу старшина, ехидно улыбаясь.
Обескураженный, сыпавшимися одна за другой неожиданностями, Лев Васильевич выскочил наружу и сразу же увидел своих. Они стояли за стеклянной витриной и, склоняясь к окошечку, что-то наперебой доказывали майору.
- Я все понимаю, милые дамы, - егозил усами-хвостиками майор, не без удовольствия разглядывая хорошенькое личико в окошке, - но и вы нас поймите - порядок есть порядок!
- Тата, все в порядке! - громко сказал Лев Васильевич и высоко поднял правую руку, как гордый фюрер.
- Не отвлекайтесь, гражданин, - привлек к себе внимание старшина, продолжая выкладывать из сейфа на стол вещи задержанного.
Лев Васильевич еще раз ободряюще кивнул своему оживившемуся за стеклом семейству и смело обратил взгляд на старшину.
- Гражданин Просалупов, вы совершили административное правонарушение, - начал тот, разложив перед собой несколько заполненных возмутительно корявым почерком бланков.
- Я уже осведомлен, - строго сказал Лев Васильевич, выказывая крайнюю степень неприязни.
Старшина сытно отрыгнул и, наполняя воздух духом острого сервелата, продолжил:
- На основании статьи за номером 158 по административным нарушениям, вы облагаетесь штрафом в размере 51 рубль.
Он отложил бланк и, выдвигая на передний план кошелек правонарушителя, заключил:
- Если согласны с решением, платите и можете быть свободны. В противном случае завтра в суд. Но не советую - дороже обойдется.
И маленькие синие глаза уставились на Льва Васильевича насмешливым вопросом.
Лев Васильевич молча взял кошелек, отсчитал без сдачи и бросил назначенную сумму на стол.
- Отлично, - сдвинул деньги в сторону старшина и предложил авторучку: - Вот протокол за №9447. Распишитесь.
Белый палец с золотисто-рыжими чубчиками на каждой фаланге поскакал по строчкам бланка.
- С приговором согласен...
Лев Васильевич потеснил жалом авторучки рыжего указчика и стремительным росчерком запечатлел свою изящную подпись. Среди корявых недоносков старшины - безобразных карликов и отвратительных великанов, кичливо развалившихся на линейках бланка, идеальный курсив Льва Васильевича выглядел противоестественно.
- Претензий не имею... - перескочил рыжик на линейку ниже.
Лев Васильевич на мгновение задержался, будто что-то вспоминая, но рыжий поводырь нетерпеливо взбрыкнул, щелкнув плоским ногтем, и Лев Васильевич взмахнул “пером”.
- Всего доброго, впредь не нарушайте, - напутствовал старшина, вручая квитанцию.
Лев Васильевич сунул ее в карман, подхватил свою сумку и круто развернулся.
Майор нажал кнопку.
Щелкнул электрический замок на железной двери.
И глава семьи ринулся к своим домочадцам.
- Папа, а где твой пиджак? - встретили его удивленные две пары глаз.
Лев Васильевич остановился и осмотрел себя.
- Лева, - раздался сиплый возглас из-за решетки, - макинтош забыл.
Лев Васильевич покраснел. Воспоминания жгли.
- В чем дело, товарищ милиционер?! - выступила вперед жена.
- Ната, Эльвира, - забормотал Лев Васильевич, пытаясь выпроводить женщин за дверь.
- Это вы уж у муженька вашего порасспрашивайте о его делах, - подначивал старшина, отворяя дверцу “аквариума”.
- Ну, чего скалишься, пердак безмозглый, - швырнула ему пиджак Томка и скрылась в глубине камеры.
Старшина и майор засмеялись дуэтом. Один - открыто, запрокинув назад свою аэродинамичную голову, другой - скрытно, в пушистые усы.
- Почему вы держите приличных людей с кем попало? - пыталась перекрыть смехачей дочь.
Но Лев Васильевич, схватив не глядя пиджак, увлек вознегодовавших женщин за железную дверь, а потом и на улицу. Ему хотелось скорее сбежать, забыть это странное место, где довелось пережить самые смутные часы своей изначально устоявшейся жизни.
На улице было темно и прохладно. Лев Васильевич был так одержим в своем стремлении исчезнуть, что с ходу остановил такси и первым плюхнулся на переднее сидение. Лишь назвав адрес, он сообразил, что находится за два квартала от дома.
- Ну, ничего, прокатимся, - рассмеялся Лев Васильевич и повернулся к притихшим в изумлении женщинам. - А как, собственно, поживают наши манты? - и сам не удержавшись, закатился счастливым смехом.
- Ой, Лева, ну, ты просто сумасшедший, - хватаясь за сердце, сказала жена.
А дочка обняла вызволенного родителя за шею и прильнула к уху:
- А, ну, хулиган, рассказывай, чего ты там набедокурил?
Лев Васильевич поцеловал ее душистые ручки и облегченно вздохнул:
Ой, девочки, это форменная фантасмагория, в духе Николая Васильевича, но после, сначала приедем, отужинаем, и я представлю вам свой фельетончик.
- В духе Льва Васильевича, - вставила жена.
- Совершенно верно!
И все дружно рассмеялись.
Недовольный водитель прибавил громкость радиоприемника, и салон наполнила активная музыка.
Лев Васильевич откинулся в кресле и расплылся в счастливейшей улыбке. Он ехал домой, в семью.