Как листопаден и задумчив чрезмерный СЕНТЯБРЬ, также и ОКТЯБРЬ задумчив и чист в недостаче достатка своего обилия. Грустно. Как же грустно листопадить в окно в пустоты осени, в пустоты старости… Я буду бросаться листовками листвы в зияние окна, чтобы наполнить воздух суетной жизнью моей. Всё же это лучше тишины полуистлевших потерянных четвергов и пятниц…
Жизнь холодеет с каждым новым листопадом. Дни однообразничают. Каждую новую минуту ищешь чего-нибудь особенного, но находишь только прежнее, и не более того.
Утро отрезается от ночных сновидений ударом стального ножа подъездной двери, снабжённой болтливым и не очень работящим домофоном. Железное порождение Вавилона недовольно скрипит, но всё же подчиняется утренним хлопотам. Неприветливый пейзаж поворачивается черной волосатой спиной голых деревьев. Моим рукам холодно без перчаток, но это всё равно. Синхронные движения ног, минутная задержка у неизбежности светофора - и вот она, знакомая, геометрически совершенная рухлядь автобусной остановки, а рядом - твой лучший ненавистный друг, приветливое Ожидание с расписанием автобусов в мягких, душегубительных руках. Оно улыбается и ломает тебе ноги… к счастью, это только случайная дремота.
Автобуса нет так долго, что, кажется, умрёшь, когда он появится. И когда он гордо выплывает из-за горизонта, ты действительно умираешь, но сразу же воскрешаешься, потому что ехать-то надо… сомкнутый в прессе парадных врат ковчега ты, как никогда, напоминаешь кленовый лист, выброшенный намедни тобой из окна одиннадцатого этажа…
Селевой поток алчных пассажиров давит тебя снаружи, права твои резко ущемляются. Хочется сложиться в оригами или заплыть в расщелину, с интересом думая, когда сила напора архимедовых тел превысит силу натяжения поверхности автобусного окна… а в окне… в окне… воздух в окне, вот что.
Начинается печальный осенний дождик; мотор автобуса перестраивается на джазовую импровизацию фа-мажор; мысли же и вовсе приобретают характер сентиментальный, сугубо безответственный, скорбящий о потерянном и не прельщённый сущим. В общем, уже не пессимизм, ещё не оптимизм, а так, лёгкая грусть и ненавязчивая боль в пятке, отдавленной вон той уродиной… то есть, конечно, не уродиной, а прелестной, патриотически настроенной кондукторшей, собирающей деньги за проезд во укрепление экономики родной страны. Светлые её глаза полны безотчётно преданной уверенности в победе процветания, отчего ещё больше хочется дать ей в рыло и выйти на следующей остановке… но популяция пассажиров перевешивает; нужно двигаться дальше.
Едучи в автобусе под музыку Дюка можно увидеть кавказского юношу, по горбинку на носу напичканного фейхоа; девушку, спящую в полуприслонении к запасному колесу от "Икаруса", с трудом помещающемуся в старом "ЛиАЗе"; ещё не старую, но уже хищную женщину, зорко выглядывающую возможный плацдарм для мягкой посадки; немолодого мужчину с истерически визжащим мобильным телефоном-сплетником; но, в сущности, всё это - только обложка журнала, спящего в чьих-то заботливых руках.
Тучи постепенно рассеиваются, дождь прекращается, солнце нежно и ласково освещает заднюю часть автобуса, включая спящую на икарусном колесе девушку, но тут (о, конечность скитаний!) наступает завершающая фаза маршрута и смещение воображаемого пространства провоцирует сдвиг вектора силы выталкивания вдоль наружу по всем направлениям.
…Девушка удивлённо просыпается в пустом автобусе с доброжелательно распахнутыми дверями. Солнце дымкой изморози на окнах слабо туманит кремовое утро. Идти бы надо, да только всё равно время ушло, и не догнать его, и не попросить вернуться… только смятое оригами втоптано в грязь днища автобуса, только оригами… зачем торопиться…