1. Туман и рыбы
Мы шли по ровной дороге. Туман вокруг был настолько плотный, что друг друга мы почти не видели, с трудом угадывались расплывчатые темные фигуры. Туман клубился вокруг нас. Топ-топ-топ – шагает слева Мак Фри. Хрум-хрум-хрум – слышится справа, где идет Остин, словно по обочине топает, по гравию. Эльза ступает мягко, почти не слышно, но зато я почти ощущаю на своем затылке ее горячее дыхание. Хромого вообще не отследишь, даже когда говорит, голос будто бы доносится сразу со всех сторон.
- Селедкой воняет, - пожаловался Остин. – Ненавижу этот запах. И вообще рыбу не люблю. Хромой, это от тебя воняет селедкой? Ты где?
Хромой промолчал.
- Нет, раньше, давно еще, я рыбу любил, особенно вареную, - продолжал Остин, - а потом перестал. Это у меня один случай был… Слышь, Андрюха, у вас, кстати, в России, в глубинке. Полез купаться в реку, а там труба была. Не знаю, что за труба, мне объясняли, я так и не понял. Здоровая такая. Факт в том, что из этой трубы не вытекало, а наоборот, утекало в нее. Я потому и плавал себе спокойненько, говно ж не вытекает…
Хрум-хрум… ноги уже заплетаются у Остина. Бодрится, всякую чепуху несет – это нервное. Хрум-хрум…
…И вдруг из этой трубы выплывает рыбина. Огромадная, блин, что твой дельфин.
- Врешь, - равнодушно сказал я. – Нет у нас таких рыб в речках.
- Вру, - согласился Остин. – Но все равно, большая. А главное – дохлая!
- Ф-фу-у… - взвыл Мак Фри.
- Во-во! А мне каково было, представь – плывет прямо мне в лицо труп…
- Рыбий, - заметил я.
- Рыбий, - опять согласился Остин, - но ведь труп.
- Это она, наверное, распухла так, что тебе показалось, будто с дельфина, - заключил я. Хрум-хрум… Убил я Остина своей рассудительностью.
- У вас другой темы, нет? – с отвращением в голосе спросила Эльза. Я оглянулся но не различил даже темной фигуры. Туман, казалось, становился все плотнее.
- Я ж это все к чему клоню, - принялся оправдываться Остин, - Меня ж с тех пор от рыбы воротит просто, а от Хромого постоянно селедкой несет, хоть ты тресни.
- Трепло ты, - сказал Хромой.
Воображение сразу нарисовало мне десяток Хромых, крадущихся кольцом вокруг четверых ничего не подозревающих людей. «Странно, - подумал я. – Как же это получается у Хромого так тихо ходить? Он ведь хромой, еле ковыляет…» А вслух сказал:
- Странно. Хромой, как это у тебя получается так тихо ходить? Давно хотел спросить.
- А он по воздуху летает, как привидение, - нервно пошутил Остин и сам своей шутке так же нервно хихикнул.
Хромой тихо выругался, и мой вопрос остался без ответа. На некоторое время повисло тягостное молчание. Только размеренное «топ-топ» сапог Мак Фри, «цок-цок» моих магнитных подков на каблуках ботинок да «хрум-хрум» Остина. Теперь примешалось еще и не менее размеренное «чавк-чавк». Наверное, Мак Фри опять табаком зачавкал. Это тоже нервное.
- Андрей, - заговорила со мной Эльза. Теперь она шла совсем близко, слева. У меня руки задрожали.
- Андрей, а правда, что русский поэт Маяковский застрелился?
- Говорят, - ответил я. – Я им, откровенно говоря, не сильно интересуюсь. Так, в школе проходил… кажется.
- А я много прочитала, многое понравилось. А Пушкин ваш мне почему-то совсем не нравится… А почему он застрелился, не знаешь?
- Его, по-моему, на дуэли убили, - неуверенно промямлил я.
- Я тоже слыхал, - вмешался Остин. – Дуглас там какой-то его завалил…
- Дантес, - возразил я.
- Да нет, я о Маяковском, - сказала Эльза, - почему он застрелился?
- Не знаю, - честно признался я и закурил, чтобы скрыть волнение.
- А разве он не повесился? – изумился Остин.
- Да перестаньте вы, - заныл Мак Фри. – Заладили: застрелился, повесился, убили…
- Селедкой воняет, - вставил Остин.
- Да пошел ты со своей селедкой! – с чувством воскликнул Мак Фри.
- Цыц! – скомандовала Эльза, и все замолчали. Даже я, хоть ничего, в общем-то, и не говорил.
Хрум-хрум… Эльзу все слушаются. Не боятся, нет. Просто у нее характер такой, что все ей сразу подчиняются. Да и подчиняться-то – одно удовольствие…
Снова наступило неловкое молчание. И тут Остин опять начал чушь нести.
- Армянское радио спрашивают…
- Заткнись, пожалуйста, - оборвал я его. Очень уж не хотелось сейчас шуток этих идиотских, которых он у нас, где-то толи под Рязанью, толи еще где, понахватался.
И опять: хрум-топ-цок, хрум-топ-цок… Остин обиделся. Я это услышал. Нет, он звуков при этом не издает, но я слышу, не чувствую, не вижу, а именно слышу.
Я снова закурил. Мак Фри запел, тихонько так. И это нервное, я уверен. Он когда начинает нервничать, то жует табак, чавкая, зевает и поет, чтобы успокоиться, я курю, а Остин разговаривает непрерывно. Про Эльзу и Хромого ничего сказать не могу, эти, кажется, всегда спокойны.
И вдруг туман кончился, будто мы вышли из облака. Как вышли, так и остановились. Оказалось, что шли мы этаким ровненьким ромбом, в центре которого шагал я: справа и слева на расстоянии двух метров стояли Мак Фри и Остин, впереди Хромой, замыкает Эльза. Вместе с туманом кончилась и дорога. Так непривычно выглядело широкое добротное шоссе переходящее в узкую тропинку, уводящую в лес, каждый раз этому чувству удивляюсь. Может из-за того, что тропинка эта всегда приводит не туда, куда ждешь.
- Здесь, - уверенно сказал Хромой, и обстановка как-то сразу разрядилась. Он сел на свой рюкзак и принялся набивать трубку какой-то травой. Я растер ногой окурок, тоже скинул рюкзак, сунул в уши наушники-капельки, на ощупь нажал кнопку, сел и прикрыл глаза.
1. Персоны
Каждый персонаж здесь совершенно реален, т. к. он и есть автор (рассказчик), одна из бесконечного множества граней его сознания. Малейшее изменение настроения автора влечет за собой полную перемену характера, причем в секунду таких перемен может произойти несколько десятков, а то и сотен. Однако основную линию можно проследить в каждом из героев. И в то же время все они – вымысел – имена, истории из жизни, взаимоотношения, внешность… Реальные нереальные герои. Банально парадоксально.
1. Гонцы
Стас был на Земле. Ян грыз соленые сухарики и нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Таня плакала, гладя Стаса по волосам, а он лежал, уютно устроив голову у нее на коленях, и бормотал какие-то слова утешения. «Ну, чего ты? Я скоро приеду… Ну, хочешь, я не поеду никуда?» Таня кивнула. Ян, наконец, не выдержал, подошел, потрепал Стаса за плечо и громко сказал:
- Погодин, вставай, просыпайся, слышишь!
- Не спеши ты так, - ответил Стас, - без нас не уедут. Еще минутку…
- Погодин, твою мать! Подъем! Андрей!
Хрум-хрум… соленые сухарики.
Андрей проснулся. Остин тряс его за плечо, постоянно оглядываясь.
- Гонцов проспишь.
- Что, уже?
Остин показал пальцем куда-то за спину, в сторону леса.
- Притопали вон двое. Хромой с ними говорит.
Андрей посмотрел. На тропе у самого леса Хромой беседовал с двумя стариками в серых балахонах.
- Чего-то они долго, - обеспокоено сказал Остин. – Чего там говорить-то?
Но Хромой уже возвращался.
- Что-то не так, - сказала Эльза. – Они уходят.
Старики в балахонах удалялись в сторону леса. Хромой подошел, уселся на свой рюкзак и молча стал набивать трубку, будто не замечая впившихся в него вопрошающих взглядов.
- Не томи, - плаксиво сказал Мак Фри. – Что там?
- Нас не пустят, - спокойно ответил Хромой.
- Что значит, не пустят?! – взорвался Остин. – По какому такому праву?!
- Угомонись, малыш, - осадила его Эльза и повернулась к Хромому. – Что случилось?
Хромой прикурил трубку, глубоко затянулся и пожал плечами.
- Не знаю. Уперлись, указ, говорят, не пускать. Наставник, дескать, придет все объяснит.
- Суки, - выругался Остин. – И так тут весь, как на иголках, а они еще такие номера откалывают…
Наставник действительно вскоре пришел сам. Он разговаривал с каждым отдельно, отведя метров на двадцать по тропе. Мак Фри, дожидаясь своей очереди, пел – нервничал сильно, а когда вернулся с тропы, как-то странно подозрительно на всех поглядывал.
Андрею наставник сказал:
- Вы ведь знаете, что мы можем самым краешком глаза заглядывать Туда… Ладно, я устал от предисловий. Один из вас нарушит правила Игры… Вернее попытается, правила невозможно нарушить. Мы не можем знать, кто именно. Условия вам известны - попытавшему нарушить запрещается играть тысячу лет. Мы не хотели бы, чтобы так случилось, но не можем помешать, не имеем права не пустить вас. Подумайте, Андрей, вы уверены в себе?
Андрей пожал плечами.
- Откуда я знаю, в Игре всякое бывает… А кому-нибудь когда-нибудь удавалось нарушить правила?
- Нет, - наставник немного помолчал. - Как знаете, я вас не отговариваю, но советую хорошенько подумать. Тысяча лет. Шутка ли? И еще… в вашей группе Хранитель. Кто, не скажу, нельзя. Идите. Удачи вам.
- Спасибо, - весело сказал Андрей. Напряжение вдруг спало.
Наставник высоко поднял руки, потом развел в стороны и, поклонившись, ушел по тропе. Андрей прикурил сигарету и вернулся к остальным. Хромой все сипел своей трубкой, и от него действительно распространялся запах селедки. Эльза стала немного задумчивой. Остин, как и Андрей, повеселел. А Мак Фри, напротив, помрачнел и вдруг выдал:
- Я не пойду, не буду играть. Идите без меня.
Он вскинул на спину рюкзак.
- Скис, - прокомментировал Остин и добавил явно не к месту. – Ну, что ж, весна покажет, кто где срал…
- Пошел ты, - вяло отмахнулся Мак Фри и скрылся в тумане.
И о нем сразу забыли - впереди была Игра. Все одновременно встали и, не сговариваясь, двинулись по тропинке в жизнь…
1. Сухость фраз и часы.
Сухие, отрывистые фразы – все, чем я располагаю. Все остальное – блеф. Ни героя, ни рассказчика не было в означенное время в означенном месте. Рассказчик не может подробно описать то, что НЕ происходило в НЕсуществующем месте с НЕсуществующим человеком. Скажи, читатель, ты можешь хотя бы представить себе, что происходит в голове разумного негуманоида? Попробуй начать со слов: «Негуманоид мыслит…» Чушь! Мыслишь ты, а вот что делает он? Не можешь ты себе этот процесс представить, и уж подавно не сумеешь описать. Мало того, ты не сможешь даже утверждать, что это процесс. Здесь ломаного гроша не стоит всякая твоя фантазия, потому что замыкается на тебе самом и строится из того лишь, что ты уже видел, слышал, чувствовал. Художник рисует то, что видит, слышит, чувствует или помнит, и не сумеет нарисовать, то что не чувствует и не чувствовал никогда. Мнение, что я пишу о времени, о смерти или хотя бы даже о жизни, ошибочно. Всякий, говорящий о времени – лжец либо дурак, потому что время суть НИЧТО. Глядя на часы, видим ли мы время? Мы видим хитроумное приспособление для измерения НЕБЫТИЯ, абсолютного НИЧТО. Я пишу о том, чего не было, нет и не будет никогда, потому что это вне времени и мимо всего того, что рисует читателю воображение, когда он слышит: «Стоял солнечный летний день…». Если я говорю БЫЛО, это еще не значит, что именно БЫЛО, а не ЕСТЬ или БУДЕТ, тем более что ни один из этих терминов здесь не подходит… Дикарю не объяснить на словах, что такое двигатель внутреннего сгорания, не говоря уж об электричестве. В этом случае я оказываюсь в роли «разумного негуманоида», который, пытаясь показать, что же там такое делается в его разумной башке, употребляет слово «мыслить».
2. Стою, курю…
Стою я, значит, курю, думаю в который раз, что курить бы уже бросить пора давно. У меня так часто бывает – прикуриваю сигарету, на середине понимаю, что не хочется больше, и решаю бросить раз и навсегда, но это ненадолго. Так вот, стою, курю, жду - договорились с Яником встретиться, он там что-то насчет работы узнал. Мне теперь работа, во как, нужна, мне теперь не только себя кормить. Сам-то я как-нибудь перебился бы, у меня запросы невелики, но если хочу с Танькой нормально жить, придется повкалывать.
Яник как всегда пришел не один, с братом Лешкой. Вот уж парочка, скажу я вам, как накуролесят вдвоем, за год от дерьма не отмоешься… Но мне они все равно нравятся. Единственная проблема: Лешка молодой еще совсем, дурачок, вдолбил себе в башку, что Таньку мою любит без памяти, и смотрит теперь на меня косо. Ну, да ничего, это пройдет, я и сам, помнится, в чужих девчонок влюблялся.
- Здорово, - говорю я им, - братья акробаты!
Яник налетел сразу, давай обниматься, я еле отбился от него. Лешка только сухо так: «Привет», - говорит и руку вяло жмет. Да и черт, думаю, с тобой, больно мне нужна твоя дружба.
Зашли поговорить в какую-то кафешку. Сидим, пьем кофе, Яник про работу рассказывает. Работенка и вправду оказалась непыльная и денежная. Только надо было на некоторое время уехать из города, а мне этого тогда совсем было не надо.
- Таньку оставлять не охота, - с досадой говорю Янику, а сам под стол смотрю. Вижу, у Лешки шнурок на кроссовке развязался, но молчу – слишком уж в мысли о работе погружен.
- Да ты пойми, дубина стоеросовая, - вещает Яник, - ты такую работу хрен где найдешь.
- Все равно неохота, - отвечаю.
- Стас, тебя не будет всего-то две недели, зато приедешь богачом!
Стены в том кафе сплошь были стеклянные. Случайно глянул на ту сторону улицы – идет моя радость, аж светится вся. Как я все-таки в нее втюрился, по уши, себя плохо помню, когда рядом с ней.
- Вон, - говорю я, - Танька идет. Давай, я с ней посоветуюсь.
- Пойдем, - обрадовался Яник. – Она-то все и решит.
Выходим на улицу. Лешка, как ее увидел, так его краской залило, заволновался. Яник говорит ни с того, ни с сего: «Сухарей, блин, соленых хочется!», и к ларьку. Мы с Лешкой переходим через дорогу, и тут я вспомнил. Возьми и ляпни:
- Леха, у тебя шнурок развязался.
Дурак, конечно, идиот. Ну, кто говорит такое посреди проезжей части? Лешка – от волнения, наверное – вдруг сел и стал прямо на дороге шнурок завязывать. Я сначала совсем опешил, но потом спохватился.
- Ты чего, - заорал я с перепугу, - кретин, еб…ся?!
Схватил его за шиворот и назад, на тротуар дернул так, что аж пуговицы с его шерстяной рубахи полетели в разные стороны. Да, видно, поздно я спохватился. Завизжало что-то, запищало, завыло на все лады, вроде даже резиной паленой завоняло. Или это мне почудилось? В бедро будто толкнул кто-то. Я даже успел было подумать, что, дескать, чего толкаешься, сволочь, по харе же дам, но тут все замелькало, слилось в какую-то странную цветастую массу из звуков, красок и еще чего-то родного до боли, близкого. И потом погасло совсем. Ничего уже не было.
- Нет! – заорал Андрей. – Это не честно! Так нельзя! Не теперь! Не сейчас!!!..
Смерть – это как расстегнутая ширинка на брюках – все заметят, кроме тебя самого.
2. «Ну, что же ты?..»
Ян говорил что-то о том, что заработок почти что совсем халявный, но Стас его почти не слышал. Он тихонько тарабанил по столу пальцами, отстукивая какой-то несложный ритм. Наконец, он отодвинул стул немного назад, откинулся на спинку и стал смотреть под стол, где отстукивал теперь ногами.
- Слушай, Подворский, меня единственное обстоятельство смущает, что ехать туда надо. Таньку оставлять не хочется… Лех, у тебя шнурок развязался.
Алексей нагнулся и поспешно завязал шнурок на кроссовке.
- Ну, что с твоей Танькой станется за две недели? – продолжал Ян. – Уведут у тебя ее, что ли? Не уведут! Если она тебя любит, запарятся уводить. Ты пойми, дубина стоеросовая, ты такую работу сейчас днем с огнем не сыщешь.
Стас поболтал чашкой с остатками кофе, бросил отстраненный взгляд через тонированное стекло на улицу, где суетливо, словно муравьи в муравейнике, пробегали редкие прохожие, и вдруг весь расцвел.
- А вот и она сама.
- Работа? – не понял Ян и завертел головой.
- Таня, дуралей, - улыбнулся Стас.
- О! – обрадовался Ян. – Веди ее сюда, посоветуемся. А я сухарей себе пока куплю. Чего-то сухарей соленых захотелось.
Стас вышел из кафе, окликнул Таню и пошел к ней на встречу. Дорогу ему преградил какой-то незнакомый человек.
- Погодин, зря ты это…
- Вы меня с кем-то перепутали, - миролюбиво ответил Стас и попытался обойти незнакомца, но тот уже крепко сжал его локоть правой рукой.
- Прости, старик, - грустно сказал Мак Фри, - правила нельзя нарушить, это просто невозможно.
В его левой руке что-то блеснуло, и в тот же миг кулак крепко прижался к груди Стаса. Стальное лезвие разорвало аорту. Улыбка застыла на лице Стаса, во взгляде немигающих глаз, остановившемся на Хранителе, читался мягкий упрек: «Ну, что же ты, братушка? Как же так?..»
Хрум-хрум… соленые сухарики.
- Я же предупреждал вас, Андрюша, - устало говорил Наставник, - это правила в которых нет исключений.
- Да идите вы со своими правилами, - беззлобно отвечал Андрей.
- Ну-ну, не расстраивайтесь, не вы первый, кто срывается, и не вы последний, все-таки нагрузка ой-е-ей… Отдохнете немного, это ведь не навсегда, всего-то тысяча лет.
Андрей прикурил и с наслаждением глубоко затянулся.
- Вы мне лучше вот что скажите, господин Наставник. Как это Хромому удается передвигаться так тихо и быстро? Он же еле ходит. И почему от него всегда селедкой воняет?
Наставник рассмеялся.
- О, это особая история. Я вам ее за ужином расскажу. Идемте…