Сторонний наблюдатель часть 2

СТОРОННИЙ НАБЛЮДАТЕЛЬ

ЧАСТЬ   ВТОРАЯ
                _______________________________

Насколько мне  известно, прочтение Инной Бровской этих записок  имело  для нее самой некоторые последствия. В них,  надо заметить,  не было ничего сверхъестественного, потому  как  далее читатель увидит,  что что-то подобное могло произойти с кем  угодно другим.  Последствия, о  которых  я говорю,  имели ту причину, что мысли Инны какое-то время были  заняты  личностью автора  дневника  и  событиями,  им  описанными, хотя Инна - дама современная и не  сентиментальная. Будучи близким ее знакомым, я хорошо это знаю. Мне также известно, что автор записок, - наверное,  по рассеянности фамилии своей нигде не указал.  Читая его тетради, и  имея  необходимость  как-то  называть  его   в мыслях, язвительная  Инна вознамерилась придумать ему какую-нибудь речную фамилию - с  намеком. Результатом этого явилась фамилия Волгин.  Далее в своем дневнике Инна ее и использует, считая, что читателю все равно.
Я должен теперь напомнить,  что ничего не сочиняю, а только публикую дневники и расставляю, по моему усмотрению, эпиграфы. Но поскольку полагается торопиться к развязке,  я помещаю здесь только те ее  записи, которые имеют  какое-то  касательство к этой истории.  Поэтому я прошу читателя не делать  поспешных выводов о том,  что  Инна безалаберна и нерегулярно заполняет свой дневник.  К тому же,  остальные записи  содержат         много лишнего - того,  что мы привыкли называть женскими увлечениями,  иногда пустыми,  а мне не хотелось бы, чтобы  читатель  составил  о ней  слишком  дурное  мнение.

                ___________________



ПРОДОЛЖЕНИЕ ДНЕВНИКА
ИННЫ   БРОВСКОЙ.
              __________________________________________


                10 мая 1996г.
Вчера у меня возникла любопытная мысль,  сейчас  я ее попробую изложить.
Договорились с Владиславом,  что он заедет за мною к восьми часам вечера и  будет ждать  внизу в машине.  Я собралась, накрасилась, и перед выходом сказала маме:
- Мама,  я ухожу к Галке праздновать, потом у нее останусь, ладно?
- Если будет звонить Дима,  что  отвечать? -  спросила она после паузы.
- Если  будет звонить Дима,  говори,  что не знаешь - ушла, и все! Сама разберусь.
Мама пожала плечами,  я ее поцеловала в щечку,  взяла сумку и вышла.
Вот интересно:  родители что,  правда верят  таким объяснениям? Или  они  все прекрасно понимают,  но по каким-то своим взрослым соображениям не хотят  вмешиваться? Я бы ни за что не поверила! Дорогие родители!  Если ваша пятнадцатилетняя и т.д.  дочка говорит, что идет ночевать к Галке, Таньке, Маньке, Ивановой, Петровой и т.п. - бросайте все! Хватайте дочку в охапку, запирайте на амбарный замок и читайте по очереди проповеди. Как там у Пушкина:
Держите прямо свой лорнет!
Не то... не то, избави, Боже!
Вот будет фокус, если это кто-нибудь, когда-нибудь прочитает!

                29 июля 1996г.
Последняя неделя  была наполнена событиями,  точно  какой-то водевиль.  На днях Галка мне  объявила,  что городская жизнь ей насточертела, и она намерена в ближайшее время ехать на море.  Я спросила, куда именно, на что получила ответ, что в Дивноморск, в их студенческий лагерь.  Я ей сказала,  что идея не плохая,  и пусть она  имеет  меня в виду.  Мне еще пришла мысль, что забавно будет побывать там,  где приключились события, о  которых  я  зимою  читала в дневниках моего Волгина. Все это,  впрочем,  давно вылетело у меня  из головы, но  Галкина идея мне об этом напомнила.  Я ей тоже пожаловалась,  что два года не  видела  моря,  и скоро совсем заучусь и запечатаюсь! Договорились, что она достанет мне путевку,  а я займусь  добыванием отпуска и ликвидирую учебный хвост.
Дело, казалось, было решено, однако, вся идея четь не провалилась из-за вот каких событий.
Я сидела на своем рабочем месте и  обдумывала, как с этим  вопросом  подойти к Владиславу.  Вдруг он сам вышел и поманил меня внутрь кабинета.  Когда я вошла, он закрыл дверь, мы поцеловались, после чего он начал так:
- Помнишь  клиентов из туристического бюро?  Мы с ними договорились о бартере:  мы им рекламу, они нам путевки. Поедем?
- Куда?
- Все равно. Можно в Грецию, можно в Италию.
Я думала, как ответить, чтобы не обидеть: нарушать наши с  Галкой планы мне не хотелось.  Я ему обо всем сказала в дипломатических выражениях и обещала  подумать. Вечером я отправилась к Галке и имела с нею обстоятельный разговор,  очень напоминающий военный совет.
Надо признаться,  Галка благодаря моим  рассказам, давно уже  покусывает  локоточки  в отношении Шурика.  Сперва я об этом не догадывалась,  но стала замечать, что при  всяком упоминании о нем она  раздражается. Я однажды не постеснялась спросить,  и она  призналась, что зря  его  бросила и жалеет.  Я ей обещала об этом позаботиться, хотя сомневалась в успехе,  потому  что Шурику его  должность  придала уверенности,  и кривая его успехов, кажется, пошла вверх. После такого моего комментария Галка,  как можно догадаться,  только утвердилась в своих желаниях,  потому что ничто так  не подстегивает желаний женщины, как недоступность цели!
Во время нашего «военного совета» я об этом вспомнила, и думала, как устроить ее дело. Галка в тот вечер говорила, что я зря отказываюсь от Италии, и такие возможности лучше не упускать.  Впрочем, говорила она это без особой  охоты,  и только из вежливости. Я ей заметила,  что  не стоит быть слишком податливой - мужчины от этого наглеют,  а сама  подумала:»Куда  уж дальше!» Короче,  я  твердо решила держаться политики кнута и пряника,  а именно первой части этого золотого принципа. Высказанная   в  довершение  всему  веселая мысль о женской солидарности  окончательно  успокоила Галсу и утвердила нас в наших планах.  Тут меня посетила идея,  от которой она пришла в полный восторг  и захлопала в ладоши.  Идея была нами быстренько развита, и вчера с честью и полным  успехом  осуществлена.  От Галки требовалось несколько дней вечером быть дома и ждать моего условного звонка...
Вчера я  с  нетерпением  дожидалась конца рабочего дня, наконец Владислав вышел,  держа в руках свой неизменный дипломат.  Шурик  был тут же в приемной,  от нечего делать он подбрасывал на ладони ключи от машины и развлекал меня всякой чепухой.  Владислав закрыл кабинет на ключ,  Шурик поднялся со стола, на котором сидел.
- Уходите? - спросила я самым невинным голосом, подняв глаза.
- Да, тебя подвезти?
- Желательно. Подождите, я позвоню, - ответила я и потянулась к телефону.
Я набрала Галкин номер,  сказала в трубку какую-то условную белиберду,  означавшую   в   действительности: «приходи ко мне через час», и стала складывать бумаги на столе.  Мы вышли,  спустились и сели в Шурика машину. Я замечала, что мужчины, сев за руль, почему-то любят минуту-другую не трогаться с места. Именно в эти две минуты,  пока Шурик вставлял ключ в зажигание и сидел, откинувшись на сиденье, Владислав сказал такую фразу, которая сильно облегчила мою задачу:
- Поедем куда-нибудь?
- Куда? - спросил Шурик индифферентно.
Тут они вспомнили о приличиях и задали тот же вопрос мне.
- Не знаю...  я домой собиралась.  Хотите,  поедем ко мне, мамы до вечера не будет.  На самом деле мама в Киеве на конференции, но им этого знать  не  обязательно.  После того,  как они сами предложили куда-нибудь ехать,  отказаться им уже  было невозможно. По дороге Владислав просил притормозить у ларька, вышел и вернулся,  держа две бутылки и  груду упаковок со  сладостями.  Мы  приехали,  поднялись  в квартиру, я им предоставила  разговаривать,  сама отправилась на кухню - готовить  закуску.
Через пол часа явилась Галка с моими журналами под мышкой. Оба гостя были уже в легком подпитии. Владислав вышел в прихожую представляться Галке, после чего сам усадил  ее за стол.  Она сперва держала себя принужденно - не знаю, играла ли роль, или действительно смутилась, но  через  пятнадцать  минут  вернулась  в обычное свое состояние.  Если измерять время в бутылках, то через полторы бутылки Владислав сделался необычайно великодушным,  Шурик погрустнел,  но виду  не подавал, Галка терпела, сколько могла, подогревая его меланхолию. Владислав с барскими интонациями в голосе увеселял публику,  довольно  остроумно.  Наконец свет приглушили и устроили танцы. Шурик сперва пустился ко мне -  наверное  из  гордости.  Я посмотрела на Галку ободряюще - она успокоилась и продолжала  танцевать с Владиславом, очень любезно. Пьяное воображение Шурика начало рисовать ему самые мрачные картины. Чтобы дать ему время пострадать,  я предложила тост «за любовь», Галка для затравки одарила его парочкой двусмысленных взглядов...
Следующий танец все уже танцевали как  положено. Я Владиславу прошептала  за  это время несколько слов о свежей парочке и просила посодействовать.  Далее,  по нашему плану,  следовало завести разговор о море. Начала его Галка какой-то ни к чему не обязывающей фразой -  Владислав тут же захотел узнать,  приняла ли я решение. Я насупилась, сделала вид, что мне этот разговор не нравится,  отвечала, что решила ехать с Галкой. Шурик спросил,  о чем идет речь,  и мы  ему  все подробно объяснили. Владислав, не привыкший к поражениям, расстроился и думал,  как из всего этого  выпутаться. Мы  немножко помогли намеками,  я значительно посмотрела на него,  скашивая глаза на Галку и Шурика, и  наконец  пьяное  купеческое  великодушие в нем восторжествовало, Владислав  сам   внес   предложение ехать вместе.  Мы для виду поломались  немножко и согласились. После  говорили уже о пустяках и о деталях путешествия. Итоговый план  выглядел  так:  дней  через десять  поедем  вчетвером  на  машине Владислава. Этого  времени должно было хватить:  нам - на  сборы; им - чтобы утрясти дела и заказать номера в гостиничном комплексе "Приморский",  который Галка тут же им и присоветовала, поскольку  была уже в этом Дивноморске  после первого курса.

                10 августа 1996г.

Все прошедшие дни я занята была подготовкой:  сдавала хвост и ничего не записывала.  Мы с Галкой облазили два  базара,  выбирая  купальник и кое-что шили.  Мама три дня назад вернулась из Киева - я ей  рассказала о предстоящей поездке. Она была этим не очень-то довольна, но я начала говорить,  что я уже  взрослая, напомнила между  прочим о своих гражданских правах, и она наконец согласилась. Я чувствовала, что ее тревожит какое-то  сомнение,  но она сдержалась и не стала ничего говорить,  а я не стала ее искушать,  чтобы не выслушивать лекцию о нравственности.

                15 августа 1996г.
                (гостиничный комплекс "Приморский",
                восемь часов вечера).


Вот мы и в Дивноморске!  Прибыли в три часа, и может прибыли  бы и раньше,  если бы не останавливались несколько раз по дороге. Удивительно, как много попалось  нам  базаров и придорожных шашлычных:  что значит - реформы! Поля и рощи проносились по бокам Машины, ветер  врывался  в  приоткрытые  окна,  то и дело мелькали разные дорожные знаки. Я сама не зная, чему, веселилась, как дитя, а Галка - только что не прыгала на сиденье и пихала Шурика локтем. Он подобрал какую-то палку,  привязал к ней свою майку, высунул это безобразие в окно,  и утверждал, что это знамя. Владислав на него бурчал,  как бурчат все сидящие за рулем, говорил, что не ровен час,  наедем на пост ГАИ. Когда же они  менялись местами,  то сам Владислав высовывал «знамя», махал им и покрикивал назло Шурику.  Разумеется, все  это проделывалось под несмолкающую музыку.  Часа через три подобные развлечения нам насточертели, мы остановились  у  большого  базара,  скупали всякую всячину и ели шашлыки с большим аппетитом.  В  Дивноморск въехали уже чинно и важно,  точно две супружеские пары. Галка указала дорогу к гостинице; некоторое время потратилось  на формальности.  Два наших номера были на третьем этаже, дверями точно друг против друга. Мы с Галкой направились в свой и стали распаковывать вещи. Впрочем, деление номеров на «наш с Галкой» и «их с Шуриком», конечно же, - чистая условность.
Почти сразу пошли вчетвером на пляж. Кавалеры наши совершенно взбесились  и  все  время  порывались  нас «утопить». Два раза это им удалось, а на третий мы не выдержали и «утопили» Шурика. Очень скоро нам все это надоело, мы надели очки, улеглись на полотенца и стали ловить солнечные лучи, которые при советской власти считались  очень  полезными, а теперь  почему-то - очень вредными.  Через какое-то время кавалеры соскучились и отправились осматривать поселок. Мы остались на пляже.
После Шурик объявил,  что они разыскали любопытное заведение с  экзотическим названием "Какаду".  Сейчас Галка закончит накручиваться и пойдем  туда  на  весь  остаток вечера...


                16,17 августа 1996г.

Эти два  дня были до краев наполнены всевозможными развлечениями и курортными прелестями. Во всем Дивноморске, пожалуй,  не  осталось кафе,  в которое мы не заглянули бы!  Вчера днем брали водные  велосипеды  и устраивали на  них  гонки.  Заплыли довольно далеко в море и плыли вдоль берега, осматривая его достопримечательности. Слева  от  центрального пляжа растянулся ряд лагерей и домов отдыха - пляж  «Радуги»  вплотную примыкает к центральному, без какой-либо видимой границы. Направо вдоль берега поселок медленно  карабкается в гору и заканчивается гостиницей,  которая возвышается среди  зелени,  точно  какой-нибудь  «Эмпайр Стэйт Билдинг»,  Потом  берег  поворачивает  и дальше идут уже совершенно отвесные скалы. Волны моря падают к самому их подножию,  а наверху виден лес, кажущийся отсюда, с воды, очень густым и величественным.
Вечером Владислав завел машину - мы поехали завоевывать Геленджик. Облазили бульвары, парк и всю набережную, а  перед  самым  закатом фотографировались на фоне опускающегося в воду солнышка. Здесь на этом основан целый  бизнес,  и важно не пропустить те десять минут, в которые оно еще не скрылось  за  горизонтом.  Фотограф так установил мою руку,  что на снимке оранжевый шарик будет лежать точно у меня на ладони.


                18 августа 1996г.

Сегодня я убедилась,  что жизнь - такая удивительная штука,  что от нее можно ждать каких угодно сюрпризов. Однако ж, по порядку.
Утром Владислав  сказал,  что  пойдет   заказывать переговоры, Шурик тоже изъявил желание идти. Я и Галка отправились на базар, и потом - на пляж.
Мы медленно шли по улице.  Галка держала два полотенца, я несла пляжную сумку. Народу было много: толпа, главным образом,  двигалась к пляжу. Мы добрались до перекрестка, свернули и пошли к морю... Тут, обгоняя нас,  из-за Галкиного плеча вывернули двое,  чуть не зацепив ее,  и скоро скрылись впереди в толпе. Оба были тем  примечательны,  что  имели почти одинаковый рост и одеты были почти одинаково:  белые их  рубашки узлом были  завязаны  на поясе,  на обоих надеты были обрезанные из джинсов светлые шорты.
- Во нахал! - сказала Галка, - Хоть бы обернулся... Интересно, чего это они  такие  одинаковые,  может  они братья?
- Вряд ли.
- Почему?
- Потому, что братья бы стремились носить разную одежду, а эти, наоборот, стараются сделать ее одинаковой.
- Ты прямо мисс Марпл!  - засмеялась Галка,  и вскоре мы об этом эпизоде забыли.
В первом часу мы,  совершенно вареные, вернулись с пляжа и  улеглись у себя в номере.  Вскоре туда вошел Владислав, вид у него был озабоченный.  Он  нам  объявил, что на работе сложности,  без них дело не решается и надо ехать.  Посочувствовав  его  директорской доле, все отправились обедать в «Морской воздух». Через час он и Шурик наскоро собрались и уехали, пообещав вернуться через день, как только утрясут дело. Мы с Галкой удерживали на лицах скорбные выражения до самого их  отъезда,  потом  поднялись  в номер и начали драться подушками в припадке восторга. Надо полагать, это здешний  климат действует столь веселым образом!
В семь часов мы вернулись из душа,  минут тридцать приводили себя в порядок,  красились и болтали о пустяках, вышли  из номера и отправились гулять по берегу. Подле самого пляжа ели мороженое под  навесом  из плетеной сетки, слушали музыку и наблюдали за отдыхающими, обмениваясь замечаниями  на  их  счет.  Дважды подсаживались какие-то  типы,  но  мы  их отправили и вскоре встали и пошли вдоль пляжа,  у самой воды: все эти «джентльмены»  надоедали  уже  одним своим видом.
        Половина их будет изображать, что у них что-то есть в голове, вторая  половина - в карманах. Третья половина -  такие  обезьяны,  что...  Впрочем,  извините  - третьей половины  быть не может,  ведь половин только две.
         Итак, мы  погуляли по пляжу,  побросали в воду камешки, и уже было пошли по аллее обратно, но заметили справа вывеску кафе «Русь»,  на которую раньше не обращали внимания.  Бревенчатые невысокие ворота произвели на нас впечатление, и мы вошли, пользуясь правом красивой женщины входить,  куда ей  вздумается.  Кафе находилось под открытым небом. Узенькая приятно освещенная аллейка вела внутрь и через  несколько  метров превращалась в  лужайку  или площадку.  Здесь слева - бар и сцена, по правую руку живописно расставлены деревянные столики,  спиленные  пеньки заменяли стулья.
Играла веселая музыка. Между сценой и столами десятка два человек танцевали. Некоторые из сидящих и танцующих посмотрели на нас вожделенно. Мы тотчас подошли к бару и стали в очередь, взяли шампанского, мороженого и шоколада,  вернулись к свободному  столику  и  сели друг напротив друга, чтобы меньше было охотников подсаживаться. Галка вынула пачку  ментолового  «Данхилла». К ней тотчас же приблизился армянин лет тридцати на вид,  с аккуратной бородкой,  довольно приличный и благодушный. Армянин  склонился  к  ней с зажигалкой, произнес какой-то комплимент,  веселый, но банальный.
        Галка ему позволила присесть - через два столика компания поддерживала его взглядами. Я это заметила и не очень поощряла его любезности.  Потом Галка из вежливости пошла с ним потанцевать.
Пока они   плясали,  внимание  мое  привлекли  два джентльмена, которые, видимо, только что вошли, потому что  раньше  я их не видела.  Они стояли спиной ко мне у стойки бара.  По фигурам я сразу узнала  в  них утренних лжебратьев.  Одежда их,  правда, изменилась, но тоже одинаково:  оба были в  бордовых  рубашках  и светлых, почти  белых брюках.  Несмотря на одинаковое сочетание цветов,  ткань  и  покрой  их  одежды  были все-таки разные,  что еще раз подтвердило мою версию, что они специально всех морочат.  Тут Галка вернулась и уселась за столик.
- Ну как? - спросила я.
- Ничего.  Извинилась, сказала, что к нам сейчас наши ребята подойдут.  Он не очень поверил, но это его дело!
- Этому легко помочь: вон, видишь, твои «братья» стоят.
- Ах, точно! я сейчас попрошу их сесть к нам, угу?
           Я кивнула, и Галка пошла.  Я стала наблюдать. Она, видимо, добилась успеха,  потому что оба  джентльмена кивнули ей  в знак согласия и посмотрели в мою сторону. Тот, что был чуть повыше, задержал на мне взгляд, мне его лицо показалось знакомым... Вдруг я его узнала: это был мой Волгин! Целый вихрь мыслей пронесся в секунду в моей голове! Он изменился... Впрочем, тогда я видела его зимой,  а сейчас лето,  тогда он  был  в пиджаке, и даже в пальто,  а сейчас три верхних пуговицы его тонкой рубашки расстегнуты,  и он,  по-моему, похудел. Но  все  равно,  это был он!  Волгин секунду смотрел на меня взглядом ровным, в котором не было ни единой эмоции  -  таким  взглядом  смотрит на картину критик на надоевшей ему выставке.  Но поскольку я отчасти знакома с его биографией,  он меня не проведет.
        Я тоже посмотрела на него,  но он отвел взгляд с  тем же рассчитанным спокойствием,  с которым до того смотрел. Он, видимо меня не узнал, и я этому даже обрадовалась, потому что,  признаюсь,  смутилась. Галка подошла к столику:
- Они сейчас подойдут. Ты что так смотришь?
- Я?.. Нет, ничего, - очнулась я, - я, кажется, одного знаю, это мамин студент бывший.
- Который?
           Я показала ей глазами Волгина и просила:
- Займись им,  ладно? Не хочу чтобы он меня узнал, по крайней мере, сейчас. А мне второго, идет?
- Пожалуйста!  Нам же не замуж за них выходить... Тот второй, кстати, ничего!
На самом деле не это меня беспокоило:  я решила не упускать возможности и изучить,  так сказать,  вблизи того, чей образ мыслей мне уже был известен.  Мне почему-то стало интересно. Впрочем, я решила до поры до времени не признаваться, что читала его тетради, даже если он меня спросит,  и тут же прикинула,  что пусть им занимается Галка - мне так удобнее будет собраться с мыслями и наблюдать.
Вот они подошли к нашему столику. В руках у Волгина была узенькая бутылка «Белого аиста»,  товарищ его нес блюдечко с орехами и стаканчики.
- Разрешите  присесть  службе спасения молодых красавиц? - произнес с ухмылкой Волгин, ставя на стол свой коньяк.
- Вы извините,  что мы вас побеспокоили, - сказала я и взяла из рук его товарища блюдечко.
- Напрасно извиняетесь,  мы еще у вас в долгу! -  прокомментировал Волгин,  обходя стол и усаживаясь возле Галки.
Он,  видимо, понял значение моего жеста с блюдечком и  не пожелал подвергать себя риску.  Все это, как раз,  входило в мои планы и,  кстати,  комплимент его мне  понравился.  Товарищ его сел рядом со мною и тут же стал доставать из кармана сигареты, чтобы чем-то занять руки.
- Доктор,  дай спички, - произнес он, ощупав остальные карманы.
       Тут я вспомнила,  что он еще и «Доктор»  и  предложила знакомиться.
- Андрей.
- Виталик.
- Инна.
- Галя.
           «Ага! - подумала я, - Вот, кто это... Похож, похож... Личико у него,  впрочем, симпатичное и я ничего не теряю...» Виталик с серьезным  видом раскурил свою сигарету  и выпустил облако дыма.  Волгин сидел, слегка наклонившись вперед,  соединив пальцы в замок, и опираясь руками на стол.
- Скажите, мы уже успели поспорить, вы не братья?
         Они хором засмеялись, довольно громко. Виталик откинулся назад, Волгин переменил угол наклона.
- Нет, это для саморекламы, - ответил Виталик.
- Мы тоже так подумали.
           Тут наш разговор оживился.  Мы стали выяснять, кто где остановился, кто когда приехал и тому подобное. Я в продолжение  беседы  старалась  наблюдать  за ними.
 Помню, тогда,  зимой, лицо Волгина мне показалось чересчур нежным.  Нет,  это не так!  Отпечаток душевных волнений, который он желал бы  скрыть,  угадывался  в нем, возможно, вследствие уже имеющегося у меня предубеждения. Особенно поразили меня его  глаза.  Взгляд его одновременно  сочетал  в  себе тяжелую усталость, скепсис и постоянную тлеющую надежду,  которая становилась заметна, когда он на секунду задумывался и отвлекался от происходящего. 
После мы дважды танцевали медленные танцы. Оба раза я была в паре с Виталиком.  Галка и  Сторонний Наблюдатель представляли собой довольно нежную парочку.
Она едва доставала ему до подбородка, смеялась и танцевала очень искусно.  Виталик рассказывал мне содержание какого-то фильма -  я  слушала  его  с  большим усердием, а  сама  размышляла о превратностях судьбы, которая устраивает такие вот встречи.  Во время танца я поймала  боковым  зрением довольно лестный для себя взгляд Волгина... После вернулись за столик.
- Простите за банальный вопрос, - сказал он через несколько минут, - я не мог вас видеть раньше,  мне  ваше лицо все время кажется знакомым.
- Вы приходили к нам, я только сейчас вспомнила.
- Верно! Вы дочка Людмилы Павловны.
Виталик посмотрел недовольным  взглядом, опасаясь, что это  новое обстоятельство повредит его успеху,  и  уже было открыл рот для какого-то комментария,  но  я его опередила и увела беседу в сторону,  чтобы Волгин при Галке не заговорил о тетрадях.  Он, впрочем, и не имел такого намерения, и погрузился в созерцание публики. Тут объявили белый танец. Галка увела Виталика: они  отыскали  (назло нам) какого-то общего знакомого и заняты были его обсуждением.  Мы с Волгиным также поднялись.
- Вы не забрали ваши тетради,  почему?  - спросила я, танцуя.
Волгин помолчал, пожал плечами:
- Из вашего вопроса следует, что вы их читали. Что ж! Этого можно было ожидать...
- Не  сердитесь, я их стащила у мамы. Я же журналистка - мой интерес этим и объясняется.
- Вот как? Не знал… - улыбнулся Волгин, но затем выражение его лица сделалось отсутствующим: он выбирал, как вести себя дальше. Я, видимо, чем-то невольно его огорчила. Я решила пока этого не выяснять,  но  позже доискаться причины.
Мы вернулись к столику, общий разговор возобновился. Виталик расписывал местные романтические прелести и приглашал гулять по берегу.  Мы отказались, сославшись на  усталость,  и вскоре собрались уходить.  Он еще пытался предложить что-нибудь по дороге  и  искал глазами поддержки Волгина.  Они у нас за спиной обменялись гримасами, значение которых сводилось к следующему: «Ну давай же, помогай!" - "Что ты нервничаешь? Остынь."
Так мы добрались до гостиницы и стоя у лестницы договаривались на завтрашний день.  Он зайдут за нами в двенадцать. Виталик после нашего согласия весь просиял, хотя  думал,  что  смог  скрыть радость.  Мы простились и поднялись в номер.
           Я лежала на кровати,  переваривая в мыслях события вечера. Положим, не так уж удивительно, что мы встретились, если они каждый год приезжают.  А ведь не даром я их заметила еще  утром!  Бывают  люди,  которые одним присутствием рядом оказывают на тебя необъяснимое влияние,  возможно,  даже против воли.  Может это какие-то поля?..  Или  личность  человека  необычного становится ощутимой материей?..  Хотя я не очень верю в эти вещи,  но у меня возникло чувство смутное,  что наша встреча не случайна,  и она,  эта встреча, может повлиять на что-нибудь в будущем. Тут я заметила, что уделяю этому Волгину слишком много внимания,  обозлилась и  стряхнула  с  себя оцепенение.
Вошла Галка с чайником:
- А твой Виталик красавчик, и довольно милый...
- С удовольствием тебе его подарю!  - сказала я  раздраженно.
           Галка посмотрела с удивлением,  но я состроила  ей смешную гримасу, мы обе прыснули и развеселились.
. . .

                (Запись не помечена числом).

Утром следующего для мы  позавтракали  в  номере и вышли из гостиницы в начале первого. Волгин и Виталик ждали внизу на скамейке.
- На пляж? -спросили они.
- О, нет! Только не на пляж, сейчас жарко.
- Тогда вас нужно остудить мороженым, - предложил Волгин.
- Превосходно. Куда мы пойдем?
- Пойдемте в «Голубую Даль»,- сказал Виталик.
- А это что?
- База отдыха.  Там есть неплохое кафе, и вообще, там очень красиво.
- Кафе  это  тем примечательно, - начал свою экскурсию Волгин, - что там даже при советской власти всегда была пепси-кола.
- Тогда это историческое место! - засмеялась я.
«Голубая Даль»  действительно оказалась любопытным местечком. После мороженого мы обошли ее  почти  всю.  Здесь были  замысловатые аллеи,  причудливые склоны и горки, детский городок с резными скамейками и хитрыми качелями. Мы  остановились у смотровой площадки с видом на море.  Внизу под нами виден был пестрый  пляж, по левую  сторону  возвышался «Эмпайр Стэйт Билдинг», как я его окрестила.  Купив в киоске какого-то соку в картонных коробках,  стали подниматься в сторону этой гостиницы.
- Пойдемте в лес? - предложил Виталик.
Я тотчас согласилась,  вспомнив  описание  леса  в тетрадях Волгина.  Они с Галкой шли впереди, он время от времени жестикулировал, видимо отвечая на какие-то ее вопросы,  или  что-то рассказывая - в Галкином обществе он был менее сдержан. Вскоре асфальт закончился и начался гравий.  Потом и это покрытие исчезло, и дорога стала грунтовой и узкой - по ней едва  мог  бы проехать один автомобиль.  Слева начались ровные ряды виноградника. Лес мы почему-то  оставляли  по  правую сторону. Моря из-за него не было видно, и поселок тоже скрылся за поворотом  дороги.  Виталик  утверждал, что мы идем правильно,  но вскоре и он засомневался и окликнул Волгина, который с Галкой был довольно далеко впереди. Они остановились.
- Мы куда-то, не туда идем, - сказал он.
- Да?.. Ну это все равно.  Можем здесь свернуть.  Я не хотел, думал, здесь не интересно...
Мы повернули  на  какую-то тропинку и вошли в лес, который был довольно  не  густым.  Поверхность  земли здесь совсем не ровная,  тропинка то и дело поворачивала и поднималась-опускалась.  Собственно  тропинки, как таковой,  почти  не было,  просто выбирать дорогу между кустов и деревьев было совсем не  затруднительно. Меня не покидало ощущение, что я нахожусь под каким-то куполом или навесом,  устроенным  из  верхушек сосен. Волгин и Галка были, по-прежнему, в нескольких шагах впереди.  Тут Виталик вдруг сказал, что догадывается, почему  Доктор  не хотел здесь поворачивать в лес:
- У  него,  кажется,  связано  с этим одно воспоминание... Впрочем,  не важно...- он замолчал,  не  желая выдавать чужих  историй. - Мы скоро подойдем к обрыву, там очень красиво.
Я решила, что момент подходящий и сказала:
- Знаете,  я ведь осведомлена о вас лучше, чем вы думаете.
- То есть?
Я ему рассказала о тетрадях, о том, как они у меня появились, и под конец,  захотев подтвердить свою осведомленность, спросила:
- Как поживают ваши «рыцари»?
- Рыцари?.. Леше окончил аспирантуру и уже преподает. Он теперь  кандидат, весь  занят наукой... Банин бросил - торгует...
- Не женились?
- Нет,  А вот Парусинов женился!  Недавно совсем. Женился и исчез. Пожалуй, и всё...
- А Полина? Чем закончилась эта история?
- Я вижу,  вы действительно все знаете. Ничем не кончилась.
- Они встречаются?
           Виталик мотнул головой отрицательно.
- Наверное,  что ни делается, то к лучшему? - сказала я, желая добиться от него продолжения.
- Может и так...только радости в этом было мало. У Нее слишком непокладистый  характер.  Доктор  был с ней очень мягок. Я ему говорил, что так нельзя - ведь все проходило у  меня на глазах, - только он отвечал,  что это ложная гордость и не хотел никак хитрить.  А Ведь мог бы!  Да,  кажется, она еще срывала на нем остатки обид от какой-то старой любви,  а это,  знаете,  дело дрянь. Конечно,  сперва  у  них все шло замечательно, многие считали их чудесной парой...  Но вы может слышали, у нее очень выгодная специальность: знание языков сейчас в моде.  У нее стали появляться деньги,  а это с голодухи плохо - может выйти заворот кишок! Она часто твердила Доктору о работе,  о положении - как с этим не согласишься?  Но и у него,  знаете ли, характер, а это мало кого устраивает...
- «Служить бы рад - прислуживаться тошно»- прокомментировала я.
- Вот,  вот...  Да только не это главное. Ей никак не хотелось считаться с его  взглядами  и  интересами, а они ведь у каждого могут быть свои. Я был всему  свидетелем, но он ни в чем таком не признавался,  наверное защищая свою прекрасную возлюбленную, или из гордости. И я видел его  совершенно  измученным.  Он  то бросался совершать подвиги,  то впадал в апатию, но с виду, опять-таки оставался спокойным.  Я  думаю,  она вбила себе в голову, что ей нужно  любой ценой пробиваться наверх в этом жестоком мире - теперь это  входит в моду.
Вскоре они совсем поссорились.  На следующий  день предстоял праздник.  Я,  отчасти для веселья,  отчасти, чтобы его отвлечь,  позвал много народу,  человек десять. Я,  признаться,  был удавлен, как ему хватало энергии развлекать публику и сделаться центром внимания. Я ведь знал, что он готов умереть с горя! Доктор веселился, острил и забавлял дам,  которых был  численный перевес. Даже вино не возымело действия, какого я опасался.  Среди гостей, помню, была одна дамочка, которая  его горячо поддерживала и делала намеки, хотя пришла с другим.  И была другая,  которая сидела тихо, не очень претендуя на общее внимание. Я считал, что Доктор обязательно станет завоевывать ту, первую, хотя бы  для развлечения - ничуть не бывало!  Он, напротив, выбрал вторую, танцевал с ней и старался, как мог, развлечь  ее.  Через несколько дней я устроил им еще одну встречу,  и  так  это  и  началось.  Девушка очень хорошая  -  и симпатичная и характером и,  надо заметить, Доктор также был с ней ласков...  Только  я его хорошо знаю,  и видел, что что-то не так, чего-то ему не доставало...
- Вашему Доктору ,  вероятно,  не доставало подвигов. Только это не много чести  -  с  женщинами  совершать подвиги, можно в чем-то другом себя проявить, - сказала я довольно сердито, но потом улыбнулась: - А девочку эту, наверное, зовут Бэла?
- Нет… почему? Ее зовут Наташа, - отвечал он, но потом задумался и смутился.
(Тут я поняла,  что он не читает книг,  даже школьных! - Что ж, тем проще для него!)
- Пожалуй,  вы правы...- сказал  он,  возвращаясь  к предыдущей мысли, -  но  советовать - оно легче,  а...  посмотрите, нас, кажется, зовут.
Мы уже почти подошли к обрыву, Галка и Волгин стояли у края и махали нам. Мы приблизились. Удивительно красивое зрелище открывалось взгляду! Деревья и кусты расступались, образуя поляну.  Оттуда виден был далекий морской горизонт.  Море казалось совершенно плоским и неподвижным.  Под водой,  ближе к берегу виднелись ровные  полосы  водорослей и полосы чистого дна.  Мелкие волны разбивались об узкую кромку берега. Где-то очень далеко замер на воде корабль.
Мы постояли немного и пошли вдоль  обрыва.  Волгин говорил, что  хочет показать еще один пейзаж. Дорожка теперь сделалась труднее: сплетенные между собою кусты были здесь гуще,  иногда приходилось раздвигать их руками или пригибаться под ветвями.  Иногда  тропинка была не   более,   чем   в   метре-двух   от  пропасти. Наконец мы подошли  к  месту,  куда  вел  Волгин.  Здесь над  пропастью  выдавался крохотный треугольник скалы, Едва ли ковер средних размеров можно было разместить на  его площади - края тогда точно свисали бы над бездной! Небольшая сосна с изогнутым стволом росла на самом краю треугольника.  В эту минуту я горько пожалела, что я журналистка, а не художница!
С того места,  где мы стояли,  спускалась узенькая тропинка. Пройти туда можно было  довольно безопасно.  Галка и Волгин спустились и стали звать нас:
- Давайте здесь посидим, тут так красиво!
- Мы сейчас  подойдем, - сказала я:  мне хотелось услышать окончание истории.
Галка посмотрела  на  нас  ехидно,  но я ничего не стала говорить,  Виталик подал  мне  руку,  мы  пошли дальше.
- Так на чем мы остановились?
- На подвигах, - ответила я.
- Точно,  на подвигах...  Тут вы,  пожалуй, правы, да только не совсем. Я все-таки расскажу об этом случае.  Пойдемте, здесь не далеко...  Я уж, кажется, говорил, что Доктор никак не мог забыть Полину. Прошел примерно месяц, наконец он решился и поехал к ней. Не знаю, как, но только ей все было известно. Состоялась крупная ссора, хотя не будь предыдущих - не было бы и Наташи. Он  хлопнул  дверью  и  примчался ко мне сам не свой, заявив, что ноги его там больше не будет... Мне показалось, что  ему сделалось легче оттого,  что все закончилось. К тому же,  через неделю она должна была надолго уехать.
На следующий день мы сидели у Доктора и еще заняты были вчерашними событиями, как вдруг появилась Полина и с ней подружка для поддержки.  Мы так хорошо  знали ее характер,  что  не могли в это поверить!  Полились упреки, объяснения и прочее. Кончилось дело объятиями и слезами, так, что я тоже, признаться, был тронут: я ведь знал, что стоили Доктору эти перепады! Всю неделю они почти не расставались и были совершенно счастливы, но вот настал день ее отъезда...
Мы все  пошли  провожать.  Я  стоял в двух шагах и слышал, как она говорила,  обнимая его,  что не хочет ехать, что  у нее плохое предчувствие,  как будто она что-то теряет...  Я не видел причин,  почему бы ей не остаться - контракт,  работа...- знаете, это все пустое, а проверка чувств - куда уж дальше!
Первую неделю она часто звонила, потом звонки сделались все реже. Доктор начал мрачнеть, так же тревожимый предчувствиями.  Дважды за это время он виделся с Наташей. В довершение всему, с работой у него вышла неприятность, как раз то, что вы говорили, - он ушел.  Мы дождались следующего звонка и уехали  развеяться в «Радугу» - дня на три. Дело было прошлым августом.
Помню, я сидел на веранде:  играли в карты, Доктор был в комнате. Несколько позже он вышел:»Не хотите ли прогуляться?» - Я не возражал, и мы пошли. Доктор шел явно с определенной целью. Я спросил его об этом.
«Помните, тогда,  в позапрошлом году, - начал  он, - мы устроили путешествие в Джанхот?  Тебя,  правда,  с нами не было.» - «Ну еще бы!  - отвечал я. - Я  и  без вас ходил несколько раз.» - «Я об этом никому не говорил - тебе скажу... Покажу одно место... Мы шли у самого обрыва,  в метре от края. В одном месте тропинка прерывалась, может быть уничтоженная  обвалом.  Чтобы перебраться дальше  следовало сделать с десяток опасных шагов.  Я тогда не пожелал рисковать - не видел в том смысла. Я шел в арьергарде, Парусинов, все остальные и Полина были впереди.  Мы остановились в нерешительности, я  нырнул между кустов в лес,  надеясь разыскать им  легкий  путь.  Парусинов  заупрямился   и спорил, как всегда,  что пройти можно.  Наверное, так оно и было,  потому что когда я вновь вернулся к тропинке, они уже находились по другую сторону. Не знаю, как, может они все держались за  руки,  но  они  были там. Теперь  у меня такое чувство,  что я низкий трус или украл что-то...»
«Я был здесь в прошлом году, один,  никто этого не видел, но тут еще сильнее  обвалилось, и я опять вернулся,»- говорил  Доктор,  когда  подвел  меня к тому месту. Я охотно его понимал: там было, чего испугаться, да вы, впрочем, сами сейчас увидите...
В эту минуту мы остановились, потому что дорожка действительно прерывалась,  как будто край обрыва был слизан каким-то большущим языком.  Кусок этот был  не очень длинным, может метров пять-шесть, но попробуй - ступи! На естественный карниз,  оставшийся от тропинки, да к тому же, наклонный и усыпанный песком и мелкими камнями,  едва ли можно было поставить две  ноги рядом. Я заглянула вниз, и у меня чуть не закружилась голова! Метрах в пятидесяти внизу волны  плескались у узкой полоски  берега.  Солнце играло в волнах своими бликами. Я подумала, что в такой яркий и веселый день вдвойне страшнее лазить по обрывам,  потому что вдвое больше хочется жить!  Я отошла от края и  присела  на сухие сосновые иглы. Виталик продолжил рассказ:
- Мы подошли тогда к краю,  меня  тоже  поразило  это зрелище. Вот  мы постояли немного,  восхищаясь природой. На лице Доктора было какое-то  странное  выражение... Я тронул его за плечо и говорил,  что это глупо, что он сумасшедший, и т.п.  Я, впрочем, представлял, что он мне ответит, и не желая играть чувствами, сделал вид,  что собираюсь уходить, спустился по тропинке и остался ждать за деревьями,  но так,  что мне все было видно - я хотел оставить его  одного,  надеясь, что он успокоится.  «Пойдемте, Доктор!»- крикнул я ему.  Он ответил «сейчас»,  и стал медленно продвигаться к пропасти.  Я,  зная, что здесь нельзя вмешиваться, чтобы не испугать,  остался стоять.  Он осторожно ступал к обрыву,  И вот стал хвататься за ветки кустов и выбивающиеся из земли  корни,  которые  были почти у  него над головой,  и больше надеясь на руки, чем на сомнительную опору...  Так он сделал несколько шагов - самых опасных,  и перешел благополучно... Через минуту он,  прыгая между кустов, подошел ко мне с другой стороны.  Рубашка его в нескольких местах была порвана, несколько свежих царапин было на лице и руках. - Я крепко пожал ему руку и признался, что завидую. Он мне,  однако, отвечал, что завидовать нечему, что это был вопрос чести, и что он мне искренне желает не попадаться в такие истории...  Мы возвращались, громко горланя песню Высоцкого. Я был рад за него.
Через два дня мы вернулись домой,  а  еще  немного погод, приехала Полина.  Он ходил встречать ее в белом пиджаке и с белыми розами! Она два дня уклонялась от ответа, а потом объявила, что успокоилась, передумала и замуж выходить не собирается. Они еще несколько раз  виделись,  потом  это прекратилось - она была занята более важными делами!.. Вот, собственно, и вся история.
Он замолчал.  Рассказ его произвел на меня впечатление, но я не хотела признаваться и пожала плечами:
- Чересчур романтическая история.  Сейчас это  никого не трогает, проще надо...
- Ясное дело, проще. Я тоже так думаю, - сказал Виталик с примесью снисходительности в голосе.
- И что,  они не могли не ссориться и все решать мирно?
- Наверное,  нет, - отвечал он в уже более приподнятом настроении, и уже с оттенком отеческой мудрости, - это, знаете ли,  как два сильных магнита: их разбрасывает, если они сложатся не теми полюсами.
Я поняла, что он имел в виду, хотя мне и показалось, что про магниты – не его фраза. В этот момент мы уже поднялись и  шли  назад.  Тут  мне явилась любопытная мысль - я решила испытать его:
- Из вас вышел неплохой рассказчик, - сказала я задумчиво, - Я в вашей речи заметила много  его  выражений.  Он на вас хорошо влияет.
Я даже не ожидала,  что так точно попаду  в  цель!  Виталик принял оскорбленный  вид и надулся - я задела его личность!  Он уже жалел,  что взялся мне об  этом рассказывать. Я вовсе не желала ни в чем его уличать, и взяла его под руку. Виталик успокоился, но стал осмотрительнее. Я нагнулась, подняла шишку.
- Давайте посчитаем,  сколько будет лететь? - сказала я и подбежала к обрыву.
Он меня обнял сзади - я не сопротивлялась - зачем?  Все равно это очень скоро закончится.  Мысли мои были заняты Волгиным...
Уже второй  раз случай дает мне возможность узнать какие-то детали его жизни. Какой смысл?! Я теперь пытаюсь разобраться...  Нет, это не только любопытство: ведь останавливаются же прохожие  перед  человеком  с попугаем, который вытаскивает им бумажки с предсказанием судьбы.  А возможно,  я  просто  не  привыкла  в чем-то себе отказывать,  и все мы,  женщины,  такие - легко клюем на эффектные обертки и  сладкие приманки, и капризничаем, если у нас этого нет...
- Смотрите,  вон они сидят, - сказал Виталик,  стоя  у края и указывая рукой на выступ скалы, где были Галка и Волгин. Они нас тоже заметили и стали звать к себе.
- Пойдем? - спросил он, ободренный объятием, и надеясь, что я скажу «останемся»...
          Его иллюзии я разрушила самым прозаическим образом:
- Идите, я сейчас догоню, - ответила я.
Он сначала не понял,  потом догадался, сказал "хорошо", направился к ним. Когда он скрылся за кустами, я достала из сумки блокнот,  отделила листок и быстро написала:

"Я буду ждать тебя в одиннадцать часов на скамейке,
где мы сегодня встретились.  Приходи обязательно!
Инна."
Я спрятала блокнот и ручку, свернула записку и сунула в карман.  Все можно было сделать проще,  но мне вдруг захотелось приключений!

 После того, как мы опять соединили  свои силы, направились дальше в лес.  Я и Галка то и дело  нагибались за  шишками  или трогали руками ветки.  Я была в веселом настроении,  предвкушая будущую проделку. Вот мы вышли на широкую поляну. Галка увидела привязанные кем-то к высокой ветке веревочные качели и  побежала к ним. Виталик и Волгин начали ее раскачивать. Я сказала, что тоже хочу и состроила капризную  мину.  Тогда она слезла и уступила мне качели и "качателей". Я незаметно вложила записку в руку Волгина.  Он принял эту игру в шпионов,  ничем не подал виду, рука его спустя некоторое время незаметно скользнула в карман. Больше делать было нечего,  мы вскоре двинулись в обратный путь,  и к нашей гостинице подошли  довольно уставшие. Они остановились перед лестницей.
- Что будем делать вечером? - спросил Виталик.
 Мы переглянулись, и я после паузы сказала:
- Мальчики, вы извините, с вами было очень интересно, но мы не хотели заранее вас расстраивать: завтра наши ребята приезжают.
Внутри у  Виталика  разорвалась  бомба,  и если бы эмоции были чем-то вещественным, мы бы услышали  грохот взрыва!  Он, впрочем, мгновенно сделался холоден, как лед,  точно с него срывают погоны.  Волгин  стоял спиной к  перилам и барабанил на них пальцами "Прощание славянки".  Ухмылка его  говорила:  "Что ж!  Этого можно было ожидать!" - Это, кажется, любимая его фраза! Он улыбнулся Виталику.  "Пойдем, Доктор," - сказал тот... От  Виталика  я  чего-то подобного ожидала,  а Волгин меня разозлил серьезно,  тем более,  что он не читал еще записки, и не мог  поэтому  притворяться...
Неужели я влюбилась?!
. . .


                Въявь богиню благосклонну
                Зрит восторженный пиит,
                Что проводит ночь бессонну,
                Опершися на гранит...
                ______________________
                Муравьев "Богине Невы".
 

В одиннадцать  часов  вечера  я оделась и тихонько сбежала по лестнице. Волгин стоял у перил точно в такой же позе,  в какой я его оставила днем. Если бы не поменялась его одежда,  можно было подумать,  что  он вообще никуда не уходил.  Мы,  хотя ждали друг друга, Но увидев,  оба смутились.  Он выпрямился.  Я подошла медленно, и  чтобы  окончательно разрушить все условности, нежно обвила руками его  шею  и  поцеловала  в щечку. - По-моему, это лучший способ, если не собираешься кокетничать!  - Зачем? все было заранее ясно, и я вовсе  не желала,  чтобы он подавил меня своей личностью, если мое смущение задержится на секунду дольше его.  Волгин, по-моему, оценил прием, взял меня за талию, мы развернулись и пошли к аллее,  разыграв эту комбинацию, точно по шахматному учебнику.  Либо полная взаимная наивность,  либо  обоюдный  опыт  уравнивают шансы. Нет  -  пиши  пропало!  Более бывалый или более равнодушный непременно возьмет верх!
- Как вам удалось отделаться от Виталика? - спросила я, думая, как начать разговор.
- Вовсе не понадобилось отделываться.  Он выпил и занят дискотекой.
- Бурчит, наверное?
- Не без того.
- Не очень рассчитывайте на его дружбу...
- Вот как?  Понимаю... Да, впрочем, никогда в этом не сомневался.
- В чем это?
- В том, что не надо рассчитывать. Видите ли, вся хваленая мужская дружба держится на совместных приключениях, чаще всего с женщинами, и тотчас лопается, если хотя бы одному улыбнется если  не  счастье,  то  хоть удача.
- Как это мрачно.
- Проверено на опыте...  Впрочем, Виталик хороший парень.
- Только наивный, -  засмеялась я.
- Ну что ж! Найдем ему невесту, и пусть будет счастлив и поет ей «аллилуйя»!
- Ах,  я совсем забыла: вам точно известно, что такое счастье! - съехидничала я.
- Счастье, - сказал серьезно Волгин, - это иллюзия осуществимости желаний.
- Где вы откопали это определение? - спросила я, начиная раздражаться и взяв его под руку.
- К сожалению, в жизни.
В этот момент мы уже прошли перекресток и, не сворачивая к морю, направились кружной дорогой в сторону «Стрелы».
- Скажите, вам очень весело изображать романтического злодея? Вы не похожи на Манфреда.
- Очень рад,  что вы обо мне такого лестного  мнения. Одни говорят,  что я не похож на злодея,  другие - на романтика. Зависит от того, каким боком повернешься!
Я на него обиделась и замолчала...  Молча мы вошли в открытые ворота «Стрелы».  Лагерь был пуст,  нам не встретилось почти ни одного человека. Мы пошли по дорожке, устроенной между двух рядов кипарисов  и вышли к морю. Я села на скамейку. Прямо перед нами несколько ступеней спускались к берегу и начинался  металлический пирс,  устроенный здесь для удобства купающихся. Ночью он выглядел довольно таинственно.
- Как  это  глупо! -  сказала  я, - Почему вы не можете жить обычными рамками?
- А вам хочется вытянуть из меня какое-нибудь признание? Что, это тоже профессиональный интерес? - он сел рядом со мной на скамейку.
- Мне с вами интересно... Не будем ссориться, - сказала я  искренне после приличной паузы и посмотрела ему в глаза.
- Согласен,  не  будем  ссориться,  только я уже не в первый раз слышу про эти «обычные рамки».
Он задумался, отвернулся и продолжал:
- Вы правы: я потратил лучшие годы молодости, охотясь за химерами,  в то время,  как остальные протаптывали себе дорожки в будущее,  не слишком увлекаясь чем  бы то ни было.  Я видел,  что многое достается им даром, хотя считал их менее достойными  из-за  глупости  или приверженности к штампам.  Я внутренне смеялся над их чванством, в сочетании с пустотой души, - теперь у них есть возможность смеяться над моей карьерой. Я, зная, что тяжело и несерьезно любить все человечество,  хотел любить кого-то одного, но оказалось, что им, женщинам, это не нужно,  потому как рано или поздно становится скучно,  если их не мучить - но как, скажите, мучить любимую женщину?!  Тогда я понял, что равнодушие и природный цинизм остальных - лучшая защита, и я выучился цинизму,  какого не знали и они,  но  мне  не сделалось легче, поскольку это была вынужденная мера, и я с удвоенной силой бросался опровергать себя, разбивая лоб о стенку непонимания.  Я понял, что чувства надо не охлаждать и не раздувать,  а охранять рассудком, но боюсь, что не способен этого осуществить, ибо сомневаюсь, что когда-нибудь снова полюблю, поскольку опыт вытравил мои иллюзии.
Я научился заранее угадывать итог любого действия, будь то  дела,  женщины  или  дружба  и опускал руки, предвидя ничтожность результата,  независимо от сложности препятствий,  тогда  как  другие чувствуют себя счастливыми и копошатся,  не спрашивая себя -  зачем?  Тогда я, остудив голову, пришел к выводу, что моя философия не принесла никакого счастья,  и потому столь же бессмысленна,  как и всякое ее отсутствие,  и сделался спокоен.  Печали я воспринимаю, как нечто неизбежное, а радости - с опасением,  боясь разочароваться. Сомневаясь в возможности счастья,  я хочу  теперь только покоя,  но и этого мне не дано,  ибо если один человек, который живет внутри  меня,  помышлял  бы  о смерти, то другой, холодный, за ним наблюдающий, смеясь обвинит его в малодушии и  банальности,  и  когда первый все-таки сдохнет,  второй...  второй, пожалуй, останется демоном,  потому что привык  только  созерцать. Но  у  меня странный характер.  Там,  где вовсе этого не нужно,  я могу быть удивительно упрям, может быть потому, что из самолюбия не привык ни в чем себе отказывать. Я бросаюсь  к  цели,  забывая  о  прошлых ошибках, круг  замыкается,  и если счастье все-таки в погоне за целью,  то я, пожалуй, счастлив, потому что вряд ли когда ее достигну!
Волгин встал, взял мою руку:
- Пойдемте на пирс.
Я была глубоко тронута.  Я игрались и хотела пошутить, но его речь,  как обухом, ударила меня по голове! Я молчала и хотела плакать. Мы спустились по ступенькам. Волгин держал меня под руку.
- Посмотрите, какие звезды, - сказал он, шагая по гулкому пирсу.
- Вы дурак,  я вас ненавижу! - заплакала  я,  выдернув руку и склонясь над перилами.
Он подошел и обнял меня сзади за плечи:
- Простите,  я  наговорил  глупостей.  Я не хотел вас огорчить.
Я повернулась  и  посмотрела  на него заплаканными глазами. Через секунду губы наши слились в долгий огненный поцелуй. И так мы стояли долго... В эти минуты я почти любила его!  И,  сказать ли?..  - Мне показалось, что я отдаю ему то, что задолжала Диме... Чувство неизъяснимого облегчения поселилось у меня в  душе. К  чертям  собачьим  теперь  Диму!  - Я была даже рада, что так глупо расплакалась.
- Прости, - сказала я, смеясь, - у меня скопилось много слез, я слишком давно не плакала. Пойдем отсюда.
- Пойдем. Забудь то, что я наговорил. Все это глупости - заявляю со всей ответственностью!..  Если бы зависело от меня, я бы постарался, чтобы ты больше совсем не плакала!
Эта последняя  часть  его фразы была уже похожа на  искусственную, и я вернулась на землю, вспомнив заодно, что  завтра приезжает Владислав.  Но сегодня мне, пожалуй, на это наплевать!
           Мы стояли у двери. (Здесь точно не известно, с какой стороны двери они стояли, и когда именно происходил этот разговор.  Зная женскую природу,  я полагаю, что Инна будет поддерживать мнение,  что  они  стояли снаружи, и  сразу  после  возвращения  с  прогулки... Впрочем, по той же причине,  я не  берусь  утверждать этого категорически).
- Спасибо тебе за вечер, - сказала я, положив ему руки на плечи.
- Подожди...  вот возьми:  завтра, кажется, приезжают ваши ребята - тебе будет, чем заняться, - сказал язвительный Волгин,  доставая из кармана  свернутую  тетрадь.
- Спасибо, - ответила я, открывая дверь.
- До свидания. Я чувствую, что мы может еще встретимся, - улыбнулся он и пошел к лестнице.

. . . . . . .







ПРОДОЛЖЕНИЕ  ДНЕВНИКА
ДОКТОРА.
              _________________________________________

Д е н ь  г о р о д а.



                17 ноября 1994г.

Перед самым Днем города мне позвонил Виталик.  Я с ним знаком уже третий год,  но близко сошелся  только недавно. Вот как это произошло.
Предстоял день рождения Леши. По случаю, за компанию с Полиной и Павловой пригласили еще одну барышню.  Называлась она Олечкой. Природа, когда ее конструировала, начинала, видимо, снаружи - внутрь, уделив особенное внимание талии.  Затем последовали решительные бровки и хорошенькие жадные маленькие глазки,  увеличенные и замаскированные чернейшей тушью.  Потом природа быстренько доделала то,  что внутри, оставив напоследок сердечко,  как самое неинтересное, и в таком виде сдала Олечку нам.  На этот день рождения Виталик пришел с глубоким  опозданием,  хотя и знал о присутствии новой дамы.  Осмотревшись, он, как все честные, но наивные люди, поставил Олечкины внутренние качества в  прямую  зависимость  от качеств внешних,  и тем удовлетворившись, решительно бросился в атаку.  Два - три медленных танца и несколько невинных бокалов сделали свое дело, и с этого вечера Виталик и Олечка ушли уже  вместе.  Полина и  она были  тогда, по  долгу службы, в довольно близких приятельских отношениях, и мы часто  встречались  вчетвером.  Я  сделался чем-то вроде адвоката или военного советника в делах Витали-ка и Олечки, и по прошествии двух месяцев стал оставлять им ключ от своей квартиры. За эти два месяца выяснилось следующее:   желание   с   его   стороны  ею тщательно подавлялось,  пока от этого не переросло  в страсть, очень похожую на любовь.  Претензии ее также мало-помалу росли,  и оказались целиком  лежащими  в сфере тряпочно-ресторанной.  Ввиду того,  что студенческое бытие Виталика более располагало  к  мыслям  о звездах, нежели  о  ресторанах  (если бы он о них думал), в их отношениях сложилась  явная  революционная ситуация, которая вскоре переросла в революцию.  Сигнал к восстанию был дан,  разумеется, Олечкой, и несколько дней все думали, что они расстались. Несколько дней Виталик ходил сам не свой, накропал даже десяток строк плохих  стихов,  и  в  порыве  буйного отчаяния стукнул у меня дома кулаком в стенку.  Потом  сильная его страсть и обида начали постепенно угасать, и саркастическая улыбка уже зацветала время от  времени на его губах.  Тут  произошло неожиданное:  Олечка вдруг решила исправиться, скорее всего просто соскучившись.  Они помирились,  и Олечка некоторое время старательно держалась новой выбранной роли.  Она,  таким образом, сделала еще большую глупость, ибо Виталик вовсю мстил ей за прошлые обиды,  и мне даже было ее жалко, хотя, по ее собственным словам,  она «встречалась - просто, чтобы встречаться».  Короче говоря, союз их продлился месяца четыре с небольшим,  и теперь они друг о друге отзываются дурно, по крайней мере, Виталик.
Итак, накануне  Дня  города  Виталик мне позвонил и  несколько минут пояснял смысл своего  звонка. Состоял он, разумеется, в том, что требовалось помочь с новой дамой - знакомство с новой дамой состоялось  также  в «Радуге», в  этом году,  и здесь через месяц они случайно встретились.  Я вспомнил тотчас все,  что он  о ней рассказывал:
На очередных танцах он весь вечер крутился меж рядов танцующих,  попеременно  обращая внимание свое то на одну, то на другую даму, под самый конец на что-то решился и пригласил первую попавшуюся. После быстрого танца ее кружок,  как водится,  начал таять в  пользу организации танцующих пар, она же, быть может, не успела удалиться,  быть может,  не пожелала, насчитывая на ангажемент. Барышня оказалась весьма привлекательной, хотя и оставалась одна к концу дискотеки. Следовало, конечно,  предположить в ней пресыщенность, или душевную драму,  или трудный характер, но Виталик ничего предполагать не стал, и приписал все своей неотразимости и удачным обстоятельствам. Потом они гуляли по берегу.  Она  много  и увлеченно болтала о разном, так что Виталику едва удавалось  вставить  слово.  От этого обстоятельства  он очень поскучнел... Дискотека следующего дня решила исход дела,  поскольку  выяснилось, что дама охотно принимает и другие приглашения.  Виталик благоразумно ретировался, чем уменьшил на одного число ее поклонников.
Теперь же,  когда,  против всякого ожидания,  дама вновь согласна на встречу, мнение его о ней вновь изменилось к лучшему,  и предвкушение легкой победы читалось в каждой интонации его голоса.
Дальнейший наш разговор никакого решительно  интереса не   представляет,  поскольку  состоял  весь  из предположений о новой даме и моих ему  наставлений на этот счет,  которые  он выслушивал со вниманием,  чем доставлял огромное утешение моему самолюбию. Порешили встретиться на следующий день у меня - они могут пить кофе и развлекаться,  пока я поеду за Полиной. Я сказал, куда спрячу ключ, и в раздумье откинулся на стуле...
Вся моя жизнь как-то невольно отвечала одной и той же идее,  и как волна, хотя и имеющая сокрытую силу и тайное стремление, но разбивается о камни берега, так и опыт пробежавших лет моих всегда падал  к  подножию того пьедестала,  имя которому - женщина. Разрушенные отношения сменялись новыми.  С каждым  их  порядковым номером было в них все меньше наивного,  и все больше память о предыдущих ошибках оберегала меня от глупости. За время это мои глаза сумели различить несколько простых истин о любви и женщине. Форма этих истин никогда не  менялась,  зато  возникала  их  новая суть.  Страдания или насмешливые наблюдения помогали  проникать в новые глубины этих истин, свергая и вновь вознося женщину,  но всегда бросая что-нибудь в  копилку опыта. Я редко утаивал от друзей мои открытия, потому что полагал,  что вскрывая женскую любовную хитрость, пресекаю ее новое появление.  Но согласитесь,  так уж устроен человек, что лучший опыт для него - собственный, пусть и печальный.  Это похоже на путника, который пытается вброд перейти быструю речку - путник видит только   мелкие,   легко   несущиеся   волны,  не предполагая под ними шатких  для  себя  камней,  хотя именно они  и  создают  эту кажущуюся легкость и игру волн.
Ненасытная моя  жажда  толкала меня ко все новым и новым дамам,  и был период,  когда я полагал,  что по частям могу насытиться их прелестями,  беря лучшее от каждой. Но,  увы,  оружием мне часто служили их, женщин, собственные пороки и слабости.  Среди прочих таких пороков я  заметил  свойство,  на  первый  взгляд странное: мне всегда легче было знакомиться с дамой и притягивать ее,  когда до того с нею уже познакомился кто-нибудь из приятелей.  Этот приятель делал за меня самый трудный первый шаг, и после был вынужден сдаться. Нет   ничего   удивительнее   игрушечных  женских чувств! Женщина с такою охотой клюет на всякую  громкую дешевку,  и  как  досадно,  что  показное зло она воспримет охотнее,  чем сокрытую добродетель. Я пользовался этим открытием сперва,  как тайным знанием, и наслаждаясь результатами,  вид которых легко предугадывал, позже  - как вовсе естественным для себя приемом, потом - с  сожалением,  смысл  которого  сам  не всегда мог объяснить.  И странное дело! Друзья, которым надо бы дуться на меня и принимать меры, принимали это, как  знак моего превосходства. Поистине, признания легче всего достичь не добродетелью, а бравыми пороками!
В моей бурной страстями жизни были  и  всплески  и впадины. Разбившиеся о действительность и женскую мелочность мечты сменялись периодами,  когда я искал  в женщине простого телесного удовольствия.  Все   ума холодные   наблюдения и сердца горестные заметы  складывались в такую неизбежную вещь, как жизненный опыт - гирю или крыло, смотря по тому, что кому кажется более ценным - чувство или рассудок.  Постепенно опыт этот стал  признаваться приятелями - после ряда примеров,  когда совет мой помогал,  а прогноз оказывался верным. Я сделался чем-то вроде  консультанта  по любовным вопросам ,  а моя квартира - штабом,  где за чашкой кофе или рюмкой вина решаются все хитрые задачи войн на женском фронте... Тут я взглянул на часы и,  увидев, что уж пора, стал собираться на работу...


В то время мне довелось недолго работать в круглосуточно действующем  ларечке - в ночную смену.  Ларек этот находился (а может,  и по сей день находится)  в глухом во  всех смыслах районе города.  Даже название его - деревенское...  Весь район этот расположился по обе стороны  от единственно путной в нем улицы.  Дома здесь чаще двух сортов:  пониже  от  дороги  нарезаны квартальчики домов  одноэтажных,  частных;  повыше от нее расставлены пяти- и трехэтажные коробки под самыми неожиданными углами друг к другу. Старый кирпич их стен весь в потеках и дышит сыростью  и  желтой  плесенью. Стоит  вам  отойти  от  этой проезжей улицы на квартал влево, или также - вправо, и вы уже не можете с уверенностью сказать,  в каком году вы живете.  Кажется также,  что наставленные между домов всевозможные барьеры из сваренных водопроводных труб, чтобы не слишком ездили машины,  преграждают  доступ  сюда  не только им, но и всякой цивилизации.
Днем железные ставни моего  ларька  подняты,  и  в витринах можно различить то же,  что и в любом другом ларьке: несколько сортов фальшивой  импортной  водки, водку не менее фальшивую,  но нашу, родную, с запахом ацетона. Потом идет пиво нескольких  сортов,  всевозможные сигареты,  и  также  -  шоколад,  тоже разный.  Внутри ларька находится холодильник с мороженым,  которое в компании с шоколадом в какой-то степени скрашивает пагубность ассортимента.  В ларьке попеременно днем сидят две женщины.  Муж той из них, что моложе - мой сменщик.  Все они живут в двух шагах  от  ларька.  Держит заведение бывший милицейский полковник, кажется, депутат, - налоговые службы разного  рода  поэтому его не трогают.
Когда вечером прихожу я, железные ставни опускаются и плотно завинчиваются болтами «М-10».  В одной из них открывается окошечко размером  точно  вот  с  эту тетрадку - в него можно видеть все,  что есть сегодня в продаже...
Я подошел к ларьку и постучал.
- Кто?
Я назвался,  мне  открыли.  В  этот  день работала Люська (та,  что помоложе).Она что-то пересчитывала по накладной, и потому не сразу ответила на мое приветствие.
- Что недовольная такая? - спросил я, стараясь вложить в вопрос побольше бодрого равнодушия. 
- Буданов  опять  нажрался с этими,  шо в долг вечно просят. Знаешь маленького этого, в кепке?
           Я кивнул, чтоб не уточняла.
- Сейчас,  пол часа назад, подходит:»Люся, дай... денег нет.  Ну чё, ты ж меня знаешь... День рожденья...  отметить надо.  Я ему:» Ты,  если день  рождения, -  в гости приглашай,  а не тут, под забором...» Тут смотрю: Буданов из-за угла выглядывает,  и еще двое  его этих...
Буданов - это Люськин муж.  Хотя их  ребенку  уже больше трех  лет,  но они не расписаны,  и потому она называет его так - по фамилии,  ибо сама носит собственную. Живут  они рядом в общежитии и обладают кучей сомнительных приятелей.  Приятели эти постоянно пользуются Будановским  своеобразным  гостеприимством  в часы его работы,  и за глаза называют его «скорой помощью», а  Люлька в своих регулярных рассказах на эту тему говорила, что у мужа есть список должников в машинописный лист размером... Сам же Буданов в трезвом виде довольно  добродушен  и  даже  флегматичен.  Ему слегка за тридцать. Его и плечи, и рост, и физиономия вполне оправдывают Люськино  долготерпение.  Буданов любит выпятить  грудь  колесом,  и делает так всегда, желая показать,  что ему наплевать решительно на все.  Когда же он пьян,  то лицо его становится пасмурным и прочесть на нем совершенно ничего не возможно, потому как мысль  тогда  покидает его глаза и отсиживается в темных глубинах мозга.  Пьяный  Буданов  с  регулярностью часового механизма ругается с женой и обвиняет ее в неверности (совершенно,  кажется, безосновательно), зато трезвый выпрашивает прощение, которое ему и предоставляется тоже регулярно,  и их семейная  жизнь колеблется между  этими двумя фазами.  Бывают случаи, когда кто-нибудь из супругов на пару-тройку дней  покидает семейные апартаменты и отсиживается у друзей и приятельниц - соответственно...  Впрочем,  все это  я передаю с  Люськиных  слов,  и  пытаюсь  сложить их в связное повествование,  выкинув междометия и ненормативную лексику,  так  что,  если  образы  Буданова и Люськи покажутся вам чересчур  утрированными  -  меня прошу простить, ибо я пишу только то, что рассказывает она, да плюс еще мои немногие впечатления...
- А  теперь,  смотрю, - продолжала Люська,- вот только что опять прошли мимо,  а он уже качается,  шапка  на затылок...
Что меня всего больше поражает в таких ее  рассказах, так это то, что и в словах и в интонациях звучит что-то такое обыденное,  что-то привычное. Видимо все это у них в порядке вещей!
Дверь была не заперта на замок,  и вот она заскрипела и  открылась  широко.  В дверном проеме возникла сперва шапка Буданова,  потом и он сам. Правою вытянутой рукой  он  еще держался за ручку,  отчего дверь скрипела на своих петлях.  Левою же оперся о  дверной косяк, и так,  с помощью обеих рук, впихнул свое тело в ларек и уселся на табуретку.  Все движения его были медленны...
- А я говорю,  пошли домой...- начал он монотонно,  и так, словно повторяя давно заученный монолог.
- Санёк, подожди, мы посчитаем.
Он на эту мою фразу не обратил ни малейшего внимания и продолжал, выдерживая метровые паузы:
- Ты, шалава... а я говорю, пошли домой!..
- Да, Санек, успокойся. Ну выпил, и сиди смирно.
- Падажди!..  Ты,  шалава,..  ты  жена или не жена?.. Пошли домой!..
 - Люся,  где  печенье вот это? - я специально медленно все пересчитывал,  чтобы задержать их здесь подольше, надеясь, что  при  мне Буданов будет сдерживать свои эмоции - какой там! Едва я нагнулся к указанному ящику, как  услышал  за спиной звук  звонкой пощечины. Я вскочил и встал между ними (впрочем,  без особой охоты). Рука Буданова была еще в воздухе, я хотел схватить его за руку,  но он сам медленно и тяжело  опустился на табуретку,  с видом игрока, точно метнувшего снаряд.
- Эй, хватит! Она все-таки женщина!
(Я клянусь,  что это «все-таки» вырвалось  у  меня само собой, в силу внутреннего пристрастия к точности высказываний.) Буданов меня,  кажется, даже не услышал, хотя и сидел опять смирно,  удовлетворенный этой вспышкой и погасивший часть своего бешенства. Во всяком случае,  бояться ему меня нечего - ни в росте, ни в плечах он мне не уступает.  Больше таких вспышек не последовало. Буданов еще что-то бормотал, пока Люська зло и обиженно смотрелась в зеркало,  и пока мы заканчивали пересчет.  Потом она уже дергала его за руку:
- Ну пошли, чего сидишь! Домой пошли!
Они ушли.  Я еще какое-то время наблюдал за ними в окошко. Люська несла сумку, Буданов плелся сзади неверной походкой. Несколько раз он останавливался, выпятив грудь, упирал одну руку в пояс, вторую поднимал ладонью вверх в ее сторону,  и наверное говорил  «ты, шалава!» Я  отошел от окошка и стал расставлять товар на витрине...
Местные пьяницы не очень тревожили меня в этот вечер, хотя это и против  обыкновения.  Обычно  же  они дольше всякого  другого рассматривают меня и витрину, после чего,  взывая к братским моим чувствам, требуют водку. Они  клянутся чем угодно и никогда не приносят долга. Я, по меньшей мере, раз пятнадцать объясню им, что здесь не дают в долг, тогда в глазах их вспыхивает революционный огонь!  - Теперь я точно знаю, каков взгляд идущих  на  баррикады!  В таких случаях на мою голову начинают сыпаться какие угодно  обвинения,  из которых я узнаю, что совершенно лишен основания называть себя человеком. Так-то вот!
Поздно вечером  в амбразуре окна возникла физиономия- не самая отвратительная из тех, что здесь приходится видеть.  Спирт  еще не оказал  своего пагубного влияния на ее выражение.  Владелец физиономии размышлял некоторое время,  затем протянул несколько смятых бумажек, со словами:
- У  меня тут не хватает...  Я цепочку серебряную оставлю до завтра, а завтра принесу?
- А что вам?
- Водки, водки бутылку...  - он уже держал цепочку  в кулаке и  сразу  положил  через окошечко на прилавок, чтобы мне не передумать.
- Когда принести?
- Ну,  вечером,  после восьми, - отвечал я, нагнувшись за водкой. «Дать ему, разве? Этот вроде бы принесет» - подумал я.
Человек принял бутылку и, ничего больше не сказав, пошел. Я взял в руки цепочку - она была довольно массивной, и  я  только тогда обнаружил на ней крест.  Я поднял глаза,  хотел крикнуть «эй, подождите», но никого уже не увидел.  Я распахнул дверь, выскочил, огляделся. Улица была пуста, только между базарных прилавков ветер  носил  какие-то бумажки.  Мне стало так невыразимо стыдно,  и гадко как-то.  Я ничего лучшего не придумал,  как  положить  этот крест с цепочкой на листок белой бумаги,  и все это -  на  самую  верхнюю полку, пока за ними не придут...
Случай этот потом долго еще не выходил у  меня  из головы, оставив горький,  неприятный осадок. Быть может, те,  к кому попадут эти записи,  уличат  меня  в склонности к  символизму,  но я ничего не придумываю, ведь придумать можно было и поинтересней...  Здесь я, впрочем, должен  остановить  свои  рассуждения,  ведь высмеивать н а р о д - столь же дурно, как и смеяться над больным ребенком!
Утром я сдал смену все той же Люське,  которая еще что-то бурчала по поводу вчерашнего, и уехал домой.
Праздник начал ощущаться с самого утра.  Первое, в чем он себя проявил, был городской транспорт, а именно: он был бесплатным - любезные власти города сделали такой подарок, но кому? Не тем ли, кто стоя раньше на остановках по пятнадцать минут, сегодня ждал автобуса около получаса - жалкая насмешка!
Я прошел по Пушкинской.  С некоторых пор эта,  некогда проезжая, улица стала бульваром. Здесь у библиотеки царило большое  оживление.  У  входа  сооружено было некое подобие трибуны или сцены, на ней, на этой сцене, какая-то важная женщина произносила  патриотическим голосом  какую-то  городскую речь.  Содержание этой речи я, как ни пытался, не могу вспомнить. Впрочем, для  вас это большая удача,  ибо тогда вам пришлось бы прочесть ее в моем изложении.
Повсюду по краям газончиков и между бульварных лавочек были поставлены столы, накрытые белой клеенкой.  Женщины неопределенного возраста в накрахмаленных наколках с синим ободком являли собой  типаж буфетчицы, стоя за  этими  столами.  Взору прохожего открывались старательно, и с такой военной строгостью,  сооруженные пирамиды  из  пирожков  и пирожных,  что хотелось вначале разыскать глазами какой-нибудь  другой  стол, но уже накрытый не белой клеенкой,  а красным или зеленым председательским сукном, чтобы записаться подле этого стола на съедение пирожка или пирожного. Но такого стола с графином и телефоном, разумеется, не было, и потому граждане часто проходили мимо пирожных.
Я не задержался долго ни у трибуны,  где  ораторшу сменил хоровод  в русских одеждах,  ни у торговых точек, и свернул с бульвара.
К вечеру я отправился к Полине, и сидел в кресле с самым добросовестным видом, пока она собиралась, одевалась и смотрелась в зеркало.  В результате мы вышли с опозданием и с опозданием же прибыли ко мне. В моих окнах уже горел приглушенный свет. Я открыл дверь, мы вошли и поздоровались. Виталик и его новая дама находились вот в каком положении:  Виталик не снял своего джинсового пиджака,  и вид его  определенно  говорил, что чувствует он себя не очень уютно. От того ли, что мы задержались,  и ему приходилось управляться в чужой квартире, или может новая дама сковывала его свободу?  Во всяком случае,  он сидел на отодвинутом  от  стола стуле, как  на  допросе,  и тотчас встал и подошел ко мне, лишь только мы вошли.  Я успел, пока раздевался, заметить на столе две чашки из-под только что выпитого кофе,  в углу стола еще лежали мои тетради,  как я их оставил, на печке в кухне закипал чайник.
Теперь я опишу его даму.  Хотя сидела она на диване не  прислоняясь,  но спинку свою держала ровно,  и вместе с тем свободно. На ней надеты были синие джинсы, в бедрах плотно прилегающие к телу, на ножках кожаные плетеные туфельки,  что очень шло к ее  изящной фигуре - очень нежной,  хотя и спортивного типа. Весь верх ее одежды состоял из мягкого  и  чуть  пушистого длинного свитера  волнующего темно-синего цвета. Цвет этого свитера, и особенно круглый вырез на горле, выгодно оттеняли ухоженную кожу, с которой еще не сошел морской загар.  Носик почти правильной, почти римской формы и глаза, весьма выразительные, очень гармонирующие с ее загаром,  подтверждали заверения Виталика о ее привлекательности. - Я прочел в них холодный азарт и матовый породистый блеск. Волосы того же прекрасного, как  будто подобранного под загар оттенка легкими завитками падали до уровня плеч.  Ни на  шее,  ни  на пальцах, ни в ушах у нее не было ни одного украшения, и это отсутствие само подчеркивало красоту  и  рук  и лица и тела.
Виталик нас друг другу представил -  девочку звали Настей, она из университета, факультет - юридический.  Полина прошла в комнату,  придвинула стул, села боком к столу,  чтобы видеть всех. Я повесил на стул пиджак и пошел на кухню, чтобы выключить чайник.
- Мы не очень опоздали?
- Нет, ничего.
- Зато вы успели даму развлечь...  А вам, сударыня, налить кофейку?
- Если можно.
- С сахаром, надеюсь?
- А что? - удивилась Настя.
- Наконец-то!  Нет, ничего, ты не подумай. Просто половина моих знакомых женского пола почему-то кофе без сахара пьют. Ты не знаешь, может тут секрет какой?
- Знаю.  Это - Тайное Общество Врагинь Сахара,  вроде масонской ложи.
Разговор начался в таком веселом тоне,  и это меня очень порадовало,  ибо нет ничего противнее,  чем сидеть молча,  время от времени тужиться и говорить банальности. Сто раз убеждался,  что ничего путного  из этого уже не выходит!  Я принес кофе, и разговор принял иной оборот:
- Мне Виталик говорил, у тебя в марте день рождения? - спросила Настя.
- В марте, - подтвердил я, - Что, тоже Рыба?
- Рыба,
- Вот и нашли общую тему.
- А что!  Говорят,  Рыбы друг друга чувствуют,  у них там поле какое-то.
 - Рыбак рыбака видит издалека, - изрек Виталик,  и остался очень собой доволен.
- И очень даже запросто!
- Подождите,  подождите, мы сейчас кучу общих признаков найдем, - продолжал я, - ты стихов ,  часом, не сочиняешь?
- Так, было когда-то.
 - Вот,  Виталик,  сейчас  они  начнут  свои  душевные качества выявлять и хвастаться, кто душевнее, - сказала, смеясь Полина.
- Вы так говорите,  потому что нас не  понимаете,  вы думаете, что мы хвастаемся, а нам может приятно человека с заведомо близкими взглядами встретить. От этого ведь никому не хуже.
- От этого хуже тем, кто собрался идти гулять.
Под эти шуточки мы стали собираться, вышли из дому и направились к Театральной площади.  Настя с Виталиком шли  под руку немного впереди,  так что мы представляли собой маленькую колонну по два.
Движение транспорта  по главной улице прекратилось совершенно, и граждане гуляли равномерно  по  всей  ее ширине -  от тротуара до тротуара.  Когда какой-нибудь праздник, эта улица помимо  желтых  фонарей  освещена еще множеством  лампочек - теплых и уютных.  Лампочки собраны в какие-нибудь геометрические фигуры и уходят в перспективу.  В  такое время на улицах можно видеть народ самый разнообразный: пожилые пары, одетые с советской пристойностью;  пары несколько помоложе: мужчины в шелковых корейских галстуках, пламенем вырывающихся из-под   пиджаков.  Плащи  их  расстегнуты,  а правая рука каждого либо жестикулирует,  либо всунута в брючный боковой карман.  Левая же такой возможности лишена, ибо в нее продета рука дамы,  как  правило  - крашеной блондинки. Прическа у такой блондинки дрожит ритмично с каждым ударом каблучка об асфальт, и тогда волна пробегает по телу ее - от самого асфальта, и до самой прически.  Волну эту видно,  поскольку юбки  их платьев короткие и узкие,  а давление в стареющих икрах, созданное блестящими  колготками  превышает  все технические нормативы.  Впрочем, справедливости ради, надо сказать,  что таких пар не много, просто они заметнее. В  основном же попадаются граждане иного сорта. Молодежи среди них всего больше.  Они ходят парами, но  чаще  -  группами,  редко  -  по одному.  Как правило, скорость движения такого одиночки  больше, а взгляд целеустремленнее  и направлен поверх голов гуляющих (в поисках  торговой  точки  или  затерявшихся друзей). Одежда  молодых  людей  почти вся одинакова, ибо куплена на одном и том же базаре,  и из них можно формировать полки  и  футбольные команды.  Чаще всего это кожаные вишнево-коричневые куртки или  куртки  от спортивных костюмов.  В одежде их барышень закономерности меньше, но все же...
Да! Базар, базар! - Великая сила! Базар воспитывает дух коллективизма  и...  коллективный  вкус  тоже, лучше всякой идеологии! На базаре есть все, даже свой особый язык: «Женщина, берите блузочку - на вас!» говорится в  отношении одной и той же блузочки Жизели и мадам Грицацуевой,  если только они имели  неосторожность остановиться  у прилавка.  Я поясняю:  «на вас» означает «вашего размера».  Или вот:  «Я на маечках в раз сделала.»  -  Это из их базарно-профессионального диалога. Смысл фразы я долго пытался понять,  и наконец понял:  это  должно  означать «я получила двойную прибыль», ибо их логика позволяет им, умножая на единицу, получать вдвое больший результат.
А знаете,  у них,  у базарных торговцев, даже своя форма появилась. Мужчины - еще туда-сюда, разные. Зато одежда женщин в своем  роде  уникальна.  Летом  от бесконечного стояния  на солнце лица и руки их покрываются лиловым загаром, который особенно контрастирует с белыми пышными шелковыми блузками - очень нарядными и  торжественными.  Блузки  снабжены  множеством рюшечек и  вправлены  в блестящие фиолетовые штаны от турецких или китайских  (Бог  их  знает!)  спортивных костюмов. На босых пыльных ногах резиновые шлепанцы с какой-нибудь странной надписью и перламутровый лак на ногтях. Их головы надежно прикрыты спортивными кепками с сеточкой на затылке и длинным  козырьком. Из-под кепок выбиваются  старательно  накрученные  и пронзительно-белые (или  пронзительно-желтые)   параднейшие прически. Их лица бесстрастны,  а глаза защищены черными очками, в которых удобно торговаться. В углу рта длинная сигарета довершает композицию,  в другом углу методично мнется жвачка... Да вот, простите, - отвлекся...
На Театральной площади  запускали  воздушный  шар.  Несколько человек  возились с его веревками.  Из закрепленной в корзине горелки внутрь шара  били  острые языки пламени,  которое гудело и пугало публику.  Шар наполнился и величаво поплыл догонять золотую женщину на длинной колонне,  бегущую по воздуху в направлении от театра.  У  театральных  ступеней  была  сооружена большая сцена,  вся освещенная и оживленная. Какая-то молодая женщина,  объявленная,  как популярная,  московская, кажется,  певица,  пела  огнедышащую  песню.  Получалось  очень громко и весело,  хотя она и  никак не  могла  сладить с фонограммой.  Публика мало обращала на это внимания,  потому что занята  была  броуновским движением  по площади в ожидании  фейерверка.
Салют начался уже тогда,  когда мы отправились обратно, решив  не  ждать.  Мы остановились недалеко от площади, где еще  был  виден  расцвеченный  вспышками участок неба, потом  пошли по Садовой к дому, рассуждая, что в таком столпотворении  нет  никаких  шансов найти кафе  со  свободными  столиками.  Опасения наши полностью подтвердились по дороге.  Видно было, как в баре возле  филармонии поминутно открывались и закрывались двери, пропуская посетителей. Оживленная веселая молодежь стояла рядом, совещаясь и ожидая.
- На Пушкинской наверное то же самое делается  сказал я.
- Зачем куда-то идти?  Сейчас что-нибудь купим и вернемся к вам, - подвел итог Виталик.
- И то дело.
На углу  Садовой  и Кировского прижились с десяток ларьков. Внутри каждого вовсю горел свет, и где обычно управлялся один ленивый продавец, теперь не покладая рук работали подвое и по трое.  К ларькам стояли очереди и  навевали  приятные  воспоминания  о старых добрых временах.
- Пойдемте,  мы  вас проводим,  чтоб вам в очереди не стоять, - внес предложение Виталик, - а сами вернемся.
Я, не желая его подводить, легонько сжал руку Полины и сделал ей знак глазами, чтоб поддержала.
Просмотрев свои записи,  я понял,  что тут надобно пояснение: Виталик из числа тех людей, чьи принципы и для себя  сделанные заметки строятся на основе поучительных примеров только собственной жизни  или где-то услышанных высокомудрых  банальностей,  доведенных до состояния поговорки  или  анекдота.  Несколько  таких вот последних примеров, и особенно - Олечка, заставили его думать, что женщина расчетлива и всегда требует денег. Теперь его философия такова: есть женщина - не будет денег; нет денег - не будет женщины. - Весьма унылая философия!  Денег у него,  как правило, никогда нет,  хотя при его студенческой жизни это простительно. Зато ему от этого сделалась гадкая привычка везде и на всем экономить,  пока это никому не видно, и сейчас  барышни были отправлены домой единственно с этой целью.  Хотя нет,  вру: еще, конечно же, с целью обсудить со мной Настю. Вот какой произошел между нами разговор, когда мы вновь вышли из дому:
- Признаться,  Настя - такая женщина, которая попадается раз в пять лет, ты за нее держись.
- Правда,  нравится? - то ли спросил, то ли прокомментировал довольный Виталик.
- Еще бы!
- Только, Доктор...
- Не надо, молчи,  я  понял.  Я что, злодей какой-нибудь?!
- А то ты уже, как обычно, общие темы  начинаешь искать... Чтоб потом не получилось...
- Да не выдумывай,  она же у меня в гостях - я просто обязан ее развлекать. Тем более, Полина здесь, - что ж я, по-твоему?
Разговор этот происходил почти  на  бегу,  мы  шли быстрым шагом по направлению к ларькам. Внутри каждого кипело  воодушевление.  Я, помню,  пытался  понять это. С Виталиком тут все ясно - дамочка действительно стоящая. А я?  Мне-то что с того? Дьявольщина! В моих действиях не было ничего еще такого,  в чем и Виталик и Полина могли упрекнуть меня... Нет, повода для ревности я им конечно не дал - но что за ревность, когда действуют открыто?! - Тогда это уже ненависть, или, в крайнем случае,  обида. Ревность, настоящая ревность, растет из предположений!.. На что мне эта Настя, если рядом самое драгоценное мое сокровище?! А вот, поди ж ты, зависть меня что ли берет? И чему завидовать? Виталика она бросит - это ясно:  они разные совсем. Что же это за ненасытное желание все  присвоить  себе?! Я стал рассматривать  страсти  -  свои и чужие, - только как лекарство от скуки, не заметив, как из потребности они стали привычкой, только в приложении к себе, и как пищу для воображения того, чего не бывает в действительности... Или может,  это - чувство превосходства?.. А пусть! Покипятить кровь - и то дело!
- Ты  только  тоже  действуй энергично,  а то что ж я один ее  развлекаю. Будь  нахальнее,  болтай о пустяках -  женщины это любят!  - продолжал я давать рекомендации.
Я особенно старался,  чтоб уж совсем отрезать себе пути: если не внутри моей беспокойной души,  то  хотя бы в советах Виталику хотел я быть честным по отношению к нему.
- А знаешь,  я заметил, - отвечал он, - Полина, по-моему, нервничает.
Виталик воображает  себя человеком наблюдательным, только он редко делится своими наблюдениями.
- Скорее, просто раздражается, но я это учитываю...
В тонкости  моих отношений с Полиной я его не  посвящаю,  но в силу  своей чудесной  наблюдательности, какое-то мнение об этом он все-таки имеет. Он, кажется понял, что я имею в виду...
Мы купили шампанского и сладостей и поспешили вернуться ко  мне.  Разговор наш был бы пустым или вовсе бы замер,  если бы к концу первой бутылки Настя вдруг не спросила, смотря сквозь хрусталь бокала на люстру:
- Скажи, а у тебя никогда не возникало ощущения своей исключительности?
При этом вопросе из уст Виталика и Полины  едва не вырвались вздохи  негодования,  но я,  желая смягчить удар, отвечал так:
- Да,  да - исключительности,  исключенности, отстраненности и вынесенности на внешний план событий,  откуда их легче видеть и осмысливать... - Браво! - Настя зааплодировала, - Я  всегда говорила, что Рыбы  друг друга понимают с полуслова. Продолжай, пожалуйста!
- Что  ж  продолжать?..  Часто присутствует ощущение, что жизнь ведет тебя  по  своим  дорогам  или,  может быть, лабиринтам, имея на то какую-то смутно понятную тебе цель,  подводит вплотную к прозрению,  к выводу, но перед самыми вратами  истины коварно, а может – из любопытства, подманивает страстями,  а значит -  заблуждениями... И выходит,  что все это чепуха, и важен сам процесс, а не результат...
И долго  еще  наш разговор плескался в этом ключе, живительном, но мнимом, в ключе догадок, пьяных прозрений и споров. мы забрасывали друг друга вопросами и наслаждались пониманием.  Говорили о русской  классической литературе, о тайнах мироздания и человеческой души. Полина в разговоре участия почти  не принимала, потому как характер ее резкий,  а ум критический, отделывалась редкими замечаниями...  Но мне показалось, что усмешка  на  лице ее иногда сменялась завистью... Виталик вообще молчал,  обнимал свою даму за талию, и только статично и неуклюже улыбался.  Я это видел,  и потому несколько раз безуспешно старался сбить разговор на более спокойную тему, ибо не хотел пользоваться привилегиями в дружбе.
На обратном пути Полина прочла мне лекцию  о  моем неправильном поведении.  Нет,  это,  конечно, не ревность. Она из странной  гордости  всегда  утверждает, что не  любит меня в полном смысле.  Ей это положение очень нравится,  а мне уже не удастся сменить искренность на притворную холодность.  В эту игру надо было играть с самого начала.  Великодушие по  отношению  к женщине безрезультатно, ибо, как сказал Ницше, женщина есть только тонкая пленка на поверхности воды. Она видит глубину,  но не может постичь ее объема и течения.
Вечер этот был, по-видимому, в отношениях Виталика и Насти последним,  поскольку он потом дней десять не звонил, обижался.  Однако  ж  все-таки позвонил,  и я очень рад!  Хотя все это временно,  конечно. В дружбе не больше постоянства,  чем в любви,  только ее часто на дольше хватает,  ведь дружеские страсти пылают  не так ярко,  и потому сгорают медленнее. Дружба основывается сперва на общих интересах, и уж потом только -на общности взглядов. Со временем один закричит: "Как! Вы меня не понимаете!"  Второй  же воскликнет: " Нет! Это вы меня предали!" - То и другое банально и глупо! Чувства их, между тем,  никуда не деваются,  и только меняют знак,  а  все, что раньше взаимно прощалось из желания угодить,  или из какого другого желания,  все это мгновенно начинает передаваться всем желающим услышать, с тем только,  чтобы скрыть разочарование или выплеснуть обиду. Я, например, совершенно уверен, что стоит ему вообразить, что он уж довольно  от меня нахватался, и  что заряда этого ему достаточно,  как все выше сказанное тут же вступит в силу,  а я буду облит целым потоком заочных бессмысленных обвинений,  к великой радости общих знакомых, которые по этому случаю
раскроют ему  объятия,  и  которых он до того со мною вместе же и высмеивал.
Постараюсь, однако,  чтобы этот прогноз сбылся как можно позднее. Смешно, впрочем, что опыт, ложащийся в копилку моей  памяти,  не  сменяет  собою  наивности. Смотришь, как лопаются от времени дорогие сердцу  сосуды с иллюзиями,  идешь по их хрустящим осколкам,  а все надеешься на что-то лучшее!

. . .


                Дни мчались; в воздухе нагретом
                Уж разрешалася зима;
                И он не сделался поэтом,
                Не умер, не сошел с ума...
                __________________________________
                Пушкин "Евгений Онегин".

                7 декабря 1995г.

Вечер. Грустно.  Сижу,  листаю свои тетради. Вижу: долгое время ничего не записывал, кроме  стихов.  Какое-то безразличие охватило меня. С Полиной мы больше не видимся.  Я  из гордости заставляю себя не звонить ей, но свой телефон не отключаю, хотя и ругаю себя за наивную надежду.  Вчера долго лежал на диване с книжкой, вдруг - звонок в дверь.  Открываю, - что же, - на пороге Ларский!  Давненько не появлялся! Ларский снял свою норковую шапку,  прошел в комнату. Я пошел готовить ему кофе.
- Я, может, не вовремя?
- Совершенно излишняя скромность. Я ничем не занят.
- Мимо проезжал - дай,  думаю, узнаю, как дела у Доктора.
- И очень правильно поступили, - отвечал я,  неся  кофейник.
Ларский сидел на диване и вертел в руках  ключ, на брелоке которого хорошо заметны были три буквы «ВАЗ».  «Вот, кажется,  цель вашего визита,»- подумал я и усмехнулся внутренне. Ларский принялся длинно рассказывать свои новости. Я его не перебивал, потому что это бесполезно, да и неприлично.
- Ну а вы как? - наконец вернулся на землю Ларский.
- Так, неопределенно...
- Как Полина?
- Спасибо,  потихоньку проходит, - соврал я,  улыбнувшись не без усилия.
- Что так? Совсем поссорились?
Я сделал знак рукой,  обозначающий: «не  будем  об этом».
- Я слышал,  ваши мемуары все толстеют? - увел разговор в сторону вежливый Ларский.
«Не мытьем, так катаньем!»- подумал я, а вслух отвечал:
- Вы хорошо осведомлены...
- Лешу видел.
- Понятно. Да, впрочем, я это забросил...
- Стержень в ручке закончился? - улыбнулся он.
Я вздрогнул невольно, ибо Ларский, сам того не подозревая, попал в цель!
- Пожалуй...
- Дадите  посмотреть?  Мне  раньше нравилось,  что вы пишете.
- Насколько помню, мы раньше, наоборот, об этом спорили - о форме...  Я дал бы,  да не могу, отдал другому человеку, давно уже...  Ну да это в сторону, как  су-руга?
 Ларский что-то отвечал  пространно.  Я  его  не слушал. Мысли мои были далеко... Стержень в ручке закончился? - Что ж, пожалуй...  Или, вернее:  выбит...  А что  можно  с о ч и н и т ь - то будет неправдой. Да и зачем?  Я хотел спорить - как  видно,  не  удалось.  Снова искать взаимную любовь? - опасно и наивно.  Позволить любить себя?  - скучно. Любить самому? - увы, слишком нервно и хлопотно.  Заняться делом?  - но чем тогда заполнить пустоту души, которая уже сделала себе беспокойную привычку жить полной жизнью, и которая так привыкла к постоянной смене надежд и  разочарований, что покой для меня страшнее неудач. Что делать! - Всякому своя судьба!..
Судьба имеет  над человеком какое-то неподдающееся рассудку влияние.  Казалось бы,  любое  действие  мое есть только продукт моей воли,  и вызвано к жизни желанием или обстоятельствами.  Но с  течением  времени последовательность событий  укладывается в такую причудливую и стройную мозаику,  что как ни разувериться после этого в существовании Случая!  Любая мелочь тащит за собой цепочку следствий, истинное значение которых проявляется в сознании неожиданно, яркой вспышкой прозрения. И страшно и грустно после этого! А все продолжаешь действовать  по  инерции,  с  тем только, чтобы отвлечься. - Почти без надежды, почти без сожаления. Действуешь,  как  запоздавший путник,  который пробирается по темному лесу,  подбадривая себя бравой песенкой. Кажется, что темнота отступает, и сучья уже не принимают формы змей и страшных щупалец,  а  стоит на миг замолчать,  и все страхи вновь набрасываются с удвоенной силой. И останавливаешься, и смотришь с замершим сердцем по сторонам, а видишь только темноту и бесконечные звезды над  бесконечным  лесом,  которые, впрочем, шепчут,  что где-то есть полная гармония,  и которые обещают полное утешение...

                . . . . . . .








                Э  П  И  Л  О  Г .
               



                (Запись не помечена числом.)


Вчера была моя свадьба.  С Владиславом! Вышло-таки по-моему! Была такая масса цветов, эмоций и впечатлений, что  я  не берусь сейчас писать об этом,  сделаю это когда-нибудь позже - какая теперь  разница!..  Но одного эпизода я все же не могу опустить...
Мы уже  выходили  из  зала.  Шампанское  и  прочее задержало нас. Время во дворце расписано по минутам - это, конечно, очень символично, но раздражает. Следующие за нами уже ждали у входа.  Мы вышли на ступени.  Специальный человек нацелил на нас камеру,  и взгляды гостей -  наших и чужих - также в нашу сторону направились. Все свадебное меня живо интересовало, и я тоже стала  рассматривать ту другую невесту:  платье ее показалось мне любопытным...  Но что это! Рядом с нею стоял Волгин!  Видно  предчувствию  его  суждено было сбыться, и мы точно встретились - дай Бог, что в этом месте!
Как быть?  - Находясь рядом с этим человеком,  невольно начинаешь  мыслить  его категориями и обращать внимание на всякие мелочи.  На лице его читалась  печать торжественного волнения. Вот взгляды наши встретились. Он узнал меня мгновенно - еще бы он  меня  не узнал! Привычная ухмылка промелькнула на его губах, и затем лицо приняло странное выражение  легкой грусти: он как бы прощался с прошлым и одновременно почему-то извинялся передо мной,  будто предает  какие-то  свои идеи. Я это видела, потому что взгляд его был обращен именно ко мне.
Но вот  смена  тончайших выражений на его лице закончилась, он задумался на мгновение.  Потом какая-то хитрая маленькая  искра  прыгнула у него в глазах!  Я улыбнулась и незаметно кивнула ему. Он подмигнул мне, ухмыльнулся, взял свою невесту под руку и стал подниматься по ступеням.
И я так понимаю, что это совсем не
К О Н Е Ц.




___________________________________
июль 1994г.  -  январь 1996г.