Катю разбудило громкое чириканье воробьёв. Не открывая глаз, она уже знала, что погода солнечная и тёплая. Она и сама не могла себе объяснить, как определяет это на слух, но ошибалась редко. А ещё могла в середине января, когда в разгаре крещенские морозы, вдруг почувствовать весну: вот она, слышите? Ей становилось легко и весело.
-- Да ты что, какая весна, -- удивлялся Серёжа, -- холод собачий…
-- Ну я же слышу, Серёжа, я слышу! Сначала возникают звуки… слышишь?.. Это она… весна.
Они скользили по замёрзшему пруду, и Катя замирала, вглядываясь в подлёдное царство: тёмные нити водорослей, казалось, застыли в движении, мелкие бусинки воздушных пузырьков слабо мерцали в толще льда; а если протереть поверхность ладошкой, то можно было увидеть на дне торчащую из ила корягу, пучки потемневшей соломы, замшелый валун… Это было похоже на стеклянный бабушкин шар, внутри которого тоже застыли деревья, падающий снег, избушка и весёлый дымок из печной трубы. Шар стоял на комоде и притягивал взгляд своей таинственностью. Катя до сих пор помнила его тяжесть и прохладу.
А в марте бывало хоть и солнечно, но звуки оставались зимними. Катя смотрела на голые ветви деревьев и ёжилась от их стылого безмолвия.
-- Ну как, -- спрашивал Серёжа, -- чувствуешь весну?
-- Не-а, всё ещё мёртвое… разве ты не слышишь?.. -- отвечала она, с грустью глядя на зелёные стрелочки травы.
-- Ну, ты даё-ё-шь! -- восхищённо и недоверчиво восклицал он. Вон трава уже попёрла, а ты - "не-а".
Катя открыла глаза и увидела сквозь лёгкую штору силуэты вспорхнувших с карниза пичуг.
Она любила первые минуты после пробуждения: обычно в это время эмоции отходили куда-то на задний план, и всё виделось с пронзительной отчётливостью, как будто включался внутренний лазер. Она не спешила подниматься с постели. С возрастом эти минуты всё удлинялись…
"Сегодня День поминовения", -- вздохнула она, и на глаза навернулись слёзы. Катя не ходила на кладбище в такие дни. Ей казалась показушной упорядоченная коллективная скорбь, ритуальные трапезы за столиками у мраморных памятников… Она замечала тщеславные взгляды, бросаемые на могилки поскромнее, и ей это было неприятно.
Тонкий луч выхватывал кусочки прошлого.
-- Бабушка, как ты думаешь, хорошо сочетаются синий с коричневым? Нет, вернее даже не коричневый, а вот если бы к нему добавить чуточку дымчатого, а? Хорошо?
Катя перестала елозить босой ногой по прохладным стеблям "шпарижа" -- так дедушка называл тёмно-зелёную травку, устлавшую двор густым, похожим на войлок, ковром -- и замерла.
-- Деточка, я не знаю, вот закончатся каникулы, вернёшься домой -- и спросишь у папы: он художник, ему виднее, -- бабушка опять принялась пересчитывать петли на спицах, то и дело сбиваясь.
-- Нет, ба-а, скажи лучше ты, мне это важно.
-- И что тебе так дались эти цвета… ты уже который раз спрашиваешь…
Катя радостно засмеялась и присела на корточки, заглядывая бабушке в глаза.
-- Вот вы с дедушкой очень даже подходите друг другу, потому что у дедушки Коли иссиня-чёрное имя, а Нина - жёлтое. Красивое сочетание… А папа с мамой… как-то не очень… хотя… ромашки на лужайке красиво смотрятся… правда, там есть немного жёлтого…
Бабушка отложила вязание и внимательно смотрела на Катю. Тёмные глаза девочки казались огромными на нежном, точёном личике.
-- А у тебя… какое имя? -- голос дрогнул.
-- Синее… как море вечером… -- прошептала Катя, -- когда ветра нет. А Серёжа -- коричневый… с дымкой, -- смутилась она и опустила голову, поэтому не увидела слёзы в бабушкиных глазах.
-- Трудно тебе придётся в жизни… -- чуть слышно простонала бабушка, обнимая девочку и целуя в голову, -- о-ох, трудно… -- словно прошелестела листва.
-- Да нет же, бабушка, ну какая ты смешная, спрашивай любое имя -- я назову тебе цвет, -- рассмеялась Катя, вскочила и весело закружилась на месте, вздымая кудрявое облачко светлых волос.
-- Лена -- розовый, Наташа -- коричневый, Юра -- синий… нет, тёмно-голубой!
Она на мгновение замерла и вновь закружилась, звонко выкрикивая в предзакатное небо:
-- Люда -- белый, Саша -- синий… -- Катя резко остановилась и удивлённо пробормотала, слегка пошатываясь: -- А красных имён нет… только бордовые…
-- Дедушка, -- вдруг закричала она в распахнутое окно, -- идём скорее на пруд, сегодня лягушки будут играть на струнах!
-- Господи, ну откуда ты знаешь? -- дедушка отодвинул занавеску и снял очки. -- А может, они будут квакать, как вчера…
-- Нет, я точно знаю, пойдём скорее! Надо успеть…
Катя улыбнулась сквозь слёзы и прикусила губу, подавляя всхлип, боясь разрушить хрупкий мостик в невозвратное… Но тонкий лучик вздрогнул, преломился, рассыпался фейерверком жалящих искр… и погас в густой неотвратимости противно-липких фраз… навеки застывших, застрявших в безжалостной памяти фраз…
-- Спустись на землю, дорогая. Будь проще, про-ще, -- лживый взгляд и убийственно искренний смех.
Рука привычно потянулась к магнитофону.
Протяжный вздох оргАна спугнул непрошеную боль. Низкие пульсирующие звуки подобрались к желудку, слегка сдавили… отпустили... Мелодия вкрадчивым туманом вползла и заклубилась, ударяясь и дробясь. Катя с наслаждением погружалась в волшебный, ласковый, такой знакомый иллюзорный мир. Каждый звук отзывался вспышкой… зелёной, бирюзовой, голубой… загадочные сполохи прибоя в тёплой августовской ночи. Острые камешки-звуки царапают податливую душу, а нежная волна зализывает ранки… Волшебные ответы из ниоткуда на извечные крики души в никуда… Необъяснимая гармония созвучий и цветов… Коричневое с дымчатым… и синий… как море вечером… солёное море непролитых слёз. Крик чайки в догорающем закате тоскливым эхом… эх-ом… о-омм…
Щелчок - и тишина. Застыли всплески, сполохи… и превратились в бабушкин стеклянный шар.
-- Вау-вау-вау… -- басом. Затем воркующее: -- Р-р-р-у?..
Катя приподнялась на локте и посмотрела в щель под дверью. Белая кошачья лапка усердно зацарапала пол.
-- Иду, мой хороший, иду…