* 1 *
Признаться, Стас никогда не подозревал, что похмелье может быть таким продолжительным. По многолетнему личному опыту встреч с ним он знал, что стойкость и бесстрашие не входят в число достоинств того. Так сложилось, что похмелье почему-то ассоциировалось у склонного к фантазиям Стаса с образом имеющих весьма смутное понятие о дисциплине, но в целом довольно многочисленных армейских частей. Обычно хватало одной бомбардировки в виде стопки-другой водки, чтобы они впали в панику, смешали ряды и, в конце концов, разъедаемые проказой массового дезертирства, прекратили свое существование. Обычно, но не сегодня. Стас опрокинул в себя чуть ли не целый стакан, прежде чем осознал очевидную бесплодность некогда эффективной тактики. Похмелье не только не отступило, а напротив, проведя в кратчайшие сроки перегруппировку сил, развернуло широкий фронт работ, направленных на укрепление свих позиций: спешно рылись окопы, воздвигались блиндажи и доты, тщательно минировались прилегающие к линии обороны поля. Брошенные Стасом в бой штурмовые отряды последней надежды "Аспирин-упса" потерпели страшное поражение и были рассеяны по всей кровеносной системе. Захваченных после побоища немногочисленных пленных расстреляли тут же на месте. Благодаря этой победе окрыленное военным счастьем похмелье постепенно установило свою власть на львиной части территории организма, разместив в каждом из завоеванных органов пока что временные комендатуры. Измотанный, но не сломленный Стас сел на табурет, обхватив ладонями объятую пульсирующей, тягучей, не позволяющей думать ни о чем другом болью голову. Он был почти уверен, что еще немного – и в его измученный мозг, преодолев по сути эфемерные преграды, ворвется безумие.
В комнату через закрытую форточку не подозревающие ни о чем влетали звуки улицы. Шаловливые, будто дети, они скакали по стенам, путались в шторах, падали, набивали шишки, чертыхались и вылетали обратно, бесследно исчезая среди веток кряжистых, начинающих лысеть лип.
* 2 *
Похмелье, затянутое в парадный генеральский мундир, туго обтягивающий его объемистое брюшко, заканчивало завтрак. Красное обветренное лицо, запутавшееся в паутине морщин, несмотря на свежеокрашенную щетку усов не могло скрыть его солидный возраст. Швырнув грязную салфетку в ненасытный зев пластмассовой урны Похмелье набило табаком инкрустированную перламутром трубку и закурило. Томимое странной печалью оно рассеянно перебирало узловатыми пальцами ее курчавые волосы. Жизнь прошла, давно стали взрослыми дети, оперились внуки, пришел час передать нелегкое семейное дело в их молодые надежные длани. Еще год назад принявшее решение отойти от дел и тихо жить свои дни где-нибудь на отшибе, вдали от потрясений и тревог, Похмелье поручило доверенным лицам подыскать кандидата, способного выступить в качестве последнего приюта для его пенсионерской сущности. Имя Стаса всплыло в самом начале. Похмелье хорошо помнило скупого на слова тридцатилетнего вечно недовольного собой флегматика. Прежде оно частенько гостило в нем, хотя в итоге всегда было вынуждено спасаться бегством, не выдерживая совместного натиска мобильных моторизованных соединений имунной системы и медикаментозных средств. Но это прежде, а сейчас… Похмелье быстро подсчитало в уме количество имеющихся на данную минуту у него в наличии живой силы и техники. Сопоставив полученные данные с цифрами, фигурирующими на страницах предоставленного разведслужбой доклада, характеризующего возможности противника, удовлетворенно ухмыльнулось. Перевес был колоссальным. Торжествующе оно откинулось на спинку кресла.
- Итак, завтра в 10-00.
* 3 *
- Батенька, где это видано – двадцатидневное похмелье?! – дородный бягрянощекий доктор громко расхохотался, показав Стасу крупные лошадиные зубы. – Не представляю, чем я могу Вам помочь. Принимайте аспирин, анальгин… Принимали? Не помогает? Ну, в таком случае попробуйте огуречный рассол.
Стас явно забавлял последователя Гиппократа, в чьей практике еще не случалось подобных курьезов. Будет о чем рассказать коллегам.
Дома Стас долго лежал ничком на неубранной с утра постели, даже сквозь одежду ощущая кожей могильный холод простыней. А потом пришла ночь. Двадцать первая по счету. Он поднялся и подошел к окну. Внизу освещенная фонарем чернела крыша подъезда. Стас потянул вниз ручку шпингалета. Оконная рама поддалась без особых усилий. Он влез на подоконник. Близкое забвение неодолимо влекло к себе. Он глубоко вдохнул и шагнул навстречу.
Дмитрий Сарматов