Ах, ножки, ножки! где вы ныне?..
А. С. Пушкин.
В прошлый раз, друзья, обещался я рассказать одну любовную историю, или роман… И вот, - пожалуйста, уже рассказываю, не прошло, как говориться, и полгода. Другой вопрос, роман ли это был, или просто голая страсть, а то и, чего доброго, «похоть»? Поскольку роман предполагает романтические отношения, какие-нибудь вздохи на скамейке или прогулки при луне, и поскольку таковых по понятным далее причинам не было, то, скорее всего - последнее… Ну и что же? Неужели вы, друзья, бросите в нас за это камень?.. Сперва то, вроде бы, совершенно ясно, что «страсть» - это нечто благородное, возвышенное (если только это не «пагубная страсть», которая, впрочем, тоже извинительна, ибо она предполагается сильнее человека), ну а «похоть» - фу! - нечто низменное, дурное, порочное. Но если копнуть поглубже, то мы с вами увидим, что разница здесь чисто филологическая, интересный пример как-бы «плохого» и как-бы «хорошего» слова, обозначающего одно и то же: сексуальное влечение.
Э-хе-хе! Дела давно минувших дней!… Короче говоря, в годы моей термальненской «экзистенции» была у меня соседка по площадке, которая навещала меня в период моего одиночества. Дама эта была в посёлке известная, уважаемая, замужняя к тому же. Вид у ней был представительный: мощный, выдающийся бюст, соболиные брови, на голове так называемый «Вавилон»; работала в местных органах власти, между прочим. Красивой я бы её не назвал, но фигура у неё была отменная, «влекущая». На людях она себя, что называется, «несла», и если случалась по пути какая-нибудь групка мужиков, то все они ей в след дружно оборачивались, и кто-нибудь негромко ронял: «Вот это жо-опа!» Мне, если мы случайно встречались, она лишь слегка, но, правда, бла-гожелательно кивала. Движения её были плавные, ничего резкого; голова в кивке двигалась неспешно. Это было сплошное достоинство!
Наедине же… Я не мог совместить этих женщин в одном лице, для меня это были разные люди. У ней, видимо, были нереализованные запасы сексуальности - целые залежи, поскольку отдавалась она мне с какой-то безудержной страстью. Всей фишкой нашего романа было то, что она не то, чтобы приходила ко мне, а как бы забегала, заскакивала мимоходом, обычно в халате, в тапочках на босу ногу, как забегают к соседке за солью или спичками; этим, наверное, и отговаривалась. Задерживалась минут на двадцать - на тридцать, и - домой. Ну кто её мог в чём-то заподозрить?! Но эти наши минуты были наполнены интенсивнейшим сексом! И всё это через стенку от мужа. Опять - чистый «Декамерон»!..
…Звонок коротко звякал один раз. Она быстро проскакивала в ещё не полностью открытую дверь, стараясь поменьше «светиться» на площадке. От её неспешности и величавости не осталось и следа: она была быстра, порывиста, не накрашена, конечно, в обычной домашней «за-трапезе», и только духи она себе позволяла, идя ко мне, только духи… «А вот и я!.. Ну что, скучаешь? Ждал меня?» - скороговоркой, с каким-то нервным смешком говорила она. Я молча заключал её в объятья, погружаясь в её запах, а она прижималась ко мне своим мощным бюстом, предметом моих всегдашних вожделений. Я уже знал, что если она приходит, то не за солью, не за спичками, и не парой слов перекинуться, а именно за э т и м, и эта мысль меня страшно возбуждала: я сразу же хотел её, потому что она хотела меня… Кроме того, я был тогда молод, боже мой! «Ну говори: ждал или нет?» - вопрошала она, когда мои руки начинали «бродить по холмам» за вырезом халатика, прижимая её к стенке прихожей. Её рука ненароком опускалась вниз и она убеждалась, что я её таки «ждал» - и весьма. «О-о!» - одобряла она, я же испуганно дёргался, отстраняясь, и может быть, даже краснел: меня страшно смущала моя эрекция, тем более в присутствии дамы!
Тут надо признать, что был я не по возрасту наивен в этом деле. Да и какой у меня был по женской части опыт? Раз, два - и обчёлся… Как-то всё было не досуг: армия, учёба, потом Камчатка… Какие-то юношеские амбиции, какие-то «правила» отношений с женщинами, чисто книжные… Глупость, смех да и только! Хоть и не на много, но Ира (вот и проговорился, назвал её по имени; ну ничего, сейчас я его изменю, чтоб никто не догадался… Вот, уже изменил! И предупреждаю: если с чьим-то именем совпадёт, то это -случайность, чистая случайность, не более!) была постарше меня: ей было немного «после», а мне - «до» тридцати. Но в смысле реального жизненного опыта мы были как мать и дитя, ей богу.
«Слушай, ну так нельзя!» - сердилась она. - «Я для тебя вся открыта, а к тебе - не прикоснись!..» И притворно надувала губы: «Ну почему тебе можно, а мне нельзя? Где же справедливость?..» Мне ничего не оставалось, как признать её правоту и обещать ей не препятствовать и не дёргаться, «как будто тебя хотят кастрировать». Я снова ощутил её прикосновение, как бы проверяющее мою упругость, которое, конечно, не было неприятным - я стал к ним привыкать. Но затем она неожиданно оттянула резинку моего спортивного костюма и - какой кошмар! - извлекла этот мой стыдный, нелепо торчащий, в пучках волос орган на свет божий! Я судорожно вцепился в резинку штанов, пытаясь вернуть всё на прежнее место, но она уже держала в руках эту штуку, с улыбкой её оглаживала, а потом - о, ужас! - опустилась на корточки и стала её (или его?) рассматривать! Такое со мной было впервые и я был в шоке. Секс - это секс, это нормально, но тут было другое… Стыд обнажения, разглядывания, сидящий в порах, генах; страшное «табу», вбитое в тебя с младенчества… Память хранила эти мгновения.
…Лето, жаркий день, мы живём на даче, или в частном доме, у бабушки. Двор, заросший огромными густыми кустами, много выше меня - это сирень, она не колючая, а дальше ещё сад, там абрикосы, черешня и малинник, огромные заросли, но туда нельзя, можно ободраться. Всё это вместе для меня безграничный мир, джунгли, где можно затеряться, затеряться навсегда - пока не найдёт бабушка. Соседская девочка пришла ко мне, у неё голубое платьице и два банта над ушами; она мне нравится, но я не подаю вида. Мы уже наигрались, наелись черешни, набегались по двору и по саду, и теперь забрались в самые заросли сирени, как можно глубже, чтоб ни-кто не увидел, потому что я попросил её показать… Дело в том, что когда она в саду присела и писала под деревом, мне показалось, что т а м у неё ничего нет. Может ли такое быть?!.. Моя подруга демонстрирует всё охотно и добросовестно: трусы спущены ниже колен, платьице поднято до подбородка. «Видишь?.. Ничего нет» - она уже знает, раньше меня, что девочкам э т о не нужно. Поражённый до глубины души, я стою на четвереньках, заглядывая снизу: абсолютно ничего! только какие-то складки… Буквально вставив голову между её ногами, я во все глаза смотрю вверх, на эти пухлые складки, которые меня всё больше интересуют: наверное, они такие мягкие! И вот… я уже протягиваю руку…
Но стоп, стоп, откуда это? Откуда эти сексуальные желания у ребёнка, только что обнаружившего конкретную разницу между полами? Ведь никакой сексуальности ещё нет, нет ни в теле, ни в голове!.. Тут приходится предположить, что она, видимо, заложена глубже, на генетическом уровне, а это - её детские проявления, детская сексуальность, так сказать, некие «воспоминания о будущем»…
…Итак, я уже протягиваю руку, чтобы коснуться этих милых припухлостей - я мог бы познакомиться с предметом моих будущих вожделений на много, много лет раньше, но… неожиданно над нашими головами, над нашими райскими кущами, где мы вкушаем от древа познания, раздаётся глас Божий: «Ах, безобразники! Куда забрались! Чем занимаются!! Ай, как стыдно!!» И действительно, вдруг становится как-то дико, невообразимо стыдно, кровь бросается в лицо, в голову, ноги срываются с места и меня несёт незнамо куда, через кусты, через малину, где я обдираю руки, рву рубашку и только где-то за дощатым туалетом, у самого забора замираю в ужасе, слушая вдалеке плач моей подруги и гневные речи её бабушки, за ней пришедшей…
Где ты теперь, моя случайная подруга из детства? Помнишь ли этот эпизод? Из-за него тебя больше к нам не пускали… Жестокие люди! А потом мы уехали в город и больше я тебя никогда-никогда не видел - как жаль! Сейчас, может быть, у тебя тоже есть внучка. И наверняка ты заставала её за чем-нибудь подобным. Интересно, что ты ей говорила?.. Что внушала?..
А вот и другой случай, всплывающий в памяти… Звали её Рита. Сейчас вы слышали, чтоб кого-нибудь звали Рита? Я - нет. А тогда очень часто встречалось. И пластинка была такая - «Рио-Рита». С одной стороны «Рио-Рита», а с другой «Брызги шампанского», под которые всегда танцевали на Новый год, а встречали его тогда - в складчину (?).
Была она нашей соседкой по общежитию, где мы тогда жили всем семейством, а она - одна, в отдельной комнате, ни мужа, ни детей. Иногда она к нам заходила, по соседски, просто так. Помню её большие, тяжёлые украшения в ушах, какие-то крупные бусы, на руках, кажется, браслеты, на губах - яркая помада… Всё это мне преставлялось необыкновенно красивым - мама ничего подобного не носила. Наверное, я ей нравился - эдакий аккуратненький мальчик-красавчик лет четырёх: она всегда обращала на меня внимание. …И вот пришла Рита, я лежу почему-то днём в постели, в своей детской пижамке, наверное болен, но так, не серьёзно. В комнате никого. Она садится ко мне и начинает со мной забавляться, приподнимать меня, тискать, и даже хочет «съесть» - всё это необычайно приятно нам обоим. Я выкручиваюсь в её руках, заходясь от смеха. В процессе этой борьбы и тисканья она спускает мои пижамные штанишки - она хочет обцеловать мою детскую задницу (а может, и не только её), но - не тут-то было… Я вспыхиваю, чувствуя жуткий стыд, и поднимаю такой рёв, что сбегается весь дом! Бедной Рите приходится объяснять моим домашним пикантную ситуацию, что она «боже мой, ничего такого не делала, только штанишки приспустила» (зачем?). Поскольку отец тоже подошёл, незамужняя Рита краснеет и спешит ретироваться. Меня же долго не могли успокоить - я жаждал равноценной сатисфакции, но поскольку обнажить Ритину задницу было не в моих силах (вот отец, думаю, охотно взялся бы за это, чтобы «наказать» негодницу), я выдвигал немыслимые требования, хотел, чтобы она «извинялась на коленях», или что-то в этом роде… Больше мы с ней не дружили. Встречая её, я прятался за маму или бабушку, а то и просто за угол и смотрел оттуда на Риту хмуро, что называется, букой - я всегда помнил, что она меня «опозорила», и никакие её поползновения к примирению успеха не имели: я был суров.
Сейчас вот я думаю: почему бы мне не «отдаться» тогда всецело под поцелуи таких крупных и красивых Ритиных губ - это было бы, наверное, так щекотно и приятно!.. И разве это уменьшило бы мужественность маленького мужчины? Отнюдь! Но - это я понимаю сейчас, по прошествии жизни. Тогда же эти вбитые в голову жуткие «табу» на обнажение, представления о «позорности» такового были чрезвычайно крепки. И, как оказалось, даже много-много лет спустя они всё ещё сидели во мне…
…«Ну, чего же ты боишься, дурачок? - ворковала Ира, поглаживая петушка и наблюдая, как он дёргается. - Меня-то чего стесняться?» Я стоял перед ней, как на медосмотре у хирурга, вцепившись в штаны и сжав зубы. Потом она приучит меня не стесняться никаких ласк, но сейчас я напряжён, и она это видит. «Не волнуйся, - успокаивает она, - он у тебя вполне ничего…» - и неожиданно чмокает его, прижимая к животу. Т а к о й поцелуй у меня тоже впервые, но Ира не даёт мне на этом сосредоточиться. «Ну, ладно» - решительно заявляет она, поднимаясь. - «Мне-то ещё обед варить!..» - и берёт меня за руку, чтобы…
…Но, кажется, любезный читатель мой уже зевает, он притомился всё читать да читать, пора и отдохнуть, и чаю попить, а уж этих термальненских страстей на сегодня и достаточно. «Но будет ли продолжение?» - спрашивает он, потягиваясь. - «Что дальше-то было?..»
Ну, что было дальше ты и сам, проницательный мой, мог бы догадаться, но продолжение - будет! Уж это непременно.