Господи, неужели я лечу в Лос-Анжелес, знаменитый Эл-Эй, город-мечту, фабрику грез, стильный и напомпаженный, вечно снимающий и награждающий, поющий и жующий, объятный сиреневым туманом наслаждений и розовой дымкой экзотики.
Ах, Калифорния, Калифорния! Сколько лет я мечтал увидеть этот легендарный край. Не знаю почему, но в моем сознании это вкусное слово всегда ассоциировалось со сказочной землей, где текут молочные реки с кисельными берегами, с той искрящейся, красивой Америкой, о которой классики писали:”Ах, Америка, это страна! Там танцуют и пьют без закуски.”
Всю жизнь меня обуревала страсть к путешествиям. В детстве я зачитывался романами Конан Дойля и Жюль Верна, вместе с ними открывал затерянные миры, погружался на дно океана и мчался вокруг земного шара за восемьдесят дней. Потом вместе со всей кипучей и могучей страной Советов я мужал, крепчал, рос, а когда вырос, моя страсть к путешествиям, как крутые волны Атлантики, прозаически разбилась о холодный и непоколебимый железный занавес. И вот, когда кованно-чугунный занавес неожиданно приоткрылся, я был одним из первых, кто на брюхе прополз под ним к вожделенной, заветной двери за нарисованным очагом в каморке папы Карло. За этой дверью начинился удивительный и волшебный мир, имя которому – Запад...
В Лос-Анжелесе май. Аэропорт встречает нас теплым шумом. Грохочут тележки с багажом, газуют такси, надсадно ревут двигатели автобусов. Над самым моим ухом, стараясь перекрыть эту какафонию звуков, молодой негр орет своей юной подружке, бегущей ему навстречу:
– Дорин, сучка ты старая! Ну, как же я по тебе скучал! Ну, поцелуй скорей своего ниггера. Только не говори мне, что у тебя как раз сегодня начались месячные.
С удовольствием впрыгиваем в автобус. Двери закрываются и мы попадаем в рай. Грохот аэропорта растворился, оставшись за толстыми тонированными стеклами. Конденционированный воздух наполняет легкие приятной прохладой, вытесняя из них шершавый смог, дерущий горло, как рашпиль.
Смог – главная достопримечательность Эл-Эй. Таким добротным, наваристым смогом не могут похвастаться ни Лондон, ни Мехико, ни даже Москва. Хоть и тянется последнее время первопристольная за чемпионом мира по смогу, рвется из последних сил, но куда там. Не догнать. И труба пониже, и дым пожиже. А главное – природные условия не те. Лос-Анжелес идеально, по-особому романтически, создан природой для “дымного тумана”. Потому, что он, во-первых, дважды чемпион Америки: не только по смогу, но и по жутким автомобильным пробкам, а во-вторых, зажат со всех сторон горами. Поэтому, когда ядовитые испаражнения многомиллионного автомобильного стада поднимаются над городом, им просто некуда деваться. И вот уже висит над городом грез огромное, радужное облако, переливаясь в лучах солнца, как бензиновая лужица на московском асфальте после теплого майского дождя. В хороший солнечный день, из иллюминатора самолета – потрясающее зрелище. Даже ради одного этого стоит слетать в Эл-Эй.
Из автобуса пересаживаемся в арендованную машину. Пока я рулю, выбираясь из хитросплетений лос-анжелевских улиц, мой друг и коммерческий директор Ленд Лиз осваивает неизвеструю нам марку автомобиля. Сопя и часто вспоминая свою маму, а также матушку нашего арендованного коня, он дергает разные ручки и нажимает разнообразные кнопки.
– Что ты делаешь?! не выдержав ору я отчаянным голосом белого медведя из ташкентского зоопарка. – На улице почти тридцать градусов жары. Я же просил тебя включить конденционер, а не печку!
Наконец все отрегулировано и Ленд Лиз откидывается на спинку кресла, приготовившись наслаждаться поездкой.
Вообще-то он никакой не Ленд Лиз, а Леня Лискис, щуплый придцатилетний парень с густой копной курчавый черный волос, бывший одесит и беглый моряк. Пять лет верой и правдой ЛЈня оттрубил на сухогрузе “Свобода Африке” то-ли вторым помощником третьего механика, то-ли третьим помощником второго механика. Десять лет назад, во время стоянки сухогруза в порту канадского города Сент-Джонса, мореход Лискис сошел на берег и случайно опоздал к отходу любимого корабля в цветущий черноморский город. С тех пор он переименовал себя в Лиона Лисса, сумел виртуозно доказать канадским имиграционным властям, что его прадедушка был сводным шурином эсерки Каплан, стрелявшей в Ленина, и поэтому в Советской России он подвергался необоснованным репрессиям, включая два привода в райотдел милиции Пролетарского района города Одессы, за что и получил статус беженца.
Теперь мы оба живем под Торонто и на двоих содержим фирму, выпускающую компьютерные программы для расчета экологического ущерба от загрязнения подземных вод сточными. И тех, и других в Северной Америке навалом, так что, худо-бедно, кормимся. Я пишу программы, а мистер Лион Лисс, которого для внутреннего пользования я перекрестил в более привычное для российского уха Ленд Лиз, является моим коммерческим директором и толкает эти программы на рынок. Девять месяцев в году мы мотаемся по необъятным просторам Северной Америки и всего мира, пытаясь пристроить свое программное барахло. На командировочные тратим почти половину дохода, но без этого дохода не было бы совсем.
ЛЈню, любя, я называю гнусным кровососом, захребетником, клещем сибирским, но понимаю, что без его пробивных талантов мои компьютерные шедевры все равно никто не купит. Во-первых, его английский значительно лучше моего, а во-вторых, он умеет так красиво завязать галстук и так нахально наврать потенциальному покупателю, что мне и не снилось.
Как все одеситы, Леня обожает заковыристые фразы и пышнотелых женщин. Всех женщин, независими от возраста и комплекции он называет баблями. Высшая похвала женской красоте в его устах звучит так:
– Вот это бабль! У нее же полная пазуха грудей!
Канаду, как самостоятельное государство, Ленд Лиз не признает и все пространство от островов Баффина до Флориды он называет Америкой. Как антипод Европе. Леня утверждает, что не видит никакой разницы. Тот же язык, дома, машины, бургеры, культура, а точнее бескультурье.
– Но есть же Квебек, – резонно возражаю я, относясь к независимости страны кленового листа с большим почтением.
– В семье не без урода,– парирует ЛЈня, который никогда не полезет за словом в карман своего шикарного костюма. За это я и держу его на должности коммерческого директора.
Французов ЛЈня не любит. В детстве великовозрастные охломоны дразнили всех евреев в их школе “французами” и с тех пор маленький ЛЈнчик не взлюбил эту ни в чем не повинную нацию. В зрелом возрасте, пытаясь развеять свою юношескую предубежденность, он посетил Францию, но после этого его не неприязнь ко всему французскому, за исключением вина, только усилились. Он с негодованием вспоминал, как постоянно ходил голодным, поскольку все кафе и рестораны работали по часам. Как столовые ВоенТорга. И если ты не успел перехватить что-нибудь существенное между двенадцатью и двумя часами дня, то ни раньше, ни позже этого “комендантского часа” ничего кроме кофе ты уже не получишь. Причем такого дрянного кофе, как утверждал Ленд Лиз, он в своей жизни не пробовал. Ну, а про женщин уже и говорить не приходиться. Плоские, субтильные француженки наводили на ЛЈню тоску и икоту.
Насладиться быстрой, как тихоокеанский ветер, прогулкой по Лос-Анжелевским улицам нам не удалось. Сразу попадаем в пробку. Медленно, как стадо коров, которых ведут на убой, тянемся по автостраде. Вокруг, куда хватает глаз, такие же, как мы, коровы: мрачные и понурые. Дышать становится тяжело, конденционер засасывает обильную выхлопную массу, но выключить его нельзя. Иначе через пять минут машина раскалиться, как танк под Прохоровкой. Глазеем на куцую придорожную растительность, покрытую толстым слоем пыли, и соседние машины.
– Говорят в Эл-Эй бабли дешевые, – говорит ЛЈня, глядя через окно на молодую белозубую негритянку в соседнем Бьюике. – Сколько такая стоит, как думаешь?
У негритянки с пазухой все в порядке. ЛЈне она нравится.
– Не знаю,– отвечаю я и тоже смотрю на Бьюик. – Бабли, может, и дешевые. Лечение потом дорогое.
Вообще-то я не по этой части. Не то, чтобы я какой-то уж там очень примерный семьянин, взросщенный на жидких пастбищах морального кодекса строителя коммунизма. Просто я ужасно осторожный и мнительный. Еще в те далекие времена, когда болезни, зарабатываемые посредством искренней половой дружбы, были не страшнее насморка, я все равно их страшно боялся. Я предохранялся, как только мог, но один раз все-таки не уберегся. Районный уролог – молодцеватый грузин с рыжими усами – дал мне какое-то снадобье и предложил пройти в поликлинический туалет.
– Нэ беспокойтесь, могут быть нэбольшие рэзи, – напутствовал он меня с характерным южным акцентом.
В обшарпаном ватерклозете эти “нэбольшие рэзи” с такой силой бросили меня на цементную стенку, что с тех пор я не приближаюсь ни к каким женщинам, кроме жены, даже после второго стакана. У Лени ни мнительности, ни жены нет и в каждой нашей поездке его тянет на подвиги.
Наконец добрались до отеля. Принимаю душ и блаженно растягиваюсь на койке. Стук в дверь.
– Обустроился?– спрашивает Ленд Лиз, заходя в номер с толстенным телефонным справочником Лос-Анжелеса. – Смотри, какой шикарный выбор оздоровительного массажа. От тайского до китайского. Я в порядке информационной бдительности позвонил в одну контору. Попал на какую-то нерусскую бабль.
Нерусскими ЛЈня называет всех “нацменов”, говорящих по-английски с акцентом: китайцев, мексиканцев, индусов.
– Говорит, что японка. И, правда, сюсюкает, как будто суши жует и сакэ запивает. 150 долларов в час. Отмассирую, говорит, япона мать, за милую душу, пальчики оближешь. Может закажем на вечер одну на двоих? Ты когда-нибудь японок мухтарил?
Боцманские выражения Ленд Лиза, оставшиеся у него еще с сухогруза, меня давно не шокируют. Вспоминию, что я начальник, с сожалением встаю с кровати, завязываю галстук, надеваю костюм и говорю:
– ЛЈня, японка отпадает. У них с пазухой полная катастрофа. Поехали к заказчику.
Битых два часа сидим в офисе гидрогеологической фирмы ГидраПасифик. Леня заливается, как курский соловей теплой майской ночью. Описывает неоспоримые преимущества программного обеспечения, разработанного доктором математической гидрогеологии Борисом Боткиным, то есть мною. Хотя я никакой не доктор, а тем более не математической гидрогеологии, тем не менее охотно киваю головой и на своем лэптопе демонстрирую наш продукт во всей красе.
Пожилому китайцу, потенциальному покупателю, нравится. Особенно ему нравится цена. Цена – наш главный козырь. Подписываем контракт на два пробных экземпляра. Если они придутся по двору, китаеза обещает купить еще десять копий для всех отдельний Тихоокеанского региона ГидрыПасифик.
– Это мы удачно зашли,– констатирует мой коммерческий директор, когда, жмурясь от яркого солнца, мы выходим на улицу. – Если эти цуцики и правда купят у нас еще десять копий, так это сделает нам почти половину годового дохода. А это уже что-то с чего можно иметь.
Я довольно киваю головой, отдавая должное коммерческим талантам Ленд Лиза, и мы отправляемся осматривать достопримечательности Лос-Анжелеса.
Первая остановка на легендарной набережной, где снимается знаменитый телесериал о спасателях на водах, который смотрит вся Америка. Цветная пленка, потрясаюшие девушки с формами куртизанок и интеллектом выпускниц мехмата. Одним словом – восторг жизни, визитная карточка Калифорнии.
Останавливаемся у съемочных павильонов. Они закрыты, сегодня съемок нет. Морщась от сильного океанского ветра, Ленд Лиз крутит своей курчавой головой и глубокомысленно замечает:
“Ну, и зачем ты привез меня на эту помойку? Ты думаешь я таких на Молдованке не видел?”
Я никогда не был в Одессе, но уверен, что на Молдованке такого ЛЈня не видел. Напористый ветер несет обрывки старых газет, то взлетающих, то падающих, как раненые птицы. С грохотом перекатываются пустые банки из под пива, застрявая в выбоинах растрескавшегося, раздолбанного временем м ветром горбатого асфальта. С одной стороны набережной теснятся ряды невзрачных, хаотичных киосков, продающих всякий сувенирный хлам. Другая сторона, та что ближе к океану, как морскими котиками на лежбище, усеяна бомжами. Такое впечатление, что они здесь живут постоянно, надеясь на подачки сердобольных туристов. Облезлые мотоциклы, драные палатки, голодные, грязные собаки, периодически заходящие окунуться в океан. Сидящий в нескольких метрах от нас длинноволосый, нечесанный парень задирает застиранно-выцветшие джинсы и, рассчитывая на сострадание, показывает нам гноящиеся язвы на грязных ногах. Ветер доносит запах мочи и давно не мытого тела.
Я вижу, что мой коммерческий директор в таком состоянии, что вот-вот может похвастаться своим завтраком.
– Я очень рад, что тебе понравилось, говорю я и запихиваю Леню в машину. –Теперь поехали на бульвар звезд.
Из машины осматриваем знаменитый бульвар “Заходящего солнца” и останавливаемся поближе к звездам. Здесь бомжей нет. ЛЈня начинает дышать полной грудью и даже носом. Потоптавшись на выбитых на тротуаре именах Арнольда Шварцнегера и Сильвестра Сталонне, решаем что пора закусить.
Находим небольшой итальянский ресторанчик, покупаем две порции лозании и усаживаемся за пластиковый стол весь в разводах от грязной тряпки, которой его периодически протирает хромая мексиканка в застиранном переднике. В ресторанчике полно народу, жарко и пахнет подгоревшим маргарином. Я отламываю вилкой кусок дымящейся лозании, подношу его ко рту, но в этот момент с противоположной стороны стола выползает тощий черый таракан и с интересом смотрит в мою тарелку. Угощу или нет?
Впервые за пять лет жизни в Северной Америке вижу таракана, так нахально разгуливающего по ресторанному столу. И где! В самом центре города-грез, в двух шагах от бульвара звезд!
Аппетит бесповоротно испорчен. Смотрю на Ленд Лиза. ЛЈня не видит таракана. Он вообще ничего не видит вокруг, потому что за соседним столом сидит молодая пышная мулатка в очень открытом белом платье. Красивое лицо с чуть наметившимся вторым подбородком, пухлые руки, шоколадные плечи и шея с кокетливым золотым крестиком не притягивают ЛЈнин взор. Его взгляд устремлен чуть ниже шеи. То, что находится чуть ниже шеи – это шедевр. Такого роскошного бюста ни я, ни даже ЛЈня не видели никогда. Это – апофеоз женского тела, это сказочные Гималаи, это два Везувия, зовущих и клокочущих.
Мулатка расплачивается и уходит, горда неся свое богатство. ЛЈня судорожно глотает обильно набежавшую слюну и, не в силах унять дрожь в пальцах, принимается за лозанию. Я, немного поковырявшись в тарелке, отдаю ему свою порцию. Ленд Лиз съедает мою порцию, потому что когда коммерческий директор возбужден, он много ест.
Осталось осмотреть Беверли-Хилз. Едем мимо красивых домов с диковинными растениями, двойными заборами и тройными воротами. ЛЈня показывает мне на дом, прилепившийся на горе, и спрашивает:
– А что, в Калифорнии уже таки так и не бывает землятресений?
Видимо с целью экономии земли, которая здесь стоит дороже, чем полет на Луну, дом прикреплен к горе только одним своим краем. Вся остальная часть его висит в воздухе, покоясь на двух тонких, длинных сваях.
– Боря, ты знаешь как я отношусь к французам,– говорит ЛЈня, не отрывая глаз от сейсмоподозрительного дома. – Я никогда не держал их за авторитеты. Но сейчас я не могу ни согласиться с одним французского вида мужчиной, летевшим со мной из Квебека в Торонто. Он зарабатывал на жизнь тем, что продавал ортопедические супинаторы с подогревом и весь полет пил теплое красное вино, разбавленное холодной водой. Мы говорили за то, за се и этот француз сказал мне между прочим: “Все американцы – ненормальные. Но самые ненормальные из этох ненормальных живут в Калифорнии.”
Вечер пришел неожиданно, развешивая гирлянды огней и приятную прохладу. Леня остался в гостиничном номере, сославшись на то, что ему нужно сделать ряд важных коммерческих звонков, а я решил немного прогуляться перед сном.
С наступлением темноты город грез превратился в город-призрак. По пустынным улицам, как демоны надвигающейся ночи, шурша шинами и ревя натруженными за день моторами, пролетали автомобили. В полном одиночестве, как в скверном фильме о городе мертвых, я брел по замусоренному тротуару, боязливо оглядываясь по сторонам. Но бояться было некого. Людей не было совсем.
Резкий визг шин за моей спиной прозвучал, как поминальный тост.
– Господи! – подумал я, боясь повернуть голову. – Но почему я такой дурак! Ведь меня предупреждали: после наступления темноты – в Эл-Эй на улицу ни ногой. Что теперь? Застрелят или зарежут?
В конце концов, поборов природную трусость, я медленно поворачиваю голову. В двух шагах от меня стоит раздолбанная машина с треснутой фарой и ржавым радиатором. Две молоденькие негритянки, отчаянно жестикулируя, приглашают во внутрь. Их жесты недвусмысленно обещают море блаженства. Отматерив двух жриц ночи, чуть не доведших меня до сердечного приступа, я быстро затрусил обратно.
Подхожу к отелю и смотрю на ЛЈнино окно. За задвинутой занавеской мерцает приглушенный свет и мне кажется, что я вижу чьи-то тени, то-ли танцующие, то-ли делающие какие-то иные движения.
– Вот собака! – с завистью думаю я. – Уже мухтарит кого-то. И ведь ничего не боится, стервец!
В номере я набираю “0”, заказываю у портье утреннюю побудку, залезаю под одеяло и включаю телевизор. Смуглая дикторша с большими раскосыми глазами бесстрастным голосом перечисляет сколько за день было ограблено домов, угнано автомобилей, какие банды и в каких местах проводили разборки, упоминая в конце, что возле популярного стриптиз-бара было обнаружено два мужских тела, которые до сих пор еще не опознаны.
Я выключаю телевизор, сладко зеваю и думаю:
– А как же все-таки хорошо, что ни одно из этих тел не моЈ!
---------------------------------------------------------
Если Вы зашли на эту страничку с моего персонального сайта,
нажмите кнопку Back в левом верхнем углу, чтобы вернуться.
Если нет, приглашаю зайти на мой сайт www.borisboston.com