Валерий Юдин
Новая жизнь.
Хрупка, тупа и безнадёжна жизнь любого существа.
Сколько нужно времени, чтобы это уяснить? Чтобы проняло и выморозило страхом каждую клетку твоего тела? Заставило поминутно оглядываться, ждать чего угодно от самой рядовой ситуации. Молиться всем богам подряд, ни в одного как следует не веря и никому не доверяя – никто не изменит ничего, не поможет, не подскажет, не отвратит и не избавит. Всё, что твоё – твоё.
И никуда ты от этого не убежишь. Не денешься. Безнадёжно.
А в конце всё равно смерть.
Всегда.
Поэтому счастливых концов не бывает.
***
Андрей вышел из метро под моросящий дождь, зябко согнув плечи, в очередной раз пожалев, что не захватил зонтика. Мимо смурных прохожих, типовых ларьков и мусорных урн. Стараясь не встречаться взглядами с вежливыми цветочницами, чтобы обошлось без унылых улыбок в ответ на предложение что-нибудь купить.
Нет денег, долги жмут не хуже иных якобы итальянских туфлей, которые так и не удалось разносить за год. Всё призрачней становятся надежды найти настоящую работу, чтобы ещё и деньги платили.
В своё тридцатилетие Андрей не въехал, а едва притащился – пешком, бездомный, нищий, но с женой и сынишкой на попечении, с никому не нужным образованием, с никому не нужной профессией. И почему-то не нажилось за всю его сознательную жизнь ни связей, ни друзей-благодетелей. А родственники, кто побогаче – воротят нос на сторону, не желая знаться с несостоятельным радиоинженером, к тому же оборвышем и неудачником.
А сынишка растёт.
И скоро ему уже четыре года. И может так пройдёт ещё лет пять – что ему ответить тогда на простой и закономерный вопрос: “Папа, а почему у нас нет своего дома?” Что?!.. А если в ближайшее время не найти денег, то что они вообще будут есть?
Он шёл, отворачивая лицо от ветра, внутренне сжавшись, но стараясь хотя бы внешне не выдавать своего состояния, своего мертвого пессимизма.
“Ничего. Жизнь продолжается. Всё будет правильно… Всё ещё будет правильно”.
***
В конце концов работу он получил.
Благодаря одному своему однокашнику – учились когда-то в одном потоке, но на разных факультетах. И если честно, Андрей его едва помнил.
Случайно встретились, зацепились глазами – привет-привет, разговорились. Андрей коснулся вскользь своих бед, потому как дошёл уже до такой стадии, что не мог ни о чём другом ни думать, ни говорить. И вдруг получил нежданную помощь, живейшее участие и предложение встретиться снова через пару дней, чтобы подробно всё обговорить…
- Понимаешь, Андрей, - сказал он ему потом в своём офисе, сидя в кожаном кресле и закуривая странную тонкую сигару, - нам нужен человек, и именно такой как ты – радист, электрик, плотник, на все руки работник…
Он говорил, улыбаясь, ему было хорошо и весело.
Андрей молчал, ожидая продолжения. Рядом с ним стоял аквариум с мелькающими в нём рыбками, но он даже не взглянул на него – ни когда входил, ни сейчас. Блестящий стеклянный дельфин на столе тоже не очень отвлекал его внимание, сосредоточенное на том, чтобы не свести взгляда с переносицы работодателя-однокашника. Если верить иноземным психологам, то это должно было настроить того на нужный лад.
Но бывший однокашник из-за этого вдруг смутился, заморгал часто и отвёл глаза.
Внутренне усмехнувшись, Андрей перевел таки взгляд на аквариум – не катит у нас их психология. То ли категории не те, то ли общение слишком уж невербальное. Намно-ого невербальнее, чем у них…
- Видишь ли, есть у нас одно судно, которое, скорее всего, будет продаваться. Научно-исследовательское. Там масса всякого оборудования радиотехнического характера…
Так вот он и получил контракт на три месяца: “…всё, что есть на том пароходе ценного, нужно будет снять, упаковать и выгрузить на берег, в Германии, после чего судно будет готовиться к продаже…”
“…полторы штуки в месяц”.
- Конечно, спасибо, решено…
***
“Главное в путешествии – само путешествие”.
Перелёт через Амстердам в Хьюстон с ночёвками в гостиницах занял более двух суток. Блуждания по аэропортам, документы, билеты, таможенники, стюардессы – суета сует. Плюс английский язык. Окружающий мир многоликим, многоголосым смерчем втянул его в своё стремительное, безостановочное движение, заставил встряхнуться, открыть пошире глаза, вспомнить, как произносятся давно забытые слова и насколько широко вообще можно улыбаться.
Наконец он явственно почувствовал, что полоса невезения кончилась, началась нормальная жизнь. И вокруг него теперь будут исключительно нормальные люди, и что Бог снова на его стороне и нет ещё причин разочаровываться в природе вещей.
Лишь прибыв на пароход, неприятно маленький, с красной выбитой палубой и синими бортами, он снова вдруг засомневался в непогрешимости миропостроения и в своей удачливости.
Пароходик назывался “Disсоvery” - без затей. Порт приписки Мадейра, экипаж сплошь русский, кроме капитана-немца. Впрочем, всего экипажа было здесь семь человек, включая и самого Андрея, который раньше и не представлял, что настоящие, большие кораблики бегают по океанам и морям с таким минимумом народа на своих палубах.
Как только Андрей ступил на борт, он сразу же почему-то почувствовал себя очень неуютно, причём почти до критической отметки. Так, что хоть бросай всё и беги. Он отчётливо видел, как неуместен здесь, несовместим – если у человека вообще случаются хоть иногда предвидения, предощущения, то так это и было. Только мог ли теперь Андрей выбирать. Часто ли вообще может человек выбирать? Если он обременён ответственностью?.. Нет. Никогда в таком случае человек не может уклониться от своей судьбы, а в конечном итоге и от смерти. Даже пусть он явственно видит самое её лицо, он не посмеет избегнуть встречи с ней, не отбежит в сторону, не отступит.
Большой ли выбор у солдата перед атакой в окопе? Как ему позволить себе остаться в живых?
***
Почти все обитатели “Disсоvery” вышли на палубу, чтобы встретить вновь прибывшего – все в истрёпанной, несвежей одежде, неприятными лицами и отчётливым запахом алкоголя. Андрей, в белой рубашке с галстуком, в чёрных отлично выглаженных брюках, конечно, слишком контрастировал - агроном, приехавший в бригаду трактористов праздновать свои собственные скорые похороны.
Впрочем, как положено, Андрей представился, познакомился – хотя и сумел с ходу запомнить только одного человека в лицо – кока, и может только потому, что того тоже звали Андреем…
Наконец оказавшись в предоставленной ему каюте, Андрей сел на обитую красным банкетку, оказавшуюся здесь, сжался, пытаясь выдавить из себя, изгнать чувство обречённости, такое знакомое по последним месяцам, прожитым фактически в нищете, и теперь догнавшее его, домчавшееся за ним до самой Америки.
“Мне конец…мне конец. Я не знаю почему, но это точно…”
Нужно было выбросить эти мысли из головы, но два слова – “мне конец” - упорно вертелись в его голове, даже тогда, когда он, наконец, справившись с собой, начал разбирать свои вещи.
“Душно”, - Андрей отвинтил барашки иллюминатора, распахнул его настежь, впустив внутрь вкусный вечерний воздух.
От этого ему сразу стало почему-то легче.
- Ну, что ж, - сказал он через пару минут, глядя сквозь круглую дыру на тропические рощи, факела огней нефтезаводов и до боли знакомые по фильмам американские постройки, - здесь и будем теперь жить… Ничего.
***
Быт и уклад жизни на судне был незатейлив: в полвосьмого завтрак, с восьми до семнадцати работа с перерывами на обед и кофе, а остальное время нужно было или спать, или же и дальше продолжать работать – потому что больше делать оказывалось нечего. Старенький видеомагнитофон и два десятка заезженных кассет не могли скрасить однообразных вечеров. Бестолковая библиотека в каюте старшего механика - между прочим, единственного механика на пароходе, где самая достойная книга – это “Мертвые души” Гоголя, а остальные – паршивые, засаленные детективы с названиями типа “Братва” или “Банда”, вызывала отвращение. Скоротать время в душевных беседах тоже было трудно. Навряд ли кто-то счёл бы отдохновением души и сердца разговор с отвратительно навязчивыми пьяницами, членами экипажа, вызывающими брезгливое желание задержать дыхание, находясь с ними рядом, хотя бы из-за запаха, который они источали.
Так что по вечерам Андрей или запирался у себя в каюте, не реагируя на стуки и приглашения выпить, какие, впрочем, вскоре и прекратились – команда поняла, что получила необщительного новичка. Или же он спускался в лабораторные и технические помещения, брал инструменты и продолжал разбирать и упаковывать приборы, согласно списка, оставленного ему отправившимся в отпуск электромехаником. И это до тех пор пока сон не начинал морить его. А назавтра всё начиналось сначала.
Однообразие, конечно, должно было в конце концов доконать его. Но он очень боялся потерять человеческий облик и стать похожим на своих новых коллег-алкоголиков.
Среди предоставленных в его власть приборов большую часть составляли древние осциллографы и счетчики, место которым только на помойке, а объединявшие их мнемосхемы если и были чем-то ценны, то может если дорогими металлами в контактах, ничем более. Но было и с десяток устройств, вызывавших уважение – практически новых, непонятных, по серьёзному сложных. Хотя Андрей мало задумывался, зачем и кому это нужно, одинаково почтительно заворачивал в упаковочную бумагу и ветерана-ламповика-осцилографа и едва ли успевшего поработать новичка-ВЧ-генератора. Оказалось в его хозяйстве и несколько компьютеров: сто тридцать третий пентюк, две трёшки и четыре вполне сохранившихся пенсионера экс-ти. На пентиуме стояли Windы на немецком, а на остальных немецкий же Norton. Игр не было. Как будто здесь не люди работали, а лишённые слабостей и эмоций, передовые, крайне продвинутые отличники андроиды – даже саперы с пасьянсами не были установлены.
Компьютеры Андрей оставил на потом.
В целом же он видел, что справится и успеет разгрести всё к нужному сроку без всяких запар. И даже скорее всего к концу контракта ему и делать-то уже нечего будет.
“Зайдем в какой-нибудь порт. Куплю себе игруху. Пожертвую баксов тридцать”.
Одно было плохо, Андрей не мог прямо так вот совсем избежать контактов с остальными членами команды – завтрак, обед, ужин, как минимум по пятнадцать минут на каждый – отдельно ведь тебя никто кормить не будет.
В противоположность команде, вваливающейся в кают-компанию в грязной робе, с едва вымытыми руками, Андрей всегда переодевался к обеду в чистое.
Хотя зачем он это делал? Чьи бы чувства тут задел, кому бы аппетит испортил, если бы вышел к столу в комбезе, как все?
Только свои и себе.
Он научился приходить на завтрак на пятнадцать минут раньше других – если кок был уже в это время вменяем, то без звука выдавал ему его сосиски или яйца, “потому что если уже готово, то никакой разницы”.
В обед наоборот - команда приступает к трапезе минут на пять-семь раньше положенного, быстро рубает и разбегается по койкам. А Андрей шёл обедать на пятнадцать минут позже, заставая там лишь одного-двух человек, что уже допитывали свои порции – “куки” тоже не возмущался, потому что Андрей ел быстро.
А вот с ужином никакие хитрости не прокатывали – прийти раньше оказывалось невозможно, потому как еда была ещё не готова, а прийти позже вообще немыслимо – попадёшь в вонючее облако табачного дыма, и пьяные уроды будут отвязно прокачивать тебе твои, а заодно и свои, и того парня, права.
FUCK.
Наиболее прилипчивым и душным в своих пьяных излияниях бывал боцман – Миша Крюков, тридцати семи лет, но выглядевший, конечно, на сорок пять, с испитыми бегающими глазками, коротко стриженный, но предельно отвратительный тип. Весь в претензиях на остроумие, без устали цитирующий целых два отрывка из Довлатовского “Заповедника”, который как оказалось, впрочем, лежал у него в каюте, а стало быть он всегда имел возможность освежить свою память, чтобы вещать потом без ошибок. Скотина, алкоголик, мудак. Любой нормальный человек, зная его и встретив случайно где-нибудь, не знаю, на Невском, перешёл бы на другую сторону улицы, расталкивая машины и прохожим, чтобы не здороваться с придурком. Чтобы не решили, что он из той же категории.
Из кагорты мудаков.
- Сижу напившись водочки, - напевал обычно Миша, будучи всерьёз пьяным, пусть даже в середине рабочего дня, пусть даже направляясь на мостик, - как попугай на жердочке.
- Ой горе мне горе, - вздыхал он потом утром с похмелья, подразумевая кроме своего больного состояния, что послал, мол, ему Бог команду – никто кроме него, на хрен, не работает, а у него, конечно, ведь рук на всё не хватает. Ну, а раз так, то к вечеру он обычно опять вусмерть надирался… И снова сволочь блаженствовал, “как попугай”.
И такой удод – куда ни припрётся, так думает, наверное, что все ему рады:
- Это я, Миша Крюков, - объявляет. Мол, душа парень, встречайте…
Вторым по нисходящей, в шкале мерзости, был Дед – Мазур Саша. Хорёк тоже редкостный. Оба его глаза были сдвинуты к носу, отчего пытаться встретиться с ним взглядом – труд бессмысленный, все равно он будет смотреть куда-то в сторону. Шумный, влюблённый в свои многочисленные комплексы, которые он сам называет принципами, и бестолочь. Что-то всегда всем доказывает, с надрывом, до хрипоты. А в целом труднопереносимый мерзавец – чуть что, сразу бежит стучать обо всём капитану наперегонки со старпомом.
Старпом – Большаков Серёга. Ну что о нём скажешь – старпом, он старпом и есть. Весь зелёный от заботы как бы и тут, и там, и везде выглядеть хорошим, отличным работником и моряком. Слуга царям, отец матросам. Но здесь действительно ничего необычного – все они такие. Почти все. И стучать – обязанность. Просто работа. И конечно, алкоголик.
О матросике, Лёхе, говорить особо и нечего: двадцати лет, в армии не служил, хлипкий, безрадостно скучный, манеры отсутствуют, мозги тоже – без сомнений пляшет под боцманскую дудку. Засранец.
Особо - выделяясь, контрастируя и свысока, стоял на пароходе только непосредственно его капитан. Герр Хорст. И если остальные были просто мудаками и алкоголиками, то этот был марамоем-генералиссимусом. И националистом. Папа у него, говорит, в русском концлагере горя намыкался. Соответственно сынок всю нелюбовь к русским у него перенял. Но проникнутый ненавистью к своей славянской команде, тем не менее, каждую пьянку с кем-нибудь лобызался. Ворон ворону…
А что касается кока, то если бы не был он как все пьяницей, то, наверное, цены бы ему не было. Молчаливый, всё больше в своей каюте. И вообще, по всему не плохой парень…
По идее ещё должен бы быть ordinary seaman – но у последнего возникли какие-то сложности с американской визой и он уехал домой. Нового же матросика ещё пока не прислали…
***
Вот таким открылся изнутри Андрею этот замкнутый мирок. Такое оказалось discovery.
Тем временем пароходик перебрался через Панамский канал и вышел в Тихий океан. Если отставить трудные отношения с командой, то сама по себе поездка была бы скорее приятной – великолепные виды, горы, растения, морские животные, рыбы.
В принципе, восторг впервые попавшего сюда человека должен быть бесконечен.
Погода опять же не давала скучать, меняясь от полного штиля до страшной силы штормов.
Выяснилось, что шторм наиболее непереносим ночью, потому что не удается нормально поспать – посекундно встаёшь то на голову, то на ноги из-за качки: pitching, кидняк.
Три раза Андрей видел большие группы дельфинов, пытался даже их фотографировать, но почти невозможно было поймать момент, когда им взбредёт в голову выпрыгнуть из воды…
***
А потом начались конфликты.
Первый произошёл из-за сказанной нерасчётливо громко фразы. А может и наоборот нарочито громко сказанной – из-за какой-то перегоревшей лампы, пьяный Миша-боцман, в присутствии старпома. Андрей как раз вылез из машины, боцман заметил его - не мог не заметить - но тем не менее не осёкся, а заорал, видно в продолжение ранее сказанного:
- Вот и разгони этого щенка е…ного! Пусть свет сделает!
Андрей оторопел – делать где бы то ни было свет, так уж сложилось, была его обязанность. Ни о ком больше не могла идти речь, кроме как о нём.
Вот стало быть как.
“Щенка?!”
Старпом тоже увидел Андрея, и ему сделалось неловко. Сделав вид, что очень торопится по своим неотложным старпомовским делам, он через секунду исчез. Перед Андреем остался стоять один боцман.
Не отрывая взгляда от бегающих блестящих его глазок, Андрей медленно приблизился.
Миша Крюков понимал, что придётся сейчас ответить за базар – чтобы просто сбежать как старпом, он, к сожалению, момент упустил. Но как ни странно, он совершенно не был готов ни к чему подобному. Ни драться, ни быть битым ему вовсе не хотелось. Поэтому он заулыбался, открыто и дружелюбно. Честно и проникновенно принялся вещать Андрею о вырубившемся неожиданно под полубаком свете…
- Ты что?.. – остановил Андрей его радостный речитатив, которым тот хотел прикрыться как дымовой завесой, - что ты тут сказал? Это ты меня щенком обласкал?! А?! Старый ты пёс…
Короче, без рукоприкладства едва только и обошлось – боцман вдруг оказался так неподражаемо расстроен случившимся:
- Ну, ты прости меня, пидарюгу. Ну?.. Ну, е…ть меня в клюз…
Тут только руками развести – что ж делать с таким дерьмом. Не убить же в самом деле…
К концу дня о предмете конфликта была так или иначе информирована вся команда, но, как и следовало ожидать, от первого до последнего человека переживала за бедолагу боцмана, а не… конечно, никак не за невинно оскорблённого Андрея.
***
Потом, незадолгим, произошла ссора и с самим капитаном. И это уже, безусловно, не могло остаться без последствий. Дело в том, что капитан вдруг решил вычесть из Андреевой зарплаты стоимость одного разбившегося случайно в качку монитора. Причем и произошло-то всё скорее по вине самого кэпа – взял ни с того ни с сего во время рабочего дня поставил пароход лагом к волне, а долбануло так, что на камбузе даже холодильник сорвал крепления и упал. Короче целый месяц Андрей трудился как пчела, работая по десять-пятнадцать часов каждый день, а теперь зарплата оказалась срезанной почти втрое.
- Only your fault, mister, - повторял капитан, - only yours.
Андрей никак не соглашался, чем довел командира до истерики:
- That`s all, - заорал тот в конце концов, - go out!
- What?! – не выдержал и Андрей, - What did you say?! Who the fuck do you think you are?! Козёл! I demand you must pay me my salary! Сволочь, бля…
Ничего хорошего из всего этого не могло получиться, естественно. И теперь вероятнее всего Андрея списали бы в Хьюстоне. Причём обязательно за свой счёт.
То есть всё, что Андрей успел заработать и ещё заработает, пока не доедет до Хьюстона, уйдёт на оплату перелёта домой. Если что-то и останется, то какие-то крохи.
Поработали, словом. Заработали денег.
- Довыёбывался, - облегчённо резюмировали в кают-компании.
На это Андрей ответил силовой акцией – объявил о запрещении курения в кают-компании, по крайней мере в его, Андрея, присутствии.
Народ от такой наглости поперхнулся, а Андрей схватил за шкирку ближайшего – им оказался чуть не описавшийся со страху матросик Лёха – и прорычал ему прямо в лицо, брызгая слюной с ощеренных зубов:
- Ты что не понял, сука?! Ну!..
Отбросив от себя деморализованную молодёжь, он обратился к остальным – старпом и дед съежились за столом, капитан отсутствовал, у боцмана тряслись губы:
- Что? Приятного аппетита вам пожелать?! – взял со стола пепельницу, с горкой наполненную окурками, и аккуратно, с высоты около метра, высыпал её содержимое на стол, прямо в тарелки командному составу. Потом саму пепельницу отдал оторопевшему коку:
- Держи, Андрюха. И объясни им, что курить за столом вредно…
***
После этого счёт пошёл уже даже не на дни, а на часы. Кто-то должен был заплатить за происшедшее.
Команда естественно полагала, что расплатиться за всё зачинщик. Но у самого Андрея на этот счёт было совершенно противоположное мнение:
“Ещё хоть один гол в мои ворота, - думал он, - и эта дурная команда старпёров ответит”.
Однако же, надо заметить, что у Андрея не было того, чего у старпёров было в избытке – опыта, огромного опыта и бесстрашия. Бесстрашия бить из-за угла. Многие годы, проведённые в атмосфере склок, заговоров и подавления любой ценой ближнего ради личной выгоды сделали их мастерами грязной, коммунальной войны, которая только и могла протекать на столь ограниченном пространстве, каким является любое судно.
Единственно, если бы они меньше пили, то, может, и результат был бы чище…
Подловить момент было, в общем-то, не так и трудно. Понятно, что некоторые вещи делаются ежедневно и почти автоматически: ты умываешься, делаешь зарядку, принимаешь душ по вечерам, в конце концов, спишь – и всё это практически в одно и то же время, даже без отклонений. Сделать засаду – проще простого.
По голове Андрею прилетело утром, когда, встав по обыкновению за час до завтрака, он плёлся на корму делать свою гимнастику, досматривая сны на ходу. Почувствовав вдруг движение сзади, он оглянулся и как-то успел отшагнуть, почти увернуться, потому вообще и остался жив. Но причитающегося на его долю удара всё же не избежал. От него голова сразу стала какой-то гулкой, нечувствительной, и всё ушло куда-то из-под ног вглубь.
Андрею пришлось прикоснуться одной рукой к палубе, чтобы хоть как-то сориентироваться в пространстве, осознать, где он и что он в принципе такое. А потом, уже вспомнив себя, ему пришлось очень удивиться, что он сразу стал такой пьяный. И почему-то казалось, будто он стоит на огромном быстро вращающемся абразивном круге, кругом него опасность, но он не может ни оценить, ни избежать её.
Тот, кто бил, хотел сразу же его и добить, но под второй удар Андрей умудрился не попасть, поднырнув. Инстинктивно, без вмешательства мысли, практически вслепую, он прижался к корпусу нападавшего и схватил его за одежду.
Не давать ударить!
Но он чувствовал, как чьи-то руки отдирают его и бьют, опять, снова и снова.
Андрею сквозь мгновенный проблеск сознания неожиданно удалось оценить ситуацию, он резко, с разворотом корпуса выпрямился и выбросил вертикально вверх кулак и локоть. Потом он нанёс ещё несколько ударов, не очень разбирая во что и как. А потом он всё же упал, но наткнулся руками на металлический предмет, лежащий на палубе – массивный с длинной ручкой, видимо им его по голове только что и били. Андрей, сразу врубившись в функциональность такого подарка, стал тыркать им вокруг себя и размахивать. Причём далеко не впустую.
Он тут как раз начал что-то видеть – один человек получил своё и упал, а второй, хромая, попытался ретироваться. Андрей, конечно, мог бы его узнать, но никак не умел сосредоточиться.
Взглянув на поверженного им, упавшего человека, Андрей попытался понять кто это, но тоже не смог – отбитые мозги никак не хотели включаться. Одно было только очевидно – это мужчина, мужчина средних лет. Причём лежал мужчина, скорчившись, и неприятно сучил ногами, как бы отползая, но оставаясь при том на одном месте. Ещё Андрей понимал, что этот мужчина хотел стать его убийцей. Но не получилось. Теперь…
…Андрей отправился искать остальных…
***
Он шёл, оставляя за собой кровавые следы. Широким ручьём кровь стекала по его груди, заливала левую ногу в резиновом тапочке, падала на палубу большими яркими кляксами.
Левый глаз практически ничего не видел – только красную пелену. Разрубленная плоть на его верхней скуле, обнажая лицевые кости, свисала вниз. От левой брови остались одни клочки.
Весь этот ужас нужно было пришивать на место или хотя бы перевязать. Но сначала нужно решить…
“Всех их сук надо решать”.
Андрей крепко сжимал отбитое у врага “оружие” - приладистый и внушительный железный ключ на круглой метровой ручке - ни дать, ни взять палица.
Достигнув дверей, ведущих в надстройку – тяжёлых, кремальерных, Андрей обнаружил, что они закрыты на все задвижки. Яростно дёрнув за одну из кремальер, он почувствовал, как она поддалась было, но тут же вернулась обратно, как будто кто-то повис на ней с другой стороны.
С рыком размахнувшись, Андрей ударил по кремальере своей железякой – по ту сторону двери кто-то взвизгнул и кремальера свободно провернулась.
Чтобы открыть остальные засовы ему понадобилось лишь несколько секунд. Открывая дверь, Андрей услышал торопливые шаги над головой, на лестнице, ведущей в жилые помещения. А, войдя в надстройку, никого, естественно, не застал. Только хлопнула наверху дверь. Какая? Опять наружу, на корму? Или в чью-то каюту? Если кто-то решил от него побегать, то мог бы в принципе делать это долго…
Как там говорят классики – “игра, действующих лиц в которой только двое”.
“Человек и смерть. Не готов я!..”
Обычно в это время вся команда ещё спит, кроме кэпа и кока. Но естественно сейчас, если кто и спал, то должен был уже проснуться от шума.
Кока на камбузе не оказалось. Не нашёл его Андрей ни в подсобке, ни в холодильнике. Допустить, что тот проспал – легко, но проверить… не лишне.
И Андрей постукивая железякой по переборкам, отправился наверх, к коку.
Кок жил на третьем этаже.
Но, поднявшись на второй, Андрей успел заметить бесшумно метнувшуюся от него по коридору фигуру. Потом там за углом с тихим звуком закрылась дверь.
Андрей, не раздумывая, свернул в ту сторону: три каюты, душевая и госпиталь – хранилище медикаментов. Так как большая часть кают на пароходе пустовала, то и была заперта за ненадобностью. Но здесь две каюты были обитаемы – Миша Крюков и Леша…
Подёргав все двери, Андрей убедился, что они заперты. Открылась только душевая – там висели грязные полотенца, в раковине раскисал обмылок. Андрей принялся своим мартыном разбивать замки остальных.
Не смотря на потерю крови, он не чувствовал ни головокружения, ни дурноты. Только была какая-то тупая усталость и сковывала его движения. Но отчаяние, скорбное понимание того, что ничего уже нельзя изменить, смешанное с желанием жить - и мстить!.. – разрывало его изнутри бешенством.
“Они сами начали!!!”
***
Неожиданно открылась дверь госпиталя, и из неё вышел, семеня и вытянув вперёд руки ладонями вперёд, как бы успокаивая, бледный, трясущийся Дед – Мазур.
- Андрюшенька, Андрюшенька, - заговорил он.
Андрей поднял на плечо мартын.
- Андрюшенька…
- Что же это вы, - спросил его Андрей, - Александр Александрович, в госпитале прячетесь?
- Я тут это, - залепетал тот в ответ, - понимаешь, голова заболела, таб… таблеточку хотел.
- А!.. таблеточку? – скривил губы Андрей.
- Ага, - обрадовано закивал Мазур, - а ты ту что-то ходишь, гремишь. Я и думаю – лучше не высовываться, кто его знает…
- Правильно думаешь, - высморкал Андрей на пол кровавый сгусток, и взяв покрепче двумя руками мартын, размахнулся.
- Это не я! - вскричал Дед, закрывая руками голову и перекошенное лицо, - пожалуйста!..
- А кто? – Андрей немного опустил свою железяку…
И Дед стал быстро и старательно всех сдавать, иногда почти неразборчиво, глотая слова, но всё же тщательно, не забыв никого – вплоть до капитана. Как они обсуждали, что решили, и кто вызвался.
Андрею было трудно дослушать до конца его исповедь. Он слишком устал…
***
Держась за поручни, Андрею с трудом удалось подняться на третий этаж. На очереди был капитан, старпом и тот, кто бы он ни был, что бегал сейчас от него по пароходу.
“Лёха это был, Лёха…”
Старпома в каюте не было. Кок тоже где-то прятался. Хотя именно ему прятаться вроде как не с чего – согласно откровениям Деда, он единственный, кто не участвовал в заговоре. Но, конечно, и его понять можно – когда такое на корабле творится, лучше держаться ото всех подальше.
- Mister captain!.. Commander! Team leader, твою… Где же ты, сука?
Андрей нашёл немца на мостике, в радиорубке.
Тот сжимал в руке нож – нормальный боевой нож, лезвие сантиметров двадцать. Хорошо, что не пистолет.
Дать радио он, видно, не успел. И был этим серьёзно расстроен. Поэтому кричал, махал ножом и угрожал – что-то невразумительное и столь же малоэффективное, как и собственно нож. Поговорить с ним не получалось…
***
Андрею нужно было отдохнуть, нужна была чья-то помощь – кровотечение, в общем, прекратилось, но нужно ещё как-то промыть, залечить раны – зашить, залатать, наесться антибиотиков. Он сходил с ума от безнадёжности ситуации. Все кто был рядом, хотели скорее его смерти, чем излечения. А остальной мир… Он ведь давно перестал существовать, остальной мир. Нет уже никого, кому он, Андрей, был дорог и кого он сам любил. Всё поглощено, утоплено в кровавом тумане, слизано океанской девятибальной волной… Где она, та страна, существует ли вообще – земля, дети, женщины, деревья, дома, улыбки и весёлый телевизор с КВН-ом. Сын, жена, друзья, летний сон. Сон. Всё это был просто сон. А на самом деле существует только этот металлический остров посреди океана, последний остов умирающей жизни.
Океан.
Состоявшийся, наконец, великий потоп. Событие, которого мы так долго ждали.
И никто уже не борется за место под солнцем. Просто кто-то должен закончить процесс.
“Всех утопить…”
Он гонялся за ними по всему судну. Несколько часов кряду, почти без передыха. В конце концов, загнал их, всех троих в машину, где они сумели наглухо от него закрыться.
А вот оттуда достать их без сварочного аппарата не было никакой возможности, хотя и было совершенно понятно, что очень уж долго им там не высидеть – голод все равно выгонит наружу. Не сегодня, так через неделю. Зато Андрей получил передышку. Всё-таки он должен был заняться собой.
Заблокировав, в свою очередь, все двери в машину – толстыми брусьями из красного дерева, которых на палубе всегда целые связки, и разного размера, и именно красного, потому как красным крепить грузы несравненно эстетичней, а потом за борт его, за борт… Андрей отправился в госпиталь.
Ему удалось заклеить себя, местами как-то заштопать перед зеркалом…
Потом он несколько часов спал, закрывшись на ключ в своей каюте…
Очнувшись, проверил двери в машину – заперты. Поднялся на мостик, чтобы удостовериться, что его плавучий дом едет в нужном направлении – по картам получалось, что через неделю должна показаться Панама. Если только вовремя повернуть. Запоздало удивился тому, что старпом не пытается рулить из машины, точнее из рулёвки – запросто ведь мог бы повернуть кораблик к берегу, и может уже сегодня, при удаче, объяснялся бы с ребятами из береговой охраны Лимы. Или тут Перу? Правда при неудаче… наверное всё-таки старпом прав, что не пытается рулить. В здешних горах многое может оказаться не по нутру алчущему цивилизации толстячку. И, конечно, лучше выбрасываться на берег поближе к местам, более-менее заселённым. Так что пока, с этой стороны, ждать диверсии скорее всего рано.
“А может и не рано. Просто чиф куда как более моего врубается во все эти навигации. Повернёт там, где нужно и тогда, когда нужно. Надо их выковыривать. Попадаться властям любой страны в моём таком положении… нельзя. Если коллеги останутся жить, то как ни крути, я не выживу. Засудят и расстреляют. Или посадят… туда, где все равно не живут”.
Когда на мостике заверещал телефон внутренней связи, Андрей не сразу, но поднял трубку. Чтобы услышать пьяный голос старпома:
- Ага! Ещё живой, бля…ть.
Потом он объяснял Андрею, что с ним сделают, когда они куда-нибудь доедут. И что его потом в России, в тюрьме, отымеют во все щели, прежде чем удавят в камере…
Андрей молчал, слушал и думал о том, что просто-напросто напрочь забыл про капитанскую провизионку – пиво, водка, виски, шоколад, кола, печенье, чего-то ещё куча – всё это было внизу, в машине. То есть голод этим скотам долго ещё не грозил…
- Слышь ты, чиф, заткнись! Дай мне с Андрюхой поговорить…
Их всех нельзя было оставлять в живых, но кока… кока жаль. Хотя причём здесь
жалость…
Вечером, когда стемнело, он избавился от мертвецов…
***
Точно так же, как он вспомнил про провизионку – кладовку, как её здесь все называли – он вдруг вспомнил ещё про один лаз в машину. Очень вероятно, что и те, заговорщики, налётчики недоделанные, про эту возможность забыли – в машину можно было пробраться из трубы. Причём дверь не закрывалась на ключ, и, стало быть, её заблокировать можно было только, если обвязать верёвками или проволокой, связать между собой кремальеры. Вот и нужно было проверить…
Андрей прихватил с собой нож капитана, закрепив ножны на поясе.
Выйдя наружу, Андрей заставил себя посмотреть на солнце, которое ярко светило и было всему свидетелем.
“Солнце. Только оно твой единственный друг. Везде, всегда, в любой стране, пусть за тучами, пусть за железными стенами, но оно всегда с тобой”.
Дверь оказалась открытой. И Андрей спустился вниз, в машину, по мосткам и вертикальным лестницам.
“Вот и я”.
А на площадке перед запертыми дверями, прямо там, куда Андрей сейчас спускался, кто-то стоял. Приложив к двери ухо и отчалив толстый зад. Чиф. Большаков. На разведку, значит вышел. Андрей подобрался для прыжка, но потом передумал, расслабился, свесил ноги, поболтал ими и, видя, что старпом так и не поднимает головы, не замечает его, громко свистнул. Учитывая грохот работающей машины, свистеть нужно было громко.
Чиф удивлённо завертел головой, выпрямился, но вверх так и не посмотрел.
Андрей свистнул ещё раз.
Старпом просёк, откуда идёт звук, посмотрел наверх, и в его лице промелькнули в единое мгновение все те чувства, что успели, сменяя одним другое, пронестись в его смятенной испорченной душе – изумление: “как?! нет!”; сразу вслед понимание, как… Потом испуг, отчаяние… Наконец он снялся с тормоза и побежал. Но перед этим Андрей успел ему улыбнуться…
***
На третий день шарахнул шторм. Серьёзный, а для такого парохода как “Discovery” может даже опасный.
Нет, конечно, пароход выдержал. Но судьба его была решена самим фактом этого шторма. Под утро, когда погода опять сменилась и наступила снова тишь и зеркальная благодать, Андрей открыл клапана затопления трюмов – сделать это можно было не из машины, а с бака. После этого он освободил одну из дверей в машину и позвонил в ЦПУ:
- Эй, вы, вылезайте, убийцы!.. Пароход тонет…
В ответ он услышал гнусный мат, потом трубку бросили.
Он позвонил снова:
- Смотрите сами, алкоголики… Вода в трюм идёт! Нам скулу разворотило…
Андрей слышал от кого-то из экипажа, скорее всего от капитана в самом начале контракта, что у этого проекта судна, то есть конкретно у “Discovery”, есть одно слабое место – передние скулы: они не усилены ничем, потому легко могут быть пробиты, к примеру, при столкновении. Старпом не мог, конечно, этого не знать. И теперь обязательно обеспокоится и будет следить за дифферентом. А он видимо скоро появится. Тогда-то они все и повылезают наверх.
Тогда-то всё и решится. Если, конечно, ребята не перепились и хоть на что-то годны.
“…тогда прости мне, господь, кока.
хотя если разобраться, то он сам будет виноват. Я же его уговаривал. И не один раз”.
Его недавний прорыв в машину не принёс никакого результата. Мужики, во главе со старпомом бегали от Андрея по кругу, бросались в него – не метко - тяжёлыми предметами. И между прочим кок тоже. В конце концов заперлись в ЦПУ.
Потом, когда Андрей выбрался обратно через трубу наверх – не нашёл ключей, чтобы отпереть двери – им всё-таки достало смелости сделать вылазку и запереть, обвязать этот, забытый ими, последний ход в машину.
Они снова запечатались от него, он запечатался от них.
Но на этот раз им просто придётся вылезти на свежий воздух…
Сначала вроде не хотелось доводить затопление до критического. Но потом он подумал – пусть тонет. Доехать на этом пароме до дому всё равно нет никакой возможности – и топлива не хватит и через Панаму никак не прорваться. Все другие маршруты – ясно - чистейшее безумие. А шлюпка готова к спуску – она вообще готова всегда – закрытая, моторная, чтобы ею управлять, не нужно никакого специального образования. Везде бирочки: “1. Дёрни за это”, “2. Нажми на то”. Это только старпом в них путался, хотя и должен был управлять шлюпкой во время спасения на водах. А Андрей в отличие от него ничего сложного в механизмах вышеназваного спасательного средства не усматривал. Поедем, так что, на берег. Все припасы собраны.
Какое-то время Андрей стоял рядом с дверями, в надстройке, откуда он всё-таки ждал появления противника. Временами он звонил вниз. Но пароход уже действительно начал крениться, и ждать дальше… Зачем? Хоть это и удивительно, но никакого движения за дверями не было.
Значит ли это, что эти крысы ему не верят, они пьяны - им всё похрену или нашли другой выход?
Андрей вбежал наверх, к шлюпке, чтобы проверить...
Он ещё долго метался туда-сюда. Понимая, что всё это может продолжаться если не до бесконечности, то довольно долго. Единственно он знал, что трюмные насосы не функционируют, поэтому откачать воду обратно за борт не удастся. Даже если сейчас перекрыть кингстоны, это мало что изменит.
Через час уже почти рассвело, а на поверхности оставалась практически одна надстройка. Андрей какое-то время боролся с собой, но потом освободил все двери, снял все замки – не мог он просто так взять и утопить ни в чём не повинного кока – влез в шлюпку и снял стопора. Шлюпка слетела со своих стапелей, длинную секунду невесомость поднималась к горлу, но тут же жуткой силы удар возвестил о том, что она достигла воды. Андрей на всякий случай перед этим надел каску, поэтому не так чтобы сильно ударился, но приятного в таком аварийном спуске ничего не нашёл.
Потом он отпер дверь, чтобы немного расширить внутренний объём этой маленькой подводной лодки – волны не было, почему бы и не доставить себе небольшое удовольствие – решил объехать вокруг тонущего парохода, чтобы ничего не пропустить. Двигатель работал прекрасно, и шлюпка с довольно приличной скоростью побежала по воде.
У Андрея в голове никаких мыслей, никакого сожаления – тонул пароход, вместе с ним тонули три мерзавца. Всё равно никого было нельзя оставлять в живых – даже кока.
Пусть они останутся внутри.
Лучше так, чем ….
Совсем рядом синели горы, дисциплинированными эскадрильями летали пеликаны, но никаких судов вокруг, ни лодок, ни катеров, ни самолётов. С одной стороны нужно было сваливать отсюда, но с другой – нельзя уехать раньше, чем утонет пароход. И хуже всего, если кто-нибудь проедет или пролетит мимо прямо сейчас. Тогда нужно будет грести к “спасателям” изо всех сил и врать что есть духу. А уедешь – черт знает что тогда будет, что ты у себя за спиной оставишь…
Пришлось отъехать на приличное расстояние, когда пароход вдруг нырнул – над водой осталась только корма – и тут же, вспарывая воду крутящимся винтом, пошёл в глубину.
Всё… Никто не всплыл.
Больше Андрея ничего тут не задерживало.
Никто кроме него так и не увидел последнего акта трагедии, кроме солнца, которое как раз выглянуло из-за гор. Андрей сощурился на его диск, влез в лодку, сел в ближайшее кресло и устало вытянулся.
Рядом с ним, под левой рукой лежала сумка – в ней были деньги. Андрей раскрыл её, чтобы ещё раз взглянуть на них. Двадцать тысяч марок с небольшим – судовая касса – как вознаграждение за пережитое. Единственно он слабо представлял себе, как довести их до дому. Хорошо, конечно, что они есть, но…
Если он прямо сейчас бросит радиобуй, как по уму это и надо бы сделать, то тогда уже через несколько часов ему придётся объяснять береговой охране, почему он, оставшись в живых, единственный, ещё и прихватил с собой судовую кассу.
Выбросить – жалко. Самый лучший вариант, а именно это он и предполагал сделать – дойти на лодке до какого-то порта, спрятать деньги, а уж потом сдаться властям.
Тогда будет хоть какой-то шанс деньги сберечь. Вернуться за ними когда-нибудь, в конце концов…
Но через двадцать минут над ним завис вертолёт.
…выходит, гибель судна не прошла совсем уж незамеченной. Андрей увидел вертолёт буквально в последний момент. И теперь выбросить деньги уже не мог. Решил что бросать их в воду на виду у лётчиков глупо. Или он всё-таки на что-то надеялся?..
“Ну, держись тогда!..”
***
Ни государственное, ни независимое страховое расследования не усмотрели в действиях и показаниях Андрея ничего, что можно было бы поставить ему в вину. Но суд всё же состоялся, в Германии, по причинам, для Андрея малопонятным, но якобы того требовало законодательство. На суде некая женщина, немка – жена погибшего капитана, истерично требовала расстрелять его, Андрея, убийцу её мужа, не хотела верить в несчастный случай, обвиняя в бесчеловечности всех без исключения русских. Женщину из суда удалили, и дальше была проведёна чисто формальная процедура. Так как Андрей не понимал по-немецки ни слова, то ему всё необходимое переводили…
В общем ему выплатили все деньги, что он собирался в рейсе заработать, а с компенсацией за утерянные личные вещи это составило чуть меньше шести тысяч долларов. И с этими деньгами он полетел домой.
А насчёт тех двадцати тысяч – он просто сказал, что не он их в шлюпку клал, даже не знал, что они там были. Просто вышел на шлюпочную палубу по тревоге, а когда пароход вдруг резко накренился – он прыгнул в шлюпку…
Никакие угрызения совести его не мучили. Он ощущал всегда только свою правоту, хоть и не мог отделаться от частых, навязчивых сновидений – в них он сам тонул, пытаясь открыть запертый верхний люк, а над головой слышал пьяный голос чифа Большакова и его глумливый смех. Во сне перемешивались места и люди. Получалось, что он тонет в подводной лодке, а откуда там было взяться Большакову…
***
В нашем международном аэропорту, в Пулково, как-то сразу видно, что прилетел домой. Точнее не домой, но в ту привычную нам атмосферу командно-административной зоны, с которой ассоциируется у нас понятие родины – ну, это кроме берёзок. Работники аэропорта встречают нас упрямым выражением застарелой скуки на лицах. В их руках нет палок и автоматов, но разговаривают они с нами так, как будто они у них есть. Три-четыре жабы в юбках обязательно стоят к конце кишки, по которой нужно пройти от самолёта к зданию и жестами надсмотрщиков направляют пассажирский поток в нужную сторону - вправо. Даже не надейся, что сможешь пройти мимо них влево– тебя тут же осадят и пошлют туда, куда идут все. Причём слева мы имеем какое-то подобие европейских аэропортов – приличный туалет и телефоны, магазины и бар. Но справа нас ждёт только отхожее место на два засранных очка и очередь к таможеннику. Впрочем к очкам тоже сразу выстраивается очередь. Трудно сразу же не обоссаться, впервые приехав в Россию и увидав такое зрелище, как наш аэропорт.
Такая вот странная вещь – не знаю, кто-нибудь ещё заметил это: когда ты улетаешь за границу, то оказываешься в более устроенной части аэропорта и как бы уже на пороге культуры, причём с тобой все почему-то довольно вежливо обращаются. Но уж когда ты прилетаешь… Когда прилетаешь, то совсем другое дело. Сейчас тебе тут быстро и доходчиво объяснят, где ты, кто ты и какие у тебя наряду с правами обязанности, если за время пребывания за рубежом ты расчувствовался и обо всём этом забыл…
Андрея никто не встречал – это он сам не захотел, чтобы жена тащилась в аэропорт по морозу. Рассчитывая доехать на такси до метро, Андрей конечно знал, с какими трудностями придётся столкнуться, и о грабительских запросах немногочисленных водителей знал. Но и не предполагал, как трудно уехать из Пулково на самом деле.
Ему пришлось проторчать около получаса на улице, пытаясь уговорить кого-нибудь подбросить его. Наконец кто-то согласился – за двадцатку. Баксов. Двадцатку с него взяли вперёд, но до метро так и не довезли – высадили на площади Победы, нагло заявив, что им направо. Андрей не стал возмущаться, потому что до метро было рукой подать. Улыбнулся и поблагодарил…
Ёжась на морозе, Андрей торопливо зашагал к метро. Было уже совсем темно, а фонари едва разгоняли тьму – мало снега, много грязи. Темно.
Он перешёл улицу, когда от окружающей фонари темноты отделились несколько теней и приняв гуманоидные очертания двинулись ему навстречу.
Андрей не придал этому большого значения. Он был собран, внимателен – ничего не могло с ним случиться…
- Извини, пожалуйста, дай зажигалку.
Андрей не хотел останавливаться, но ему загородили дорогу.
- Нет у меня зажигалки, не курю я.
- А деньги у тебя есть?
- Вы чо, бля, хотите, нахрен?!
- Чо, бля?! На тебе, сука!..
Андрей сбил с ног одного и ударил коленом другого, но даже не заметил как получил ножом в бок. Потом ещё… Двигаться становилось всё труднее, он споткнулся, упал…
Через какое-то время его перестали бить…
Опершись спиной о сугроб, Андрей сидел на грязном асфальте и смотрел вверх. Он видел лица – лица тех, кого не могло здесь быть. Их было трое – старпом, кок и Лёха. Они презрительно смотрели на него сверху вниз и ухмылялись. Конечно, они не могли не ухмыляться – ведь он отправил их на дно в Тихом океане, а они зарезали его здесь, в Питере. Баш на баш.
“Как вы достали меня…”
Старпом склонился над ним, дыша холодным перегаром:
- Ну, что ты, сука, там прячешь?
Андрей хотел послать его, но не смог – он едва мог дышать.
Над ним наклонился и Лёха:
- Да давай, вот за пазухой…
Их лица вдруг отдалились, а руки напротив удлинились. И этими длинными, с непомерно широкими кистями руками, они расстегнули его куртку и вынули небольшой свёрток – деньги. Все его заработанные деньги.
“Дурак я, что не засунул их в носки, как советовали”.
Троица довольно улыбнулась ему:
- Ну, всё бля…
Андрей остался на асфальте.
***
Когда он захотел встать, то не смог – примёрзла пропитанная кровью куртка. Он выбрался из рукавов, помогая себе локтями и ногами. Встал. Сгорбившись пошёл, ощущая только холод. Очень сильный холод, который мешает ему даже дышать. Никакой боли. Но холодно, очень. Он пошёл к теплу. К свету. В метро.
Он почти дошёл…
В переходе мимо него шли люди, озабоченные своими делами и почти не обращая внимания на его залитый кровью свитер.
Андрей лежал, свернувшись калачиком у стены, и в последний раз пытался согреться, не слыша, как откуда-то робкая, невидимая флейта посылала в переход, стремительно заполняемый очередным безразличным ко всему людским оползнем, трогательно торопливые звуки, вплетавшие в нарастающий шум старую мелодию-тоску о вчерашнем дне. Мелодия была громкой – бегущие мимо люди не могли её не слышать, и что-то внутри них как будто приподнимало голову, давно там упрессованное и утоптанное. И это что-то просило их не проходить мимо лежащего в крови человека. Но люди находили в себе силы подавить в себе этот слабый отзвук ненужной, мешающей эмоции. И шли…
Шли!
декабрь, 2001г