Тогда мне было лет шесть, хотя точно теперь не вспомнить. Но в школу я ещё не ходил. И то, каким мне запомнился этот старый московский парк, — почти что самые первые детские воспоминания.
Из более ранних в памяти остался только день перед Новым годом, когда мать приехала из долгой командировки в Ленинград. Мы с бабушкой ждали её несколько дней подряд, а она всё не приезжала. Я уже почти отчаялся увидеть маму до Нового года в нашей квартире, где стояла увешанная гирляндами ёлка, и так приятно пахло хвоей, лесом.
Помню, в тот день была оттепель, я гулял во дворе и катил громадный снежный ком. Это было наше любимое занятие с Лёшкой из соседнего подъезда. Когда ком становился большим, катить было труднее — к нему прилипал всё более толстый слой снега. Иногда такой толстый, что на оставшейся “дорожке” проступала прошлогодняя трава. Нам с Лёшкой это очень нравилось и казалось, что мы забираемся в прошлую осень или в будущую весну, меняем время года. Мы считали это маленьким волшебством. Так вот, я катил громадный снежный ком, случайно оглянулся и увидел мать. Она стояла совсем рядом, на ослепительно белом ковре только что выпавшего снега, молодая, красивая и немного уставшая с дороги. И потом, когда мне хотелось вспомнить мать, я всегда вспоминал её именно такой.
В ту зиму дедушка часто водил меня в Краснопресненский парк. Теперь-то я понимаю, что это был обычный московский парк конца пятидесятых со стандартным набором развлечений: аттракционы, бильярд, танцплощадка и летний кинотеатр, Но тогда парк казался мне чудесным, необыкновенным уголком города. Может быть, из-за аттракционов, а может быть потому, что это был единственный парк, который я знал в свои шесть лет.
Впрочем, в ту зиму парк имел достопримечательность, отличавшую его от десятков других московских парков. Это был верблюд. Представляете, зима, кругом лежит снег, я это как сейчас помню, чистый, только что выпавший снег, и из-за поворота аллеи появляются расписные сани, запряжённые верблюдом. Теперь трудно сказать, каким он был на самом деле, этот двугорбый верблюд. Но запомнился он мне громадным, как египетские сфинксы, косматым, как памирские яки, которых я тогда видел только на картинках. И ещё запомнились его глаза — огромные, такие, что даже представить трудно. Он смотрел куда-то вперёд и вбок и, казалось, очень грустил. Нет, ему не было холодно, в тот год в Москве была мягкая зима. Но я всё думал, что верблюд мечтает о жарком солнце, о раскалённых песках пустыни Кара-Кум. Тогда я знал только про эту пустыню и думал, что все верблюды живут именно там. Тем более что и конфеты, на обёртке которых нарисован верблюд, называются “Кара-Кум”.
Когда верблюд останавливался у посадочной площадки, дедушка подводил меня к саням, и я, с опаской глядя на верблюда, усаживался около возницы. Рядом садились другие мальчишки. А вот девчонки почему-то не любили кататься на верблюде. Впрочем, как я узнал потом, одно исключение было — на верблюде каталась Иветта. Когда через много-много лет она стала моей женой, неожиданно выяснилось, что в тот год она приезжала с родителями в Москву, жила на Красной Пресне и каталась в парке на верблюде. Когда она вспоминала об этом, ей никто не верил. Как это, в Москве, зимой и в парке — верблюд, запряжённый в сани? Но, так или иначе, мы катались с ней на одном верблюде в ту удивительную зиму в старом московском парке.
А тогда верблюд поворачивал голову, грустно смотрел на нас своими громадными глазами и медленно трогался с места. Мы замирали от восторга, когда он набирал скорость, разгонялся и круто сворачивал на соседнюю аллею. Потом ещё разгон и ещё поворот, и вот я уже вижу фигуру дедушки в длинном кожаном пальто...
Иногда я оставался на следующий круг, но чаще дедушка вёл меня по ажурным мостам через замёрзшие каналы на остров, где были аттракционы. У нас был “свой” аттракцион (на него дедушка покупал билеты каждый раз): почти настоящие двухместные самолёты с пропеллером, которые крутились вокруг центральной мачты. Мы садились в кабину, дедушка обхватывал меня своими сильными руками, и мне было совсем не страшно. Я утыкался лицом в его жёсткое кожаное пальто и краем глаза смотрел на каналы парка и на мелькающую внизу будку, где сидел загадочный человек, поднимавший вверх наш “самолёт”.
...С тех пор прошло почти тридцать лет. Много лет назад умер дедушка. В Краснопресненском парке нет больше старых аттракционов. Рядом с парком построили современный выставочный комплекс. И когда по делам мне приходится туда ездить, почти каждый раз я останавливаю свою машину у входа в Кэр Пэр — так мы тогда в детстве называли Краснопресненский парк. Вход, арка — почти не изменились. И потому мне легко представить: чистый, только что выпавший снег, и из-за поворота аллеи сейчас появятся расписные сани, запряжённые косматым двугорбым верблюдом...
Всё-таки хорошо, что у нас есть память. Именно память делает нас такими, какие мы есть.
Copyright © 1989 by Гусев Андрей Евгеньевич.