ГОСТЬ.
Боли уже не было. Не было уже ничего, ни меня, ни жизни, ни мира вокруг. Впрочем, мир, наверное, все же существовал, но не для меня. Пуля вошла в затылок слишком быстро, что я не успел даже удавиться, а страх, он был, но там…
Я не мог понять, где я нахожусь. Если сравнить с земными мерками, то коридор оказался не так уж и узок. По нему шли люди, или вернее то, что от них осталось. Я их не видел, но знал, что они плывут рядом. Все двигались в одном направлении, и не одного встречного.
Коридор для меня закончился быстро, хотя ни кто не обгонял. Я двигался вперед такой же скоростью, как и все вокруг меня. Но кто-то пропал на пол пути, а кто-то шел дальше. Для них коридор не оканчивался и был длиннее моего.
То, что я увидел, не было ни вратами в Рай. Ни бездны Ада. Просто свет, который не резал глаза, впрочем, это было, всего на всего, светлей темноты, не больше. Поток энергии, которая до сих пор вела меня вперед, стала двигать меня дальше. И я понял, что все чувства, даже в этом состоянии я перестаю ощущать. Удивление прошло, не было ни счастья. Ни горя, даже тех, кто только что был рядом, их тоже не было. Я повис прострации чувств. Ощущение времени для меня пропало.
Кто-то ни ста спрашивать меня о земной жизни. О моих грехах или о моих благодеяниях Он знал все. Ему было все известно. И вот, Он принял решение. Я грешник, и нахожусь в Аду. Странно но, ни гиены огненной, ни страшных мук, я не ощущал. Но почему же мне так плохо? Наверное, из-за того, что я до сих пор способен думать, анализировать, принимать решения, впрочем. От них ни чего уже не зависит. Слишком поздно…
Я родился летом 1968 года. Был обыкновенным ребенком своих родителей и развитого социализма. Конечно, я был атеистом и комсомольцем. Окончил средненькую школу, не поступил в институт, был призван в ряды Советской Армии. После учебки служил в Д.Р.А. Сказать, что воевал – громко сказать. Почему-то вспоминается школьная программа. Твардовский. "Василий Теркин".
"-Много раз ходил в атаку?
-Да, случалось, иногда".
Хотя за этими словами всего, или целый, раз ходил на караван. Но здесь не было моих грехов. Я спасал себя, ну и, наверное, выполнял приказ.
Грех был под дембиль. Я не выполнил приказа, хотя я еще при жизни его искупил, как мне тогда казалось.
Мы зачищали дувал. Схема проста. Граната в дырку, очередь из Калаша по тем, кто остался жив. И на следующую мазанку.
В тот рейд после взрыва я был первым. Увидев корчившегося старика всего в крови и перепугавшегося мальчонка с круглыми, большими глазами, понял, что никого больше нет. Я должен был в него выпустить половину рожка, но не смог. Макс крикнул мне пару "ласковых", не услышав выстрелов. И я на секунду потерял мальчишку из вида. Потом все было как во сне. Я услышал до боли знакомый щелочек смертоносного металла. За тем Р.П.Г. на плече у пацана, и как в замедленном кино: старт ракеты, окрик, падение, бешеная стрельба… Макса не мог спасти броник. В следующий миг я понял, что рожок пуст, я перезарядил автомат, но больше не стрелял. То, что минуту назад было перепуганным ребенком, превратилось в агонизирующую массу.
Через два с половиной месяца я был удостоен медали "За отвагу", А еще через две недели я летел на самолете в Союз…
Мои боевые заслуги позволили мне поступить в институт, и успешно его закончить.
На гражданке я попал, как мне казалось, в иной мир. Вывод войск, перестройка, Локальные конфликты, Г.К.Ч.П., свободная Россия, - меня это уже не интересовало. Мы с друзьями заработали, какие то деньги и, как говориться, были в шоколаде.
В тот вечер была пятница. И мы пошли выпить пива в кафешке, что держал один из таких же, как и мы. Со многими были жены, к счастью дети все остались с бабушками и дедушками. Я был с очередной подружкой. Так и не женился, просто не хотел еще кому-то быть должным и выполнять какой то священный долг, а может ни кого не смог полюбить. Не знаю.
Макар Задорожный женился сразу после дембиля на подруге девчонки, что обещала его ждать, но, увы, вышла замуж еще тогда, когда мы тянули лямку в учебке. По-моему он был, правильнее сказать есть, не знаю, наверное, вполне счастлив.
Элеонора родила ему двух чудных мальчишек. Она была влюблена в Макса с седьмого класса. Татарка, очень стеснялась своего акцента, когда ее родителей перевели работать в Москву.
Мы пили пиво с раками, и нам казалось, что жизнь в принципе удалась. Мы не голодали, наверное, могли бы себе позволить очень многое. К нам за столик присел мужичек. Он был на пару пятилеток старше нас, но мы были рады видеть и его. Через недельку должен был быть День В.Д.В. . И мы опять бы встретились бы вместе, нет, мы бы не поехали в Парк Горького, а отметили бы его по-своему. По домашнему.
Мужичек оказался заезжим из Казани. С превеликим удовольствием Эля разговорилась с ним на своем тарабарском. Вечер продолжался, и в какой то момент Макар заметил, что к нашему гостю подошли трое молодых…
Элька ели удержала Макара в его новой инвалидной коляске, а я, дурак, подошел к обкуренной молодежи…
- Пацаны, сегодня такой чудесный вечер, зачем нам какие то неприятности? Он мой друг, так что давайте все решим мирно.
- Ты кто такой? – услышал я в ответ – ты, где живешь, да вообще, замонали нас эти чурки…
- Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз – пропел я песнью своего детства, и добавил – между прочем я кровь за него проливал, когда вы в памперсы ходили, впрочем, их тогда еще не было. Хотя если татары чурки, то вы, извиняюсь тогда, кто?
То, что происходило потом, могло быть дешевым боевиком. Если б кто ни будь, снимал. Руки, ноги, ноги, руки, не многие из присутствующих смогли понять, что на самом деле произошло.
Мужичек пропал. А молодежь оказалась при исполнении. Милиционеры, так сказать, чеченского призыва, (Те, кто не захотел быть пушечным мясом, в чем я их не виню, но пошли в М.В.Д….)
Пистолету Макарова, а главное форме я подчинился. Не стоило, конечно, искушать судьбу. Мне предложили проследовать в отделение, куда я так и не попал.
Я ни чего не чувствовал, ни боли, ни горя, ни радости. Просто ни чего. Сколько это длилось только Ему известно. Как вдруг, я услышал, чей то ласковый голос. Кто-то говорил со мной. Ласково, нежно, я не помнил, чтобы так говорила со мной даже Мама. Но это и была моя Мама, хотя уже другая, не старушка, а молодая, нежная и конечно токая же красивая.
Вдруг я почувствовал боль. Все мое тело сжали тески. Голова сплющилась. Боже, как это больно! Не ужели я вкушаю гиену огненную? Но что это? Вокруг люди в марлевых повязках. Их глаза улыбаются. Я кричу, мне больно. Меня положили к Маме на живот. Во рту я ощущаю сладость. Я еще знаю. Что это молозьево. И уже знаю, что все скоро забуду.
И вот меня отрезали от Мамы, от новой Мамы нового человека. И этот человек я. Но где я, или вернее спросить: " Когда я?".