Проклятие Эзопа

Н. ОРЕХОВ
ПРОКЛЯТИЕ  ЭЗОПА

ПЬЕСА В ДВУХ ДЕЙСТВИЯХ



ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

2001 год:
ВТОРОВ ПОРФИРИЙ СЕМЕНОВИЧ – главный редактор областного литературного альманаха;
ЗЕНОВА МАРИЯ ИВАНОВНА - заместитель главного редактора;
СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ - губернатор области;
ПОДКОВКИН ИВАН ИЛЬИЧ - прессекретарь губернатора;
ПОДОШВИН - врач из поликлиники;
ТРИ САНИТАРА из скорой помощи;
ТЕТЯ ПАША - уборщица
6 век до н.э.:
КСАНФ - философ с острова Самос; по преданию был глупым и постоянно подвергался насмешкам Эзопа, хотя и был его хозяином.
РОДОПИДА - египетская царица; по преданию - рабыня Ксанфа, вывезенная им в Египет для промысла телом, но, выкупленная у него за большие деньги и, нажив состояние проституцией, ставшая  царицей;
КРЕЗ - лидийский царь, самый богатый из царей своего времени;
ХАРС - гонец Креза;
ЭЗОП - бывший раб Ксанфа, мим;
ХОР - три раба Креза;
РАБЫНЯ - рабыня Креза, мим;
ДЕВУШКИ - исполнительницы танца

Эзопов язык - выражение мыслей путем намеков, недомолвок, иносказаний.
Словарь иностранных слов.




Эзоп - фригийский раб, безобразный горбун и составитель басен. Существовал ли этот Эзоп исторически, неизвестно; рассказы о нем имеют новеллистический характер и принадлежат народному творчеству. Согласно одной из редакций "жизнеописания" Эзопа, он был рабом Ксанфа - философа с острова Самос. Будучи умнее своего хозяина, Эзоп постоянно выставлял его на посмешище. Став свободным, Эзоп служил у Ликурга казнохранителем, путешествовал по свету. Погиб Эзоп в Дельфах: оскорбленные правдой о себе, услышанной от Эзопа, дельфийцы подложили ему в сумку золотую чашу из храма. Дельфийские оракулы обвинили Эзопа в воровстве, оскорблении храма и сбросили со скалы. Автором и рассказчиком басен Эзоп представлен в "жизнеописании" только дважды: он записал басни и притчи для царя Креза и читал их в Дельфах, пытаясь образумить дельфийцев и спасти свою жизнь.




ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

2001 год. Кабинет главного редактора. Обставлен скромно: в углу большой старый двухтумбовый стол, книжный шкаф, несколько шведских стульев. На столе стопки бумаг, телефонный аппарат. Возле стола стоит мусорная корзина полная бумаг. За столом, склонившись над бумагами, сидит горбатый старик в древнегреческом одеянии. Его волосы всклокочены, лицо обезображено большим темно-малиновым родимым пятном. В кабинет входит Второв, на ходу читая текст только что полученного редакцией от городского комитета по управлению имуществом уведомления о повышении арендной платы.

ВТОРОВ: Мария Ивановна! Вы только послушайте, что они пишут! Мария Ивановна! (оглядывается, не видя за собой Марии Ивановны, уходит и тут же возвращается) Нет, это черт знает что! Где мы возьмем такие деньги?! (увидев сидящего за столом старика, останавливается) Вы кто? И что вы делаете за моим столом? Нет, это уже вообще ни в какие ворота! Мария Ивановна! (разворачивается и уходит) Мария Ивановна!

На сцене затемнение. Старик встает из-за стола и уходит в противоположную сторону. Полный свет, входит Второв, за ним Зенова.

ВТОРОВ: Мария Ивановна, что это такое? Кто это такой? Кто его... (осекается, увидев, что за столом никого нет).

ЗЕНОВА: Вы о чем Порфирий Семенович?

ВТОРОВ: Только что вот здесь, за моим столом сидел какой-то безобразный старик!

ЗЕНОВА: Ну и где же он?

ВТОРОВ: Не знаю. Но я же его видел! (обходит вокруг стола) Никого нет.

ЗЕНОВА: Порфирий Семенович, вы сегодня с утра какой-то возбужденный. Я бы даже сказала: через чур возбужденный.

ВТОРОВ: Он вот здесь сидел, на моем стуле. Читал! Так, что он читал? Это моя рукопись, мое эссе о древнегреческой литературе. (перебирает листы рукописи) Вроде все на месте... (садится на свой стул)

ЗЕНОВА: Вот видите... (садится на стул, стоящий перед столом)

ВТОРОВ: Шестой век до нашей эры, переломный момент в греческом искусстве... Да, все на месте.

ЗЕНОВА: А вы говорите - старик. Откуда ему здесь взяться. Вы просто слишком возбуждены. Померещилось.

ВТОРОВ: Да, да, возможно. (оглядывается, нагибается и заглядывает под стол)
Возможно - померещилось.

ЗЕНОВА: Что-нибудь случилось?

ВТОРОВ: Еще бы! Где эта чертова бумага?! (отыскивает уведомление о повышении арендной платы среди листов рукописи) Вот! Полюбуйтесь! Они увеличивают нам арендную плату. Да еще как увеличивают! (Зенова читает уведомление) Как вам это нравится?!

ЗЕНОВА: (продолжая читать) Ничего, ничего...

ВТОРОВ: Как это - ничего? (забирает у Зеновой  уведомление)

ЗЕНОВА: Порфирий Семенович, давайте я вам сделаю чай с молоком. Успокоитесь. Звонил Подковкин. Пока вы будете пить чай, я вам все расскажу.

ВТОРОВ: Подковкин? Это имеет отношение к этому... К этому беспределу? (бросает уведомление на стол)

ЗЕНОВА: Скорее всего - нет, но ситуацию можно использовать.

ВТОРОВ: Да? От чая я, пожалуй, не откажусь. (Зенова уходит, Второв оглядывает стол с боков, перегибается через стол, отодвигает стул, на котором сидела Зенова) Странно, я же его видел собственными глазами! И, черт бы меня побрал, он был одет как древний грек! Видно, правда, померещилось. Не мудрено - загнуть такую сумму! Это же все равно, что закрыть альманах! Что там за идиоты сидят?!

Входит Зенова, несет чай.

ЗЕНОВА: Порфирий Семенович, уберите бумаги, поставить некуда.

ВТОРОВ: Ах, да, да. Давайте сюда. (берет в руки  рукопись, Зенова ставит чай, садится) Это же я пишу по заказу нашей редакции, то есть по моему заказу мне, то есть мне по заказу... тьфу, ты! Надо действительно успокоится, заговариваться уже начал. (кладет рукопись на стол, пробует чай) Горячеват немного, пусть постоит, остынет. Вы представляете, Мария Ивановна, Греция, шестой век, Солон со своими элегиями! Вы читали Солона?

ЗЕНОВА: Не помню. А кто это?

ВТОРОВ: О-о! Это был один из величайших и мудрейших правителей в древней Греции. Но он был еще и поэтом! А как он писал! Вот, послушайте:
.....................
Золота много, земли и плодородных полей,
Есть и кони и мулы. Но счастлив и тот, кто имеет
Крепкие бедра и грудь, силу и резвость в ногах.
Какая красота, какая гармония! А Эзоп с баснями?! Вот эта, к примеру: "Волк проходил мимо дома, козленок стоял на крыше и на него ругался. Ответил ему волк: "Не ты меня ругаешь, а твое место"". Какое совершенство в образном выражении мысли! Все сказать - и ни кого не обидеть! Мария Ивановна! Какая глубина образности в его баснях: лягушки и слоны, лисица и виноград... Вот еще, одна: "Медведь расхвастался, будто он любит людей и потому не трогает их трупов. Лиса на это отвечала: "Уж лучше бы ты терзал мертвых, да живых не трогал"". Почему-то его басни приводятся только в прозе. Не верю! Когда глубже знакомишься с этим волшебным искусством того времени, кажется, что они даже просто, между собой, разговаривали только стихами...

ЗЕНОВА: Завидую я вам, Порфирий Семенович.

ВТОРОВ: Почему?

ЗЕНОВА: Что бы ни происходило, вы всегда можете уйти в свою работу, в свой мир...

ВТОРОВ: Да, да, простите. Что там Подковкин? Вы сказали, что он звонил. Когда, кстати, он звонил?

ЗЕНОВА: Сегодня, с утра, в начале девятого. Я только пришла - звонок.

ВТОРОВ: И что?

ЗЕНОВА: Они с Сергеем Сергеевичем сегодня едут в какой-то район. Тут, недалеко где-то. Текущая, плановая поездка. И по пути, минут на десять-пятнадцать, заскочат к нам.

ВТОРОВ: Да вы что? Во сколько они, как вы говорите, заскочат? На моих уже девять!

ЗЕНОВА: Он не сказал. Какие-то там бумаги, с утра, подпишут и сразу поедут. Не беспокойтесь, я уже сбегала через дорогу в поликлинику и попросила тетю Пашу прийти прямо сейчас и навести здесь порядок. Она вот-вот должна подойти, уберет здесь, по быстрому, мусор, протрет пыль.

ВТОРОВ: Вот черт! Это не с проста. Наверняка что-то им нужно и мне придется оторваться от эссе.

ЗЕНОВА: Так это и хорошо, Порфирий Семенович.

ВТОРОВ: Что ж тут хорошего! Мне осталось совсем немного, еще день-два и я бы закончил...

ЗЕНОВА: Я не про ваше эссе, а про то, что Сергей Сергеевич к нам заедет.

ВТОРОВ: Да?

ЗЕНОВА: Конечно! Если им что-то от нас нужно - они помогут решить вопрос с арендной платой. Мы же областной альманах, по сути дела последний оплот литературы в области...

ВТОРОВ: Как вы говорите - оплот?

ЗЕНОВА: Не придирайтесь к словам, Порфирий Семенович.

ВТОРОВ: Нет, нет, Мария Ивановна, это я так, про себя, не в обиду вам.

ЗЕНОВА: Так вот... Настоящей литературы, я говорю. Мы существуем на деньги областного бюджета, продажа альманаха приносит крохи...

ВТОРОВ: Настоящее искусство не может быть коммерческим!

ЗЕНОВА: И я о том же, Порфирий Семенович. Нужно что-то Сергею Сергеевичу лично - да мы всегда пожалуйста, на самом высоком художественном уровне.

ВТОРОВ: Последний раз я ему правил текст для выступления в законодательном собрании. Ох и писаки у него в администрации, двух слов связать не могут! Наверняка опять что-нибудь подобное требуется.

ЗЕНОВА: А вы ему сразу вот эту бумагу. Платить-то придется из краевого бюджета. Сергей Сергеевич с городскими быстро договаривается.

ВТОРОВ: Что у них за мода пошла, у начальство этого. Раньше вызывали, а теперь сами приезжают. И всегда не вовремя! Уж лучше бы в администрацию вызвали.

ЗЕНОВА: Зачем лишний раз глаза чиновникам мозолить. Вы знаете сколькие из них хотели бы на ваше место родственников своих пристроить.

ВТОРОВ: А я люблю ходить по коридорам власти. Идешь так по пустому огромному коридору и ощущаешь себя человеком в зверинце. А в кабинетах, как в клетках, сидят хищники. Нет, не львы, не тигры, они не достойны этих прекрасных животных, а просто - хищники, безобразные, как в фильмах ужасов. Истекают слюной и ждут когда к ним, в кабинет-клетку, заползет очередная жертва...

ЗЕНОВА: Порфирий Семенович, переключитесь на реальность, опять вы куда-то улетели.

ВТОРОВ: Да, да. Где же тетя Паша? Они же наверняка вот-вот подъедут. На входе бы надо встретить... (встает и выходит из-за стола, входят Сергей Сергеевич и Подковкин, Зенова вскакивает со стула и, опережая Второва, идет к ним  навстречу)

ЗЕНОВА: Здравствуйте, Сергей Сергеевич, мы чуть-чуть не успели, только собирались выйти...

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Здравствуйте, здравствуйте. (не останавливаясь идет по кабинету)

ВТОРОВ: Здравствуйте, Сергей Сергеевич.

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Здравствуйте, Порфирий Семенович. (пожимает Второву руку, садится за его стол)

ЗЕНОВА: Здравствуйте, Иван Ильич. (подходит к столу и забирает с него чашку с чаем)

ВТОРОВ: Здравствуйте, Иван Ильич.

ПОДКОВКИН: Здравствуйте. (пожимает Второву руки и садится на стул возле книжного шкафа)

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: (похлопывает рукой по стопкам бумаг на столе) Литературный процесс в области, как я вижу идет, не умирает. Как у нас молодежь в этом плане, Порфирий Семенович?

ВТОРОВ: Растет, молодежь, Сергей Сергеевич, крепчает. Семинары с молодыми, начинающими авторами проводим. Есть перспективные.

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Это хорошо. Воспитывайте, учите. У нас в области должны быть таланты.

ВТОРОВ: Есть, есть и талантливые. Опыта, правда, еще нет, но... все больше графоманы.

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Натаскивайте, натаскивайте. Только не зажимайте. У нас сейчас свобода слова.

ВТОРОВ: Ну что вы, Сергей Сергеевич.

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: К нам послезавтра министр приезжает. Будет совещание очень важное. Наша задача - добиться от него выделения области дотаций, трансфертов и как можно в большем объеме. А для этого необходимо показать результаты нашей работы. Убедить его, что деньги мы тратим на повышение благосостояния людей, развитие отраслей народного хозяйства и так далее. Убеждать, как всегда, придется мне. В своем выступлении на этом совещании. Мои литераторы, вы уж простите, Порфирий Семенович, что я в вашем присутствии их так называю, кое-что понаписали, (протягивает руку, Подковкин встает, достает из папки и отдает Сергею Сергеевичу несколько листов бумаги, затем садится на место) но меня это не устраивает, (рвет бумаги, не глядя бросает в корзину, промахивается) не впечатляет. В прошлый раз вы сделали мне такой прекрасный доклад! Литература все-таки сила. Да. Большой доклад мне нужен, минут на двадцать, не больше...

Входит тетя Паша, в белом халате, останавливается, окидывает взглядом кабинет, ни на ком не задерживая взгляда.

ТЕТЯ ПАША: Здравствуйте, люди дорогие. (идет к корзине для бумаг, Зенова делает попытку ее остановить, но не успевает, тетя Паша собирает с пола обрывки, утрамбовывает их в корзину) Уже успели полное ведро наработать. Сейчас уберем, раз просили.

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Порфирий Семенович, у вас здесь, как в больнице. И душу словом лечите, и уборщицы в белых халатах.

ВТОРОВ: Тетя Паша, ну что же вы...

ТЕТЯ ПАША: (губернатору) А я, мил человек, из больницы и есть. Вона, через дорогу стоит. Всю жизнь в ней и проработала. Как девчонкой восьмилетней в войну начала утки за солдатиками покалеченными выносить, так вот до сих пор и ношу.

ЗЕНОВА: Тетя Паша, мы работаем...

ТЕТЯ ПАША: А здесь - прирабатываю. (Зеновой) Сами же просили прийти прибраться, гости, сказали, будут. (губернатору) Ну ладно, милок, не болей. Корзиночку я  сейчас возверну. Знаю я, сколько вы, писатели, через эту корзиночку бумаги изводите. Сейчас. (направляется к выходу)

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: А я, в общем-то, не писатель. (тетя Паша останавливается)

ТЕТЯ ПАША: А кто ж ты тогда будешь, мил человек, коли не писатель?

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Я - ваш губернатор.

ТЕТЯ ПАША: Ишь ты, губернатор. А я подумала, что писатели наехали. Писателей я люблю, (возвращается к столу) они, как дети, сочиняют все чего-то. (ставит корзину с мусором на место)

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: А губернаторов, значит, не любите.

ЗЕНОВА: Тетя Паша, ну что вы...

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Нет, нет, Мария Ивановна, это даже интересно и полезно.

ТЕТЯ ПАША: А за что мне их любить, губернаторов этих? Писателей, когда по радио читают, так и заслушаешься, да и всплакнешь иногда. И мусор после них вишь какой - бумажки исписанные, чистые, даже рук не замараешь. А вы, которые у власти, только словами и сорите. Аж слушать порой тошно.

ВТОРОВ: Тетя Паша, ну что вы, в самом деле...

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Тетя Паша, вас ведь так, как я понял, зовут?

ТЕТЯ ПАША: Кому - тетя Паша, а кому и Прасковья Ивановна.

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Хорошо, Прасковья Ивановна. Вот мы добились того, что пенсию увеличили вам на двадцать процентов, а цены увеличились у нас в области только на двенадцать процентов. Хорошо это, или плохо?

ТЕТЯ ПАША: Я процентов ваших не знаю, не обучена, да только к пенсии мне добавили пятнадцать рублев, а хлеб вздорожал на целый рублик, а мне на месяц хлебушков этих не меньше двадцати нужно. Вот и вся моя арифметика. Как хочешь, так и понимай. Пойду я однако, а то Семеныч, гляжу, совсем испереживался из-за моей болтовни. Больных обедом накормлю и приду уберусь. Извиняйте уж, если что не так. (уходит, забирая по пути из рук Зеновой чашку Второва)

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Вот так вот, Порфирий Семенович, много нам еще предстоит работать, чтобы найти отклик в душе народа. А вы, писатели, должны нам в этом помочь. Вернемся к делу. На чем мы остановились?

ПОДКОВКИН: На том, что доклад должен быть не большой, минут на двадцать.

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Да, не больше. Но за эти двадцать минут всем должно стать понятно, каких успехов мы добились, и добились бы еще большего, если бы нам дали больше денег. Объем трансфертов должен быть увеличен! Это основная цель моего доклада перед министром. Вот показатели по области, которые должны прозвучать в докладе. (Подковкин достает из папки листы бумаги, встает и отдает их губернатору, затем садится на место)  На ваше усмотрение конечно, Порфирий Семенович. Если посчитаете что-нибудь лишним - уберите, недостаточным - увеличьте. Не стесняйтесь. Лучше, если доклад будет готов сегодня к вечеру, и мы, на обратном пути, его заберем.

ВТОРОВ: Сегодня?! Но это же мне придется все бросить...

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Важные дела?

ЗЕНОВА: Понимаете, Сергей Сергеевич, сегодня пришло уведомление из городского комитета по имуществу - нам повысили арендную плату.

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Сильно повысили?

ВТОРОВ: Мы не потянем, по крайней мере на те деньги, которые вы нам выделяете.

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Давайте так сделаем: на обратном пути, мы забираем мой доклад и это уведомление, а завтра я даю команду, или сам созвонюсь с мэром, и все утрясем. Обещаю вам, я сделаю все от меня зависящее, чтобы не позволить задушить литературный процесс в области.

ВТОРОВ: Спасибо, Сергей Сергеевич, я прямо сейчас сяду за доклад. Я постараюсь.

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Вот и хорошо. (встает и выходит из-за стола, Подковкин встает со стула) Пора нам ехать, там людей в клубе собрали, неудобно опаздывать. До свидания, то есть, до вечера.

ЗЕНОВА: Спасибо, Сергей Сергеевич. (Губернатор и Подковкин уходят, но Подковкин успевает на ходу шепотом перекинуться парой слов с Зеновой) Ну вот, Порфирий Семенович, видите, как все хорошо складывается, а вы расстраивались.

ВТОРОВ: Но уведомление-то он не забрал!

ЗЕНОВА: Заберет! И все уладит. Доклад напишете - и все. Сергей Сергеевич пообещал, что сделает.

ВТОРОВ: Обратите внимание, как пообещал: сделаю все, что от меня зависит.

ЗЕНОВА: Ну и что? Не понимаю.

ВТОРОВ: Он ведь не пообещал решить конкретный вопрос с арендной платой, а пообещал сделать что-то... нечто эфемерное, нигде не обозначенное, но от него зависящее...

ЗЕНОВА: Что у вас за привычка, Порфирий Семенович, к словам придираться.

ВТОРОВ: Я не придираюсь. Мне просто доставляет удовольствие, как писателю, следить за развитием, точнее за деградацией, что ли, русского языка. А язык чиновников - это вообще уникальный язык...

ЗЕНОВА: Порфирий Семенович, Иван Ильич спросил, будет ли у нас опубликована повесть его племянника.

ВТОРОВ: А вы ее читали? Ведь это же бред! Это не имеет ни какого отношения к литературе!

ЗЕНОВА: Порфирий Семенович, я читала. На мой взгляд, у автора свое видение мира, своя манера изложения, оригинальная подача материала...

ВТОРОВ: Да что такое вы говорите?! Какое видение, какая своя манера?!

ЗЕНОВА: А разве вы такого не допускаете? Ведь его видение мира и манера изложения, построение сюжетных композиций обусловлены спецификой его профессии, Порфирий Семенович. Автор видит мир сквозь призму своей профессии.

ВТОРОВ: Да? А кем он работает?

ЗЕНОВА: Он - врач-психиатр.

ВТОРОВ: А-а! Тогда все понятно, то-то я смотрю...

ЗЕНОВА: Ну вот, видите...

ВТОРОВ: Хорошо, что не проктолог.

ЗЕНОВА: Ну, знаете. Он все-таки племянник Ивана Ильича. А в нашей ситуации иногда приходится идти на какие-то издержки ради материальных или других выгод. Не личных, конечно, а для редакции.

ВТОРОВ: Вот в этом вы правы. Только не надо в таких случаях спрашивать мое мнение об авторе и о том, что он принес. Так что передайте Ивану Ильичу - опубликуем. В ближайшем номере.

ЗЕНОВА: Порфирий Семенович, вы за доклад прямо сейчас приметесь? Чем быстрее начнем, тем лучше.

ВТОРОВ: (тяжело вздохнув) Да. А за что тогда в администрации писакам деньги платят?! Вон их ведь там сколько. (садится за стол) Вот куда деньги уходят! Доклад... да пропади он пропадом!

ЗЕНОВА: Порфирий Семенович, если бы не Сергей Сергеевич - не было бы нашего альманаха. Ведь это он убедил депутатов выделить на него деньги. А им, вы же знаете, глубоко плевать и на культуру, и на литературу.

ВТОРОВ: Не скажите, не всем. Я со многими депутатами знаком, есть среди них и порядочные люди, немного, но есть. А Сергею Сергеевичу лично, конечно, тоже большое спасибо. (на сцене кратковременное неполное затемнение) Что это?

ЗЕНОВА: Вы о чем?

ВТОРОВ: Кажется, потемнело. Или это у меня в глазах?

ЗЕНОВА: Я ничего не заметила. Наверное, вам опять померещилось. Сходили бы вы завтра к врачу, Порфирий Семенович.

ВТОРОВ: О-ох! Что ни говори, а придется делать. Докла-ад. (перелистывает оставленные губернатором бумаги) Показа-атели. В двух экземпля-арах. А зачем мне два экземпляра?

ЗЕНОВА: Это Сергей Сергеевич, наверное, случайно два экземпляра оставил. Давайте один экземпляр мне, пусть у меня, на всякий случай, полежит.

ВТОРОВ: Да? Забирайте. (кратковременное неполное затемнение) Опять.

ЗЕНОВА: Что - опять?

ВТОРОВ: Свет. Мигнул как бы.

ЗЕНОВА: Я ничего не заметила. Ладно, я пойду, Порфирий Семенович, (забирает у Второва один экземпляр, оставленных губернатором бумаг) Не буду вам мешать. Как напишите - скажите, я быстро отпечатаю. (уходит)

ВТОРОВ: Бред какой-то! (просматривает показатели по области) Это же просто бесстыдное очковтирательство! И я должен всю эту туфту преподнести в виде шоколадной конфетки в золотом фантике?! (бросает бумаги на стол) А что делать? Не закрываться же. Без него вопрос с арендой не решишь. (кратковременное не полное затемнение) Да что такое у меня сегодня с глазами. Эссе закончу - надо к врачу сходить. Ладно, сделаем, на что только не пойдешь, ради родного детища. (достает из ящика стола несколько чистых листов бумаги, кладет перед собой, из внутреннего кармана пиджака вынимает авторучку) Приступим к далеко не литературному процессу. (начинает писать, бросает авторучку и хватается руками за голову) Что за черт, что ж так больно-то? (на сцене вспыхивает яркий свет, Второв, вскрикнув,  падает на стол, полное затемнение)

КАРТИНА ВТОРАЯ

6 век до н. э. Дворец Креза. В углу стол Второва, к нему приставлены ступени по которым можно на него взойти. В противоположном углу золотое царское кресло, рядом с ним на низком стуле сидит рабыня. По ходу действия она, по знаку Креза, разливает и подает вино. Посредине, за обеденным столом полулежат Крез и Родопида. Перед ними девушки исполняют пирийский танец. Крез делает знак рукой, чтобы танец прекратили и рабыне, чтобы налила вина.

РОДОПИДА: Мне скучно, царь! И жарко, душно.

КРЕЗ:    Мы только что легли за стол, царица. Слушай:
             Вот фиги из моих садов - нет в мире их вкусней и слаще!

РОДОПИДА: О-о! Веселей, коль ночь застанет в чаще.
   Сыта я!

КРЕЗ:       Что ж, вина тогда отведай, что ли.
                Скажи, что именно твоей угодно воле?

РОДОПИДА: Не знаю даже. Просто скучно мне.
   С тех пор, как я царицей стала,
   Уж столько стран, царей я повидала,
   Но и при солнце, при луне
   Меня одолевает скука.
   Тосклива царская наука.

КРЕЗ:     Зачем же посещаешь ты царей?

РОДОПИДА: Хочу построить пирамиду,
   Каких не знала Атлантида!
   И чтоб видна она была из-за морей,
   Ей высоту определяю
   В рост общий тех, с кем разделяю
   Ночное ложе.

КРЕЗ:                Хватит ли камней!

РОДОПИДА: А я считаю лишь царей!
   Признайся, и в свои злаченые ворота
   Ты каждый вечер ждешь игривого Эрота?!

КРЕЗ:     Обидно слышать эти речи -
             До ночи терпит лишь увечный!
   А кто богат и телом крепкий
   С Эротом в постоянной сцепке!
   Отпей вина, чтоб веселее было.

РОДОПИДА: Да не в вине веселье, в том, что после.

КРЕЗ: Мило!
   Коль хочешь ты на миг опять гетерой стать,
   Я не могу тебе, как гостье, отказать.
             Мне разговор о скуке ясен твой.
             И пусть мой рост твоя воспримет пирамида
             Тем более, что дивной красотой
   Тебя с рожденья наделила Немезида.
   Как ты упруга телом, как крепка!

РОДОПИДА: Как горяча твоя рука...

Входит Харс и останавливается возле стола Второва.

РОДОПИДА: Кто он такой, чтоб так врываться смело?

КРЕЗ:    Гонец мой важный. Говори!

ХАРС: Я сделал свое дело.

КРЕЗ:    И что, он мертв?

ХАРС:   Мертвее не бывает.

РОДОПИДА: На чей исход в Аид гонец твой намекает?
   Скажи ему, при мне пусть говорит ясней!

КРЕЗ:    Эзоп спустился в царствие теней.

РОДОПИДА: А, этот безобидный, но уродливый горбун!

КРЕЗ:    Он был прекрасный говорун.
   И очень мудрые давал советы,
   Во всем стараясь угодить при этом.

РОДОПИДА: Как же, помню. Я с ним у Ксанфа одну долю разделяла.
   Услужливость его ни в чем границ не знала.
   Умен и остр на язык - вечерняя забава для рабов.
   Какие чудные картинки он перед ними рисовал из слов!
   И каждому в глаза заглянет,
   А утром, солнце лишь над морем встанет,
   Он пред хозяином - на все готов ответ.
   Все растолкует, объяснит, расскажет,
   Как будто в мире для него секретов нет!
   И говорит так, словно масло мажет.
   А, впрочем, чтоб тоску развеять,
   Хочу послушать, как он умирал.
   Гонец твой говорить умеет?

КРЕЗ:    Конечно. Дать ему вина, чтоб лучше языком болтал.

ХАРС:    Когда Эзоп уже собрался покинуть Дельфы навсегда,
   Оракул вдруг засомневался, что в сумке у него? Эзоп сказал - еда.
   Но золотую чашу в ней нашли.
   Связали, били, к храму привели,
   Судили, приняли решенье:
   Пусть будет сброшен со скалы, другим на устрашенье.

РОДОПИДА: Как чудно: ... вдруг засомневался!
   Не верю я в случайности на свете.

КРЕЗ:             Не важно нам, как он попался.

РОДОПИДА: Не верю, что Эзоп украл. И безделушки золотые эти
     Он достоянием в жизни не считал.

КРЕЗ:    Так ты считаешь, что его - оракул оболгал?

РОДОПИДА: Оракула я, царь, не оскорбляла
   И я хочу, чтоб ты на то не намекал.
   Мне интересно, как к Эзопу чаша та попала?
   Уверена, Эзоп ее не брал.

КРЕЗ:    Ну раз не брал, так значит - подложили.
   Его, наверняка, дельфийцы невзлюбили.
   Мне кажется, что он им рассказал
   Про то, кто они есть на самом деле.
   Скажи нам, верный Харс, я угадал?

ХАРС:    Ты прав, да будет вечно сила в твоем теле.

КРЕЗ:    Вот видишь.

РОДОПИДА:                Я не верю.

КРЕЗ:    Оклеветан он,
   Пошли чуму дельфийцам, Аполлон!
   И пусть Эллада вся о том узнает:
   Что тот, кто правду говорит
   О тех, кто его слушает иль зрит,
   От их же рук в мученьях умирает.
   Скажи нам, Харс, он их пытался вразумить?

ХАРС:    Да. Перед смертью ему дали говорить.
   И он им свои притчи, басни рассказал.

РОДОПИДА: Глупец, он, как и прежде, басней к разуму взывал!

ХАРС:    А я, укрывшись за платаном, ничем ему не мог помочь...

РОДОПИДА: О-о! Мудрый Крез! Теперь все ясно!
   Гонец был тайный! День и ночь
   Клянусь Деметрой, вижу я прекрасно:
   Он за Эзопом шел и плыл
   И чашу в сумку - он вложил!
   Но! Этого я вслух не говорила,
   Пьяна я, право. От вина - я глупо пошутила!
   Пусть он уйдет, продолжим же беседу.
   Хочу я царских фиг отведать...

КРЕЗ:    Ты предан, Харс, но не следишь за словом!
    Клянусь Афиной, заслужил ты наказанья.

ХАРС:    Мой царь, исполнил все твои я указанья...

КРЕЗ:    Скажи, на сколько под платановым покровом
   Ты для дельфийцев был невидим?

ХАРС:    Никто из них меня не видел?
   Надежно я был скрыт от любопытных взглядов,
   И днем, и ночью. Но с Эзопом рядом
   Всегда был Ксанф. И вот, в последний миг,
   Когда Эзоп издал предсмертный крик,
   Донесшийся из пропасти, как эхо,
   Меня заметил Ксанф, и громко стал при этом
   В твой адрес, царь, проклятья посылать,
   И к мести Олимпийцев призывать.

КРЕЗ:    Что? Он взывал к богам?

ХАРС:      Да. И просил их,
   Чтоб отняли они у Креза силы.

РОДОПИДА: О! Ксанф, философ, бывший мой хозяин.
  Ты знаешь, что ему - ума не занимать.
  Умеет он по скальным изваяниям
  Чужие замыслы и мысли разгадать.
  Не только мудрыми словами
  Он хлеб насущный добывал,
  А также тем, что и рабами,
  И моим телом торговал.

КРЕЗ:   Ты, Харс, клянусь - достоин смерти!

ХАРС:   Позволь мне лишь договорить!
  Ксанф здесь, он ждет давно за дверью
  Его с большим трудом сумел я убедить
  В необходимости предстать перед тобою.
  И он, хвала богам, пошел со мною.
  Нелегким было возвращенье,
  Я сделал все, чтоб Ксанф в пути,
  Лишь с птицами и с диким зверем
  Свои беседы мог вести.

РОДОПИДА: Ксанф здесь? Вот это развлеченье!
  Хотелось бы его мне увидать!
  И посмотреть, как свои нудные ученья
  Он мне, теперь - царице, будет лепетать.

КРЕЗ:   Я слышал, что он горд и знает себе цену
  И, даже перед страхом смерти,
  Ни перед кем не преклонит колена.
  Ну что ж, веди его сюда, проверим,
  Что он про смерть Эзопа скажет.
  Как приведешь, пойдешь к рабам -
  Здесь каждый получает по делам:
  Пусть только не убьют тебя, а лишь накажут.

Харс уходит. Крез поднимается из-за стола и идет к царскому креслу.

РОДОПИДА: Считаешь ты, что Ксанф достоин
   Такого пышного приема?

КРЕЗ:    Намек твой понял, он - не воин!
   Но у философов нет дома
   Им безразлично, что их окружает,
   Они по-своему весь мир воспринимают.
   И если уж беседу с ним вести,
   Старайся не его, свою честь соблюсти.

Крез садится в кресло, рабыня надевает ему сандалии. Входит Ксанф, его подталкивает в спину Харс. Ксанф останавливается. Крез делает знак рукой Харсу и тот уходит.

КСАНФ:    Приветствую тебя, царь Лидии, коварный и жестокий.

КРЕЗ:    Похвальна вежливость твоя, но сразу же намеки...

КСАНФ:    Я говорю, как есть. Намеки презираю!

КРЕЗ:    Пусть будет так, тебя я понимаю,
   Но будь же вежлив до конца - мы не одни...

КСАНФ:    Я вижу, царь, но  помню еще дни,
   Когда цари гетер вот так не принимали...

РОДОПИДА: Ты позволяешь, чтоб меня здесь оскорбляли?!

КРЕЗ:    Будь сдержана, прошу, не прерывай беседу.
   Ты дерзок! Но не потому тебя я не зову к обеду
   И не велю моим рабам омыть твои запачканные ноги,
   Хотя и знаю, ты устал, и только что с дороги.
   Известно мне, что ты просил богов,
   И не жалел при том проклятий,
   На голову мою послать врагов.
   За что же так? Хочу понять я.
   Иль у философов сейчас в чести
   Без доказательств и без объясненья,
   Что в голову взбредет в народ нести
   По поводу царей, включая оскорбленья?

КСАНФ:    Безумен мир, в котором, коль правду ты сказал -
   Тебя к суду не медля привлекут, за то, что оскорблял.

КРЕЗ:    За правду, говоришь? А что ты в правде понимаешь?
   Земное на ночь пьешь вино, а в мыслях в облаках витаешь!
   Очнись, философ, правда жизни пред тобой:
   Вот эта женщина, еще вчера, была твоей рабой,
   А нынче - царь любой ее за честь принять считает,
   Ее богатства велики на столько,
   Что, правдолюбец, ты подумай только,
   Она о пирамиде собственной мечтает!
   А ты? Чем ты живешь и что имеешь?!
   Хитон твой проще, чем у моих рабов!
   Нет, правды жизни ты не разумеешь,
   И не всегда в твоих речах на все ответ готов!

КСАНФ:    Ты зря кричишь, царь, я не глух.
   А то, что нынче прославляют шлюх,
   Что ж, видно времена настали
   Упадка чести, нравов и морали.
   Взгляни на ту, что ты привел примером:
   Одета в пурпур, золота не в меру.
   Царица славная, но, что ни говори,
   И как прилюдно ты ее ни восхваляй,
   В богатстве, власти, золоте купай -
   Другая лишь снаружи - та же дрянь внутри!

РОДОПИДА: И я должна все это слушать?! Вели: он должен умереть!

КРЕЗ:    На смерть и муки правдолюбца еще успеем посмотреть.
   А ты забавен, но скажи мне: с каких пор
   Торговля телом для людей - позор?
   Ты продаешь рабов - тела чужие.
   Она торгует телом, но своим!
   И, согласись, за оскорбления такие
   Ты жив, пока с тобой мы говорим.
КСАНФ:    А разве, царь, я что-нибудь сказал о теле?

КРЕЗ:    Тогда о чем же? Объясни мне, в самом деле!

КСАНФ:    Я говорил о чистоте людской души.

КРЕЗ:    Молчи, молчи, философ, не смеши!

КСАНФ:    В какие ни ряди ее наряды -
   Всегда стремится в хоровод Харит,
   Пред алтарем лишь Вакха чтит,
   Душою вечная, разгульная менада!

КРЕЗ:    Давай богам оставим наши души,
   Я, все же, вот о чем хотел тебя послушать:
   Ведь ты не глуп и точно знал,
   Что после тех проклятий,
   Что на меня ты посылал,
   В живых останешься ты вряд ли.
   И, все же, с храбростью, достойной уважения,
   И даже с гордостью, а не в почтительном смирении,
   Сюда ты прибыл, предо мной стоишь,
   Ты жизнью краткою своей не дорожишь?

КСАНФ:    С тех пор, когда, по настоянию народа,
   Эзопу, моему рабу, я дал свободу,
   Решил остаток своей жизни посвятить
   Тому, чтоб всюду следовать за ним,
   И вовремя его, глупца, предупредить...

КРЕЗ:    Он не был глупым.

КСАНФ:           Но душой раним!

КРЕЗ:    Опять ты о душе мне начал говорить!
   Ну, ладно. Так о чем предупредить
   Его хотел ты? Расскажи, но побыстрей.

КСАНФ:    Эзоп умом известен был среди людей,
   Но, в отношении житейских дел
   Ущербен, и убог его удел.
   Он был доверчив, всех готов любить,
   Старался не обидеть ни кого,
   Во всем всегда любому угодить,
   И много бед познавший от того.
   А сам, при этом, даже словом,
   Старался ни кого не задевать
   И басни глупые его укором
   Навряд ли можно называть.
   Вокруг себя жестокость наблюдая,
   Он призывал к терпению людей,
   Их на ночь притчами своими развлекая,
   Учил смиренью взрослых и детей.
   Но так же и тиранам своевластным
   Советы по их просьбам раздавал,
   Готов служить был всем подобострастно,
   Любого встречного, как мог, он ублажал.
   И все в Элладе пользовались этим,
   Кто для того лишь, чтоб обиду охладить,
   Кто шел к нему по делу, за советом,
   А я ж его хотел предупредить
   Тогда, в тот миг, когда его умом,
   Воспользуются так, чтобы потом
   Бесчинства, беззаконие тиранов и царей
   Не вызывали б никогда среди людей
   Желания открыто им сопротивляться -
   Над баснями про них достаточно смеяться -
   Быть осторожным, думать, прежде, чем сказать,
   Чтоб не пришлось его потомкам проклинать.
   Ему ж казалось, что повсюду и везде
   Под патронажем он находится Тихе.
   Но никогда Гермесу он не поклонялся.
   И вот в тот миг, как с жизнью он расстался,
   И я в мучениях никак не мог понять:
   Кому же мог убогий помешать?
   Заметил за платаном твоего гонца!
   Мне стало ясно - ты убийца,
   И покарать тебя просил я Олимпийцев,
   Но до сих пор мне не понятно до конца:
   Зачем вот так  Эзопа убивать -
   Чтоб жалким вором миру показать?
   За этим я стою перед тобою,
   Покуда нет ответа - нет покою!
   Ты можешь жизнь мою отнять!
   Как гекатомбы люди для тебя,
   Ты убиваешь их и в гневе, и любя,
   Но перед смертью дай понять -
   В чем смысл именно вот так его убить?

КРЕЗ:    Такие вот, как ты, не могут просто жить,
   Не получив на все ответа!

РОДОПИДА: Глазам моим не видеть света -
   Больные все они собой!
   Асклепий их обходит стороной!
   И ясно, даже старой бабке -
   Ходить они должны все в шапке!

КРЕЗ:    Ну что ж, коль с жизнью ты готов проститься
   Ради того, чтоб что-нибудь узнать,
   Изволь, попробую тебе ответ я дать,
   Но все же не могу с тобой я согласиться,
   Что так уж мы, цари, жестоки и коварны.
   Напрасно, что ли, так сладки и славны
   Слова и речи в нашу честь?
   Постой, велю я их сейчас прочесть.

Крез хлопает в ладоши, выходят три раба, поднимаются на стол Второва, поют а капелла.


ХОР:    Гордостью будет служить и для города и для народа
   Крез, наш великий и мудрый, и равный в делах он богам!
   Он преисполнен заботой безмерной о людях подвластных,
   Щедр он и к ним и к безвольным, но верным рабам!

Крез делает знак рукой, рабы спускаются со стола и уходят.

КРЕЗ:    Что скажешь, Ксанф? Они - с тобою не согласны.

КСАНФ:    Они безмолвные рабы, они, увы, несчастны!

КРЕЗ:    Безмолвные? Ты слышал - они пели!

КСАНФ:    Не то, по лицам видно было, что хотели.
   И от того я заключаю,
   Что в них еще не умер человек,
   В улыбке рот, глаза в печали.

КРЕЗ:    Да ты и вправду болен, грек!
   Увидел результат и сразу умозаключенье -
   Вот также глупы все ваши ученья!
   Тебе причины их печали не видны,
   А дело в том, что они просто голодны.
   Чтоб лучше спеть, бедняги крошки в рот не брали,
   Минуты отличиться предо мною ждали.
   Отсрочил твой приход их песнопенье хором,
   Виновник их печали ты - себя клейми позором!
   Какие глупые всегда с учеными проблемы -
   На пустом месте у них споры и дилеммы.
   Ославили, ты говоришь, Эзопа вором,
   Покрыли тем на век его позором?
   С чего ты взял, что вор Эзоп?
   Хоть и широким кажется твой лоб,
   Но неужели не нашлось в нем уголка,
   Чтобы увидеть, как дельфийская рука
   Эзопу в сумку чашу подложила ночью,
   Чтоб  очернить его и грязным и порочным?
   Невинного Эзопа! Мы от горя воем!
   Но сделаем мы все, поверь: в людских умах,
   И в их горячих, бьющихся сердцах,
     Эзоп в веках останется героем!

КСАНФ:    Героем? Но зачем? Я что-то не пойму...

КРЕЗ:    Границы, значит, есть и твоему уму!
   А то привыкли над царями издеваться,
   Над каждым их случайным промахом смеяться.
   Эзоп намного был умней всех вас, ученых!
   Он в своих басенках и притчах немудреных
   Не тыкал пальцем и имен не называл.
   Да, где-то глупость совершили,
   Да, там невинного сгубили,
   Но как красиво он все это подавал!
   Прочтет побасенку тому, кого сгубила власть,
   Тот посмеется над героями из басни всласть,
   И, глядь, в душе его уж злобы нет.
   А вам? Промашку совершил - так дай ответ!
   Пример бы брали с бедного урода,
   Ему служенье было в радость, не свобода.

КСАНФ:    Да нет, к свободе он стремился.

КРЕЗ:    Тебя он, просто, слушать утомился.
   Свободным же хотел он стать,
   Чтоб самому себе хозяев выбирать.
   Как у Ликурга он казну хранил!
   И, как хозяина, его боготворил!
   А уж в своих речах как он его прославил!
   Ликург за то Эзопу статую из золота поставил.

КСАНФ:    Ликурга от богов постигнет наказанье,
   За то, что царское он выдал указанье,
   Которым криптии позорные вводил,
   И илиотов понапрасну истребил.

КРЕЗ:    Однако же Эзоп так не считал,
   Он днем Ликурга прославлял,
   А вечером и ночью илиотам
   Читал про львов и тигров - идиотов.

КСАНФ:    Своими именами лучше б всех он называл.

КРЕЗ:    Ну вот, и на Ликурга ты напал.
   По-вашему, ученому, у власти - значит глуп,
   В привычках своих - мерзок, в мыслях - туп!

РОДОПИДА: Да сколько же мне слушать этот вздор?!

КРЕЗ:    Налить вина ей, пусть молчит! А я втянулся в разговор.
   Не отрицаю я, старик, что нам приятно воевать,
   И из-за личного апломба на смерть народы обрекать,
   Но, согласись, что нам не чужды
   Заботы о своих рабах,
   Что, все же, знаем мы их нужды,
   И, между войнами, в делах
   Законы пишем и искусство развиваем,
   Даем работать, даже школы открываем.
   Достойных в этом много среди нас.
   Вот у меня недавно был Солон -
   Законами и одами, ты знаешь, славен он.
   По-твоему он зря введен богами на Парнас?

КСАНФ:    Солон?! Теперь мне смысл понятен
   Того, что в Дельфах совершилось!

КРЕЗ:    Да ты глупец! И чем же неприятен
   Тебе Солон? Что там закопошилось
   В твоей плешивой голове?
   Ты просто не в своем уме!

КСАНФ:    Поправ Драконтовы писания,
   Солон законы ввел свои,
   Которые, как божьи наказания,
   Лишь распри сеют меж людьми!
   Нельзя, читая их, понять,
   Как их дословно исполнять.
   Ведь к каждому его закону
   Нужны поправок миллионы!
   А к каждому в законе объяснению
   Необходимы от Солона разъяснения!
   Несчастья только терпят миллионы
   От половинчатых солоновских законов!
   Законотворец оказался никудышный,
     Но как свои законы преподнес он пышно!
   А песни, оды стал он сочинять -
   Лишь для того, чтобы искусством на народ влиять.
   И в этом, признаю, он преуспел:
   Благодаря ему народ запел
   Хвалы вину, и о любви заохал,
   Забыв про ямбы Архилоха.
   Но здесь вот, за обедом, за вином,
   Когда решенье по Эзопу принималось,
   Солон был не один, а вся "семерка" развлекалась.
   Клянусь богами, я уверен в том!

КРЕЗ:    Ну-ну, давай, скажи еще, что и они слабы умами.

КСАНФ:    Да нет, умны, но мудрецами они себя назвали сами!
   И как же сразу я не понял,
   Что без их тени здесь не обошлось,
   Что в Дельфах действовал не воин!
   Тогда б тебе меня увидеть не пришлось.
   Да-да, ведь кажется лишь с виду,
   Скажу я не тебе в обиду,
   Что царь или правитель решенья принимают сами,
   Что от богов они наделены отменными умами.
   Нет, не глупы они, и ум их светл и ясен,
   Я в глупости царей не обвинял, здесь твой укор напрасен.
   Но им подвластно лишь по мелочи творить,
   Того помиловать, того казнить.
   Границей царства обозначен им удел -
   Их власти узаконенный предел.
   Но в целом миром правят не цари,
   Как ни крути и что ни говори,
   Но, чтоб решать вопросы мировые,
   Есть тайные советы, теневые...

КРЕЗ:    Довольно! Как я не люблю
   Пустую эту слушать болтовню!
   Ясней, философ, можешь говорить?
   Допустим, что Эзопа погубить,
   Действительно не я решил,
   А в том меня совет "семерки" тайной убедил.
   И что с того? Погиб калека!
   Подумаешь, событье века!
   Да пусть его душа гордится,
   Что он в умах людских героем утвердится!
   И пусть он будет благодарен мне:
   В мучениях умерший - он герой вдвойне!

КСАНФ:    А можешь ли, скажи, ответ мне дать,
   Зачем его героем надо было представлять?!

КРЕЗ:    А мне без разницы! Просили - я убил,
   Свое за исполненье просьбы получил.
   Я не сую свой нос в дела чужие,
   Я царские вершу дела. Проблемы мировые
   Меня совсем не беспокоят.
   Тебя такой ответ устроит?

КСАНФ:    Да. Дальше смысла нет вести беседу,
   Убей меня и возвратись к обеду.

КРЕЗ:    Ты это так сказал, как будто я умом ущербный!
   Да, безусловно, ты умрешь! Потом. Ну, а сейчас, любезный,
   Скажи, коли себя умнее всех считаешь,
   Как ты желанье их убить Эзопа понимаешь?

РОДОПИДА: Скажи ему, пусть говорит короче,
   Терпенья слушать этот бред уж нету моей мочи!
   Какое дело мне до мировых проблем?!
   Я - царствую, а значит - пью и ем!
   И если кто-то мне помог царицей стать,
   То не могу же я ему в пустяшной просьбе отказать.

КРЕЗ:    Ты слышал? Постарайся не томить,
   Яснее и короче говорить!

КСАНФ:    Понятия два разных существуют:
   Властвовать и управлять...

КРЕЗ:    Последний раз, ты слышишь говорю я:
   Короче мысли объяснять!

КСАНФ:    Ты царствуешь, пока ты в кресле восседаешь,
   А кресло может то занять любой,
   Купить за деньги, отобрать войной,
   Ты сам прекрасно это понимаешь.
   Я дальше буду говорить не столь про кресло золотое,
   А так, вообще скажу про них, про креслице любое,
   Дающее хоть чуточку, пусть самой призрачной надежды
   Считать, что раз ты в нем - ты бог, а остальные все - невежды.
   Как много их желающих занять,
   За них готовы даже воевать!
   И уж давно истории движенье всей
   Борьба за кресла ход определяет:
   То здесь, то там идет свержение царей,
   Владельцев кресел, что поменьше, низвергают.
   И, по задумке находящихся в тени,
   История лишь так должна идти!
   На том они несметные богатства наживают:
   Удобному всегда помогут, неудобного толкают.
   Им очень важно, чтоб среди людей,
   Важнее кресла не было б идей!
   Чтоб никогда вопрос не возникал:
   А кто ж то кресло и зачем создал?
   А я скажу, что если б мир не через кресла развивался,
   Давно бы человек уже до совершенства своего добрался.
   Но, это - к слову, к делу перейдем,
   Иначе в мыслях скучных далеко уйдем.
   Итак, чтобы вопросы те не допустить,
   Есть средство: в человеке навсегда укоренить
   Отождествленье кресла с тем, кто в нем сидит,
   Пусть он его, как кресло, что под ним, боготворит!

КРЕЗ:    Послушай, о каких ты креслах говоришь?
   По-моему, ты только воду здесь мутишь.

КСАНФ:    Я начал с них, но ты меня прервал.,
   О креслах власти я пока что излагал.
   Есть кресла те, что власть несут,
   Сидеть в них может даже шут!
   Он все подряд готов творить,
   Чтоб только свой кошель набить.
   И кресла есть для управления.
   Иметь нешуточные надобно умения,
   Чтоб эти кресла занимать,
   И всем подвластным управлять
   Не ради личного апломба и обогащения.
   Но тем сейчас мы и обеднены,
   Что эти кресла объединены.
   От этого все в мире и напасти,
   Что кресло управления всегда под креслом власти.
   И вот, чтоб для людей такое кресел состоянье
   Осталось бы навек, как чудо-достоянье,
   Они должны его боготворить
   И с песнопеньем на руках носить!
   Пред тем, кто в кресле том сидит,
       И верхом совершенства себя мнит,
   Они должны покорно пресмыкаться,
   Должны, конечно же, они его бояться!
   Не уважать, нет! Уваженья
   Достоин тот, кто в кресле управленья.
   А тот, кто восседает в кресле власти,
   Перед собою видит лишь подобострастье!
   Но очень трудно человека что-то делать заставлять,
     Еще труднее в чем-то глупом, сумасбродном убеждать.
     Намного проще - напоить его вином не в меру,
   Использовать привычку - все делать по примеру!
   Вот здесь и нужен был Эзоп-герой!
   Как он умен и остр на язык,
   Как смело с властью говорить привык,
   И вот он, как пример великий, пред тобой!
   Эзоповское к власть имущим отношение,
     Должно примером людям стать,
   Вот в чем разгадку надобно искать
   Подстроенного в Дельфах жертвоприношенья!
   Еще бы, он теперь - герой!
   Ты прав, замученный - герой вдвойне.
   Не тот, герой, что пал в войне,
   И несший тело лишь с собой.
   Эзоп - стиль жизни, поведенья,
   Подобострастного смиренья.
   Боготворил он даже маленькую власть.
   Я вижу: веселилась в сласть
   "Семерка" тайная, замыслив это дело,
   И, представляла, как в любое тело,
   Пример жестоко убиенного героя проникает,
   Как с кровью всех отцов и матерей
   Невинные тела зародышей детей,
   Дух рабства и холуйства пронизает.
   Но только они в этом прогадали,
   Одно они не посчитали:
   Со временем лишь имя от героя остается,
   Ну, может, в камне лик его грустит или смеется,
   Но все его дела - потомкам лишь легенды и преданья,
   А вовсе не пример слепого подражанья!
   Пример - он постоянно должен
   Хоть как-то о себе напоминать.
   Пройдут века, Эзоп из золота не сможет
   Своим примером на людей влиять.

КРЕЗ:    А словом?

КСАНФ:       Что слова, они воздушны,
   Их переврут, забудут, кто сказал.
   Да, словом он влиял на души,
   Но никогда их не писал.

КРЕЗ:    Философ, знай: совсем недавно
   Эзоп недолго у меня гостил,
   Мне было наблюдать забавно,
   Как записал он все, что сочинил.
   И я отдал все эти сочиненья,
   Его великого ума творенья,
   Не менее великим мудрецам.

КСАНФ:    Что? Он мне клялся сам,
   Что никогда ни строчки не запишет...
   Не уследил, не досмотрел!
   Я за глупцом не углядел!
   И я лишь виноват, что так все вышло!
   Твоя душа, царь, вижу рада,
   Что ты причастен, пусть, как исполнитель,
   Теперь на век запомнит вся Эллада,
   Что льстец Эзоп - великий сочинитель.
   И до конца мне замысел весь ясен -
   Эзопу героон соорудят из басен!
   Над храмом этим времена не властны,
   Ему ни бури, ни ветра, ни грозы не опасны...
   Эзоп! Меня ты не послушал,
   А как же я тебя просил,
   Что б не писал, а тем, кто слушал,
   Лишь на словах ты говорил,
   Свои рассказы, притчи, басни,
   Нет, не был ум твой ясным!
   Так будь же проклят ты вовеки,
   Беду принесший человеку!!!

КРЕЗ:    Что ж замолчал ты? Как печально
   Смотреть философов отчаяние!
   Эзопа ты назвал глупцом?
   Клянусь я всей Земли творцом,
   Что ты глупей его стократно.
   Как все же побеждать приятно
   Таких вот гордых мудрецов,
   Не то, что пьяных подлецов!
   С тобою так решил я поступить:
   Считаешь ты, что говорить
   Должны лишь только правду люди,
   Что ж, боги в этом нас рассудят.
   Клянусь, что ты уйдешь живым,
   Умыт, и сыт, и невредим,
   Коли предстанешь предо мною
   Ты не с разбитой головою,
   После того, когда моим рабам,
   Расскажешь все, что плел здесь нам.
   Иди, скажи им, кто они такие,
   Что они жалкие, убогие душой,
   Умом ущербные, тупые...
   Придешь живым - отпразднуем с тобой!
Полное затемнение.


КАРТИНА ТРЕТЬЯ

2001 год. Кабинет главного редактора областного литературного альманаха. Второв, сжав голову руками, лежит на столе.  Входит Зенова.

ЗЕНОВА: Порфирий Семенович! Порфирий Семенович! (подбегает к Второву, тормошит его за плечо) Порфирий Семенович, что с вами?

ВТОРОВ: (приподнимает голову) Не знаю, что-то с головой. Такая резкая, сильная боль, а сейчас все плывет как-то.

ЗЕНОВА: Может скорую вызвать?

ВТОРОВ: Нет, пожалуй не надо. Уже отпускает.

ЗЕНОВА: Я вам сейчас воды принесу. (быстро уходит, Второв откидывается на спинку стула, тяжело выдыхает, ослабляет галстук, Зенова приносит стакан воды) Вот, выпейте. Ну как, легче?

ВТОРОВ: Да, спасибо! Вроде отпустило.

ЗЕНОВА: Может вам лучше все-таки сейчас к врачу пойти, или домой - отлежаться.

ВТОРОВ: Я уже в норме. Не знаю, что это было, но, представляете, Мария Ивановна, я видел древнюю Грецию.

ЗЕНОВА: Порфирий Семенович, нельзя же так уходить в работу. Вы уже не молоды, о здоровье своем надо заботиться.

ВТОРОВ: Нет-нет, это не то! Понимаете, я не представлял, а именно видел! В цвете! И они говорили. Стихами говорили, Мария Ивановна! Как я и предполагал!

ЗЕНОВА: Вам необходимо завтра же обратиться к врачу. Это наверняка последствия микроинсульта.

ВТОРОВ: Я видел Родопиду, Мария Ивановна.

ЗЕНОВА: Красивое имя, а сама она тоже красивая?

ВТОРОВ: Очень! И даже на вас сильно похожа, точнее, вы на нее сильно похожи.

ЗЕНОВА: Да?! А кто она была такая?

ВТОРОВ: Египетская царица.

ЗЕНОВА: Гхм!

ВТОРОВ: А до того, как стала царицей, была рабыней и ее использовали, как проститутку.

ЗЕНОВА: Ну, знаете, Порфирий Семенович, не надо меня сравнивать с проститутками. Даже с древнегреческими.

ВТОРОВ: А еще там был Крез - царь Лидии. И, вы представляете, вот с этого стола хор пел ему хвалебную оду! А он разговаривал с Ксанфом.

ЗЕНОВА: Очень интересно. И о чем же они разговаривали?

ВТОРОВ: Об Эзопе. Вот! Вот кто этот старик!

ЗЕНОВА: Какой старик? Что вы так кричите?

ВТОРОВ: Тот самый, который сидел, когда я вошел, в моем кресле. Я понял - это был именно он!

ЗЕНОВА: Великий баснописец, что ли?

ВТОРОВ: Вот с этим-то оказывается проблема. Баснописец ли он вообще? И действительно ли великий? Как же я теперь закончу свое эссе? Вы меня растормошили на самом интересном месте, Мария Ивановна!

ЗЕНОВА: Я же еще и виновата! Спасибо, Порфирий Семенович!

ВТОРОВ: Ну что вы Мария Ивановна, я вовсе не для того, что бы вас обидеть...

ЗЕНОВА: Я слышу - там крик, вбегаю, как угорелая сюда, вы - непонятно то ли мертвый, то ли живой, еле вас растормошила, в чувства привела, и я же еще и виновата!

ВТОРОВ: Да нет, Мария Ивановна, дорогая, все не так! Огромное вам спасибо! Не знаю, что бы я без вас делал! Но так хочется досмотреть, чем там все кончилось! И, потом, мое эссе...

ЗЕНОВА: Порфирий Семенович, а вы не забыли, что обещали Сергею Сергеевичу подготовить текст его выступления к совещанию с министром?

ВТОРОВ: Да? Ах, да-да! Я же как раз начал над ним работать, когда мне вот это вот... что-то в голову ударило... (перелистывает бумаги, оставленные губернатором)

ЗЕНОВА: ( в сторону, тихо) Моча тебе в голову ударила!

ВТОРОВ: (продолжая читать) Вы что-то сказали, Мария Ивановна?

ЗЕНОВА: Да нет, Порфирий Семенович, это я так, про себя. Не заботитесь вы совсем о своем здоровье, нельзя в вашем возрасте столько работать. Пусть молодые работают.

ВТОРОВ: Вчера, кстати, один молодой автор, не помню фамилию, принес мне рукопись повести. Вы знаете, я начал читать - талант! И еще какой! Надо бы обязательно его опубликовать в ближайшем номере.

ЗЕНОВА: Порфирий Семенович, если не будет доклада - не будет и номера. Ни ближайшего, ни дальнейшего.

ВТОРОВ: Да-да, я помню. (еще больше ослабляет галстук) Мне пожалуй лучше выйти на улицу, подышать минут двадцать воздухом. А потом - сразу за доклад.

ЗЕНОВА: Не забывайте, я еще должна успеть его отпечатать.

ВТОРОВ: Я недолго, буквально минут двадцать, не больше. Успеем, работы здесь немного. Пойдемте, Мария Ивановна. Да и голова у меня от всего лишнего, пока прогуляюсь, освободится.

ЗЕНОВА: Вот это бы хорошо. Идите, Порфирий Семенович, проветритесь.

Второв выходит из-за стола, идет вместе с Зеновой к выходу, перед самым выходом оборачивается: за его столом сидит, склонившись над бумагами, Эзоп.

КОНЕЦ ПЕРВОГО ДЕЙСТВИЯ

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

6 век до н. э.  Крез и Родопида за обеденным столом. Пьют вино.

РОДОПИДА: Прекрасно время мы с тобой проводим!
   Скажу тебе без лести: ты великий воин!

Входят три раба, ведут под руки Ксанфа. Голова Ксанфа разбита, хитон порван и запачкан кровью.

КРЕЗ:    Вот это да! Какая встреча!
   Хотел тебя я пригласить к столу,
   А ты, бедняга, покалечен,
   И вряд ли будешь рад вину!

ПЕРВЫЙ РАБ: Ты, наш хозяин, - можешь нас убить,
      Не то, что словом оскорбить,
      Да и твое любое оскорбленье
      Воспримем мы как мудрое ученье!
      Но никому другому мы себя в обиду не дадим,
      И знаем: ты нас защитишь, ведь ты не победим!

ВТОРОЙ РАБ:  Он мне сказал, что вещь собой я представляю,
      И, что, тебе служа, весь мир воспринимаю,
      Чужим умом, и не имею своего,
      Чтоб слушал не тебя я, а его...

ТРЕТИЙ РАБ:   А мне сказал, мол, если я терплю,
      Что мною, как собакой, помыкают,
        Хотя, при этом, кормят, одевают,
      Душой похож я на свинью,
      Готовую есть грязные помои,
      Терпеть вонючий хлев, побои,
      Которую, порою, холят, нежат,
      А захотят к столу, возьмут - зарежут...

ПЕРВЫЙ РАБ: А я, хозяин, ждать не стал,
     Чтобы меня он оскорблял.
     Его ударил палкой я по голове,
     Чтоб навсегда запомнил он себе,
     Нельзя кричать нам оскорбленья
     Без твоего, хозяин, разрешенья.

КРЕЗ:      А разве он не прав про ваши души?
     Ведь все, что он сказал, на ваших рожах видно,

ВСЕ РАБЫ:     Согласны мы, все это так, но, все-таки обидно
     От посторонних про себя такое слушать.

ПЕРВЫЙ РАБ: Хотели мы совсем его убить,
     Но, вот решили, у тебя спросить:
     Позволено ль нам сделать, что хотим,
     Иль должен он, как гость, остаться невредим?

КРЕЗ:      Вы беспокоились напрасно,
     Но я за осторожность вас хвалю,
                И каждого рабынею прекрасной
     Сегодня на ночь одарю.
     Еще вам нынче будет время
     На нем душонку отводить,
     Пока ж, пусть вытрут ему темя,
     Я с ним хочу поговорить!

Рабы уходят, к Ксанфу подходит рабыня, обтирает ему голову и лицо, по знаку Креза подносит Ксанфу чашу с вином. Ксанф делает несколько глотков, возвращает чашу рабыне, встряхивает головой, ощупывает ссадины на лице.

КРЕЗ:    Что ж ты так глупо проиграл?!
   Соврал бы, басню рассказал
   Моим рабам. И пил сейчас бы за столом
   Со мною вместе мое сладкое вино.
   Иль ты хотел проверить что-то,
   Иль ты не понял до сих пор,
   Что правду говорят лишь идиоты?
   Ведь ты же понимал, что проиграешь спор!
   Молчишь. А не боишься, что верну раба,
   И прикажу, чтоб палкой выбил из тебя слова?!

КСАНФ:    Не запугаешь ты меня рабами, как Горгоной,
   Давно я встретиться готов с великой Персефоной.

КРЕЗ:    Ну вот, заговорил старик,
   А я уж думал тебе вырвали язык.
   А может ты решил свой принцип соблюдать,
   Чтоб нечто новое о людях разузнать?!

КСАНФ:    Что можно новое узнать о тех,
     В чьих душах возникает смех,
   Тогда, как равного они унизят,
   Иль тех, кто выше, безнаказанно обидят?
   Для них свобода лишь в одном:
   Залить умишко свой вином,
   Живот наполнить бросовой едой,
   Да на ночь - женщину с собой.
   Весь смысл жизни для них в этом.

КРЕЗ:    Ты поразил меня своим ответом!
   Ну и что?! В чем видишь ты проблему тут?
   Ведь главное-то, что они живут!

КСАНФ:    Но как! Зачем же называться человеком,
   Коль в жизни ты подобен кабану,
   Коль ценность каждого при этом,
   Определяется по силе, а не по уму?
   А сила - в креслах и в богатстве,
   В глазах не радость, а злорадство,
   Иль ненависть ко всем, кто окружает!
   А сколько их вокруг, кто глаз не поднимает?!
   Способность создавать, творить -
   Свелась к тому, чтобы убить!
   И вечно что-нибудь бояться,
   Стоять не прямо - пресмыкаться,
   И жаждать все своей душой,
   Чтоб пресмыкались пред тобой!
   Не сметь спросить с того, чье кресло шире,
   За попранный, нарушенный закон.
   А как спросить, когда давно уж в мире
   Перед тобой не подотчетен он!

КРЕЗ:    Но ведь живут же!

КСАНФ:     Существуют.

КРЕЗ:    Пусть так, но мир не рухнул от того!
   Зачем о нем такие вот, как ты, горюют
   И всячески стремятся изменить его?
   Зачем вам надо разом все разрушить,
   Все изменить вокруг, сломать?
   За что, я не пойму, должны мы воевать?
   Молчи, пока: я отопью вина, и буду тебя слушать.

РОДОПИДА: Клянусь, пусть мне во век не быть богатой,
   Его с рожденья, с детства сглазили Гекатой!
   Такая жизнь, к примеру, мне по нраву,
   А вот таких, как он, - их надо убивать!
   И по какому, мне скажи ты, праву,
   Он хочет у меня все, что имею, отобрать?!

КРЕЗ:    Ты слышал? Если есть, что пить и жрать,
   Ни царь, ни раб не хочет жизнь свою менять.

КСАНФ:    Никто, скажу тебе я, никогда,
   И ты запомни это навсегда,
   Не помышлял, чтоб изменить вокруг все разом -
   Такая мысль - весьма опасная зараза.
   Мир изменить довольно сложно,
   А разом - просто невозможно.
   А те же, кто об этом громко заявлял,
   И лживыми речами за собой народы звал,
   Тот ничего менять совсем не собирался,
   Таким путем он к власти пробирался,
   Чтобы за тем, возвысясь над толпой,
   Заставив восхищаться всех собой,
   Ввести уже свои законы,
   Вновь ввергнув в рабство миллионы.
   Ведь в целом все определяет
   Не сила, не богатство, нет.
   А то, что душу человека наполняет,
   Вот к измененью мира в чем ответ!
   И, если человек в душе останется рабом,
   Вся пыль, стоящая вокруг него столбом,
   Лишь пыль - она осядет, упадет,
   А он с чем был, с тем и пойдет.
   И не стремится умный мир ломать -
   Его задача - человека изменять.
   Но вы вчера героем сделали Эзопа,
   Чтоб плакал, каждый по нему, как Пенелопа
   Рыдала, Одиссея ожидая,
   Чтоб каждый жил, Эзопу подражая,
   И, раболепствуя, гордился бы собой,
   Еще б, ведь точно также жил герой!

КРЕЗ:    Опять ты непонятно излагаешь,
   От пира болтовней нас отвлекаешь.
   Но вот скажи, (пока тебя там били,
   Мы спорили, но так и не решили)
   Чем не по-нраву тебе басни?
   По-нашему - они прекрасны!
   Тем более, ты сам сказал,
   Что человека идеал
   В веках забудется, сотрется,
   И лишь записанное слово остается.
   Что видишь ты плохого в том, что если
   Далекий наш потомок, сидя в кресле,
   Читает притчу иль какую-нибудь басню?

РОДОПИДА: Ответь же нам, старик, но только ясно.

КСАНФ:    Да нет же! Басня, как словесная картина,
   Словно дитя - забавна и невинна.
   Своеобразно мир воспринимая,
   В ней автор точно отражает
   Господствующие в мире том черты
   Коварства, лести, клеветы,
   Но в целом, в общем, не конкретно.
   Ни что не названо предметно
   В сплетении красивых фраз:
   Мол, кто-то, где-то, как-то раз...
   А про кого - вы сами догадайтесь,
   Ни кто конкретно ни кого не называл!
   И сами, как-нибудь, определяйтесь,
   Чье имя автор подразумевал.
   И, все же, в басне нет порока,
   Она, как упражненье для мозгов:
   Средь недомолвок и намеков
   Скрывает скрытый смысл слов.
   Поняв тот смысл, когда ее читаешь,
   И приложив его к известным именам,
   Пусть и ошибочно, но все-таки считаешь,
   Что сам относишься к недюжинным умам:
   Мол, вот как выскажу я смело
   Все, что давно сказать хотел,
   И белое смогу назвать я белым,
   Презрев свой ограниченный удел...
   Да, басня - это совершенство
   Такое же, как песни или оды,
   Она несет в себе духовное блаженство,
   И описанья окружающей природы.
   Да только не об этом спор -
   Прекрасна басня до тех пор,
   Пока она является предметом любованья.
   Но стоит стать ей смыслом жизнепониманья,
   И руководством к действиям своим,
   Как человек становится другим!
   Красив в словах, в делах - уродлив,
   Со всеми добр, всегда угодлив,
   В себе скрывая в то же время
   Желчь зависти иль страха бремя.
   Из басен черпая уроки,
   Лишь недомолвки, да намеки
   Использует он, речь свою ведя,
   Хитон при этом нервно теребя.
   Покорно голову пред власть имеющим склоняет,
   Перед любым, кто в кресле власти, даже малой, восседает.
   Все сделает, что тот ему прикажет,
   Убьет, не зная для чего,
   Умрет, не зная за кого,
   О черном, как о белом скажет.
   При этом мысль всегда одну лелеет,
   Что сам когда-то креслом власти завладеет.

Родопида вскакивает и кидает в Ксанфа горсть инжира.

РОДОПИДА: Тебя про басни, кажется, спросили!!!
              Или тебя так сильно били,
    Что ты за языком своим не можешь уследить?!
    Мой царь, а может ему хватит говорить?!
    Поверь же мне, коли словесный из него поток польется,
    Я знаю точно, будет говорить, пока не захлебнется!
    Мне дурно от его занудства…

КРЕЗ:     Да-а! Доведут до безрассудства
    Кого угодно мудрые слова,
    Коль сказаны они не к месту будут!
    Философ, у тебя в порядке голова?!
    Иль ты любитель речевого блуда?!
    Ты можешь говорить о том, о чем спросили?

РОДОПИДА: Как жаль, что его сразу не убили!

КРЕЗ:    Да ладно уж, убогий, не молчи!
   Я разрешаю, слышишь, говори!
   Но только выражайся кратко, ясно…

КСАНФ:    Теперь, я знаю, каждый, под влияньем басни
   Людей оценивать начнет
   Не по тому, что им в зачет
   Он может записать ум, справедливость, честь,
   А по тому лишь, что под ними кресло есть!
   И на таких лишь держится в веках,
   Нет, не на силе и не на деньгах,
   Могущество порочной власти
   Любителей вина и сладострастья.
   Есть два объединяющих момента
   Для тех, кто хоть какую-то имеет власть:
   Убрать на кресло конкурента
   И ни за что не дать пропасть
   Опоре власть дающих кресел,
   Тому, кто лишь от басен весел,
   И переносит жизнь из басни
   На жизнь свою. Вот, что ужасно!
   Но, если басня не подкреплена в уме,
   Примерами слепого подражания,
   Она лишь, как картина на стене,
   Предмет для умосозерцания.
   И вот, теперь, пример - Эзоп-герой!
   Наверняка он здесь подкуплен был тобой,
   Иль ты его, беднягу, крепко напоил
   И притчи, басни записать уговорил!
   Ведь если бы он их не записал,
   Никто бы не сопоставлял
   Жизнь подхалима и льстеца,
   Как жизнь великого творца,
   С примером страшного единства слова с делом.
   Нет, басня ни за что тогда б не возымела
   Воздействия такого на умы людей!
   Не стал бы человек, как лицедей,
   Себя вести. Лишь наслаждался б ей,
   Беря в пример плоды других идей.
   Но вы объединили басню с действием примера,
   С геройской жизнью и льстеца и лицемера.
   И я еще раз проклинаю именами всех богов
   За то Эзопа, что писал он тексты слов
   Пусть и прекрасных, и великих басен,
   Не понимая, что тем самым он опасен
   Для всех последующих поколений!
   Ты был не прав, Эзоп, хоть ты и гений.
   Нет, не опасна басня, как потеха,
     Но приложи ты к ней пример успеха,
   Достигнутого лестью, ложью иль молчаньем,
   Как станет басня вечным людям наказаньем,
   И станет языком общенья и уроков
   Язык иносказаний, недомолвок и намеков!

КРЕЗ:    Ну, разошелся! Ну и что ж,
   А нам-то, что здесь за беда?!
   Язык такой нам мил, пригож.
   По мне - пусть будет он всегда!
   Такой язык для нас полезен,
   И слуху нашему любезен.
   Вот у меня, к примеру, иногда
   Крадет казнохранитель, но всегда
   В докладе так все обрисует!
   Я слушаю его - душа ликует!
   Так неужель, ты думаешь, я б дал,
   Его, за то, что он, бедняга, крошку взял,
   На растерзание блюстителям закона?
   Да нет. Казна богата, миллионы
   Содержатся в казне моей.
   А сколько, мне скажи, людей
   Так смогут управлять словесной колесницей?
   Молчишь? А знаешь! К сожаленью - единицы.
   Нет, я, конечно, не предполагал,
   Того, что ты нам рассказал,
   Но, если правда то, что смерть Эзопа вместе с его басней
   Умножат нам ряды таких людей - так это же прекрасно!
   А если б не было Эзопа? Я рискую
   Предположить: историю такую
   Необходимо было б сочинить!
   Нет, вышло складно, что и говорить!
   И лишний раз мы убедились сами
   Не зря "семерку" называют мудрецами!
   А ты? А ты, значит, считаешь,
   И всем на свете предлагаешь,
   Что нужно только правду говорить?
   И нас ты хочешь в этом убедить?!
   Но вот скажи: неуж-то ты рискнешь,
   И правду мне в глаза произнесешь,
   Когда зависят твой очаг и кров,
   И жизнь твоих детей от твоих слов,
   Не верю я! И принцип твой я не пойму!

КСАНФ:    Что ж, видно не подвластно это твоему уму.

КРЕЗ:    Еще раз ставлю я условье перед тобой:
   Уйдешь отсюда с целой головой,
   В одежде золотой я дам тебе уйти,
   С собою все возьмешь, что сможешь унести,
   Лишь назовешь меня ты самым справедливым,
   Великим, всемогущим и счастливым,
   О Родопиде ты, словцом нежнейшим,
   Скажи, как о достойнейшей из женщин.

КСАНФ:    Я стар уже, давно мне в жизни нечего терять,
   Нет у меня семьи, детей и крова,
   Но, даже если б было, что пред смертью вспоминать,
   Ты не дождался б от меня, какого просишь, слова.

КРЕЗ:    Тогда останься здесь!
   Работай же в библиотеке,
   Будь летописцем у меня,
   И имя сохранишь свое вовеки!
   Что ж ты молчишь?!

КСАНФ: Мне нечего сказать.

КРЕЗ:    Не хочешь свои принципы менять!
   Так знай: отныне и на веки
   Тебя запомнят, как глупца,
   Шутом запомнят, а не человеком!
   Посмешищем Эзопа-мудреца!

РОДОПИДА: Пусть будет он еще рогатым!
   Хотя и не был он женат,
   Мы в анекдотах его сделаем женатым!
   И пусть на глаз он будет кривоват!

КРЕЗ:    Ответы от меня теперь на все ты получил,
   И сам дальнейшую свою судьбу решил.
   Эй! Забирайте сумасброда!
   Он говорит, что вы уроды,
   И что ему на вас на всех плевать!
   Ну не свои ж мне руки об него марать.

Выбегают рабы, подхватывают Ксанфа под руки и тащат со сцены.

ПЕРВЫЙ РАБ: Посмотрим, как меня ты назовешь бараном!

ВТОРОЙ РАБ: Ты, называл меня свиньею пьяной!

ТРЕТИЙ РАБ: Давайте его сразу же во двор,
    Убьем и бросим, как собаку, под забор!

РОДОПИДА: Ну, наконец-то! Как мне его речи надоели,
   Мы так с тобою толком и не пили и не ели!

КРЕЗ:    А все таки смешно их слушать,
   Великих, мудрых оборванцев.
   Но заскучали что-то наши души!
   Заполним их вином, весельем, танцем!


Выбегают девушки, исполняют пирийский танец. Полное затемнение.



КАРТИНА ПЯТАЯ
2001 год. Кабинет главного редактора областного литературного альманаха. Тетя Паша, на ней черный халат, протирает стекла книжного шкафа. Входит Второв, усаживается за свой стол.

ТЕТЯ ПАША: Что-то на вас, Порфирий Семенович, лица нет. Бледный вы какой-то. Приболели?

ВТОРОВ: Да не знаю даже. С утра что-то с головой, а тут еще, пока прогуливался, сердчишко, кажется, прихватило.

ТЕТЯ ПАША: А я смотрю - никого нет, дай, думаю, пыль пока сотру. Отдохнуть бы вам надо, Порфирий Семенович, подлечиться бы... Сочиняете опять что-нибудь?

ВТОРОВ: Да нет, доклад вот для губернатора сделать надо.

ТЕТЯ ПАША: А-а. Ну, я сейчас уйду, не буду мешать.

ВТОРОВ: Смело вы с ним сегодня разговаривали, тетя Паша.

ТЕТЯ ПАША: А что, он обиделся, небось?

ВТОРОВ: Нет, кажется, не обиделся.

ТЕТЯ ПАША: А чего мне его бояться-то, губернатора этого. Устала я уже бояться, Порфирий Семенович. (присаживается к столу Второва) Ведь всю жизнь чего-нибудь боялась. Вот вы - умный человек, книжки пишите. Скажите мне, мы что, проклятые какие-нибудь, что ли?

ВТОРОВ: О чем вы, тетя Паша?

ТЕТЯ ПАША: Ведь у нас ни одно поколение еще, вот так, чтобы с мальца до старика, не то, чтобы счастливо - спокойно не пожило. Воюем все время. То с кем-нибудь, то меж собой. То что-нибудь разрешат, то потом за это же в тюрьму сажают. Если что-то дадут - то потом отымут. Я, вот, всю жизнь проработала, а все равно к старости без копеечки осталась. Дочка с зятем, тоже, вон как мыкаются. Я ведь все отдала, чтобы Зиночка моя выучилась. Учителка она у меня. Зять тоже хороший, не пьющий. Из деревни он, так они там и живут. Закрыли у них мастерскую какую-то, где он работал, так и ходит с тех пор, как неприкаянный. Никому не нужный. Слава Богу, хоть руки есть. То дров кому напилит, то подсобит где, по-хозяйству. Внучка вот болеет шибко с детства, аллергия какая-то, или что там, не знаю, а денег на лекарства нет. Дочке-то раз в полгода зарплату в школе выдают. (достает из кармана платок, вытирает глаза)

ВТОРОВ: Ну-ну, тетя Паша, ну что вы... Вот уже и слезы...

ТЕТЯ ПАША: У докторов вот и выпрашиваю лекарства, какие мне на бумажке напишут, да отвожу внучке в деревню. Ворую, скажете. А как у нас прожить, если не воровать? Не мы же такую жизнь придумали. Зять в деревню насовсем зовет. Продавай, говорит, свою квартирку - корову еще одну купим, поросят, хозяйством заниматься будешь. А мы с моим Ванечкой, царство ему небесное, двадцать пять годков эту квартирку ждали. Уж так радовались...  А двухкомнатную нам тогда не дали... Чей-то сынок, то ли директорский, то ли еще чей, не помню, въехал в нее. Один. А у нас уже Зиночка за муж собиралась... В общем, и однокомнатной, после коммуналки, радовались. Как же я ее сейчас продам? Да и куда к ним ехать-то? Во всей деревне семей тридцать и осталось, наверное... Ни дорог, ни чего... Зина, вон, на работу пешком за восемь километров ходит. Когда там, в школе, и заночует... И им сюда никак. Дом-то не бросишь, и не купит никто... Помру - внучке квартира останется... И всю жизнь ведь боимся чего-то... Я в больнице-то с измальства. На отца похоронка пришла, а нас у матери трое. Вот я объедки после раненых домой и таскала, старшая я была. Собираешь с тарелок и боишься, что увидят. Для свиней они, вишь, объедки-то были, а если ты их себе взял - украл значит. Так вот и таскала тайком, чтоб младших прокормить, пока они учатся, а самой так и не пришлось... И так всю жизнь чего-то все боялись. Сейчас вот боишься, что цены завтра скакнут, что с работы попросят. Заболеть и то - боишься. Уж лучше сразу - лечится-то все равно не на что...

ВТОРОВ: Вы что-то совсем расстроились, тетя Паша. Успокойтесь...

ТЕТЯ ПАША: Ага, успокойтесь. Пенсию он видишь ли добавил! А цены?! За квартиру вон тепереча сколько платить надо! Если б знала, что завтра помру, я бы ему и не такое сказала. Да тут еще, третьего дня, соседка моя, Никитична, померла. Теперь совсем поговорить не с кем... Ой, заболталась я что-то, работать, наверное, мешаю.

ВТОРОВ: Ну что вы, тетя Паша.

ТЕТЯ ПАША: Тебе ж доклад для него сочинить надо. Так ты уж сделай, как просит. Это мне уж нечего терять, а тебя еще и уволить могут. Ты меня не слушай, чего с меня, старой, взять. А с ним не ругайся - не ровня он тебе, чтоб с ним ругаться.

ВТОРОВ: Да не собираюсь я ни с кем ругаться.

ТЕТЯ ПАША: Да вижу я. Сколько в больнице уж лет утки за немощными выношу, так научилась понимать: когда болезнь какая, а когда расстройство психическое. Из-за меня, наверное, что нагрубила давеча губернатору этому. Так он возвернется, я извинюсь, если надо.

ВТОРОВ: Не надо ни перед кем извиняться, тетя Паша. Все вы правильно сказали. А у меня, действительно, сердчишко что-то пошаливает.

ТЕТЯ ПАША: Ну-ну, как знаете, только я вот что скажу: от них, от начальников энтих, беды все наши. Потому так и живем. Законы все они только для себя пишут, чтоб им хорошо жилось, начальникам. Одни были - так делали, и энти пришли - такие же, только еще хуже. Для себя все они делают, да для детей своих, а мы для них так, пустое место. Батраки мы для них, вот так. Я всегда про это знала, только никогда не говорила. И сейчас не знаю, зачем сказала. Быть беде, значит. Но связываться с ними не надо, себе хуже только сделаешь. Как сказали, так и надо сделать. Чего за зря на рожон-то лезть?! И переживать из-за этого не стоит - помереть можно, а им это все равно - как жировали, так и дальше жировать будут... Идет кто-то, пойду я, однако. Пыль, вроде везде вытерла... (встает и идет к выходу, навстречу ей входит Зенова) Здравствуйте, Мария Ивановна! (уходит)

ЗЕНОВА: Что это с тетей Пашей? Плакала, что ли?

ВТОРОВ: Да вот, всплакнула немножко.

 ЗЕНОВА: А чего?!

ВТОРОВ: Жизнь у нее такая...

ЗЕНОВА: Ну-у! Пенсионерам никогда не угодишь, все жалуются и жалуются. И пенсию им постоянно добавляют, и в транспорте для них бесплатный проезд, и с работы никто не гонит. А они все недовольны и недовольны...

ВТОРОВ: Я ведь тоже пенсионер, Мария Ивановна. Тетя Паша не на много меня старше.

ЗЕНОВА: Но вы-то, Порфирий Семенович, ведь не жалуетесь. У вас и зарплата, и пенсия, и должность! И гонорары еще получаете.

ВТОРОВ: Да ведь не из-за денег они жалуются и плачут, Мария Ивановна.

ЗЕНОВА: А из-за чего же тогда? Чего им не хватает?!

ВТОРОВ: От унижений им плакать хочется, которые они всю жизнь терпели и до сих пор терпят. Все, что им нужно - хоть чуточку уважения...

ЗЕНОВА: Ну, знаете! И льготы им подай, и уважь еще. Все сразу не бывает. А нам бы свои проблемы решить. Как вы себя чувствуете, Порфирий Семенович? Бледноватый вы какой-то. ( садится на стул перед столом) Ушли на двадцать минут, а вернулись через четыре часа. Я уж думала: не случилось что.

ВТОРОВ: Нормально я себя чувствую. Так только, сердчишко слегка прихватило.

ЗЕНОВА: Вот-вот, распереживались из-за пенсионеров, а о своем не думаете. У нас с вами сейчас другая проблема: с арендной платой надо вопрос решить. Иначе и нас здесь не будет, и альманаха не будет. Главное сейчас - доклад для Сергея Сергеевича, а уж он-то все решить может.

ВТОРОВ: Да-да, конечно. Только вот...

ЗЕНОВА: Что такое, Порфирий Семенович? Вы еще ничего не написали? А я уже печатать хотела... Порфирий Семенович... Мы же можем не успеть.

ВТОРОВ: Не знаю я, не знаю, Мария Ивановна! Подождите еще немного, настроится никак не могу... Что-то сегодня со мной такое... Рука, что ли не поднимается, доклад этот писать...

ЗЕНОВА: Так вы что, доклад писать не хотите, Порфирий Семенович?! Да вы что! Это же сам Сергей Сергеевич попросил. Ему перед министром выступать...

ВТОРОВ: Да знаю я, знаю. Хочу написать, хочу! Но что-то не идет сегодня. Эзоп еще этот...

ЗЕНОВА: Какой Эзоп?! Кто такой Эзоп? Ах Эзоп! Порфирий Семенович, да вы просто не можете переключиться. Я всегда вам говорила: нельзя вот так, с головой уходить в свою работу.

ВТОРОВ: А как можно?

ЗЕНОВА: Ну, я не знаю. Но не так же! Тем более, когда речь идет о докладе Сергея Сергеевича, все остальное должно быть, хотя бы на время, забыто.

ВТОРОВ: Забудешь тут, когда все они вот так, как живые, перед глазами стоят. Смотрят вот на меня и говорят, говорят...

ЗЕНОВА: Что говорят-то?

ВТОРОВ: Как же ты, говорят, можешь всю эту ложь, полуправду, недомолвки преподносить, как величайшие достижения, свалившиеся на головы населения области благодаря героическим усилиям губернатора и его администрации.

ЗЕНОВА: Да у вас галлюцинации прямо какие-то! Какую ложь?!

ВТОРОВ: Да вот, хотя бы эту! (тычет пальцем в бумаги губернатора) По этим показателям мы стали жить лучше! Намного лучше!! Средняя заработная плата увеличилась в два раза!

ЗЕНОВА: А почему вы считаете, что это ложь? Разве мы с вами не стали получать больше?

ВТОРОВ: А почему средняя?! Почему надо говорить именно о средней?! Почему не сказать у кого конкретно и на сколько? У нас с вами, говорите, увеличилась. Да! На двадцать процентов! Пока прогуливался, зашел в больницу, у врачей спросил - у них тоже на двадцать.

ЗЕНОВА: Вот видите, разве это плохо?

ВТОРОВ: Конечно плохо! А у чиновников она выросла в четыре раза!

ЗЕНОВА: Ну, знаете, Порфирий Семенович! Я думаю, что не надо чужие деньги считать. Это не интеллигентно. Врачи - это, все-таки, бюджетники...

ВТОРОВ: А чиновники разве не бюджетники?! Да не в этом дело. И не считаю я чужие деньги. Но ведь инфляция составила шестьдесят процентов, а цены на продукты питания выросли больше чем в полтора раза.

ЗЕНОВА: Неправда, я помню: там написано, что цены выросли только на двенадцать процентов.

ВТОРОВ: Вы читали что ли? Ах да, у вас же второй экземпляр есть. Так на двенадцать - это же опять в среднем. С учетом снижения цен на тракторы, золото и подобную ерунду, которую простой человек никогда не покупает! Ему бы на хлеб, молоко, да на лекарства хватило! Вот и получается, что если кто и стал жить лучше, то далеко не все, а точнее - единицы. А основная масса, как ее обычно называют, стала жить хуже!

ЗЕНОВА: Но, все-таки, не все! Так ведь не бывает, что бы всем сразу хорошо было. Главное, что общая картина нормальная. Так что, никакая это не ложь.

ВТОРОВ: Но и не правда. Почему бы не сказать, кто конкретно стал жить лучше, сколько их, а кто стал жить хуже, насколько хуже и почему?

ЗЕНОВА: Да ленивые они все, им бы своровать, да напиться, а работать не хотят. Сами виноваты, что плохо живут.

ВТОРОВ: Значит дочь тети Паши - учительница - сама виновата в том, что плохо живет, в том, что у нее маленькая зарплата, которую ей по полгода не выдают?

ЗЕНОВА: Порфирий Семенович, это уже демагогия, а нам некогда ею заниматься. Сделаем сейчас доклад Сергею Сергеевичу и уж у нас-то с вами такие потом зарплаты будут! Все о ком-то печетесь, а о себе не думаете. Да и не в первый же раз вы доклад для губернатора пишите. Он ведь нам помогает.

ВТОРОВ: Да понимаю я... И Сергею Сергеевичу отказать как-то неудобно...

ЗЕНОВА: Конечно, неудобно.

ВТОРОВ: Но не могу я почему-то больше так... Вот не могу сегодня... Рука не поднимается!

ЗЕНОВА: Порфирий Семенович, вы забываете, что речь идет о судьбе вашего детища - альманаха...

ВТОРОВ: Господи! Для любого у них найдется удавка...

ЗЕНОВА: Сколько труда и здоровья вы положили, что бы он появился, что бы в бюджете области его финансирование шло отдельной статьей! Ведь если не будет альманаха, что будет в области с литературным процессом? Куда пойдут молодые талантливые писатели? Останется один детективный ширпотреб, да порнография! А литература? Что будет с ней? Надо преодолеть, Порфирий Семенович, влияние этих ваших галлюцинаций и спасать альманах и литературу, если уж не хотите спасать себя.

ВТОРОВ: Да, альманах может закрыться... Из-за како-то арендной платы...

ЗЕНОВА: Нет, Порфирий Семенович, не из-за арендной платы, а из-за вашего нежелания помочь Сергею Сергеевичу.

ВТОРОВ: Помогать друг другу мы конечно должны...

ЗЕНОВА: Вот и замечательно! Времени у нас не так много осталось, давайте так сделаем: Я принесу сюда машинку, вы мне будете диктовать, а я сразу, со слов, печатать.

ВТОРОВ: Но...

ЗЕНОВА: Молчите, не волнуйтесь. А то, как мой сын говорит, опять заглючите. Может, после этого, нам и компьютер какой-нибудь для редакции выделят.

Зенова уходит. На сцене легкое затемнение. Неторопливой походкой, гордо подняв голову, идет Крез, навстречу ему - Эзоп. Второв приподнимается на стуле. Эзоп раскланивается перед царем. Крез, не останавливаясь и не удостаивая Эзопа взгляда, бросает ему несколько монет и уходит. Эзоп суетливо собирает монеты, уходит. Полный свет. Входит Зенова, за ней тетя Паша с пишущей машинкой в руках. Второв падает на стул, срывает с себя галстук.

ЗЕНОВА: Порфирий Семенович, что с вами?! (подбегает к Второву) Вам плохо?! Я сейчас скорую вызову... (Снимает телефонную трубку, набирает номер)

ТЕТЯ ПАША: Я лучше до больницы добегу. Это надежнее будет.

ЗЕНОВА: (по телефону) Скорая?! Человеку плохо. Не знаю, я не врач... То ли с головой что-то, то ли с сердцем... Второв Порфирий Семенович... Шестьдесят два... Что?! Да, редакция областного литературного альманаха... Когда?! (бросает трубку) Дождешься их! Как вы, Порфирий Семенович?

ВТОРОВ: Ничего, ничего, уже лучше. (расстегивает верхнюю пуговицу на рубашке) Сейчас пройдет.

Входит тетя Паша, с ней Подошвин в белом халате, с небольшой балеткой в руках.

ПОДОШВИН: Что тут у нас? (подходит к Второву, прослушивает его пульс) никуда не годится, голубчик. Снимите пиджак, (достает из балетки фонендоскоп) расстегните рубаху. (прослушивает сердце) Так, надо бы в больницу.

ЗЕНОВА: Я уже вызвала скорую.

ПОДОШВИН: Что ж, будем ждать А пока положите вот это под язык. (дает Второву таблетку) Надо бы прилечь. Что ж у вас тут даже диванчика плохонького нет?

ТЕТЯ ПАША: Я сейчас. (составляет в ряд стулья) На них вот прилечь можно.

Второв выходит из-за стола,  с помощью тети Паши пытается лечь на стулья.

ТЕТЯ ПАША: Маловато стульев. Сейчас я еще вот этот подставлю. (подставляет стул из-за стола) Вот так, в самый раз.

ЗЕНОВА: Порфирий Семенович, вы не расстраивайтесь, я Сергею Сергеевичу все объясню, все улажу.

ВТОРОВ: Да бросьте вы этот доклад, не надо…

ПОДОШВИН: Забудьте о докладе, голубчик, забудьте. У вас банальный приступ стенокардии на фоне стресса…

ВТОРОВ: Но ведь это же подлость, доктор.

ПОДОШВИН: Какая подлость, о чем вы?

ВТОРОВ: Доклад… там все неправда. Меня просили написать неправду…

ПОДОШВИН: Подумаешь! Где вы, голубчик, слышали правду в докладах? Стоит из-за этого нервничать, болячки наживать! Проще надо жить, дорогой мой, проще, если, конечно, хотите жить. Попросили – сделал. И ладненько.

ВТОРОВ: Я всю жизнь, оказывается, делал подлость. Помогал другим лгать, молчал… почему мы не называем вещи своими именами? Я так больше не могу…

ПОДОШВИН: Почему? Что такое случилось?

ВТОРОВ: Я видел, как убили Ксанфа! Он умер, но не пошел на подлость…

ПОДОШВИН: (подходит к Зеновой) Ксанф – это кто?

ЗЕНОВА: Наверное, кто-нибудь из древних греков. Ему сегодня с утра все что-то мерещится. Ушел с головой в свое эссе о древней Греции.

ПОДОШВИН: Понятно.

ЗЕНОВА: Может у него того, с головой не все в порядке?

ПОДОШВИН: Да нет, совесть, кажется, под старость лет заговорила. Редчайшее, надо сказать, явление во врачебной практике, но для нашей страны нежелательное – коек больничных на всех не хватит.

ЗЕНОВА: Работать он сегодня уже не сможет?

ПОДОШВИН: Не только сегодня, но и в ближайший месяц. Это как минимум. (возвращается к Второву, Зенова, улыбаясь, потирает руки) Так, так, голубчик! Ну как, успокоились?

ВТОРОВ: Доктор, над нами над всеми висит проклятие Эзопа, я это знаю! Он сам, его язык, внутри каждого из нас. Мы не говорим то, что думаем, молчим, когда надо говорить… потому так и живем… как в басне…

ТЕТЯ ПАША: Господи, помоги ему, родненькому!

ПОДОШВИН: А этот, как его, Ксанф, значит, не как в басне?

ВТОРОВ: Нет, он не побоялся! А мы – боимся: говорим не то, молчим – это подло…

ПОДОШВИН: Ладно, ладно, пусть будет так. Ну, и где он теперь, этот ваш Ксанф?

ВТОРОВ: Его убили…

ПОДОШВИН: Ну, вот видите! А вам это надо? Вы не боитесь умереть?

ВТОРОВ: Боюсь, но не могу пойти на подлость, не могу…

ПОДОШВИН: Успокойтесь, голубчик! Вам это не грозит. Вы теперь больной человек и не обязаны писать никаких докладов…

ЗЕНОВА: Правильно, Порфирий Семенович, забудьте о докладе, сейчас приедет скорая…

Входят Сергей Сергеевич и Подковкин.

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Что-то случилось, я вижу. (проходит к столу)

ЗЕНОВА: Порфирию Семеновичу плохо.

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: А где стул?

ЗЕНОВА: Я сейчас. (быстро выходит, тут же возвращается со стулом, ставит его за стол) Вот, Сергей Сергеевич, садитесь.

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: (усаживаясь) И что там у нас, доктор?

ПОДОШВИН: Пока точно сказать не могу, надо госпитализировать.

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: И в чем проблема?

ЗЕНОВА: Ждем скорую, я еще двадцать минут назад позвонила.

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Соедините меня с Тимохиным. (Подковкин подходит к столу, берет трубку телефона, набирает номер) А где мой доклад?

ЗЕНОВА: Вот, видите, Сергей Сергеевич, Порфирию Семеновичу плохо, он не успел… но вы не беспокойтесь, я сама попробовала, хотя вы лично и не поручали… я сейчас принесу, он у меня там…

ВТОРОВ: (слабым голосом) Будь ты проклят, Эзоп!

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Это он про кого? Кто такой Эзоп?

ЗЕНОВА: Это у него бред, наверное. Порфирий Семенович над чем-то там сейчас работает… что-то про древнюю Грецию…

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: А-а! Понял.

ЗЕНОВА: Так я принесу доклад?

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Конечно, несите. (Зенова торопливо уходит)

ПОДКОВКИН: (по телефону) Соедините с Тимохиным. Из администрации… краевой… Александр Николаевич? С вами будет говорить Сергей Сергеевич. (передает трубку губернатору)

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Здравствуй, дорогой! Что у тебя там за ерунда творится? Я сейчас в редакции нашего альманаха. Говорят, что, минут тридцать назад, сделали вызов и до сих пор нет машины. Откуда я знаю, что с ним? Ты меня об этом спрашиваешь? Это твои орлы должны мне доложить, что с ним! Плохо человеку. Сейчас, вот, про Эзопа даже вспоминал! Все! (отдает трубку Подковкину, тот кладет ее на аппарат)

Входит Зенова, быстро подходит к столу, отдает подготовленный доклад губернатору.

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Посмотрим, посмотрим. (начинает читать)

Входят три санитара. У первого в руке лист бумаги, у второго – смирительная рубашка, у третьего – небольшой чемоданчик с красным крестом.

ПЕРВЫЙ САНИТАР: Кто здесь больной?

ТЕТЯ ПАША: Вот он, здесь лежит.

ВТОРОЙ САНИТАР: Лежит? Значит, не буйный, это не понадобится. (сворачивает смирительную рубашку)

ТРЕТИЙ САНИТАР: Уколы тоже, в таком случае, без надобности.

ТЕТЯ ПАША: При чем здесь – буйный? Вы откуда такие?

ПЕРВЫЙ САНИТАР: Откуда вызывали, оттуда и приехали. У нас написано: бред, галлюцинации, вспоминает Эзопа.

ТЕТЯ ПАША: Говорила я, надо делать, как велено! Теперь в психушку упекут…

ПОДОШВИН: Это у вас бред, ребятки, или у того, кто вас направил. Здесь явный приступ стенокардии.

ВТОРОЙ САНИТАР: Коллега, вы нашу работу знаете, нас вызвали – мы приехали, и должны на месте все определить.

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: (оторвавшись от чтения) Иван Ильич, разберитесь, что там происходит?! Мешают работать. (продолжает читать)

ПОДКОВКИН: (подходит к врачам) Вы зачем сюда приехали?

ПЕРВЫЙ САНИТАР: Нам сказали, что сам губернатор вызывает…

ПОДКОВКИН: Вот, и делайте свое дело, только тихо и быстро. (Подошвину) А вы как сюда попали?

ПОДОШВИН: Меня тетя Паша позвала…

ПОДКОВКИН: Спасибо, что пришли, свободны. (возвращается к столу)

ВТОРОЙ САНИТАР: Давайте, коллега, пройдем в машину, там разберемся с больным, а, заодно, и все бумаги оформим.

ПОДОШВИН: Да, отсюда лучше уйти. Его надо в кардиологию…

ПЕРВЫЙ САНИТАР: У нас тоже сердечников лечат, не беспокойтесь.

ПОДОШВИН: (Второву) Давайте, я вам помогу. (Второв встает, опирается на Подошвина, и они уходят вслед за санитарами)

ТЕТЯ ПАША: Пиджак-то забыли. (снимает со спинки стула пиджак Второва и уходит)

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: (заканчивает читать) А что, Иван Ильич, неплохо получилось. Мне нравится. Кое-что подредактируем, а, в целом, неплохо. Поедем-ка мы с тобой в администрацию. Отдохнули – пора и за работу. Что там, кстати, с Порфирием Семеновичем?

ЗЕНОВА: В больницу его увезли. Надолго, наверное.

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Да? Жаль. Тяжеловата нагрузка такая при его возрасте. Надо бы нам, Иван Ильич, нового главного редактора подыскать.

ПОДКОВКИН: Полностью согласен, Сергей Сергеевич.

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Да, а вот, кстати… как вас?..

ЗЕНОВА: Мария Ивановна… Зенова.

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Прекрасная, по-моему, кандидатура. Подача материала мне понравилась, опыт – дело наживное…

ПОДКОВКИН: Я поддерживаю, Сергей Сергеевич. Я Марию Ивановну давно знаю, я и раньше подключал ее к нашей работе…

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Вот и прекрасно! Приступайте, Мария Ивановна. Со всеми проблемами – сразу ко мне. Искусство – важнейший инструмент политики! Не забывайте об этом. Успехов вам, до свидания. (идет с Подковкиным к выходу)

ЗЕНОВА: Спасибо, Сергей Сергеевич, я оправдаю ваше доверие.

Входит тетя Паша, опирается на спинку стула, затем медленно сползает на него.

ТЕТЯ ПАША: Умер он. Прямечко так в машине и помер.

ЗЕНОВА: Кто умер, тетя Паша?

ТЕТЯ ПАША: Порфирий Семенович… (плачет, закрыв лицо руками)

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Так, так… Вовремя мы, значит, с новым главным редактором определились. Вовремя. Значит так, как вас…

ЗЕНОВА: Мария Ивановна, Сергей Сергеевич.

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Да, да, я помню. Значит так, некролог, как положено, подписи всей администрации и этих, как их, писателей наших. (Подковкину) А вы проследите там, с похоронами, чтоб все, как у людей. Денег, если надо, выделите… ну, вы сами знаете. Ну, а в работе на новом месте, в новом кресле, успехов вам, до свидания. (идет с Подковкиным к выходу)

ЗЕНОВА: Сергей Сергеевич!

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Что такое?

ЗЕНОВА: Вы забыли про нашу арендную плату. Нам ее сегодня подняли. Помните, мы утром вам об этом говорили?

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Ах, да! Это не проблема! Иван Ильич, заберите бумаги.

Подковкин возвращается, забирает у Зеновой бумаги и кладет их в свою папку.

ПОДКОВКИН: Мария Ивановна, я надеюсь, что теперь…

ЗЕНОВА: Иван Ильич, в первом же номере! Обязательно!

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ: Иван Ильич! Время! (уходят)

ЗЕНОВА: Ну и денек! (садится за стол) Так, что это? А-а, эссе Второва, про древнюю Грецию! Кому это в наше время надо! (бросает эссе в корзину для мусора) Где здесь рукопись племянника Ивана Ильича? (роется в лежащих на столе бумагах) Вот она. Это сейчас поважнее будет всего остального! И талантов новоявленных поважнее. О себе надо думать, талант он никуда не денется, подождет. Эх, Порфирий Семенович! Читал все зачем-то! И что получил?! (появляется Эзоп и медленно обходит вокруг стола, но Зеновой он не виден) Зачем свою голову ломать и забивать ее чем попало? Правда – неправда! Тебе-то, какая разница! Жить надо уметь! Вот и все! (Эзоп останавливается возле Зеновой, одобрительно кивает и нежно гладит ее по голове)

З А Н А В Е С

ГЛОССАРИЙ
Аид – царство мертвых.
Архилох – последний классик ямба.
Асклепий – бог врачевания.
Вакх- бог вина и веселья.
Геката- богиня чар.
Гекатомба – сотня быков, предназначенных для жертвоприношения.
Гермес – плутовство Гермеса сделало его богом воров.
Героон – храм, посвященный герою.
Деметра – богиня жизни.
Драконт – составитель первого афинского письменного свода законов.
Илиоты – потомки порабощенного спартанцами народа.
Криптия – букв. – тайная; была введена для того, чтобы предотвратить восстания илиотов, превосходящих спартанцев в численности; заключалась в следующем: молодые спартанцы выходили ночью с кинжалами на дорогу и убивали илиотов.
Ликург – спартанский царь.
Менада – участница ночных празднеств.
Немезида – богиня, наделяющая людей судьбой.
Пурпур – букв. – красный цвет; красные одежды – признак богатства.
Олимпийцы – здесь: боги, живущие на горе Олимп.
Парнас – гора, на которой жили Аполлон и музы.
Персефона – богиня смерти.
Пирийский танец – танец, который исполняли девушки в воинских доспехах.
Солон – афинский законодатель, один из семи мудрецов; отменил законы Драконта и ввел свои, котрые присущей им половинчатостью вызывали много недовольства; также – поэт, воспевавший в ямбах и одах вино, музы, любовь, природу.
Семерка мудрецов -  выдающиеся греческие ученые: Питтак, Клеобул, Периандр, Хилон, Биант, Фалес Милетский и Солон; при использовании в тексте числа семь, имеется ввиду лишь количество, а не конкретные фамилии.
Тихе – богиня счастья.
Хариты – богини безмятежной прелести и праздного очарования.
Хитон – длинная, свободная одежда, перехваченная поясом.
Ходить в шапке – обычно, греки ходили с непокрытой головой, но больным врачи предписывали надевать шапочку.
Эллада – Греция.
Эрот – бог любви.
Ямбы – в древнегреческой поэзии насмешливые и обличительные песни, направленные против конкретных лиц или групп с персонально заостренной издевкой; последние классики ямба – Архилох и Гиппонакт.