Свернувшись ночью в комочек в своей кроватке, Лиза думала только о том, что Кисёныш сидит сейчас в подъезде возле ледяной батареи. Завтра, как только уйдёт мама, Лиза с бабушкой возьмут молока, накрошат варёного мяса и отнесут Кисёнышу. Тот потянется навстречу своим спасителям. И всем станет хорошо – может, и маме, не желающей, чтобы котёнок-бродяга поселился у них в квартире.
Кисёныш обитал в Лизином подъезде уже месяц. Под приставшими к его шерсти грязью и золой не угадывался его окрас, лишь строгая чёрная полоса на спине, очерчивая хребет, подчёркивала худобу. Он был малорослый и хилый, весь в полузаживших ранках, от слабости порой не мог встать за протянутой ему едой.
Лиза каждый вечер умоляла мать пожалеть “несчастную кошечку”. “Мама, мама, возьми его на ручки! Давай он будет жить у нас!” Мать смеялась над дочкой: “Детка, не смеши людей. Это не кошечка, это ходячая зараза. Это живой труп”.
Слова отлетали от губ матери, как звонкие, жестяные чеканки. Лиза зажмуривалась и отворачивалась, боясь поранить ими лицо.
Утром Лиза проснулась с тревогой. Она с беспокойством полежала ещё минут десять, боясь помешать взрослым, прислушиваясь к звукам чужого встревоженного голоса в их квартире. Затем всё же вскочила, босая примчалась в прихожую. Врач “скорой помощи” увозила в больницу бабушку, съёжившуюся от боли в сердце и злобных укоров снохи: “Мама, у меня сегодня важная встреча в десять часов. А после обеда я записана в косметологию. Я не имею права опаздывать. Я же говорила вам, что надо лечиться” – “Что будет теперь с Лизонькой?” – стонала старуха, натягивая без помощи снохи пальто. “Побудет в круглосуточном санатории. Не беда”.
Лиза вздрогнула и запричитала:
– Баба, а как же Кисёныш?
– Деточка моя, мама будет его кормить, – эту фразу старушка произнесла скорее вопросительно и очень тихо.
– Вы с ума сошли, Екатерина Алексеевна, с вашими подзаборными кошками! – Лизина мать нервно всплеснула руками. – Блажь какая! Я буду кормить всяких бродячих тварей!
– Женщина, успокойтесь. Больную нельзя расстраивать, – резонно заметила врач. – А ты, маленькая, обуйся, здесь пол холодный.
Бабушка, обернувшись и взглянув на босые ножки внучки, забеспокоилась – иди, иди же в кроватку, малышка… Лиза метнулась на кухню, схватила большой кусок хлеба, вложила его в бабушкины ладони.
– Бабулечка, дай Кисёнышу хлеба, он всю ночь плачет, – по Лизиным щекам тоже текли слёзы, длинные волосы запутались за ночь, пижама жалко пестрела нарисованными котятками.
Так Кисёныш получил свой очередной завтрак. Лиза, закрытая матерью на ключ, беспокойно приставляла ухо к замочной скважине, вслушиваясь в возможные надрывные вопли Кисёныша. Котёнок молчал. Обессилел? Обиделся? Прогнали? Ушёл? Или… умер? Детская душа терялась в болезненных догадках.
В полдень пришла мать, быстро собрала дочкины вещички, приказала надевать шубу и шапку, подтолкнула к выходу. Спускаясь по лестнице, Лиза во все глаза смотрела на место возле батареи. Кисёныша там не было. Он забился в подвал, чтобы не мешать проходящим мимо людям, и робко выглядывал из-за решётки. Его глаза, наверное, почти склеились от гноя и засохших слёз. Жив! Лиза улыбнулась ему, но жалко и испуганно. Кисёныш дрожал всем телом.
В санатории девочка не могла уснуть и проплакала всю ночь. Её беспокоила ответственность за жизнь слабого существа, собственнная беспомощность, их с Кисёнышом жалкость. На завтрак подали молочную кашу, стакан сока, печенье в красивой обёртке. Лиза положила в рот ложку каши, вспомнила голодного Кисёныша, с трудом проглотила сладкий комочек риса. Спрятала печенье в нагрудный карман платья. К полднику кармашек пополнился оранжевым шариком мандарина, клубничной жвачкой, крохотным шоколадным батончиком. Полдниковый йогурт воспитательница унести не дала, скормив его жижицу с фруктами пятилетней пациентке с ложечки. Лиза ела, давясь слезами. Пожаловаться на мать воспитательнице она не посмела. А Кисёныш умирал.
Утренние конфеты уже едва уместились в кармане, нашитом на Лизино платьице. Тут Лизу пригласили в зал для посетителей – пришла мама. Впервые девочка бежала к матери с радостью.
– Мамочка, мам, – громко защебетала она, вытаскивая из карманчика припасённые сладости, – это всё тебе, мамулечка, только забери меня отсюда, я хочу домой! Мне здесь так плохо.
– До чего же дети изобретательны! – возмутилась вслух мать Лизы, глядя на помятый мандарин в её ручонках. – Я заплатила за её питание деньги, а она не ест, чтобы ускользнуть домой. Никаких “домой”! Мне пора.
Она поправила свою короткую стрижку, прошлась пуховкой по носу и щекам, подкрасила и без того яркие губы. “Лиза вся в отца, – со злостью подумала молодая женщина. – Тот тоже слаб и жалок. Поэтому и живёт отдельно, а мне поднимай это горе луковое на ноги. Спасибо, хоть мать его помогает – да вот и с ней теперь майся”.
– Мама, а как там бабулечка? – Лиза бежала за матерью по коридорам санатория.
– Не знаю, у меня ещё не было времени к ней сходить.
– Возьми меня с собой. Пожалуйста!
– Это на другом конце города. Потом везти тебя сюда обратно? Это нереально, Лиза. Ну, я пошла, теперь навещу тебя не скоро. Ты знаешь, я очень занята.
Не успела спина молодой женщины в норковой шубке скрыться за дверью, как Лиза уже опустилась в беспамятство, на плиты кафельного пола вестибюля. Возле неё захлопотала вахтёрша.
Вечером отец Лизы, побывав в больнице у матери, привёз в санаторий заботливо закутанного в байковую ткань котёнка.
Девочка насупилась. Это был не Кисёныш.
Она вздрогнула, словно от болезненного толчка в грудь, как когда-то после слов соседской девочки Наташки: “Лиза, у тебя, наверное, нет мамы. Мамы такими не бывают. Это мачеха”.
1993 г.