Я засыпал. Мягко. Плавно. Еще чувствовалась ночная прохлада, что просачивалась сквозь тюлевую занавеску на окне, возле которого я покоился. Еще слышались возбужденные голоса молодого поколения, что собралось возле огромного бревна, что спокон веков валялось в конце нашей улицы, и где в свое время собирались и мы. Еще думалось: вот и все, устаканилась жизнь, прояснилась и пошла на спад. Своим чередом. Срок в срок. И на душе было покойно... Правда, за душой сочились какие-то странные чувства, или остатки чувств, возможно всего лишь предчувствия. Такие странные, но такие далекие, что я улыбался им и говорил себе: Пора спать... спать... спать...
Сначала загремела цепь, потом раздался взрыв лая - Инга металась под окном. Я резко поднялся и отвел занавеску. От ворот к дому в кромешной темноте плыл красный уголек сигареты. Собака рвалась и сипела от ярости.
Я спрыгнул с дивана и в одних трусах вышел в сени. Дверь дергали.
- Кто там? - спросил я, взявшись за крюк.
- Игорек? - позвал полушепотом знакомый голос.
Я откинул запор и открыл дверь. На крыльце стоял Коля по кличке Кацо - военная рубашка с погонами старшего прапорщика нараспашку, к белой майке приколота красная астра. Кацо широко улыбался и плавно покачивался. Друг моего детства, отец большого семейства, военный сверхсрочник и частный предприниматель.
- Кто пришел, Игорь? - позвала из дома мать.
- Это я, теть Фай, старший прапорщик Чернов! - радостно крикнул Кацо в дом, и притянув меня к себе, прошептал прямо в ухо:
- Одевайся!
- Зачем? - спросил я, поеживаясь в прохладе июньской ночи и от стремительно надвигающихся предчувствий. Такие переживания обычно возникают во мне после продолжительного воздержания от всякого рода излишеств, которые, ясное дело, губят нас. О, эти странные предчувствия! Никогда не удавалось мне перехитрить их.
- Что случилось, Коля? - допытывалась мать.
- Выйди на пять минут, помоги! - голосил Кацо с посылом в дом, а сам тискал меня, подмигивая и кивая в сторону ворот. - Я две трубы надыбал, загрузить надо. Одному не с руки.
- Какие трубы? - продолжал я упорствовать, хотя все было уже предрешено.
- Толстостенные, - показывал мне Кацо, размашистыми движениями пририсовывая своей фигуре пышные груди и широченные бедра. - Дюймовочки, на все случаи жизни!
- Коля, он только что из бани, - сердилась в доме мать.
- Да они стерильные, теть Фай! Я лично выбирал и проверял! - скалился Кацо и пихал меня в дом:
- Бегом одевайся, я тебя за воротами подожду, а то твою собаку аппендицит сейчас хватит.
Интриган спрыгнул с крыльца и исчез в темноте. Инга проводила его истошным лаем.
Я прикрыл дверь и прошел в дом.
- Он что пьяный? - спросила мать из темноты спальни.
Я улыбнулся в темноте кухни. Предчувствия сбывались. Я стал одеваться:
- Почему пьяный? Просто возбужден немножко. Слышала же, трубы дармовые подвернулись, а он же, кажется, новый дом себе строит.
Я нащупал на комоде флакон с туалетной водой и азартно освежился.
- А что это за трубы такие, дюймовочки? Диаметром в дюйм, что ли? Так мог бы и сам погрузить. Пить наверное зовет? - не унималась мать.
- Да с чего пить-то? Канализационные трубы, а дюймовочки, потому что хрупкие очень. Чугунные же.
Я не скрывал озорной улыбки на своем лице. В доме была темнотища. На душе у меня уже плясали чертенята. Прямо как в юности, как почти 20 лет назад.
- Я не надолго, мам, ты не закрывайся.
- Оденься потеплее, простынешь после бани.
Я вышел на крыльцо и прикрыл дверь. Инга радостно заскулила.
- Цыц! - прикрикнул я и пошел к воротам.
В соседнем доме было темно, но я знал, что сейчас за мной из-за занавески наблюдает Кашириха - вечный шпион и доносчик. Как не конспирировались мы в пору своего активного познавания мира, все равно родители были в курсе всех наших экспериментов. Кто, с кем, и когда. Недавно выяснилось, что Кашириха даже числилась штатным осведомителем в местных правохранительных органах. И мне вновь захотелось потягаться с профессиональным резидентом. Поравнявшись с кустом жасмина, я на некоторое время скрылся с поля ее зрения. И вот что я сделал. Я опустился на четвереньки и хоронясь за клумбой пахучих цветов пополз обратно к крыльцу, потом метнулся за дом, обогнул его и выскочил с другой стороны. Занавески на окнах Каширихи колыхалась, бедная старушенция металась от одного окошка к другому. Она потеряла меня. Я осторожно пробрался к забору и перемахнул на улицу.
Кацо сидел у ворот возле столба. Я слабо присвистнул, кося под сверчка, и подал ему знак рукой. Кацо сообразил слета - встал на четвереньки и подполз ко мне.
- Игорек, значит так, - горячо зашептал он, подминая меня под себя. - Сейчас мы с тобой будем ****ься!
- Это лишнее, Колян, - сказал я, пытаясь выбраться из его жестких объятий. - Я тебя ценю, как друга детства, но не более.
Мы катались по влажной и мягкой молодой траве. Кацо беззвучно хохотал.
- Молодец, режиссер ***в! И чего ты застрял в своем Питере, мы бы с тобой здесь весь электорат переебли.
- Так может вместе в Питер махнем? Там масштабнее.
- Нет я толчею не люблю. Сейчас увидишь, как мы тут отрываемся.
Мы лежали на спинах и приводили в порядок сбившееся дыхание. Небо было просто завалено звездами. Да такого в Питере не увидишь!
- Все, от винта! - скомандовал Кацо и вскочил на ноги. - Карета в военгородке, в проулке.
Я поднялся, и мы двинулись к воротам военного городка. Во время войны здесь дислоцировалось авиационное училище, где за три месяца желторотиков обучали взлету, посадке, нехитрым маневрам и отправляли на фронт. До сих пор на местном кладбище сердобольные старушки ухаживали за могилками погибших во время тренировочных полетов трех югославских курсантов.
- Я сказал им, что ты кинорежиссер, понял? - вводил меня в курс дела Кацо.
- А они, что актрисы?
- Конечно! Одна стеклотарой жонглирует в заготконторе, другая ваучеры тасует в сбербанке.
- Тогда я лучше представлюсь каталой с Деребасовской.
- Нет они хотят отдохнуть культурно, и я обещал им, что все будет на высшем уровне.
- Понятно.
Мы прошли немного по темной аллее городка, свернули в проулок и сразу уткнулись в МАЗ. Огромная кабина с белой радиаторной решеткой и поблескивающими никелированными ободами на фарах напоминала физиономию улыбающегося из темноты негра-великана.
Кацо отворил дверцу со стороны водителя и пропустил меня вперед.
Из салона доносилась музыка, потягивало табачным дымом.
- Пупа, пупа, - запел Кацо приседая в такт, - в блюдце плавала залупа.
Я ступил на подножку и полез в салон.
- Добрый вечер, дорогие мои россиянки! - продекламировал я голосом нашего вечно недомогающего президента, обращаясь к двум темным фигурам, что виднелись в глубине салона.
Фигуры прыснули.
Кацо уселся за руль и захлопнул дверцу. Вспыхнул яркий свет.
- Девчонки, знакомьтесь - кинорежиссер из Питера, проездом в Голливуд, - отрекомендовал меня Кацо и азартно почесался.
Мы отщурились и осмотрели друг друга.
Им было за тридцать. Одна худая, бледнокожая, узколицая с нижней челюстью похожей на носок восточных туфелек. Вторая крупная, загорелая с длинными пепельными волосами перетянутыми сзади в хвост.
- Иннокентий Эйзенштейн, - представился я.
- Вера, - подчеркнуто пренебрежительно бросила худая и полезла на спальное место, выставив мне на обозрение довольно изящную задницу в шерстяных подштанниках.
Кацо пихнул меня в бок, и я переместился на место Веры. Поближе к предназначенной для меня...
- Наташа, - назвалась она и застенчиво отвернулась.
Я стрельнул по ее фигуре. Коренастенькая. Грудь большая. На шее родинка.
- Верунь, фуражку там не раздави, - ласково заметил Кацо, копошащейся в спальнике девице, затем нырнул под руль и вынырнул с бутылкой в руках. - Сегодня день Военно-воздушных сил, все должно быть по уставу. Але, гараж! - похлопал он свою подружку по непоседливой попке.
- Лапы убери, - буркнула Вера и лягнула Колю в шею. Он поймал ее ногу и крепко поцеловал в лодыжку.
- Дурдом, - мягко сказала Наташа и глубоко вздохнула.
- Ну, что со знакомством? - сказал я и взял с передней нарели граненую стопку. Похоже из нее только что выпивали.
- Веруня, тару, - скомандовал Кацо и откупорил бутылку.
На мое сидение выкатились недостающие три стопки. Я отдал наполненную Наташе. Пальцы у нее были жесткие и шершавые.
- Ну, ребятишки, - лучезарясь улыбкой начал Кацо, - личный состав укомплектован. Выпьем же за любовь, которая не дает нам покоя ни днем, ни ночью!
И захватив губами края стопки по всей окружности, Кацо опрокинул содержимое в себя.
Я чокнулся с Наташей, Верой и выпил. Самогон моментально опалил меня от голосовых связок до прямой кишки.
- Ого! - выкрикнул я.
Наташа поднесла мне малосольный огурчик. Я откусил с ее руки и поцеловал в ладошку. Она засмеялась и доела остатки.
- Веруня, контакт! - гаркнул Кацо.
Веруня метнулась к панели, откинула крышку и вдавила огромную красную кнопку. МАЗ встрепенулся и заревел.
- От винта!
Двумя руками Веруня вцепилась в рычаг переключения скоростей и рванула его на себя. Послышался треск, свет в салоне погас, вспыхнули фары, просветив насквозь весь военный город. Вера прыгнула Кацо на колени и обхватила его непутевую голову своими бледными руками.
- Из города выйдем, я сама поведу, понял?! - задыхаясь от страсти прошипела Веруня. В ее расстегнутой кофточке мелькали маленькие груди.
Колян заграбастал губами половину лица своей агрессивной подружки и отпустил педаль сцепления.
Рывок.
Я повалился на Наташу и уткнулся ухом в ее мягкое плечо. МАЗ круто вывернул на аллею и помчался, невзирая на ухабы. Мы бултыхались по салону, как говно в проруби, и скоро Наташа оказалась подо мной. Зубами я оттянул подол ее футболки, поднырнул под него и присосался к соску желейной, попахивающей потом титьки. Тем времени мои руки нащупали и сжали обе ягодицы. Наташа часто и жарко задышала мне в макушку, лихорадочно запустила руку в трико и схватилась за член. Он был твердее кости. Я ответил тем, что оголил ей зад, просунул кисть между ног и загнал во влагалище аж два пальца. Наташа выгнулась, как ощерившаяся кошка. И тут я получил толчок под зад.
- Ты гляди какой шустрый, уже вставил! - зло выкрикнула Верка.
В салоне вспыхнул свет.
Наташа подтянула штанишки. Я незаметно вытер палецы о чехол сидения.
- Я не шустрый, Вера, а влюбчивый, - сделал я уточнение и посмотрел ей прямо в глаза.
Веруню слегка потряхивало. Вот кому требовалось срочно вставить и желательно во все отверстия. Я демонстративно поправил вздыбившийся инструмент, и денно и нощно докучающей нам, любви.
- Веруша, не луди людям мозги, пусть знакомятся, - вмешался Кацо и выключил свет. - Слушай музыку, отдыхай душой.
Наташа положила мне подбородок на плечо:
- Эгоистка, - сказала тихо, и ее шершавые пальцы вновь обхватили головку моего члена.
Потом мы неслись по шоссе среди сплошной тьмы. Фары выхватывали лишь небольшой кусочек дороги, который стремглав бросалась нам под колеса. Веруня, перехватив управление, совсем ошалела. Она швыряла многотонный грузовик от обочины к обочине. Кацо отхлебывал из горла и вопил:
- Топи, Веруня! Топи!
Наташа позабыла о моей вздыбившейся любви и, вцепившись в ручку на панели, таращилась на дорогу. Я обмусолил обе ей сиськи, но она никак не могла побороть свой страх. Я разозлился на капризную Веруню и стал отпускать в ее адрес эротические колкости. Пару раз она бросала руль и кидалась на меня с кулаками. В схватке я яростно мял ее горячий лобок.
Наконец мы свернули с шоссе и полетели по грунтовой.
- Идем на посадку, пристегните ремни! - проорал Кацо и ударил по тормозам.
МАЗ остановился у самой кромки воды широченного пруда. Мы высыпали на воздух. Звездам на небе просто не хватало место, и они сыпались в пруд, как оголтелые. И среди все этой звездной давки пыжилась почти полная луна.
Наташа подошла ко мне сзади, обняла и сказала на ухо:
- Искупаемся?
Она успокоилась и вспомнила о моем большом и твердом.
- Я хочу танцевать! Я не ****ься сюда приехала! - кричала Веруня, пиная магнитофон.
- Так зачем же ты тогда мафон раздолбала?! - орал Кацо, перехватывая пас от своей подрухки-затейницы.
Воспльзовавшись передышкой, я потащил Наташу в кусты, в очередной раз проникая ей под футболку.
Позади послышался всплеск, а потом вопль:
- Гол! Все едем в деревню на танцы! - бесновалась Веруня, и МАЗ снова взревел.
- Ой, они уезжают! - остановилась Наташа.
- Да, черт с ними, покатаются и вернутся, - попытался я завалить в траву пугливую толстуху.
Но Наташу опять охватила паника. Она вырвалась и кинулась к машине. Я вынул член и стал дрочить на луну.
- Эй, кинорежиссер, ты остаешься! - верещала Веруня, вцепившись в руль и поддавая газу. Мандавошка, она терзала и меня, и друга моего детства, и свою подружку.
- Поехали, Игорек, - подскочил ко мне Кацо. - В деревне еще гарючки достанем! Я балдею от Веруни! Она меня заводит так, что я потом лошадь насмерть заебать могу!
- А Веруня сама, что так и не дается?
- Не ссы, братан, еще вся ночь впереди!
Я оставил луну в покое и,обнявшись, мы побежали к рычащему МАЗу, где нас поджидали одна буйная, а другая обомлевшая.
До деревни оказалось совсем не далеко, мы едва успели выпить и закусить.
- Верунь, где здесь пойло продают? - перехватывая управление, кричал Кацо. Веруня предпочитала ездить по прямой и открытой местности.
- Вон в том перекосоебленом доме, - указала чокнутая и плюхнулась мне на колени своей костлявой жопой.
- Вера, прекрати всем гадить, или я останусь здесь, - вдруг выступила, молчавшая всю дорогу, Наташа.
- Че в стогу ночевать будешь со своим кинорежиссером, - взвилась Веруня и больно ущипнула меня за ляжку. Я вогнал ей свой большой палец в анус, прямо через мягкие подштанники.
- У меня в этой деревне тетка живет, понятно тебе, корова! - завелась тихоня.
- Ну, и ****уй! - расхохоталась интриганка.
- Что?!
- Девочки, у меня есть подходящий консенсус, - встрял я в перепалку и приобнял обе враждующие талии.
- У меня тоже консенсус давно стоит, - добавил Кацо, резко крутанул руль и упер МАЗ в хлипкий забор. Фары высветили убогое жилище. Кацо нажал на клаксон.
Через некоторое время окно распахнулось и выглянула испуганная и заспанная физиономия то ли мужчины, то ли женщины.
- Мужик, давай тащи два пузыря по червонцу! - заорал ему Кацо, выпрыгнув на подножку.
То ли мужик, то ли баба замотал головой и замахал руками.
- Давай не тряси матней, мудила, я с Тюмени в Питер еду! Или сейчас раскатаю твой скворечник по щепкам! - пригрозил Кацо.
Голова исчезла.
- Веруня, подай бабки, - влез в кабину Кацо, - там в фуражке за подкладкой.
И тут из окна вылезло дуло двустволки.
- Ложись! - крикнул я и притянул непутевую голову Кацо к сиденью.
Грохнул выстрел. По кабине как-будто ударило градом. Но стекло не высыпалось, а лишь покрылось все паутиной трещин.
- Нихуя себе, отоварились! - высказался Кацо и врубил заднюю скорость.
МАЗ откатился назад и вывернул на дорогу. Пока Кацо перекидывал рычаг переключения скоростей, Наташа открыла дверцу и выпрыгнула из кабины.
- Эй, ты куда?! - только и успел крикнуть я, но она уже юркнула между домами и исчезла.
А Кацо завершал задуманный им маневр, и МАЗ пятился на ворота своим огромным железным кузовом.
- Партизанэн, стафайся! - вопил Кацо и давил на газ.
Сзади послышался удар, потом скрежет и затем хруст. МАЗ подпрыгнул и вкатился во двор.
- Сейчас я возьму его голыми руками! - прорычал Кацо и скинул с себя рубашку с погонами старшего прапорщика российских военно-воздушных сил. У него были длинные руки, широкие кости и бугристые мышцы. Трицепс не уступал бицепсу по величине. Бледные конечности Веруни обвили загорелую шею Кацо, и она как медуза прилипла к губам моего друга детства.
- Я тащусь от тебя, Колян, - проговорила наконец психопатка, задыхаясь и раздирая в кровь великолепные плечи своими ****скими когтями.
- Кацо, нас окружают, - сказал я и вооружился какой-то железякой, которую нащупал под ногами.
Потом мы дрались с дремучими людьми. Их было много, но все они были пьяные, и мы расшвыряли эту вонючуу кучу, как ветхий хлам. Веруне разодрали кофточку до пупа, и я пару раз припадал к соскам ее крошечных сисек своими разбитыми в кровь губами, пока Кацо добивал противника.
- Съебываем, Колян! - крикнула Веруня, стоя на крыше кабины почиканного дробью МАЗа. - Участковый свет в доме запалил.
Мы экспроприировали бутыль самогона, старенькую двустволку и вязанку вяленой рыбы.
- Веруня, контакт!
Бледная кисть вдавила красную кнопку.
- От винта!
С погашенными фарами мы понеслись по деревне
- А где Натаха? - спросил Кацо, когда мы выехали за околицу и устремились в поля по прямой, как взмах руки, проселочной дороге.
- К тетке пошла, - сказал я и оторвал от связки пахучего леща.
- У нее критические дни, - добавила Веруня и захохотала.
Развалившись в спальнике, распоясавшаяся стерва ворошила непутевую голову моего друга детства своей длинной и тонкой, как прутик, рукой, а босой ногой, вернее большим пальцем босой ноги, ковырялась у меня в ухе. Ее маленькие задиристые сиськи трепыхались на кочках и ухабах российской проселочной дороги.
- Кацо, она ее специально отшила! - крикнул я и открутил лещу башку.
- Да, отшила! А ты уже яйца раскатал?! - хохотала Веруня и тыкала мне в морду своими голыми пятками.
Она совсем спятила, вертелась, извивалась и шипела, как гюрза. Я отшвырнул почти распотрошенного леща, поймал ее ноги и одним движением стянул эти мягкие шерстяные подштанники.
Трусики были узкие и черного цвета.
- Веруня, не посрами провинцию! - закричал Кацо, привстал и, не останавливая грузовик, спустил штаны.
Но эта мегера схватила двустволку и приставила дуло прямо в шею моего друга детства.
- А может вы друг дружке вставите, а? А я посмотрю! - завизжала Веруня.
Но я вдавил красную кнопку, двигатель заглох, и МАЗ резко сбавил скорость. Веруню вышвырнуло из спальника, и она скатилась на сидение. Кацо вырвал ружье, а я разодрал черные трусики. Пахнула бабьим духом.
- Верунь, ну, мы же не извращенцы! - ласково приговаривал Кацо, закручивая руки, верещащей суке. - Ты ж сама Надюху отшила. Значит сегодня твой день. Как говорится, полный эксклюзив!
Я поймал ее спичкообразные ноги и раздвинул.
- Заезжай, Игорек! - призвал меня мой друг детства.
Наконец, я увидел вход и прицелился.
Но неожиданно, что-то щелкнуло, и кабина взмыла вверх. Все полетело кувырком.
- ****ь! Опять замок расфиксировался! - кричал где-то подо мной Кацо.
- А-а-а-а! - голосила Веруня и уже мчалась голая по свежим пшеничным всходам.
Мы бросились в догонку.
- Ну, что, Чарли Чаплин, имел ты такую суку у себя в Питере?! - вопил Кацо, задыхаясь от полноты ощущений. Одной рукой он придерживал вздыбленный член, а другой энергично помогал бегу.
Я отмалчивался, потому что тоже держался за свой детородный орган, только обеими руками и работал, изо всех сил работал ногами. Впереди нас, поверх мягонького моря пшеничных соцветий-метелок, мелькали бледные ягодицы.
Кацо вырвался чуть вперед, прыгнул и сбил Веруню с ног. Она дважды перекувырнулась и встала на четыре точки. Тут мы ее и накрыли.
Дальше не было произнесено ни единого членораздельного звука. Рыча и отплевываясь, Кацо зажал голову нашей добычи между ног. Не мешкая, я вторгся в нее сзади. Жертва взвыла, как болотная выпь.
“У-А-У!!!”
Я намертво держал ее за бедра и насаживал на свои 15 сантиметров в адском темпе. Слюни текли у меня по подбородку и капали ей на копчик.
“У-У-А-А-У!!!” - лютовала подо мной Веруня, выдирая с корнем молодые побеги пшеницы и швыряя их себе на спину. Стебли сползали по острому хребту и собирались на затылке, где их орошали слюни моего друга детства. Дух сырой земли пробуждал аппетит и способствовал слюноотделению. Все поле вокруг нас лоснилось лунным светом и одной стороной простиралось до посветлевшего горизонта. Зато по другим сторонам, в посадках, пряталась тьма из которой, казалось, наблюдали за нами алчные звериные глаза. Но они боялись выйди на поле и напасть на нас. Мы бы разорвали их в клочья своими зубами, своими когтями. Мы бы скорее погибли, чем отдали им свою суку.
Мерно работал дизель. Кацо дремал за рулем. На нем снова красовалась форменная рубашка с погонами старшего прапорщика Военно-воздушных сил России. Рядом с прапорщиком сидел и покачивался я. Веруня, свернувшись калачиком, лежала в спальнике. По ее голой лодыжке ползала муха. Мы возвращались в город.
- Коль, - слабо позвала Вера, не открывая глаз.
- Чего, Верунь, - отозвался прапорщик и шумно зевнул.
- Не забыл, сегодня после обеда я комбикорм получаю, подъедешь?
- Подъеду.
- А завтра нужно навоза на огород привезти.
- Привезем.
- Жене-то, что говорить будешь?
- Скажу уж.
- Что?
- Ну, что на дежурстве задержали, чего изгаляться-то.
Вера одобрительно покачала головой, так и не открыв глаза.
Впереди, прямо по курсу МАЗа, над самой дорогой висел огромный красный солнечный диск. Я пялился на него своими пустыми глазами, не имея на душа ни одного чувства, а за душой даже и предчувствий, и думал: “А может быть мне все это приснилось? И ночь, и звезды, и луна, и прочее, прочее, прочее ...