Я женат. Причем уже второй раз. И опять не на той, на которой хотел.
Просто та, на которой я хотел жениться, вышла замуж не за меня, а за Мондруса.
Потому что он лучше меня.
Хорошо, что я это понимаю. Иначе мне было бы всех жалко: и себя, и ее, и даже Мондруса. А так, я просто ему завидую. Мне даже не обидно. И не жалко.
А своих жен мне жалко. Особенно ту, что от второго брака. Ее зовут Ирина. Правда и первую тоже звали Ириной. Но теперь ее уже так не зовут. Потому, что она после развода поменяла имя. А еще она поменяла фамилию на девичью своей матери. Так что теперь она – человек с совсем другим названием. И не будем о ней.
Зато жена от второго брака поменяла свою фамилию на мою. А имя не поменяла. Потому что я бы совсем запутался. А она не поменяла, и я не запутался. Вот, как она меня любит. И даже этого не скрывает.
Правда, и я не скрываю, что её люблю, но лишний раз не хочу этого показывать.
Когда я взял ее во вторые жены и принес домой, она сразу забилась в угол и начала плакать. Я думал, это потому, что ее оторвали от мамы. Пройдет неделька, другая и все устаканится. Но она продолжала тихонько поскуливать и не раскрывала мне причину своей печали. А через два года даже во всем созналась. Плачет она потому, что хочет, чтоб у нее родился Ромуальд. Тогда я постарался, чтоб он у нее родился. Но он не родился. Вернее родился, но только не сразу.
Сначала у нее стал расти живот. Но она продолжала плакать, потому что боялась, что живот сдуется и Ромуальд не родится. А когда он родился, то тоже стал плакать. Теперь жена от второго брака стала плакать, потому что плачет Ромуальд. А Ромуальд стал плакать потому, что плачет его мама. А потом они стали плакать вместе, но я уже не знаю почему. Мне уже стало неинтересно, почему они плачут.
Моя первая жена никем не работала. Она училась на студента. Зато вторая жена кем-то работает. Я даже знаю кем, но не очень понимаю. А не очень понимаю, потому что это называется биомеханик. Да. Такой вот механик: трамблер от стартера отличить не может.
Однажды она меня повела к себе в научный институт и показала всякое диковинное оборудование. А потом предложила поучаствовать в эксперименте. Приклеила мне на ноги и руки кружочки с проводами. Их в компьютер подключила. На мою голову надела резиновую шапочку. Тоже с проводами. В общем, красиво меня нарядила и поставила в центре кабинета.
– Вот, – говорит, – Сейчас я включу электромагнитный импульс тебе в голову. А сама буду на компьютере смотреть, какие у тебя мышцы сработали. Все, расслабься. Раз, два, три.
Что-то щелкнуло у меня над затылком. В глазах потемнело. Ноги согнулись, а руки затряслись. Памперс заметно потяжелел.
– Ух, ты, – сказала Ирина, глядя в монитор, – Какой ты хороший подопытный. Я на коллегах этот опыт ставила, но ни у кого таких ярких кривых не получалось.
– Такой опыт лучше на крысах ставить, – сказал я, срывая с себя шапочку и кружочки с проводами, – совсем тебе меня не жалко. Теперь у меня голова плохо думать будет.
Потом смотрю, а жена опять плачет. Жалко ей меня стало. И голову мою. Вот как она меня любит.
Она вообще, никогда не скрывает, что меня любит. Ради меня она даже готова идти на жертвы. Один раз даже говорит:
– Заткнись, я не хочу тебя больше слышать!
Так меня перепугала. Спрашиваю:
– Ты что, оглохнуть хочешь?
Молчит. Только плачет. Вот как она меня любит. Самоотверженно.
Правда, хоть и готова идти на жертвы, но на них пока не идет.
Но зато она иногда стрижет себе челку. Совершенно поганую ровную челку. И короткую. Выше бровей. От этого ее лицо становится мне неприятным. И я тоже этого не скрываю. Поэтому, пока не отрастет челка, я к ней не подхожу. Зато когда челка отрастает, я подхожу к ней и пою песни. Просто сама она их уже не поет. Раньше она пела, когда мылась в душе. А я всегда подходил и просил повернуть кран так, чтобы он не гудел. Потом оказывалось, что это она так пела.
А еще она любит жить на кухне. Но не всегда. Спит она у меня в комнате. Иногда еще заходит, когда с пылесосом по квартире гуляет. А остальное время она на кухне живет.
Вот, бывает, захожу в кухню, а она на табурете сидит, по телефону разговаривает. Не то разговаривает, не то в телефон плачет. Это она всегда так с тещей беседует. Пищит то-о-оненько. Да еще и ногу на ногу закинула. И тапком на кончике большого пальца болтает. А тапок еле держится, но не падает. Меня всего тоже качать и колбасить начинает. Вот ведь мерзость.
И не могу я с собой ничего поделать. Мне просто необходимо этот тапок на пол сбить. Сбиваю. Ирина плачет уже громче. Понимает, наверное, как мне самому оттого, что я сделал, гадко стало.
Вот как она меня понимает. И любит. И даже этого не скрывает.
Видно, есть во мне что-то такое, за что меня любить.