Андрюша, нет Андрей Михайлович — так его почтительно называли клиенты, был похож на Винни Пуха. Правда, в отличие от упомянутого персонажа, Андрюша был ещё и умный. Потому и попал в городскую коллегию адвокатов. Конечно, кроме ума в наличии были и все остальные атрибуты: диплом юриста, мама со связями в юридическом мире и т.д. Более того, мама Андрея Михайловича была известным адвокатом, и при этом участником ВОВ. Последнее в годы застоя (а теперь то время решили называть именно так) при мало-мальски пробивном характере сулило массу возможностей. В том числе и в профессиональной адвокатской деятельности. Впрочем, к истории про зубы это никакого отношения не имеет.
Ну так вот, однажды Андрюша, нет Андрей Михайлович, участвовал в тривиальном уголовном деле: хищение соцсобственности, подсудимый свою вину признавал, отягчающих обстоятельств не было, следствие проведено без "проколов", аккуратно. В общем, всё было ясно. Процесс приближался к развязке точно по расписанию, почти как курьерский поезд в конечный пункт назначения в те блаженные времена, которые теперь решили именовать застоем. Всё было ясно, каких-то особенных гонораров дело не сулило, но и чрезмерных усилий не требовало; единственное, что слегка угнетало адвоката — надо было постоянно торчать на процессе, в этом затхлом зале со скрипящими столами, полусломанными стульями и отваливающейся от стен штукатуркой.
"Ну и ладно, — думал Андрюша, — видно, такая у меня судьба..."
Совершенно неожиданно, неизвестно почему (советское правосудие всегда непредсказуемо), процесс вдруг затянулся. А у подсудимого весьма некстати сломался зубной протез. Теперь в ответ на вопросы судьи сначала раздавалось какое-то шамканье и только потом, после полуминутной паузы слышались некие членораздельные звуки, хотя и не всегда понятные. Теперь процесс уже не нёсся как "курьерский", не двигался быстро и уверенно к кульминации — вынесению приговора — он полз и тащился как полудохлая курица, замирая на очередные полминуты, чтобы от шамканья перейти к звукам фыркающего бегемота, а затем уже к отдельным словам, звучащим более-менее отчётливо. Впрочем, смеяться над этой бедой подсудимого было бы грешно, Андрюша ничем не мог ему помочь...
То ли обвиняемый додумался сам, то ли кто-то подсказал, только в конце очередного судебного заседания он попросил у судьи разрешения передать зубной протез родственникам для починки. Судья не возражала, начальник конвоя тоже, и аккуратно завёрнутый в газету протез перекочевал в добротный, из коричневой кожи Андрюшин кейс, а из него в нежные руки постоянно плачущей жены подсудимого. Родственники оказались на редкость заботливыми и, вероятно, всемогущими — починка "зубов" заняла лишь сутки. Теперь протезу предстоял обратный путь: из Андрюшиного кейса в рот к будущему преступнику. Судья втайне надеялась, что шамканье подсудимого сменится на нечто более приемлемое с точки зрения правосудия, и тогда судебный процесс снова рванётся к финишной ленточке, к своей кульминации, и вскоре можно будет вместе с народными заседателями выйти гуськом из совещательной комнаты, ожидающая этого момента секретарь Наденька произнесёт своим немного детским звонким голоском привычное "Встать, суд идёт!", в зале запричитают женщины — родственницы подсудимого, но всё это быстро оборвётся и можно будет тихим бесстрастным голосом зачитать только что написанный приговор, напоследок, как заклинание, добавить, что он может быть обжалован в течение семи дней, и пойти после этого пить чай с пряниками, блаженно развалиться в удобном вращающемся кресле у себя в кабинете и бездумно смотреть, как за окном хлещет противный осенний дождь.
Но всё испортил начальник конвоя. На этот раз были другие конвойные. "Люди, недавно спустившиеся с деревьев", — так мысленно назвал Андрюша личный состав из братской республики. Начальник тоже был плоть от плоти недавно спустившихся. И, видимо, у них там, на деревьях, всё было иначе.
Короче, когда в перерыв Андрюша отдал своему подзащитному зубной протез, начальник конвоя встрепенулся и чуть ли не прыжками кинулся к несчастному. Но... было поздно: на глазах у изумлённых конвоиров подзащитный мгновенно засунул протез в рот и сомкнул челюсти.
— Отдай зубы! — завопил начальник конвоя.
Но челюсти обвиняемого оставались крепко сомкнутыми...
Там, на деревьях, видимо, просто так не сдаются. Внимание начальника переключилось на адвоката. Лязгнув затвором автомата и упёршись стволом в пухлый живот юриста, начальник стал требовать "зубы" у него. Два других конвоира немедленно присоединились к своему главнокомандующему и застыли в угрожающем каре.
Формально конвой был прав — конечно, ничего нельзя передавать обвиняемому без соответствующего на то разрешения. Но методы только что слезших с дерева Андрюшу раздражали. Впрочем, выход напрашивался сам собой: надо было воспользоваться их же приёмчиками. Совсем нетрудно, наверно потому, что всё человечество когда-то слезло с дерева.
"Вперёд и не бойся!" — скомандовал себе Андрюша. В этот миг ему почему-то вспомнился самый первый конфликт в суде, хотя за долгую и весьма успешную адвокатскую практику их было немало. Тогда в Реутовском суде ему пригрозили арестом (!) за неуважение к суду. В общем-то, за безобидную вольность, когда, выступая на слушании дела, он сравнил качество здешнего правосудия с убогим состоянием местного судебного дворца. Разваливающееся здание суда напоминало в некотором роде аккуратно сохраняемую реликвию, правда, не имевшую исторической ценности. Горсуд давно уже стал притчей во языцех, и, видимо, потому слова Андрея Михайловича вывели судью из терпения.
Но в тот раз ситуация была куда безобидней: Андрей всё свёл к шутке. Кротко взглянув на судью и улыбнувшись молоденькой прокурорше, он заявил, что тогда придётся организовать выездную сессию суда вокруг адвоката, метущего метлой реутовские улицы. Прокурорша захихикала, судья ядовито усмехнулся, и эпизод был исчерпан...
Сегодня всё куда серьёзней.
— Слушай, дорогой, — начал он с неподражаемым горским акцентом. — Знаешь, кто вчера был начальником конвоя? Гоги был!.. — тут Андрюша сделал многозначительную паузу. — Начнут разбираться, спросят, кто разрешил отдать зубы в починку? Гоги разрешил. Ты говоришь – запрещено. Правильно говоришь. Значит, накажут Гоги. Ты хочешь, чтобы Гоги наказали? Правильно, не хочешь. Потому что тогда Гоги тебя накажет.
На лице начальника конвоя явно отражалась усиленная умственная работа, разумеется, в тех пределах, что доступны недавно слезшим с дерева. Наконец, последовала последняя умственная операция, и начальник конвоя одолел всю логическую цепочку. Здравый смысл и богатый жизненный опыт предшествующих поколений, живших на деревьях, подсказывал, что шутить с Гоги — этим здоровым лбом из соседнего взвода — не следует. И конвойный начальник, нехотя, поморщившись, пошёл на попятную...
Андрюша победил. "Зубы" находились по принадлежности, там, где они и должны быть. Вероятно, завтра этот судебный процесс завершится; на сегодня — баста, пора домой.
Но всю дорогу домой, сидя в своём новеньком "жигуле", Андрюша зло, по-матерному ругался, безбожно "подрезал" при обгонах и уже ругался на едущих с ним в одном направлении. Будто они, едущие рядом, тоже в чём-то виноваты и продолжают свой путь в прежнем направлении вместо того, чтобы включить мигалку и свернуть: кто налево, а кто направо. А они всё не сворачивают и не сворачивают, заставляют его ехать в одном потоке, облепив его белый "жигулёнок" спереди, сзади и по бокам. Впрочем, к чему лукавить — возвращался Андрей Михайлович по набережной, так что справа был берег Москвы реки, покрытой тонким осенним ледком, а слева — проезды, ведущие на Красную площадь и в Кремль.
Только в самом конце пути, можно сказать, уже дома Андрюша отделался от липкой массы попутчиков. Запихнул свою "белую крысу" в гараж и поплёлся в сталинскую многоэтажку. Войдя в квартиру, он с размаху, смачно швырнул свой кейс в стену, на которой висел дорогой персидский ковёр. Ударившись, кейс раскрылся, на стоящую у стены тахту посыпались не съеденные днём бутерброды, какие-то деловые бумаги, скрепки... Последним упал толстый том уголовного кодекса с комментариями.
Шёл 1984-й год.
Copyright © 1993 by Гусев Андрей Евгеньевич.