Наверное, у каждого пацана случается период, когда слишком многое свершается впервые, скопом, сразу, как землетряение или же горный обвал снежной лавины... У меня такое было в 198... году (как щас помню… эх, где мои опнадцать лет…). Приключилось мне тогда на все лето съездить в спортивный лагерь , и так далеко, главное, прямо к гуцулам. А гуцулы те жили на самом краю света, еще в СССР, но уже не с нашей стороны, у самой бешенной речки “Прут”. Ехали мы туда поездом две ночи, и что интересно - я жил в вагоне, но приемущественно на третей полке, как самый молодой, в ожидании контролера. Так я впервые понял, что можно ездить зайцем, если взрослые дяди еще на вокзале пропьют твой билет. Но вид с высшей полки был замечательным, и я уже тогда понял, что окажусь на какой-то сказочной вершине… Так оно потом и сталось.
Начало открытиям было положено в момент перехода черты между потомками Александра Невского и Князича Литовского, аккурат после озера Чудского… Такого превращения планеты не ожидал никто из наших путешественников. Но что именно никто не ожидал – говорить и щас не решусь, поскольку веду рассказ глазами детского детеныша, “чингачгука Авина”… А взрослая тайна остается нашей, пока не стукнуло паспорт в катафалку получить (тьфу, тьфу)…
Ну, в общем, миновали мы несоветский пейзаж, а после переезда вдоль прибалтов, началсь родная Украiна лопухов-подсолнухов. Столько желтого цвета, и сразу!!! И кончилось все это, поездное, эффектной точкой - городом “Львов”. Он мне сразу понравился своим названием, я понял, что этот город родился в моем знаке неба. Там был уже запад чистой воды, без всяких миражей, хотя об этом никто и не знал. Просто, чудно стало-бало вокруг. Начиная от изображения “швейцарских” махоньких, игрушечных трамваев и заканчивая комиссионками, в которых пионЭру Авину впервые довелось читать по английски надписи “Sharp”, “Grundig” (многооборотный, про который мне потом Жванецкий в гигант-холле Госуниверситета скажет, что у продавца на помойке он берет все, а у нас на кухне только “Маяк”, и тот с трудом). Перебравшись с локомотива на паровоз, мы из Львова покатили в черный от пыли и угля Ивано-Франковск, разглядывая впервые не по телику, а по жизни, горы добытого неграми-шахтерами угля и ландшафт, приближающийся к боевым советско-суворовским Альпам… Так, на перекладных, добравшись до точки моего “падения на гору”, мы прибыли в маленький гуцульский городок “Ворохта” с совершенно чудесным трамплином, уже обладавшим в те времена искусственным покрытием, с вертлявыми широкими дорогами, упакованными в превосходный асфальт, с дорогами поменьше, петляющими между совершенно безумной речкой и срезанными сверху донизу и поперек горами, глядя на которые можно было изучать археологию неолита читая пласты слоеного пирога нашей матушки земли.
Остановились мы в трехэтажной школе на двухярусных койках. Проснувшись первым гуцульским утром, я впервые в своей жизни услышал, что называть себя “русским” бывает опасно и что ходить в город можно только очень большими группами, поскольку гуцульсике мальчики могут и не понять чистейший и богатейший русский … Мы так и ходили. Толпами. Ходили и вслушивались в странный не знакомый гуцульский язык сограждан по социаистической интернациональной державе, уже оттененной на карте штрихом западной украины. Мы их не понимали. Они нас – отлично! Поскольку недолго мы терпели тыкания пальцами и приняли тактику упреждающих ударов типа мгновенных налетов на местный рынок. Быстро приученные к массовому нападению “русских подпасков”, гуцульсике толстые бабы завидев нас издалека или же предупрежденные разведкой, укладывались в военные нормативы, и когда мы клином вбегали на территорию островка местного капитализьма, все семячки были уже спрятаны в мешки, завязаны веревками и склеены печатями мира и дружбы. Так впервые я понял о важности роли Штирлица и что необходимо быть фантомасом в этом мире. Почему Фантомасом? Да потому что я впервые в этом лагере посмотрел иностранный фильм, да еще какой! ФАнтомасом меня звали потом всю оставшуюся школу, поскольку очень удачно у меня получалась пантомима со снятием фиолетовой маски ввиде лица, раскрашенного синим школьным мелом.
Что еще было впервые, спросите вы меня? Да все. Например, я впервые увидел очень необычную реакцию аборигенов на спортивные трусы. Старики и мужики с отвислыми усами входили в мнгновенный устойчивый ступор от наглости приезжих полуголых Павликов Отморозовых, а юные гуцулянки начинали странно светиться улыбаясь загадочной улыбкой “Мадонны с тазом”. Еще, впервые я увидел народный праздник, но не праздник “мацы с балалайками”, и не у себя в деревне в глубинах питерских болот, а на склоне “Ворохтянской” небольшой но ритуальной горы. Меня удивило даже не то, что там были простые жители, а не актеры, и не то, что у всех у них была древняя национальная гуцульская одежда, которую я еще в раннем детстве примерял в кладовке, доставая из пыльного сундука дедОвые шаровары с косовороткой, оторченной вышивным узором. Меня поразило, что нас не допустили на этот праздник, и мы смотрели его с расстояния “чужого-2”. Но когда дядьки в альпийских охотничьих скошенных шляпках с пером, на удалении пяти километров от советской школы, подняли огромнной длины трубы, и они загудели так, что их наверное стало слышно даже в Кремле, наш тренер уважительно заметил – Да, трембиты, вашу мать…
Но, в общем-то, нам было некогда решать проблемы неоднозначного звучания трембит, поскольку нас тренировали как чертят, которые должны были вот-вот вступить в смертельную схватку с Иваном-Балдой и работником его - попом. В рамках этих истязаний я впервые пробежал кросс величиной в 25 километров и не умер. На финише все возрасты равны – понял я тогда. А еще я впервые ощутил реальность понятия “второе дыхание”. Оно действительно существует. Где-то на 15-м километре мое тело, мозги и все остальное вдруг стало такими ватными и я, как ежик в тумане, ощутил себя со стороны, и даже речка Прут стала такой глухой и медленной… Но подъехал тренер на мотике и как стукнул мене палкой по ногам, а потом дал газу и исчез в удушливом мареве, за поворотом асфальта, растворившись в узком проеме между вертикальным откосом гранитного срезанного слоеного пирога и бурным потоком воды, прыгающей по камням валунов! Все случилось так внезапно, что я даже не понял что случилось! Просто, вдруг, сквозь слезы и боль я ощутил, как мои ноги начинают убегать вперед, отделяться от туловища. Тело мне пришлось нести все быстрее и быстрее, чтобы голова не отделилась от мира, а ноги не прибежали первыми… И она, голова моя, все же не отделилась. Прибежав где-то в середине первой группы пацанов, которым я был вдлину по плечи, нашел глазами тренера и он понял, что мне хорошо…
… Мне становилось еще лучше уже не только днем, но и вечером. Поскольку с нами в лагере отдыхали тренируясь крутить педали велосепидистки из под Киришей! ООО!!!!! Эти танцы! О, эта похвала, что маленький джентельмен хоть и маленький еще, но уже танцует… И в знак благодарности ( наверное, будучи под гипнозом моей наглости со страху), самая красивая в мире велосепидистка-выпускница однажды ночью станцевала мене танец живота!!!! На запретной территории – за лагерем, на полянке, головой в кусты, при полной луне, среди спящих враждебных гуцул…. Да. Она была выше на голову во всем…Наутро я шел в школу и громко пел песенку: “трах-тарарах, трах-тарарах, юный барабанщик, ты уже не мальчик”… И после этого отдыхать в лагере становилось все круче и круче. Мы каждый день бегали кроссы по карпатскому хребту, который именно так и выглядел – такой толстый, округлый хребет бесконечного азиатского верблюда, заблудившегося в степях украины. Вначале мы бежали по узкой тропинке вверх, вверх, вверх, среди огромных реликтовых елей. Вдруг, открывался на этом крутом косогоре гуцульсикй огромный дом с соломенной крышей по самую землю, как постовой этого страшного темного леса. Из дома завидев нас тут же выходила во двор молодая гуцулка в национальном переднике (долго видимо нас поджидала – приготовилась), потом мы выбегали на сам хребет и тренер громко удивлялся – как эта гуцулка зимой в город ходит, по сугробам, которые здесь, в горах, очевидно будут ей по самые помидоры…. И, вместе с хохотом тренера и нашими попытками представить где у нее помидоры, лес внезапно кончался огромным, до горизонта голым пространством, состоящим вверху из неба, а под нашими ногами это пространство стелилось ковром из сочной зеленой травы, и ковер этот был накинут на толстый бревенчатый с закругленными концами забор, а мы бежали по этому огромной высоты забору, укрытому мягким зеленым ковром. Вот такая, блин, картина. Выше нас уже было только небо, и справа и слева тени облаков гонялись друг за другом по абсолютно зеленой поверхности спадающих на землю холмов … А мы – все бегом, бегом, бегом, как заводные. И складывалось впечатление, что если остановиться – то все исчезнет… Потом, через километров десять молотьбы ногами, мы спускались по спадающему на землю краю этого зеленого ковра, выбегали на шоссе, и неслись по кругу, назад, к водопою, поскольку однажды спросив напиться у колодца у гуцула с колуном мы получили наглый плевок к нашим ногам…. И это было хорошо, поскольку придавало сил и ставило цель – добежать до лагеря и выпить холодной, сводящей зубы воды из под крана…
Тем временем, Время все быстрее неслось к концу смены, и количество “впервые” все нарастало и нарастало в моей голове. Так, я впервые взял в руки ракетку и сразу стал играть почти лучше старших пацанов в настольный теннис. Я впервые почувствовал понятие “предыдущая жизнь” , в которой был, очевидно, пин-понговским шариком”. Этот рефлекс и сегодня мне помогает развлекаться, играть на “деньги” (но разве это можно назвать деньгами?) с перворазрядницами…
Но и это еще было не все то новое, которое я постиг в свои тринадцать лет. Однажды мы поехали в горы, на самый высокий пик гуцульского коммунизьма. Пик был женщиной. Ее звали “Говерла”, и высотой она была ровно 2090 метров. Старше меня пацаны жестоко смеялись над таким названием такой гуцульской горы, но мне оно нравилось . Позже я понял почему. Оно ассоциируется у меня с гордой, своендравной “гуцулкой”, или с понятием “разговеться”, жить после “поста” на полную катушку.
И так, мы ехали к ней, к этой женщие целый день на автобусе. Остановились уже в предгорье. Там были деревянные щитовые домики и такие квадратные водоемы, а вних плавала форель, которая кусалась, зараза, если думала, что вы ее хотите вытащить и съесть. И вот, рано утром, мы пошли покорять самую главную гуцульскую женщину! Мать ихнюю – Говерлу.…. Идем все выше и выше, по дремучему лесу, по едва уловимой тропе. Вдруг на дереве, толщиной в три обхвата, висит табличка “Тропа Говпака”. Ни хрена себе! Сразу представилось – телеги, автоматы, мы - партизаны, а за деревьями прячутся фашисты со странными кличками “бендеровцы”, а мы их гранатами, гранатами, ну, как в кино…. Постепенно вышли на длинный высокий волнистый путь, который заканчивался уходящей в облака вершиной. Здесь, на этой верблюжей спине, весь мир был как на ладони. Слева, далеко внизу, залитая солнцем и кубиками деревень сияла золотая молодованская долина, которую обвивала ниточка-речка “Тисса”. Справа – более мелкие горы, которые ножом рассекал “Зорро-Прут”. И мы, крутя головой туда-сюда, с разбегу стукнулись об пограничный столб с царским орлом. Он говорил нам, что здесь проходила когда-то граница юной Империи. И здесь мы впервые ощутили себя понти-Пилатами, поскольку теперь эта граница была сдвинута к черту на рога, и столб этот исторический оказался полным столбом!…
И вот, как по лезвию тупого колуна, мы стали забираться в гору Говерлу, все выше и выше. Мы начинали осваивать космос и невесомость, бесконечность высоты и бездонность пространства. Тренер кинул клич – кто первым поднимется и упадет этой женщине на грудь, того снимут на “Зенит” для вечности. И все побежали… Справа, на откосе щипало траву стадо баранов с Гуцулом в папахе и огромным водолазом… Промелькнула мысль о том, что бараны эти – смелые ребята. Постепенно, склон по обеим сторонам тропы становился все опаснее, теперь он состоял уже не из травы и деревьев, а полностью из щебня камней. “Если сорваться, то будешь катиться по этому щебню много километров, пока за свою могилку не зацепишся” – сказал себе тренер обгоняя меня на бегу. И я начал стараться от него не отставать, чтобы не покатиться вниз одному. Стало совсем страшно. Но вдруг я выбежал в облако. Было почти ничего не видно – только белый туман. Было странно. Сейчас я до сих пор удивляюсь, как это я тогда не заметил Бога в халате и в тапочках и с нимбом на лысой голове и Врата Рая вбежав в это облако. Все – подумалось мне! Это вершина! Но облако словно в сказке рассеялось и я встал как вкопанный в полном потрясении. Оказалось, что это еще только середина пути к Говерле…. В общем, часа через три мы-таки доползли иммитируя бег до груди Говерлы… Я припал на нее, схватив тренера за штанину, в первых рядах, совершенно измученный. Я упал на фотку, которая, впрочем, как всегда не проявилась. И не потому, что не было вспышки у “Зенита”, просто не держат негативы андроидов, вашу мать…
И так, покорившись гуцульской матери мы долго еле стояли сжимая вершину ее груди трясущимися от страха и усталости ногами. Стояли на самой макушке карпатского мира, на небольшой, как стекло площадке, которой обладает любая приличная высокая гора, чтобы альпинисты и ее покаратели всякие могли осознать последнюю скользкую черту горизонтальной поверхности, ниже которой – грешная земля, выше которой – космос…
Но на этом открытия наши не кончились. Оказалось, что спускаться с женщины на грешную землю намного тяжелее, чем бежать на крышу, в Рай по узкой тропинке… Спускались мы до самого заката. Свернув в предгорье на другой путь, мы задержались у абсолютно круглого небольшого озера (теперь я понимаю, что это был залитый для маскировки водой кратер, куда в неолите упала тарелка с моими пращурами, пара из которых выжила, и живет под этой водой до сих пор освояя историю великого рода андроидов). Я стоял совершенно ошеломленный. Тренеру пришлось даже тащить меня за руку. Меня поразил абсолютно правильный круг берега этого озера. И тут нам проводники рассказали сказку о том, что нельзя кидать камни в это озеро, иначе пойдет дождь. Конечно же, мы не гуцулы и тут же накидали камней кто сколько мог… Через полчаса пошел, естественно, совершенно безумный ливень и мы вернулись к форелям мокрые и офанаревшие от всего, и главное – от наглости сказки, которая стала былью, понимашь, да.
А самое удивительное открытие меня ожидало дома, по возвращению из этого по-пионерски спортивного лагеря. Когда я вошел в комнату, все вокруг было каким-то необычным. Вещи стояли под странными углами по отношению ко мне. Я подошел к окну и почувствовал, что подоконник упирается мне в помидоры. А когда уезжал, окно было по пояс…
Вот, пацаны и гуцулки, так и начинался расти ваш
“андроидный львенок” Авин.
Покеда, бараньки!
P.S.
О, это наше вечное пост-криптуум!…
… Компануя этот рассказик в голове, Авин медленно полз по Кантемировскому прошпекту, от красного к красному, в сплошном потоке адекватных андроидов на колесах. Вырвавшись наконец-то через час десятииминутной езды на Ланское шоссе, где Шашенька сосала шушку, а после нее - на Тореза, поставив своего стального друга, он добрался до дома. Впереди него шел Папа с примерно семилетним сынкой. И вот такой услышал Авин диалог:
-Папа, а если вот здесь, на полянке, поставить ядерную бомбу, она взорвет наш дом?
-Если просто поставить, то не взорвет, а если ее завести как наш будильник, то взорвет.
-Аааааааа!!!!…..
И суть этого “ааааа” осталась не понятной ни кому….
Аааааа какова будет ихняя первая в жизни “Говерла”?????