Пашка, тети Галин внук, притащил откуда-то щенка овчарки. Не чистопородного, конечно — где такого задаром бы отдали, но на глаз не отличить. Тетя Галя долго ругалась, что на ее пенсию такую животину не прокормишь, и выставила щенка в подъезд. На улицу не решилась — в марте еще морозы бывают, а щенок маленький. Все же живая душа.
Несмотря на полное брюшко и относительную теплоту подъезда, щенок всю ночь скулил, не давая никому спать. Подъезд у них был небольшой, в хрущевском доме, все друг друга знали. Старушечий подъезд. Кроме бабуль, тут жил только Ванька Серый — известный на весь район горький пьяница без определенного места работы. На водку он зарабатывал, разгружая вагоны.
На следующее утро после выдворения щенка из квартиры к тете Гале заявилась целая делегация.
— Васильевна, выйди-ка! Вопрос надо решить, — строго приказала Степанида Макаровна, бывший работник профкома.
Тетя Галя накинула пальто и, прикрыв дверь, вышла на площадку. На половичке Вали из пятой квартиры сидел овчаренок, а вокруг столпились соседки с суровыми лицами.
— Значит так. Твой Пашка псину приволок, тебе от нее и избавляться, — решила Степанида.
Остальные согласно закивали головами, а Бахарева из четырнадцатой добавила:
— Всю ночь выл. У меня аж давление поднялось.
— Куда ж я его дену? — Ворчливо отозвалась тетя Галя, — сами знаете, нечем мне его кормить.
Все были в курсе, что у тети Гали кроме Пашки никого нет, а он — только лишний рот. Сын погиб в аварии, а непутевая невестка, бросив ребенка на свекровь, давно исчезла. Поэтому спорить не стали, задумались.
— Может ты, Петровна, его возьмешь? Ты же любишь собак? — Обратилась Степанида к маленькой старушке в вязаном платочке.
— Куда мне такую? У меня болонка жила, я с нее пух чесала, носки вязала. А с этой чего возьмешь? Только жрать горазда.
Самая молодая и самая жалостливая Валя из пятой, которая сидела рядом со щенком на корточках и почесывала ему ушко, нерешительно сказала:
— А может, мне его взять? Я одна живу, как-нибудь прокормимся?
— Куда тебе! — Отвергли предложение соседки, — Ты по полгода в больницах лежишь, а с кем собака останется?
Валя вздохнула. Она действительно, так испортила здоровье, проработав всю жизнь на заводе, что теперь к ней постоянно липли всякие болячки.
Баба Нюра, приторговывшая на базаре семечками, осторожно заметила:
— Порода-то дорогая. Может на рынок сносить?
Не успели ей ответить, как во дворе раздался шум, крики, нестройное песнопение:
— О-о-ой, мороз-моро-о-з, не морозь меня-я-я!…
— Горемычный наш вернулся, — заулыбались старушки. Они не то чтобы любили Ваньку, но относились к нему снисходительно, все прощая и оправдывая, как большинство русских женщин относится к горьким пьяницам. Если они, конечно, не являются их мужьями.
В подъезд ввалился Ванька. Увидев сборище, он сдернул с головы кепку и куражливо поклонился.
— Здрасьте, девочки! Что за шум, а драки нет?
— А тебе-то что? — Недружелюбно ответила Степанида. Она была ближайшей соседкой Ваньки и все время боялась, что он сожжет ее по пьяни. Да и ночные хождения, крики ей порядком поднадоели.
— Да вот, собачка у нас тут завелась. Решаем, что делать с ней, — любезно сообщила Петровна. Она дальше всего жила от забулдыги, да и окна выходили не во двор. Поэтому сохраняла с Ванькой самые добрососедские отношения.
— А чего решать? — Пьяный наклонился над щенком, чуть не упал, наконец, сумел присесть на корточки и грубовато потрепал щенка по голове, — Псина хорошая, вон морда какая умная!
— Это немецкая овчарка, — сообщила тетя Галя, как самая осведомленная.
Ванька поразился:
— Вот люди! Породистую собаку на улицу выкинули!
Он пристально посмотрел на щенка. Тот в ответ вильнул хвостиком.
— Я его себе возьму, — решил Ванька.
— Да куда тебе? — Заулыбались соседки, — Ты себя-то прокормить не можешь, все на горькую уходит.
— А я пить брошу!
Шутка вызвала смех. Даже Степанида усмехнулась.
— Ладно уж, бери, все равно девать некуда, — разрешила она.
Ванька сгреб щенка, и неуклюже положив за пазуху, стал подниматься к себе.
Бабули постояли еще полчасика, обсуждая событие и перемывая косточки своему алкашу, потом разошлись по домам, довольные и полные впечатлений.
Первое время, следя за тем, как сосед каждый день таскает щенка на улицу и пытается его, несмышленыша, дрессировать, только смеялись.
— А наш-то, вчера мне книжку показывал! Говорит, по науке буду воспитывать, купил специальное руководство!
— Пропьет! И руководство пропьет, и собаку!..
Они и гордились им и не доверяли ему.
Но Ванька пока держался. Он даже бриться стал. А его одежда, обычно сохранявшая на себе след всех канав, в которые Ванька падал по дороге домой, стала выглядеть вполне презентабельно.
— Я все деньги теперь на Алтая трачу, ошейник ему купил уже, поводок, намордник, — хвастался он старушкам при встрече, — Вот увидите, я его еще на выставки водить буду!
Щенок действительно рос красавцем; широкая грудь, мощные лапы, блестящая густая шерсть.
— Я его шампунем мою! — Рассказывал Ванька.
Даже Степанида стала, наконец, здороваться с соседом; к нему перестали приходить пьяные компании.
— А зачем мне эти шаромыги? У меня теперь Друг есть!
Алтай словно чувствовал, что стал испытанием для хозяина, проверкой на прочность, и вел себя просто идеально; слушался команд, не бегал за кошками, не лаял в подъезде.
Даже баба Нюра скоро перестала его бояться:
— Я вообще-то собак не люблю. Но наш Алтай совсем другое дело. Добрый пес. У него и глаза человечьи — все понимает!
Алтай действительно, словно не знал, как надо рычать. Единственной непонятной командой для него было слово «Фас», и это огорчало Ваньку.
— Молодой просто еще, дурачок, — успокаивал он себя.
В сентябре Иван устроился на постоянную работу.
— Говорят, руки золотые, нам такие на заводе нужны!
Вечерами, прогуливая своего барбоса, гордо демонстрировал пораженным старушкам его умения.
— Апорт! К ноге! Сидеть! Голос!
Алтай с полуслова понимал хозяина, глядя на него влюбленными глазами.
Под Новый год неожиданно потеплело. Падал тихий, по новогоднему крупный снег, а Ванька готовился к празднику. С утра выволок во двор свой единственный старый коврик, тщательно прохлопал его, освежил на снегу. Долго гремел чем-то на балконе, потом пошел в магазин. Возвратился с полными сумками, в которых что-то очень знакомо побулькивало.
— Что, Вань, опять на старое потянуло? — Укоризненно спросила тетя Галя, встретив соседа.
— Праздник же сегодня! Я же завязал! — Обиделся Ванька. Как всякий новоявленный трезвенник, он плохо переносил недоверие.
— Смотри, не развяжи.
В эту ночь Иван отыгрался за все свои «сухие» дни. Неизвестно, сколько он выпил, но ровно сутки Ванька никому не давал спать. Он кричал, пел, грохотал дверями, то спускаясь во двор, то поднимаясь в квартиру. Привел к себе компанию каких-то бомжей, которые знали только один язык — матершинный, но и с его помощью почти не могли общаться — так много выпили. Со двора раздавался звон разбивающихся бутылок, лай собаки, хриплые пропитые голоса пытались петь, ругались. В квартире все время что-то падало, пронзительный женский голос истерично кричал, срываясь на визг.
Когда к вечеру началась драка, соседи вызвали милицию. Компания к этому времени в очередной раз переместилась во двор; там ее и забирали. Все соседки высунулись в окна, а кое-кто даже вышел на балкон, чтобы быть в курсе событий.
Последним в машину заталкивали Ваньку. Он пьяно куражился, что-то орал, а возле него, тревожась, кругами бегал Алтай. На нем не было ни поводка, ни намордника. Увидев, что на хозяина замахивается дубинкой человек в форме, пес вдруг зарычал, шерсть на его загривке вздыбилась, и он бросился на обидчика.
— Стреляй! — Закричал милиционер, в рукав которого вцепилась овчарка. Он бил ее по голове дубинкой, но челюсти не разжимались.
Раздался хлопок, затем визг.
— Алта-а-ай! — Ванька словно протрезвел и стал яростно вырываться из рук милиционеров.
С помощью дубинок его быстро утихомирили, погрузили в машину и уехали. Только на снегу осталось темное пятно — Алтай.
Валя из пятой квартиры не выдержала, спустилась вниз, но ее помощь была уже не нужна.
Утром труп собаки куда-то унес дворник.
Ванька вернулся через пятнадцать суток, серый, как покойник. Не глядя в глаза соседкам, он поднялся к себе, взял что-то из квартиры и ушел снова.
Вечером во дворе снова был концерт. Безбожно пьяный Ванька, качаясь, шел к подъезду и во все горло орал:
— О-о-ой, мороз-моро-о-з, не морозь меня-я-я!…
И голос его был похож на вой.
Декабрь 2001