Copyright © Аайус – 2000 – 2002 гг.
*
Я не рассказывал Найе, где был. Войдя, я хотел было это сделать, но она, твёрдо глядя исподлобья, повела головой в сторону, давая понять, что говорить сейчас не готова. Позднее, в кухне я видел, как она борется с желанием узнать о причине моего счастливого состояния. Но, нужного знака я от неё так и не получил. А, достаточно было сказать лишь слово…
В спальне я наткнулся взглядом на грифа. Мы смотрели друг на друга несколько минут, и я, психанув, направился к дочери. Постучав, и не услышав ответа, я вошёл. Она читала, полулёжа на диване. Подняв на меня озорные глазки, тут же отвернулась к окну. Как будто и о книжке своей забыла. Всего-то шестнадцать, а уже и ростом и фигурой почти один в один в мать. Только в лице осталось что-то моё. Губы более строгие, да и нос поровнее. А, глаза – как у Найи – хищные, карие, быстрые. Так, если одинаково оденутся – и не различишь на расстоянии.
- Чепчик, ты птичку видела?
- Видела, - вздохнув, ответила она.
- Мысли есть?
- Не нравится мне это… Слишком много всего, - и тоскливо глянула на меня, тут же снова отвернувшись.
- И чем это кончится?
- Пап, ну я откуда знаю? – и, будто что-то вспомнив, добавила, - Их больше будет…
- Ещё больше? – поразился я.
Услышанного было достаточно. Ясно, что об этом ей мать сообщила. Только ей самой я не мог её слов предъявить. Прежде мне такие правила нравилось, но теперь… Вернувшись в спальню, я застал жену лежащей в задумчивости на постели. Лампа бра мягко освещала комнату зелёноватым сиянием.
- Вид недовольный, но смешной, - рассуждал я вслух, прохаживаясь вдоль кровати, - Глаза чёрные, как твои обновлённые волосы. Пух на шее торчком – как медвежий амулет. Перья колючие – как твоё отношение…
- Чепчик тоже хочет волосы перекрасить, - вставила она, - И наряд ей мой нравится…
- Ты и её в это втягиваешь?..
- Посмотри, - и она раскрыла передо мной ладонь, - Включи свет.
Я зажёг общий свет. На её ладони ползала маленькая мушка.
- Она меня полюбила, - улыбнулась Найя, - как и я – её.
- Я как раз с таким любителем насекомых сегодня общался. Он тоже считает, что их надо беречь, - я не удержался от улыбки, - Странный. То ли психиатр, то ли – нет... – на её лице появилось недоумение, – Ну… забрёл я куда-то, и... Этим летом мы встретились с ними на море и… ну, помнишь… солнечный удар?
- Солнечный удар… - она улыбнулась, - Может, и смогу вспомнить, - и она сосредоточилась, рассматривая мушку, - Может, и был удар… И он тебе в бреду свой диагноз передал, что ли?
- Ну, ты даёшь… - поразился я.
- И что – поможет он тебе? – спросила она уже как-то вяло, думая о чём-то своём. Мушка продолжала спокойно ползать по руке. Жена для этого постоянно разворачивала ладонь, и это её забавляло, - Солнечный удар… Это - удар по тебе, любимому, - и, приподняв мушку на ладони, - Веришь, что я её люблю?
Я мягко кивнул – люби, думаю, на здоровье – у тебя свои чудачества – у меня свои. Найя в ответ подставила ладонь ближе ко мне. Я склонился, и… она с размаху пришлёпнула мушку другой ладонью. Раскрыв кисти с мокрым местом на них, она томно прошептала:
- Ты меня понял?..
Я чуть не плюнул с досады прямо в комнате и, тяжело дыша, попятился назад. Хотелось ругнуться, но я знал, что лучше сдержаться и всё обдумать, а выводы сделать потом. Всё-таки такой прежде она никогда не была. Тем более, вечером…
Пришлось вернуться на кухню. На душе было противно и… неопределённо. Думать было невозможно. Мысли перескакивали с одной темы на другую, то и дело возвращаясь к Найе. Так я промаялся какое-то время и решил отправиться спать. На кухне засыпать меня не тянуло. В спальне уже было темно. Постелил себе на полу несколько одеял. Но, только лёг и закрыл глаза, как вскоре услышал приглушённый звук. Я прислушался – он повторился: «О хо хо-о-о!». Как будто чей-то зов. Я оглянулся по сторонам, потом сжался, затаился, но лежать больше минуты не смог. Меня разъедало беспокойство и любопытство. Нервишки требовали прогулки по квартире – чтобы унять дрожь и во всём разобраться. Темнота пугала меньше неизвестности. Да, решительно пора было вставать.
Я тихо вышел в коридор. Закруглённые к потолку стены плавно колыхались и светились зеленоватым и голубоватым сиянием. Я машинально брёл в сторону туалета, но, через несколько шагов упёрся в голубовато-зелёную нишу. И тут до меня дошло… Я развернулся… однако, двери в спальню на прежнем месте не было… Панически я стал ощупывать стену, продвигаясь то в одну сторону, то в другую. Ничего... Тут я уже по-настоящему испугался и стал судорожно оглядываться в поисках выхода. Волнистые линии коридоров расходились в разные стороны, они тихо гудели и мерцали бледным сиянием. Я выбрал тот, который, по-моему, должен был вести в сторону спальни, и быстрым шагом пошёл по нему. Я шёл, шёл, но конца ему не было видно. Идти становилось всё тяжелей, видимое стало расплываться… Остановившись, я стал судорожно оглядываться по сторонам, выбирая, куда двинуться дальше. Надо мной склонялись сине-зелёные оттенки плавных сводов. В ушах звенело, звон стал перекатываться внутри головы, она стала увеличиваться… Я понял, что вот-вот забуду, кто я, и заколотил кулаками в стену, и закричал... и потерял сознание.
Через какое-то время я очнулся. Вокруг расползалась туманная пелена. Голова ещё кружилась. Опустив взгляд, я увидел, что стою в центре знакомого бревна. Оно было погружено в тёмную воду и медленно вращалось подо мной без чьего-либо участия. Совсем недалеко сквозь туман был виден берег – там бесновалась вороная лошадь – то каталась по земле, то гоняла с бешенной скоростью, будто стараясь сбросить невидимого седока.
Всё происходило как в замедленном фильме. Из воды, подняв фонтан медленно летящих брызг, плавно вынырнула знакомая мне огромная жаба. Оттенки её сине-зелёной окраски стали переливаться в мерцающем пространстве, а очертания начали расплываться… Вскоре из жабы она преобразовалась в тех же размеров зеленоватую рыбу с огненными языками из пасти и большими человеческими ушами по бокам. Плавно склонившись ко мне, она прошипела:
- Ты – не Джив, а я – Граха. Дать тебе наулаку? – я сосредоточился на смысле вопроса, а пространство передо мной стало заполняться разноцветными световыми волнами, пока совершенно не пропала возможность видеть и находиться в сознании…
*
Когда я проснулся, всё моё тело дрожало. На часах было девять двадцать семь. С трудом поднявшись, я умылся, потом позвонил шефу и сказал, что «Скверно себя чувствую и на душе тоскливо», на что он ответил: «Я ж говорил, что ты слишком много работаешь. Раз ты сто лет не был в отпуске, то можешь считать, что он сегодня начался ». Он любил выражаться каламбурами, и я ничему не удивился, а лишь обрадовался, что так легко отделался.
Я позвонил ещё в одно место.
- Я ждал твоего звонка, Далани. Как ты? – раздался в трубке приятный бархатный голос.
- Плохо… Но, я уже в отпуске, - вздохнул я.
- Это лучше – подбодрил меня Имя, - Приезжай.
- Да, но, как же так… После вчерашнего… - не выдержал я, - но на другом конце уже повесили трубку.
И, вдруг… на стуле я увидел записку:
Ягнятник (Бородач)
Летает быстро и шумно – словно большой сокол. Гнездо строит на труднодоступных скалах, частично на костях. Чтоб завоевать любимую, совершает акробатические номера в воздухе. Яйцо насиживают оба. Если видит труп – долго кружит над ним, приземляется далеко от него, и приближается по земле.
Это, для того, Дальчик, чтоб тебе не пришлось мне в офис звонить.
Целую.
Это значит, Найечка, что твоя вторая птичка уже висит. После вчерашней выходки я и не стал бы тебе звонить… Медленно и с опаской я стал оглядываться… Ага, вот он! Портрет, аналогичный первому, висел прямо над шифоньером – на правой стене от грифа.
Прилизанный, сосредоточенный, он твёрдо стоял на ногах на каменистом выступе скалы, и смотрел вперёд. Правым боком развёрнут ко мне. Тёмно-серое оперение раскрашено коротенькими седыми стрелочками – признак мудрости. Сзади свисает длинный клиновидный хвост – руль и шлейф. С живота торчит рыхлый белый пух – для мягкой посадки и тёплых объятий. Голова седая, взъерошенная, думающая, щёки тёмные от жизненных невзгод. Короткий, закрученный книзу клюв словно на замке. Хитро и с опаской посматривает глазом в мою сторону.
Я зажмурился – и вдруг передо мной стало проявляться огромное ухо – как будто человеческое, но более витиеватое. Оно переливалось голубыми и зелёными бликами и состояло из многочисленных закругляющихся линий. С каждым мгновеньем меня всё сильнее затягивало внутрь. Линии приближались и начинали звенеть где-то внутри меня самого. Они постепенно увеличивались и становились похожими на необычные закруглённые стены. Я превращался в птицу, парящую над древними постройками… Они приближались и завораживали переливающимися объёмами. «Хочешь наулаку?» - услышал я сбоку шипящий жабий шёпот. Я дёрнулся, открыл глаза и понял, что лежу, скрючившись, на полу...
*
Дверь мне открыла Влешка – в свободном длинном чёрном платье.
- Валяй, Дал, - махнула она мне как старому приятелю, - Имя скоро будет. Пока давай чай пить, - и, взяв принесённый мною торт, уплыла на кухню.
В холле добродушно улыбался мужчина лет тридцати, в светло-сером костюме, с военной выправкой, русыми короткими волосами и прищуренным глазами.
- Праджика, - представился он, протягивая руку, - Можно просто Прадж. Я – из нашей компании.
- Далани, - ответил я, - Можно просто – Дал, или не дал. Я – сам по себе.
Он улыбнулся ещё шире и жестом пригласил меня в комнату. Стол был накрыт - чай и всё, что к нему прилагалось. Как обычно, в дальнем углу горела одинокая свеча, поэтому видимость была сомнительная. Вскоре, с моим тортом на тарелке вошла Влешка. Я уже приготовился садиться, но они молитвенно сложили руки и зашептали. Мне, как культурному гостю, оставалось, закатив глаза, ждать окончания представления.
Когда все надпили чай, Влешка прошептала:
- Торт – “Золотая рыбка”.
- Да уж, - поддержал её Прадж, - Высшее знание, наверное… Знаешь, Удайя, почему старик золотую рыбку поймал?
У меня аж в горле заскребло от этого ещё не привычного имечка, но я вспомнил, что так же могу обратиться и к нему, что я и сделал:
- Почему, Удайя?
- Потому что он невод в море закинул, - ухмыльнулся Прадж.
- А невод наверняка был какой-то особый? - поддержал я шутку.
- Невод, он у всех один, - и он достал из внутреннего кармана пиджака зелёный плотный блокнот и прочёл в нём, - Невмочь, неволя, невидимое, невод, неведение – похоже? – у меня на лице всё опустилось, а он продолжил, - А старуха его с чем осталась?
- С корытом… разбитым.
- С корыстью. Причём, действительно, с разбитой. С разбитыми жизнью корыстными надеждами. Она всегда была в ослеплении, в эгоизме, - он пролистнул несколько страничек блокнота, - Корыто, корысть, корка, корь, корчи. А, ещё кобь – колдовство, ересь.
- А коридор?… Тоже - эгоизм? – спросил я.
- Главное место для корыта.
- А как же комната?
- В ней обычно не ждут, а в коридоре – да. Он – всегда корыто.
- Зачем же он тогда нужен?
- Чтобы чувствовать себя эгоистом, - ответил он с серьёзным видом.
Влешка тихо прыснула – совершенно не ясно, почему. Я посмотрел на неё настороженно, а она встала из-за стола и, хитро поглядывая на меня, начала демонстративно прохаживаться по комнате, слегка пританцовывая. Я пытался понять, что она хотела этим сказать. И тут я, наконец, понял!
- Так, а… где же?..
Она самодовольно улыбнулась.
- Ну, так ты ж познакомился – на кой он теперь мне? Нет ничего настоящего – вот и не опираюсь.
- Я…
- Опять баню топишь, соратник? Смотри, - и она несколько раз пружинисто подпрыгнула на месте.
- Ты его, Влеш, не пугай, - вступил в разговор Прадж, - У него и без того страхов хватает. Себя вспомни.
- А я помню, - жёстко парировала она, - Я его предупреждала. А он не выдержал – насекомых теперь развёл…
Праджик приподнялся из-за стола:
- Влешка – в руках себя держи!
- А я держу, - огрызнулась она, - Я специально приходила - предупредить его. Он что – послушался? Небось, и птица уже есть…
- Птица? – вскочил я, - Вы каких имеете в виду?
- Каких же ещё… - Влешка вздохнула и, не сводя с меня взгляда, опустилась на пол, - Тех, что насекомых поедают. Хороших, настоящих.
- Так что – птицы уже есть? – настороженно спросил Прадж.
- Жена вешает какие-то портреты... – пролепетал я, - Сегодня – второй.
- Второй?.. – Прадж с Влешкой переглянулись.
- А что такое? – спросил я почти шёпотом.
- Если птиц две, - начал Прадж после короткого молчания, - они уже цепко держат. Больше двух я не встречал. Наверно, это максимум. Я думаю, жена тут не причём. Не будет портретов – будет что-то ещё. Они съедают наше понимание или что-то в этом роде. Насекомые – мысли реальности, а птицы-трупоеды – их поглотители. Но, за ними всегда кто-то стоит.
Какая-то мутная тёмная вуаль стала разворачиваться у меня перед глазами... Я усиленно заморгал и задышал глубже – и она исчезла.
- Ну, хватит об этом, - вступилась Влешка, - О насекомых надо волноваться, пока они есть.
- О ком? О мухах, что ли? – насторожился я.
- То, что из человека вылетает – всегда для него ценно, - ответила она, - Из тебя летят мухи – ничего страшного. Не из всех же пчёлам вылетать. Надо стремиться понимать всех насекомых, что тебе встречаются. Если они идут на диалог, значит, у них есть причины.
- Стойте, стойте! – замахал я руками, - Кто из меня вылетает? Не видел я этого! Если женщина рожает – из неё явно выходит ребёнок и все это видят. Но, её перед тем оплодотворяют. А меня?
- Мир оплодотворяет нас всех своим отношением, - ответил Праджик, - Но, каждый осознаёт это по-разному – вот и результат разный.
- Так и ты оплодотворяешь своих насекомых, - заговорила Влешка, - Отношением к жизни, любовью, ненавистью, пониманием, тупостью, да чем угодно. Всё, что из тебя выходит – пропитано твоими намерениями, желаниями, сутью. Это – и аура и воздух, и пот и слюна, и кал и моча, и сперма. Оплодотворение – процесс бесконечной ступенчатости. Чтобы что-то появилось – должно произойти многое...
Я начал всё сильнее понимать, что чувствую себя неуютно в этой мрачной комнате... И вдруг подали голос куранты – завыли, не переставая. Я схватился за голову и стал качаться на стуле. Не знаю, когда это закончилось, потому что стоны ещё долго перекликались у меня в голове. А я сидел, положив голову на ладони и тяжело дышал.
Когда, наконец, в голове всё стихло, я простонал:
- Это насилие какое-то…
- Мир движется насилием, - откликнулся Прадж, - Без него ничего бы и не было. Имеешь желания – значит, кого-то насилуешь.
- Да нет у меня никаких желаний! – выкрикнул я, – Я хочу лишь защититься от всего этого!
- Подсознательно мы боимся последствий за всё, что натворили в прошлом – вот и волнуемся о защите. Человек стремится защититься от проявлений мира, не понимая, что нужно понять и принять их. Менять нужно не других, а себя, потому что с точки зрения моей кармы нет ничего, кроме меня самого.
- А-а-а-а-а-а… - голова стала будто расплываться в стороны, и я застонал и, прижав ладони к лицу, и снова закачался на стуле. Притом так сильно, что почти сразу и грохнулся на мягкий пол. Продолжая стонать, я обхватил голову руками, и стал медленно кататься по полу.
И тут я стал чувствовать, что вокруг меня происходит что-то необычное. Раздавались слабые свистящие звуки. Я стал оглядываться, и заметил, что пространство заполнялось темно-серым туманом. Сквозь дымную призрачность стали проявляться какие-то существа, по виду напоминавшие то людей, то животных, то птиц, то огромных насекомых... были и совершенно бесформенные и ни на кого не похожие. Они чем-то занимались, не обращая на меня внимания, были какими-то полупрозрачными, почти иллюзорными... С интересом рассматривая их жизнь, я поражался тому, что, кажется, они не мешали друг другу.
…Только я начал ко всему этому привыкать, как всё стало расплываться, а сознание стало заполняться чем-то тревожным и давящим. В воздухе всё сильнее проявлялось что-то затхлое, будто кладбищенское. Вокруг стали расти изогнутые сине-зелёные стены… Их сияние переливалось… Я уже ощущал себя замурованным внутри этого тяжёлого замкнутого пространства… Я стал забывать, кто я, и вместе с тем, стал слышать что-то, что сам произносил – подсознательно, автоматически – «Удайя…» – это слово само повторялось у меня в мозгу. Я не помнил, что оно означает… Стены склонялись надо мной всё ниже…
Но вот прямо передо мной резко проявилась некая бесформенная, тускло сияющая масса. В следующий момент она выделилась из общего зелёно-голубого тускло мерцающего пространства и выступила вперёд, засияв ещё сильнее. Я чувствовал, как этот свет пронизывает меня, вытесняя наружу что-то ужасное. Стены вокруг стали расплываться, а сам я раскрывался словно цветочный бутон. Я будто прорывался наружу из глубокого подземелья. Видимое становилось всё более ярким и отчётливым. Наконец, стены исчезли и я увидел напротив себя сияющий силуэт. Я смотрел и смотрел на него, пока не понял, что передо мной стоит Имя. Изнутри меня сам собой выплеснулся вопрос:
- Что это было?
- Может, это – твой ад? – и его голос отразился звонким эхом в моём сознании, - Ты ведь любишь ходить лабиринтами? Ты – х о д о к?
Слёзы сами потекли у меня из глаз. Я обречённо кивнул.
- Почему?
Я начал говорить – и слышать свой голос будто со стороны – словно отражённый горным эхом:
- Может, я боялся, что они сами пойдут за мной, чтобы украсть. Я должен был их опередить. У меня никого не было – и я привык общаться на расстоянии. Человек начинал это чувствовать, но потом волновался и старался скорей уйти. Однажды я не смог удержаться и пошёл следом. Я точно знал, что не трону его – я сам боялся этого. Я должен был почувствовать его внутреннее состояние. Но, чувствовать приходилось, в основном, его страх. Это мне быстро понравилось… Я никого не загонял до конца, даже, когда они уже не могли убегать. Бывали такие, что садились на асфальт и рыдали или, оглядываясь по сторонам, просили их не убивать. Если человек сдавался – он прекращал быть для меня интересным и я тут же уходил. Обычно в этот день я больше уже ни за кем не шёл. Но, на следующий день всё продолжалось. Всегда хотелось проверить себя со всё более сильным противником – чтобы удовлетворяться тем, что я могу выходить на общение со всё более значимыми людьми. Ни комплекция, ни возраст не имели решающего значения. Только дух. Я должен был суметь перехитрить, задавить, перепугать любого. Если он что-то подозревал и останавливался, чтоб со мной разобраться – я мгновенно прятался, но, вскоре продолжал преследование и, тот, кто только что думал, что испугал и прогнал меня – уже чувствовал себя менее уверенно. После каждого моего следующего появления он всё больше терял уверенность в себе.
- Расскажи о правилах.
- Жертва постоянно должна чувствовать твоё превосходство, а ты - её страх. Попадаться и признаваться нельзя. Пускаясь в изматывание, главное – задеть человека за живое. С опытом можно сразу почувствовать, далеко ли он живёт. Хорошо бы, чтоб далеко. Сначала он должен начать сомневаться, потом догадываться, потом всё серьёзнее волноваться. Но, до появления животного страха у него ещё есть надежда на то, что он ошибается и никто за ним не идёт. Он всё время оглядывается и ему кажется, что кто-то успевает отвернуться, чтоб не попасть под его взгляд… Это – роль, которую нужно сыграть идеально, от которой зависит вся жизнь, потому что в ней больше ничего нет. Нельзя приближаться к человеку слишком близко, тем более – касаться или заговаривать. Нужно чувствовать пространство как собственное тело. Я быстро изучил свой район, потом – соседний, и так, за несколько лет, весь город. Но, я всегда доверял только внутреннему чутью. Однажды, когда я скрывался от внезапно появившихся родственников жертвы – надо было выбрать, где спрятаться. Сам собой напрашивался закуток со сквозным выходом со двора, но, когда я решил туда пройти, боль пронзила всё тело. И я присел за кустом, на более открытом участке. Через пару минут из закутка вышел мужик с железным прутом. Представляю, что бы со мной случилось… Но, даже в таких случаях нужно держать жертву в напряжении. Я находил способы – ломал ветку недалеко от дрожащего человека, или заговаривал с посторонними – и страх передавался им, продолжая распространяться дальше. Иногда я чувствовал, что тот, кто идёт навстречу, знает того, за кем я охочусь, и окликал его, стоя в тени, и задавал странные вопросы о жертве, чтобы через несколько минут он, встретившись, усилил её страх своим рассказом о разговоре со мной. Так постепенно можно заставить дрожать их всех. Но, в таких случаях лучше вовремя исчезать – воспоминания об украденном детстве помогало мне не задерживаться.
- А лабиринты кто придумал?
- Найя. Ещё в школе она передала мне записку – через посредников. Там была схема, над которой я долго ломал голову, пока, наконец, не понял, что это – маршрут передвижения. Конечно, я не был уверен… Возможно, она однажды проследила за мной… Мы об этом никогда не говорили. Долгое время мы не могли ни познакомиться, ни коснуться друг друга… Даже, когда уже не могли без этого. Это был кошмар… и высшее удовольствие. Мы друг для друга были и жертвами, и напарниками, оставаясь незнакомцами. Самым увлекательным было гнать кого-нибудь совместно. Особенно интересно бывало зажать его с двух сторон, чтоб ему некуда было деться, и смотреть, найдёт ли он выход. Причём, мы никогда ни о чём не договаривались, и друг друга преследовали по-настоящему – как и других. Моё отношение к жертвам автоматически перенеслось на неё, да и сама она поступала так же – нам даже не надо было объясняться. Потом мы стали по очереди придумывать схемы передвижения, подкладывать их в известных нам местах и гнать очередную жертву именно по ним. Я поражался такому взаимопониманию. Когда мы доводили до отчаяния очередного человека, то принимались друг за друга... Мы доводили друг друга до такого страха, что ни раз мысленно прощались с жизнью. Случалось, что кто-то из нас по несколько суток после испытанного шока не мог выйти на улицу – заболевал непонятно чем, и школу пропускал, и родители не могли ничего понять. И тогда второй отыгрывался на других – с особым энтузиазмом. Но, только вдвоём мы чувствовали себя полноценными людьми. Как-то получилось, что после захода солнца она в любом случае начинала меня бояться, и тогда я гнался за ней, а она за мной – не могла. Если мы занимались этим утром, после рассвета, до школы или даже вместо неё – преимущество непостижимым образом переходило к ней. Это было сильнее нас.
- Ты всё ещё х о д и ш ь?
- Иногда… Стараюсь от этого избавиться, и не знаю, как. Бывает, заставляю себя догнать человека, сую ему деньги, ничего не объясняя, и сразу убегаю, полный презрения к себе.
- Ты идёшь по краю тьмы… И не понимаешь, почему вокруг тебя растёт лабиринт?
- Теперь понимаю…
- Мог бы понять раньше. Ты – в оковах, как и мы все, но, ты загнал себя глубже. Хотел преследовать других, а преследовал себя. Пытался вырваться из рамок двора, но замкнулся в стенах лабиринта. Вот Граха и воспользовался этим. Как тебе помочь? Многое зависит от твоего понимания и решимости. Ты ещё встретишь немало сюрпризов. Будь свободной пустыней, пропускающей сквозь себя караваны. Не задерживай их – не цепляйся за призрачное. Не гонись за человеком, чтобы он не погнался за тобой. Гонись за постоянным – и обретёшь постоянное. Ты полон волчьего, но позволь зайцам проносится мимо, и настоящая добыча сама придёт к тебе. Доверься Высшему. Не бойся и умереть, если придётся. Попасть к Грахе – несравнимо опаснее. Нужно понять, что у него есть против тебя и уничтожить это в себе. Для начала, разберись со своими и чужими – тут нельзя ошибиться. Смерть может оказаться самым преданным другом. Она – везде, там, где есть ты, и всегда страхует тебя. Но, сам не кидайся ей в объятья. В смерти – сам Бог и он знает, когда тебя забрать. Он караулит тебя ради исполнения того, что есть у каждого. Пытаясь покончить с жизнью, нарушаешь Его промысл. Высшее достижение – не в смерти, а в том, чтоб стать равным ей. Но, на такой исход не надейся. Тебе нужно хотя бы спастись.
- Что же мне делать?..
- Собирай вещи и возвращайся – поживёшь у меня сколько потребуется. Будешь всё вспоминать и писать – в той последовательности, в которой будет приходить на ум, то есть, вообще без последовательности. Будет лезть из головы всякая чушь – будешь писать и её. И так до тех пор, пока уму пережёвывать будет нечего. Своё участие я предоставлю в любом количестве. Мы называем это – вытряхнуть жизнь на бумагу. Может, это тебе и поможет... Мы тебя пока ещё держим. Но, чем сильнее мы будем держать, тем больше вероятность пропасть нам всем.
- Неужели нет другой возможности…
- Может, и есть… Но, надежды мало.
*
Домой меня повёз Прадж. Мы добрались ко мне на частнике за полчаса. Шёл я еле-еле. Дверь открыла жена. Её вид один в один соответствовал Твики. Я хотел познакомить их, но тут случился странный конфуз.
- Праджик, - представил я его. Они оба кивнули. Найя жестом пригласила его войти. Он шагнул на порог, но задерживаться явно не собирался. А, я не мог припомнить имя жены. Оно вертелось на языке, но никак не могло появиться. Так я стоял и мялся – ситуация была неловкой…
- Твики, - выскочило у меня – и у Праджа расширились глаза и рот. Он смотрел на неё, не отрываясь. Я вдруг кашлянул – он очнулся, резко развернулся и кинулся вон.
…. ….
Опомнился я не сразу. Я сидел в кресле, а Твики стояла напротив, протягивая ко мне руки. Что-то в её жесте меня испугало – и я вжался в кресло. Она стояла напротив и молчала... И вдруг у меня ясно вспыхнуло в памяти: «Обними меня…»…
- Я всё понимаю, - зашептала она, склонившись ко мне, - Сейчас я расскажу тебе такое, от чего ты забудешь даже то, о чём сейчас подумал.
Я замер, а она мигом принесла фотоальбом.
- Смотри, - и Найя раскрыла его и стала показывать семейные фотографии, указывая на даты, - Это – июнь, это – июль, это – август, смотри – вот начало месяца, вот – середина, вот – конец. Понимаешь? – спросила она – я насторожился, а она вздохнула, - На море мы уже три года не были.
Я уже и сам вспоминал. Всё лето мы работали и отпуска в этом году вообще не брали. Найя ни на кого не собиралась оставлять своё дело, а я только в начале года перевёлся на свою нынешнюю должность и не хотел упустить клиентов. Дочка всё лето провела у бабушки и мы навещали её несколько раз в месяц.
Я обхватил руками голову и почувствовал, что теряю сознание и проваливаюсь в непролазную тьму…