Первая неделя после больницы давалась дорого. Не успела Коринна выплыть “из-за острова на стрежень”, как телефон раскололи звонками!.. Наборы с копченым хеком распредели, финские сапоги тоже. Рыба еще ладно, но польская косметика? Всем хочется вытянуть шампунь, а его мало, только третья часть.
Прибежала Шарипа:
- Дай матпомощь!
- Сколько несовершеннолетних? Четверо. Получишь на двоих, на дошкольников.
- А школьники есть не хотят?
- Ты меня спрашиваешь? У меня, между прочим, один, и ему не положено ничего.
Ломкая комитетская Катя пришла сниматься с учета, прямо сейчас, срочно... Всю картотеку дыбом подняли, а она и не стояла на учете, ломкая Катя. Пришлось ставить да снимать... До чего беспомощные все. Пока лежишь на операции - они согласны сидеть голодом и ненакрашенные. Собаки худые.
Это только нагрузки, а уж про работу нечего и говорить. Вон какую стопу правонарушений накопили, да транспортный цех, да строители. Чем лезть в острую проблему, они уж лучше выставку цветов опишут. Усмехаясь сквозь клубы дыма, Коринна пыталась дозвониться до богом забытой военной части. Они там депутата решили из партии исключить. “Алло, девушка... Ну, не девушка... Связь-то в порядке? Тогда почему?.” Коммутатор молчал, как мавзолей...
Мазутный рабочий, гордо сидящий в изящно решенной зоне отдыха, щелканул окурок в колокольчиковую урну и спросил:
- А кто ж тогда должен в ихней партии быть? Такие, как первый секретарь? Или как пузан, что в Москву смылся?
А те, что курили кучкой прямо на ящиках в коридоре, сказали так:
- Тогда мы им все трибуны на демонстрации попереворачиваем.
- В кутузку охота? - засмеялась Коринна.
Ей никто был не указ, и она зафитилила едкую статейку, даже первый из крайкома почитал. Пусть газетка мелкая, зато непродажная. В краевой такого сроду бы не разрешили. Хотя поинтересовались. И выводы сделали. И не только в печатных органах.
Моросил мелкий дождичек. В голове уже шаяло от усталости, но радикалы, горя от честного гнева, раскопали незаконные квартиры. Пришлось брести по исполкомам, как бурлаку по Волге, и читать тома, валы томов бессильной лжи... Что, мол, все это честно! А хор завитых дамочек в комиссиях просто гремел дифирамбы закону. И чем громче и вдохновенней они пели, тем сильней болел незаживший бок... Так некстати проступила очередная махинация заводского начальства. Они, конечно, умели говорить на собраниях про народную боль, но сами тем не менее шустро обживали свои дворянские гнезда. А народная боль обреталась в подвалах, как и раньше.
Когда Коринна хмурилась над очередной острой темой, сотрудники мягко советовали очень-то не убиваться... Смехота. У Коринны вовсе не было мучительных нравственных исканий. У нее бок болел и дергал, да и вообще были заботы поважнее... Текущие долги перевалили за пятьсот и не было им удержу. Мамуля собралась в Прибалтику, пока ее не закрыли окончательно. “Ол будет бегать на побережье и швырять камешки, а я буду пить кофе и за ним присматривать, - мечтала она.- Пасмурный день, и эти крохотные кафетерии на берегу... Купить там все равно ничего нельзя, тоже все по паспортам, и мы, слава Богу, будем только гулять...”
Но на это “только гулять” надо хоть сотни две! Или три...
В выходной Коринна сосредоточилась над тортом для сына. Она ножом ровняла крем и все высматривала в кремовых волнах, где эти сотни взять. Под какие гонорары? ..
Она была большая женщина, заполняла кухню до отказа, и ей не надо было бегать от стола до плиты, удобно и практично. Конечно, если они уедут, то можно организовать целый месяц отдыха и блаженства. Кто же этого не хочет?
В это самое тихое время возник возле кухни человек. Дальше двери он пройти не смог, потому что тоже был очень широкий и большой, а кухня уже была занята. Он тогда облокотился на хлипкую дверь и пророкотал:
- Кора, сладкая, ведь тебя почти месяц дома не было!
- А как ты заметил? - Кора даже не обернулась. - Ты сам-то три месяца назад был. “Сладкий”!
- О, у меня везде агенты... Ты знаешь, в какой конторе у меня друзья? Вот то-то: моя милиция меня бережет! ..
- Тогда агенты, конечно, в курсе, что я была на операции. Не успели доложить, видно.
Замолчал сладкий!...
- А по поводу чего?
- По поводу - как бы выжить! - отрезала Коринна. - На хирургии не валяются просто так.
- Ты ничего не говорила...
- А ты не спрашивал. Пришел, обнял и ладно...
И тут величественный тип наклонился и зачиркал спичками. Захотел перекурить новости, романтик самодельный.
- Дай, Геннадьич, руки в креме. Дай мне тоже.
Затянулся, дал и ей из своих рук: кури - не жалко.
- Слушай, эдак мы торт еще пеплом посыплем. Наряду с сухарной крошкой и орехами. Боюсь, что Олененок не оценит.
- А как он, кстати?
- “Кстати”... Как все могучие несадиковые дети, которые сидят не с тетями, а с родной бабулей.
- Это не баба со мной, а я с ней сижу! - заявил Ол, просачиваясь на кухню. - Она же вообще ничего не помнит, ни где жемпер с ракетой, ни где жинсы дешевые давали... А вы чего тут? Что ли, Первое мая у нас? И торт стоит, и папа вдруг пришел?
- Не первое, а тридцать первое, - заворковал Геннадьич, перемещаясь от потолка к полу. - Но это еще лучше!
- Почему?
- Потому что завтра открывают детский парк, и мы пойдем кататься на катамаранах, понял?
Ол распахнул сверкающие очи...
Парк был в солнце, щебете и свисте. Пруд резали стрекозы. Ола распирало ликование. В его жизни наступил тот редкий момент, который у других детей бывает каждый выходной. Он не так себе, а с папой пришел! К чести Геннадьича, который был папой по большим праздникам, он все-таки не боялся ходить в общественные места со своей второй семьей.
Поскольку катамаран - это тот же велосипед, только на плоту, Ол от сиденья до педалей дотянуться никак не мог. Тогда он, недолго думая, вскочил, схватился за поручни и стал крутить педали стоя. Коринна ему пригрозила, чтоб он слишком не вертелся. Геннадьич безмятежно стоял на мостках и курился, как Везувий. Он часто себе такую картину представлял, а вот тут можно было в жизни узреть... Ол все равно похож на мамочку, а ухватки, что ни говори, его. Пацан до того живой, ну просто молния... Коринна только открыла рот, чтобы сказать “сядь наконец”, как вдруг Ол бормотнул:” Кажется, тону...” - И скользнул вниз между лопастями!
Она качнулась, поймала за шиворот, чуть не перевернула всю колымагу. Ол тоже бился и царапался, как мог... Может, это были секунды, а Коринне показалось - никогда не кончится. Она же упиралась только ногами, тянула, а шов тянул ее в другую сторону...
У мостков белый лицом Геннадьевич взял на руки мокрого сына. Вокруг глазел воскресный народ. Коринну шатало. Дома она не успокоилась, пока не растерла ребенка водкой, хотя он выворачивался и сопел. Автоматически вылила в рот все, что осталось от растирки. Потом пошла и зачем-то стала прибивать полку в туалете. Из дверей полетели на пол молотки и гвозди...
- Ну что ты кидаешь? Унизить надо? Перестань, давай я сделаю... - Геннадьич пытался погладить. - Ты хотела, чтобы я в воду полез?
- Тебя никто не просил! - вспылила Коринна, прекрасно понимая, что хотела. - Дитя тонет, а он как танк на балконе!
- Ну, а что тогда? Ты давай сразу семиэтажно, легче будет.
- А ты, Олег Геннадьевич, разуй глаза, да посмотри. Ты по-смотри, как все валится в доме, а я поднимать тяжелое не могу. Диван на табуретках который год! Телевизор в ремонт на такси переть приходится! Уж не знаю, что ты за шишка в своей автобазе, если не можешь мне машину раз в месяц выбить...
Коринне было несвойственно зудеть, но тут ее как прорвало. Она говорила тронную речь, и лицо ее горело, руки продолжали что-то вытаскивать, складывать...
Геннадьевич курил и уныло озирался на облезлый интерьер. Обои продраны во многих местах и заклеены Олежкиными рисунками. Странные рисунки, какие-то соты, конструкции, много мелкого народу. В серых туннелях красный взрыв... Везде наперекор судьбе летят ракеты.
- ...Долгу пятьсот...
- Сколько-сколько?
- А скоро будет семьсот!
- Ну хорошо, у меня с собой нет, но в конце концов деньги не самое страшное...
- Конечно! Святым духом жить должны!
- Но пойми, я к тебе приходил - забывал обо всем... Как молодой к молодой, как с работы в отпуск...
- Вот и считай, что тебя отозвали.
- Это... Ты отзываешь? Значит, все, что нас связывает...
- Нас связывает знаешь что?.. Когда я родила Олененка, и был мастит и горячка, ты отсасывал молоко... И еще бегал по морозу вызывать “скорую помощь”. Без штанов.
- А Олененок?
- А что ты ему дал, кроме поцелуев? Сколько раз ты его видел за пять лет?
И стали они молчать...
- Ты права, Кора, что говорить. Конечно, я не мужик, а только ИО. Пора меня увольнять... Найдешь себе такого, чтоб и полки, и Прибалтика, и телевизор. Ну сильна ты, Кора... Только тебе тоже все не переиначить, я тебе так не дамся... Вертеть мужиком как хотеть, менять на телевизор... Ишь ты! ..
Несмотря на свою флегматичность, Геннадьевич понял, что момент настал критический. И что пора применить не только ласку, но даже военную хитрость...
На другой день утром Ол сказал: “Если бы ты меня так укачивала, как папу ночью, то я бы все-егда быстро засыпал... “
Когда начальство у Коринны уходило в отпуск, она сама шлепала материал и сама отвозила в типографию. Сдать строчек на две полосы - это ей было раз плюнуть. Она снисходительно разрешала разнести на клочья какого-то начальника, давала разгуляться местным корневикам-светлякам и юным, еле вылупившимся поэтессам. Она только глупости не выносила, никак ее не пропускала, а баловство - на здоровье.
У Коринны пошел девятый вал квартирной эпопеи. Она откопала потрясающие факты, а в столовке от лица профактива ей сказали - ну и что? На то они и начальство, чтоб по сто метров с финской сантехникой иметь. А на лестнице сказали - ох, упадет кому-то балка на голову... Коринна медленно оглянулась, но эти брандахлысты невозмутимо курили, стоя все при галстучках. Хоть бы один был мужик, и сказал не из толпы, а с глазу на глаз! Ну ладно.
Пришла робкая сморщенная прозаичка показать повесть. Коринна пробежала повесть на обеде, отчеркнула в двух местах: “Поди, не хаживали на аборт. Тогда исправьте тут и тут”. И за два вечера отстучала ей набело. И деньжат за это поимела малость.
Надо было еще анкеты провернуть радиокомитетские. Людям польза, тебе деньги. А пока народ заполнял анкетки, она равнодушно и споро строчила свои шедевры. Запахивала торс в сиреневую жилетку, как в тогу, мощно курила и начинала палить на своей “Эврике”. Потому что она была глыбища и акробат пера. Потому что она не училась этому делу, а просто родилась такой, с головой на плечах. И на эту голову было ниспослано что-то свыше. Даже в лице у нее появлялось что-то демоническое : впадины под скулами, глаза громадные, раскосые вверх и к вискам. И неподвижность черт казалась напряженной, холодной и насмешливой.
Бесподобный Геннадьич, получив свое, романтически исчез на очередное полугодие, а Коринна наконец зашабашила в радиокомитете приличную сумму, да еще подзаняла, так что Прибалтика стала сбываться.
Новая эра в жизни Коринны началась с того, что она пошла и сделала облегченную химию. Жесткие волосы обрели поэтическое великолепие, как от порыва ветра. Коринна стояла перед зеркалом и мерила только что раскроенное платье “под варенку” . Сборка получилась равномерно, а с плечами что-то не нравилось. Что такое? В этот важный момент ее отвлекло тилибомканье входного звонка. В дверях оказались штатский и милиционер.
- Углова Коринна Юрьевна? Собирайтесь.
Коринна всегда к этому готовилась. Привыкла распускать язык - отвечай. Но тут, в недошитом платье, в шлепанцах?
- Я переоденусь.
- Не надо. Приказано доставить как есть!
- Но наметка торчит.
- Зто неважно. Да вы, может, быстро вернетесь.
Коринна вроде и не дрогнула. Выключила газ, закрыла окно. Нашла паспорт, закрыла замок. Ключ - на шею, где медальон. И как это удачно, что домочадцы успели в Прибалтику укатить... В случае чего - Ол в хороших руках... Мамуля выходит, не бросит...
В машине уже сидел водитель. С ним сел штатский, с ней - мильтон. Неужели такое может быть за квартиры? Или за депутата? А еще орут - свободная пресса. Посмотрели бы, как ее в платье с наметкой погружают “для расследования “... Однако город проехали. Так что, не в органы, значит? А еще - арестовать в чем есть! Свернули на аэропорт... Одуреть.
В особняк какой-то шишки, на беседу? Это хуже. Спрашивать у сторожевых псов - зря унижаться. Мимо понеслись поля, куда ездили на картошку как шефы. В транзисторе заиграла знакомая песня. Опять Малинин?.. Чтоб его...
- Куда же вы меня везете? Ордер на арест у вас есть?
- Да какой арест. Сейчас все поймете.
Волнистой неасфальтовой дорожкой подобрались к лесочку. “Раздайте патроны, поручик Голицын! ..” - заголосил Малинин.
- Выходите, Коринна Юрьевна.
- Пока не покажете ордер...
- Да что вы заводитесь. Себе только хуже делаете.
Но она сидела, окаменев, и смотрела в окно. Неужели тут, в этих пыльных кустах и падать? .. Чтоб его, этого поручика...
- Выходите. Мы люди подготовленные, вытащим, но зачем лишние неприятности? Не понимаете?
- Да отгягиваю, не видите? Вы бы не оттягивали?
Они переглянулись, замолчали. Нет, это не квартиры. И даже не гаражи обкома, и уж, конечно, не стадион, ровесник советской власти... Это скорей всего депутат... Коринна медленно и величественно выбралась из машины. Не глядя на этих, сделала несколько шагов. Куда?
- Куда идти-то?
Раздалось резкое “хлоп!.. Странно, что ничего не больно. Коринна оглянулась. Машина в клубах пыли шпарила к городу.
Что же они затеяли, собаки худые? В ослеплении побрела по лесу, поскальзываясь на неподходящих домашних шлепанцах. Особенно долго бродить не пришлось, потому что вскоре сквозь деревья засочился дымок.
Обойдя странный фургончик, похожий на бронемашину, Коринна увидала изумительно ровную полянку. На ней прямо под деревом стоял ладно сколоченный столик, где из помидорных завалов радостно и нагло поблескивала бутылка коньяка. Поодаль, ближе к берегу, на фоне сизой речки, курился костерок. От него всем корпусом развернулся человек в защитной ветровке и широко развел руки:
- Кора, сладкая. Совсем тебя заждался. Жаркое как раз в той стадии, когда надо торопиться с первым тостом!..