Вы уже заметили, надеюсь, как тщательно и вместе с тем деликатно я избегаю называть чьи-либо фамилии в своих, можно сказать, документальных рассказах. Имена, адреса, даты – пожалуйста, но фамилии?! Ни за что!
Именно поэтому прозорливый и просвещенный читатель должен оценить ту жертву, на которую я сейчас иду, тот факт, что в данном конкретном случае я все же отступаю от этого, мною же установленного и до сих пор незыблемого правила. Ибо он (случай, а не читатель!) касается настолько
принципиального вопроса, что здесь недопустимы вольности со ссылками типа “Одна баба сказала”.
Чтобы не осталось и тени сомнения в документальности повествования, я с самого начала вынес фамилию главного героя и по совместительству Главного редактора в заголовок.
Сейчас уже стало прописной истинной, что, мол, пресса в Советском Союзе была не свободной, не демократической, была целиком подчинена государственной цензуре и партийным интересам одной-единственной в стране партии. Не то, мол, в западных странах. Там пресса, разумеется, целиком и полностью независима, свободна и демократична. И в качестве доказательства приводится тот факт, что в странах западного, свободного мира журналисты могут критиковать кого-угодно: депутатов, министров, глав государств и глав правительств.
Иногда мне надоедает слушать всю эту высокопарную чушь, и тогда я говорю:
- Согдасен, на Западе журналисты могут критиковать кого угодно: депутатов, министров, глав государств и глав правительств. Папу римского и английскую королеву. Но могут ли они себе позволить опубликовать в газете, скажем, карикатуру на собственного главного редактора?
И не дав моим оппонентам прийти в себя, я добавляю:
- А вот мне известен случай, когда в Советском Союзе, в самые застойные годы в газете была помещена не одна, а целая серия карикатур на собственного главного редактора, и никто не пострадал! Никто – заметьте: никто! – за это не был наказан!
Как правило, после этого заявления никакой дискуссии не возникает, тема закрывается, и никто не интересуется подробностями.
А зря…
… Я уже не помню, кому именно из нас во время праздничного застолья по случаю очередной годовщины Октябрьской революции пришла в голову гениальная идея ознаменовать предстоящую встречу Нового года выпуском стенгазеты. Сразу же встал вопрос о том, как распределить обязанности.
И тогда Саня изрек:
- Обязанности Главного редактора, разумеется, Андреев берет на себя. Голосовать не будем. Нам ни к чему эти пустые формальности.
(Сразу же после окончания института у Саньки началась мания величия, которая в основном выражалась в том, что о себе он говорил исключительно в третьем лице, при этом называя себя только по фамилии. И жену свою тоже. Правда, повинуясь общему стилю, он все же именовал ее не Андреевой, а Андреевской. Но никак не Саниной, как все... Через пару лет эта болезнь сама собой прошла.)
Насладившись минутной паузой, вызванной таким неслыханным в нашей среде попранием демократии, и, вероятно, желая пресечь возможные споры по поводу распределения оставшихся ролей, Саня продолжил монолог, походя родив свой первый афоризм:
- Заместителя выбирать также не будем. Андреев незаменим!
Именно эта крылатая Санина фраза “Андреев незаменим!”, вместе с другой его крылатой фразой, о которой речь пойдет ниже, и легла в основу зарождающегося фольклора нашего коллектива.
- Газета должна быть веселой и остроумной, но без мелкобуржуазного злопыхательства, - продолжил наш новоиспеченный Главный редактор и почему-то строго и подозрительно посмотрел на меня и Славика.
- Почему именно мелко? – обиделись мы со Славкой.
Но Саня не обратил на это никакого внимания. Он сделал небольшую паузу и закончил:
- Думаю, что выражу общее мнение, если скажу, что газета должна быть еще и красочной. Поэтому нам придется хорошенько подумать, посоветоваться, так сказать, с народом, кому можно будет доверить роль художника.
Это был уже выпад в сторону Вовика, ибо лучшего художника, чем Вовка нельзя было и придумать.
Скажу больше, Владимир был в этом деле единственным из нас профессионалом, ибо подрабатывал, оформляя первомайские, октябрьские и новогодние стенгазеты для окрестных парикмахерских, ателье и небольших магазинчиков.
Именно в этот вечер Вовик позабавил нас рассказом о том, как директор швейного техникума сокрушался по поводу всего лишь второго места, которое на районом конкурсе стенной печати заняла их газета “Будущий швейник”. Техникум обошла какая-то вшивая женская парикмахерская. Директор техникума не знал, что стенгазету вшивой парикмахерской, также как и занявшую третье место газету ателье мод, оформлял все тот же Вовик.
(То, что у Сани начали проявляться диктаторские замашки, я могу объяснить только одним: их дом был расположен недалеко от штаба военного округа. Так что там атмосфера была такая.)
… Когда 31 декабря вечером мы стали прибывать на квартиру к Саням, в коридоре вместо Главного редактора и его супруги, нас встречали грустные Зоя Ильинична, Санина мать, и дядя Коля, Санин отец. Пусть читатель не сетует на отсутствие единства стиля, но я всю жизнь Санькиных родителей называл именно так: Зоя Ильинична и дядя Коля, и здесь тоже по-другому называть не буду.
- Простите нас великодушно, - говорила, отводя глаза, Зоя Ильинична, - но Шурик заболел и выйти к вам не в состоянии. Никогда прежде с ним такого не бывало. А тут вдруг, ни с того, ни с сего… Стыд-то какой… Извините, пожалуйста…
- Да, - вторил ей дядя Коля, удивленно и вместе с тем виновато разводя руками, - кто бы мог подумать. Привезли с работы на машине… Как он теперь своим рабочим в глаза смотреть будет? Он ведь у них начальник смены…
Мы через большую комнату, где собственно и намечалось застолье, проходили в спальню Саней. Там на кровати, по диагонали лежало громоздкое тело нашего Главного редактора. Правда, без обуви, в одних носках. Но зато в брюках и пиджаке на одну руку. Тело лежало на животе, но одна половина лица нам была видна. На ней без труда читалось, что хозяин этого тела не скоро придет в себя.
Из кармана Санькиного пиджака торчала аккуратно сложенная газета, которую я машинально вытащил из этого кармана, чтобы она не помялась.
Рядом с кроватью на стуле с удрученным видом сидела Санина.
- Вот, полюбуйтесь, - сказала она. – Рабочий класс вместе с трудовой интеллигенцией свои предпраздничные обязательства выполнил досрочно. Сначала оперативка у директора завода, потом у главного инженера, потом у начальника цеха, затем у старшего мастера, а на закуску он сам провел оперативку с рабочими своей смены. Они его и домой доставили.
- Старые кадры к этому привычны, а у молодых специалистов кишка тонка, - философски заметил Вовик.
Мы тут же сообразили, что недостатка материала для новогоднего номера у нас не будет.
Вовик быстро, никого не спрашивая, (а чего болтать лишнего, и так все ясно!) разместил по краям ватмановского листа сцены оперативок – от первой, директорской, до последней, которую молодой специалист проводил уже сам, с рабочими собственной смены. Самое интересное, что все Вовкины
персонажи были изумительно похожи на оригиналы, ибо газета, которуя я извлек из Саниного кармана оказалась новогодним номером заводской многотирражки и изобиловала фотографиями заводского начальства и передовиков труда.
Название нашей новогоднее газеты Вовка лихо написал, ни с кем не советуясь, в собственном стиле, то есть на столь любимой им латыни: “In vina veritas!”
- Добавь еще одно эС в конце заголовка! – сказал я.
- Зачем? – удивился наш художник.
- Как зачем? – возмутился я. – ТАСС пишется через два эС!
- Причем здесь ТАСС! – вскричал Вовка.
- Как причем? – поддержал меня Славка. – Ты же сам написал здесь “В Вене верят ТАСС!” ТАСС, то есть Телеграфное Агенство Советского Союза пишется через два эС!
- Кстати, Вена пишется с большой буквы! – заметила моя половина, зачем-то заглянувшая к нам из кухни.
- Какое ТАСС, какая Вена! – вскричал Вовик. – “In vina veritas!” это же по-латыни означает “истина в вине!”
- Ах, по-латыни, - обрадовалась моя супруга. – То-то я удивляюсь: ни на один приличный язык - ни на немецкий, ни на французский, ни на английский - совсем не похоже!
Сообщив нам свое мнение о приличных и неприличных языках, она с чувством исполненного долга отправилась туда, куда и положено - на кухню. Помогать остальным дамам.
- Истина в вине? Что-то я не пойму, что ты этим хотел сказать? – удивился Славик. – Причем здесь вино, если известно, что на производстве пьют спирт?
- То-то и оно! – обрадовался Вовик. – Здесь очень тонкий юмор. Еще от древних римлян. Чтобы не упиваться до такого безобразного состояния, надо пить не так как пьют сейчас, а как пили древние.
- А как пили древние? – заинтересовано полюбопытствовал я.
- Вот, вот, - еще более обрадовался Вовик. - Не спирт, а исключительно виноградное вино. Подумай: “истина в вине!” В вине, а не в водке! И уж тем более не в спирте!
- Очень интересная трактовка, - заметил я. – На трезвую голову не понять.
- Боюсь, что на не трезвую голову нам этого тоже не понять, - продолжил Славик мою мысль, вручая членам редколлегии наполненные стопочки и чокаясь с ними.
(Это у нас традиция такая. Прежде, чем сесть за праздничный стол, мужики обязательно должны незаметно от жен похитить бутылку водки с собственного стола, разлить по стопкам, опрокинуть и заесть самодельными бутербродами из стоящей на столе закуси. Обычно этим на добровольных началах
занимался Славик, его даже не надо было просить об этом.
Только после этого ритуала можно было садиться за стол.)
Вовик рисовал быстро, и хотя в центре листа еще оставалось чистое, свободное, ничем не занятое место, мы не торопились его заполнять, словно предчувствуя, что судьба подарит нам главную изюминку для новогоднего номера.
...А между тем до Нового года оставалось менее получаса.
Воспользовавшись тем, что дамы застряли на кухне Славик по второму разу вручил нам наполненные стопки, приговаривая:
- Чисто символически! Чисто символически!
При этих его словах из Санькиной спальни раздался какой-то неясный шум и послышался мощный рык нашего Главного редактора:
- Бездельники! А о газете забыли! Что вы можете без Андреевa? Ровным счетом ничего! Сейчас Андреев лично займется новогодним выпуском стенгазеты!
Мы со Славиком мгновенно сообразили, что уже почти готовую газету надо спасать, не сговариваясь бросились к двери и мгновенно закрыли ее. На помощь к нам с кухни поспешили дамы. По одну сторону двери ее тащил на себя Санька, с другой стороны дверь тянули на себя мы со Славкой.
Обхватив наши широкие спины и пока еще впалые животы, нам помогали прибежавшие из кухни жены. И только Вовик не принимал участия в этой схватке. Он лихорадочно рисовал с натуры батальную сцену, ставшую потом знаменитой.
На шум прибежали из своей комнаты Санькины родители.
- Шурик! Ну что ты делаешь! Ведь соседи что могут подумать, - запричитала Зоя Ильинична.
К ней присоединился дядя Коля:
- Сашка! Негодник ты этакий! Что ж ты меня позоришь! В собственном-то доме! Со своими-то друзьями! – и неожиданно перешел на визг: - И справиться не можешь!!!
Этой поддержки оказалось достаточно. Мы рассмеялись и ослабили усилия. Санька рванул из-зо всех сил. Дверь распахнулась.
Но было поздно: Вовик закончил свой шедевр.
Санька ринулся к столу, на котором лежала наша стенгазета. В центре газеты красовалась лучшая из Вовкиных картин. Санька сурово посмотрел на рисунки, прочел бессмертную подпись под основной картиной: “Прорыв Главного редактора к исполнению своих обязанностей”. После этого он схватил
тушь и быстро написал крупными буквами на свободном месте в правом нижнем углу: “Главный редактор А.Н.Андреев”.
После этого Санька изрек свою вторую фразу, которой предстояло стать исторической:
- Андреев - не дама!
Теперь в нашем фольклоре имелось уже две его крылатые фразы “Андреев незаменим!” и “Андреев - не дама!”
… До Нового года оставалось пять минут…