Снеговик, подобно сахарному молочному зубу, нелепо торчал средь облупленных стен московского «колодца». Солнечные блики, отражаясь от штукатурки, скупо освещали снежный остов, придавая ему болезненный желтоватый оттенок. Его двудырчатые глазки- пуговицы были обращены в бескровную синеву, пойманную рваной сетью тополиных ветвей. Оранжевой кляксой пестрел нос. Внезапно у Павлуши возникло непреодолимое желание достать из портфеля промокашку и утереть морковные сопли снежному болвану. Но, осознав насколько нелепа его задумка, он довольно хихикнул и, размахивая портфелем, поскакал в сторону подъезда. Хорошее настроение на вечер ему было обеспечено. Каждой полоумной идее, возникающей в его голове, он радовался как не родившемуся ребенку. Пеленал ее и укутывал, менял обкаканные подгузники и ждал. А когда она увеличивалась до размеров небольшой тыквы, доставал из кухонного шкафчика столовые приборы и уже вовсю смаковал вкус сумасшествия, тщательно пережевывая и сглатывая. Проходя мимо снеговика, он настолько был ошеломлен неожиданностью безумного порыва, что удивился сам себе. Поднимаясь по лестнице, Павлуша во всю размышлял о том, что, пожалуй, промокашка мало подошла бы для этого дела. Нос у снеговика был здоровый и сочный, так что пришлось бы пожертвовать новый носовой платок. Платок было жалко, а промокашка была одна. «Одной явно не хватило бы»,- прикидывал Павел, вставляя ключ в скважину. Прежде чем войти в квартиру, Павлуша сложил в стопочку свои размышления и спрятал в письменный стол, подальше от соседей. В коридоре пахло сыростью и гнилой картошкой. Стягивая пальто, он критично осмотрел себя. Пальтишко было, конечно, старовато, брючки немного коротки, а ботинки вполне еще ничего себе. Последнее обстоятельство обрадовало его более всего. Закинув портфель в комнату, Паша прошел на кухню. У плиты над закопченной кастрюлей возилась Авдотья Марковна. Приятно пахло коммунальной стряпней. За окном солнышко пьяно скакало на одной ножке, пытаясь заглянуть в фарфоровую сахарницу. Павел зажмурился от удовольствия. Ему нестерпимо захотелось замурлыкать и спрятать себя за пазуху, не важно чью, главное теплую и мохнатую, чтоб тухлой картошкой не воняло. Авдотья, давно наблюдавшая за благостливой физиономией Павлуши, ласково провела рукой по его взъерошенным волосам.
- Что, Павлуша, умаялси? А я тебе полы в комнате вымыла, супчик сварила.
Глаза Авдотьи, словно две здоровые поганки, обращенные ножками к небу, наполнились мутноватой жидкостью. Некая растерянность перед окружающим ее миром скрывалась за добродушным, подернутым слезливой пленочкой, взглядом. Вот и оправдывалась она мытьем соседских полов перед чем-то только ей ведомым. Авдотья жила одна. Мужа вроде как и не было, но дети имелись. Два розовощеких карапуза вечно крутились у мешка с протухшей картошкой. И уже разобрать невозможно было, вонял ли мешок, сооруженный обитателями коммуналки из двуместной палатки, или Авдотьины дети. Круглые, грязные, в коричневых колготках, с пузырями на коленках, они сами напоминали два крупных клубня. Возможно, если бы Авдотья наряжала их в голубенькие или зелененькие чулочки, то радовали бы они соседей цветочными благоуханиями, а так… коричневые дети - картофельная вонища, все закономерно. Павел отвлекся от своих размышлений и присел на хромоногий табурет. Солнце по-прежнему скакало через «прыгалки», но, удостоверившись, что с сахаром в розетке все в порядке, заглядывало Павлуше в глаза. Павлушу пугал столь откровенный взгляд, поэтому он оторвался от рассматривания скворчащего на голубой сковородке солнечного диска и переключил свое внимание на грязный фартук Авдотьи Марковны. Ему показалось, что он отлично бы подошел заместо носового платка для внушительного морковного шнобеля, и было потянулся к солидному брюху, прикрытому цветастой материей, но вовремя остановился.
- Шалишь, Павлик, - рассмеялась Авдотья Павловна, вытирая полные руки полотенцем, - здоров ли? Садись-ка лучше, покушай.
- Спасибо, я ел уже,- радостно протороторил Павлуша и убежал в свою комнату.
В коридоре он наткнулся на Васю и сладко облыбзал его. Вася, соседский мальчик, лет одиннадцати, ошалело посмотрел вслед припрыгивающему на одной ножке Паше и недоуменно покрутил пальцем у виска. Этот факт обрадовал Павлика еще больше, и он чуть не ударился лбом о дверь. Залетев в комнату и остепенив взбудораженный разум, Паша присел на диван и попытался просуммировать сегодняшние достижения: внезапное помутнение на улице, замечания Авдотьи, Вася в коридоре и ботинки еще вполне ничего себе. Совсем неплохо. Взвизгнув, Павел опрокинулся на грязный плед. Над ухом резко зажужжало нечто более внушительное, чем муха и упало на диван. Павлуша пошарил рядом собой и извлек из складок пледа небольшой стальной паровоз.
- Ути, мой дорогой, иди к папочке,- засюсюкал Павлуша, поцеловав паровозик в металлическое темечко,- скучно тебе без меня?
Паша поднялся и аккуратно поставил паровозик на полку, откуда он по неосторожности свалился на колени хозяина. Отойдя в сторонку, Павлуша любовно осмотрел свои трофеи. Помимо детского паровозика на полочке красовались еще пара моделей и коробка с железнодорожным конструктором. Рядом со стены по- доброму щерился Павлушин дед, обложенный деревянными реечками. За дедушкой, отплевываясь лохмотьями дыма, пыхтел дореволюционный паровоз. А чуть выше над фотографией на гвозде повесилась темно-синяя рабочая фуражка с красным околышком. Дед горделиво косился на фуражку, черно-бело подмигивая внуку обоими глазами из-под заснеженных бровей. Павлуша снял проеденный молью головной убор с гвоздика и, подойдя к зеркалу, торопливо натянул фуражку. Немного покрутившись, Павлуша недовольно щелкнул пальцем по зеркальному отражению. В фуражке он напоминал скорее хилого гимназиста, нежели нечто волевое и мужественное. Помятая дедовская гордость органично сливалась с не менее помятым лицом внука. И лишь в этом можно было усмотреть плюс. Паша ощетинился и, выпучив глаза, попытался изобразить разъяренного проводника. Голова надулась, словно переспелая редиска, на щеках проступили свекольные пятна.
- В борщ бы тебя сейчас,- запречетал Паша на собственное отражение, - пользы и то было бы больше.
Паша недовольно снял фуражку и повесил обратно на гвоздик. Настроение было испорчено.
- Конструктор что ли пособирать,- выдохнул под нос разобиженный внук машиниста.
В результате, похлебав Авдотьиного супчика, Павлуша раскурочил половину пластиковых вагончиков и сладко задремал средь пухлых подушек и беспорядочных снов о транссибирской магистрали и разухабистых приключениях Радищева.
Наутро солнышко радостно плескалось в ватной проруби. Павел лениво потянулся и открыл глаза. На полу беспомощно валялись растерзанные вагоны. Настроение явно не улучшилось. В комнату постучали, и в образовавшемся проеме возникла лохматая голова Васи.
- Все, Паш, вставай, на работу тебе пора.
Паша зло заскрежетал зубами и, схватив подушку, кинул ей в мальчика. Голова исчезла. Из-под двери послышался обиженный плач.
-Сам же просил разбудить, а еще дерется!
- Отвали.
Павлуша сам удивился неожиданно грубому ответу (Надо заметить, воспитание у Павла было отменное. Провинциальное, уральское. В первопрестольной Павлик обосновался совсем недавно. Мечтал в институт поступить, а баллов не добрал. Так и решил остаться, устроился на работу, снял комнатушку в коммуналке). Но окликать мальчика и тем паче бегать в поисках сорванца по по - утрени сонным переулкам коммуналки, дабы извиниться за собственную же резкость у него времени не было. Бледно- зеленые циферки электронного будильника упрямо указывали на возможность опоздания. Павлуша быстренько умылся, оделся и выбежал на улицу. Снежного друга не было. На его месте гордо возвышалась пустая бутылка из- под «трех топоров», окружение было не менее экстравагантным: обглоданная морковка, пара селедочных голов и пластиковые стаканчики. Трагическая смерть снеговика отнюдь не огорчила Павлушу, скорее жалко было невинно съеденную морковь. Паша нагнулся, поднял огрызок и спрятал его в карман. Настроение улучшилось. Проскакав под аркой, он резко свернул в чебуречную, расположенную в небольшом подвальчике. Постоянными клиентами чебуречной были студенты и бомжи. Вывески не имелось. Но посетителей всегда было довольно. Место было своего рода культовым. Частенько устраивались меценатские обеды и завтраки для пенсионеров. Обедали в две смены, так как желающих покушать на халяву было достаточно. Павлуша попал именно в тот утренний час, когда голодные старушки бойко штурмовали буфет. Две смены прошли, и заспавшившиеся пенсионеры, теребя в руках халявные талоны, пытались выбить из буфетчицы заветные чебуреки.
- Я же говорю! Все! В обед приходите! – вяло сопротивлялась тетя Маня, лоснящаяся, как и ее фартук, буфетчица.
Пенсионеры не расходились. Павлуша с трудом пробился к прилавку и заказал стакан чаю. Столы были все заняты, поэтому ему пришлось выпить мутный чаек , подслащенный рафинадом, не отходя от буфета. Пенсионеры с завистью поглядывали в сторону Паши, когда тот приобрел еще и пирожок с картошкой. Дабы не мучить широко разгулявшийся пенсионерский аппетит, его он скушал уже на улице. До работы он добирался пешком. Благо недалеко было. Работал Паша уборщиком на Казанском вокзале. Хоть и платили мало, но Павлуша был доволен. После провала в институт путей и сообщений он был рад и такой должности. Главное чтоб поезда были рядом. А поездами он бредил и днем и ночью.
И все же Павлик опоздал. Но за его пунктуальностью особо никто не следил. Скорее привокзальные бомжи ожидали его прихода более чем местное руководство. А с бомжами он обращался хорошо. И тут уже не важно кто кому был нужен больше. Паша бомжам или бомжи Паше. Он их исправно снабжал паленой водкой, за что бомжи, в свою очередь, терпели паровозные бредни Павлуши. Павлик быстренько переоделся и прежде чем приступить к мытью полов вышел на пути. Этот чудной обряд он совершал каждый день. За покосившейся(обшарпанной) дежурной будкой, на запасных путях отдыхал на пенсии тот самый старозаветный паровоз. Ржавый и больной. Обросший жухлой травой и прочей чудной зеленью, словно дедовские уши, прятал паровоз свое дряблое тело в самом себе, а оттого с каждым годом казался все меньше и меньше. К нему-то в гости и ходил по утрам Павлик. Подкармливал его и ухаживал. А если вокзал был относительно чист, то Павлуша задерживался у паровоза подольше и разговаривал с холодным, проеденным ржей металлом. Паровоз глупо пучил символически обозначенный Павлом глаз и понимающе подмигивал. Нередко Паша, надев дедовскую фуражку, забирался в кабину. Со стороны подобное зрелище скорее напоминало детскую игру, но для Павлика все было серьезно. Облокотившись о поручни, он воображал себя эдаким бравым машинистом, с обветренным лицом, перевозящим из Москвы В Царское - село государя- батюшку. Хотя обветренное лицо и волевой взгляд у рядового гражданина ассоциировались скорее с закаленным морским волком, для Павлуши это были непременные атрибуты работника железной дороги. В этот раз Павлуша лишь издали помахал покрасневшей от мороза рукой паровозу и, осторожно балансируя на стальном рельсе, зашагал в сторону здания вокзала. Погода испортилась. Над головой сбился густой ком пыли, впитавший в себя солнце. А оттого небо раздулось и казалось готово было придавить своим разбухшим пузом шпиль останкинской телебашни. «Напорется»,- подумал Павлик и соскочил с рельсы. Гудя, приближалась электричка, перебирая стальными лапами. Паша отошел в сторону и заглянул в дежурную будку. Стекло было мутное, чумазое, поэтому Паше пришлось протереть грязную поверхность рукавом куртки. За столом сидела румяная проводница Марина и стрелочник Аркашка, с ростовского перегона. На столе, обнявшись с пластиковым «Колокольчиком», весело била чечетку бутылка дешевой водки. Под столом отдыхал кондуктор Серега с междугородних в компании нескольких опорожненных пузырей. Павлик тихонько постучал камешком в окно. За стеклом возникла раскрасневшаяся физиономия Марины.
- Паш, ты что ли? Чего стучишься, заходи,- Марина пьяно замахала рукой и отвалилась на стул.
Павлуша обрадовался неожиданному приглашению. Общество опустившихся железнодорожников привлекало его не менее чем высший свет Наташу Ростову. Пригнувшись, дабы не задеть головой полог, Паша вошел в будку. Аркадий мрачно наполнил пластиковый стакан и протянул его Паше.
- Нет, спасибо, не пью я, - отказался Паша. Аркадий продолжал настойчиво протягивать пластиковый стаканчик. Павлуша немного помялся и залпом опрокинул в себя прозрачную бурду. Отказать настоящему, не пластмассовому из железнодорожного набора, стрелочнику Паша был не в силе. Водка обожгла гортань, и Павлуша закашлялся, но, несмотря на горечь во рту он вежливо отклонил предложенный Мариной чебурек.
- Ну, богатырь, давай второй,- захихикал Аркадий и протянул ему очередной стакан. Паша не отказался, но в этот раз все же закусил водку пирожком. Утробная теплота, образовавшаяся на месте съежившегося от мороза желудка, растопила суровые лица железнодорожников. От третьего он отказался. Лицо Марины тонуло в ватных ошметках табачного дыма. Серега затянул что-то заунывное из-под стола. Аркадий пинком прекратил подстольную самодеятельность и предложил выпить еще. Марина его поддержала. Паша вежливо отказался, но, вспомнив о Сереге, решил поддержать компанию. Через пять минут Аркадий по-дружески обнимал Павлушу и пьяно гундел на ухо:
- Паша, ты теперь мне друг и товарищ, а раз такое дело, то и секретов у нас друг от друга быть не должно!
Павлуша высморкался в промокашку и хмельно подтвердил:
- Аркаша, ты мне как брат родной!
Аркадий на радостях облыбзал Пашу и задороно ущипнул Марину за ляжку. Марина взвизгнула и обиженно хлопнуля мясистой ладошкой по аркашкиной телогрейке. Аркадий продолжал:
- Так слушай, раз мы как братья, то все у нас общее и бабло и бабы и вообще .
- Все!
- Хочешь денег заработать?
- Хочу.
- Так и быть, поделюсь с тобой. Короче, деньгу зашибить просто, только надобно в нужное время в нужном месте оказаться. Ну, конечно, мне основная выручка, но тебе хватит!
- Хватит!
- Кошек любишь?
- Люблю.
- Молодец. Кошка животное понятливое. Коли ты к ней с любовью, так она к тебе сама тянется. Будешь кошек ловить и мне приносить. За кошку по червонцу. Понял?
Павлуша мутно осмотрел коморку и задумчиво спросил:
- Понять, то понял. Да только кошки тебе зачем?
- Балда. Чебуреки на вокзале поди жрешь? Думаешь выгодно их из свинины иль говядины лепить? То-то.
Паша испуганно посмотрел на Аркашу.
- Кошки…того…из котят пирожки!
Марина весело усмехнулась:
- Будто вчера родился!
Он вскочил и было пытался высвободиться из Аркашкиных объятий.
- Ну-ну. Сиди. Мое дело предложить. Успокойся. Сам, небось, пирожки в подвале хаваешь?
- И там?
- А то!
Паша побледнел и медленно сполз со стула. Аркадий засуетился и наполнил стакан водкой.
- Успокойся, ишь нервный какой. Работа она и есть работа. У нас ребята по сотни в день стабильно срубают. Правда, котяр поменьше стало, да все щуплые, неказистые. За них пятерка.
Аркадий протянул Паше стаканчик.
- Выпей что ли.
Отхлебнув чуть-чуть, Павлуша поперхнулся и рукой отвел стакан. Марина опять засмеялась и поцеловала его в небритую щеку.
- Миленький, кошечек любишь?
- Люблю,- сквозь слезы забормотал Павлик,- а еще паровозы люблю.
Серега недовольно забурчал из-под стола:
- Все друзья, началось, я пополз отсюда!
Но Аркадий властно опустил кирзовый сапог на плешивую голову кондуктора.
- Куда? Лежать! Пусть мальчик говорит!
Размазывая грязным рукавом слезы по лицу, Павлуша продолжал:
- Паровозы люблю…у меня дед…того…и я хочу машинистом или проводником….турнули, гады, баллов не добрал…а у меня паровозы в сердце.
При этом Павлуша попытался разорвать на груди куртку, но прочная ткань не поддавалась. От этого Павлуше стало еще досадней. Марина прекратила смеяться и внимательно выслушала пьяные откровения. После чего легонько толкнула локтем в бок Аркадия и что-то прошептала ему на ухо. Аркадий поднялся и вышел вместе с Мариной на улицу. Павлуша остался один, если , конечно, не считать пропитанного самогоном и водкой Сереги. Тот лежал под столом и тихонько похрюкивал.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ!