Случай этот произошел не так давно и является показательным по всем аспектам. Кому – решайте сами.
Около семи часов утра широко известный в узких кругах жителей дома №8 и ближайшего отделения милиции Пробкин Иван Семенович вышел во двор. На улице пахнуло непривычно свежим воздухом. Попытка выяснить причины сего инцидента длилась минут пять, с перерывом на курение папиросы, легкое пошатывание и высказывание нескольких укоризненных замечаний, выражавшихся в редчайших словоформах и обращенных в сторону, противоположную от Пробкина. Оказалось, что за пределами квартирызапах портвейна, плесени и черт его знает чего не имеет источника, а посему отсутствует. Подобный букет ароматов могла излучать лишь майка Ивана Семеновича, но, по неумышленному стечению обстоятельств, она осталась дома, прикрывая колючую наготу стыдливо торчащего из горшка кактуса. Пробкин плюнул на стоящую у подъезда скамейку, решил, что и в таких условиях можно жить, и сел на тротуар, поджав ноги в дырявых тапочках. При этом его кальсоны сползли ниже полагающейся им отметки, демонстрируя случайным прохожим факт отсутствия трусов на теле хозяина.
В течение последующих нескольких минут Иван Семенович был занят. В частности, его рвало. Прямо на асфальт.
По окончанию столь привычной процедуры очищения остатков организма, Пробкин задумался. Правда, безрезультатно. Его мыслительную деятельность прервал оклик старого приятеля из соседнего подъезда, Чудько Петра Петровича, тут же за столь неуважительное отношение к личности Пробкина получившего тапком в левый глаз. Обмен приветствиями, выражавшийся в легкой потасовке, был прекращен ведром воды ведром воды, словно по божьей воле вылитым с пятого этажа старушкой Авдотьей. Жидкость на теле заставила старых друзей покинуть уютную поверхность тротуара, бездумно променяв ее на грязную узкую кухню. Именно в ней Петр Петрович поздравил Ивана Семеновича с Днем транспортной авиации. Конечно же, Пробкин не имел к ней никакого отношения, кроме того, что в детстве любил пускать бумажные самолетики, а в более позднем возрасте стал способен издавать звуки, ничем не уступавшие по мощности авиационным двигателям. И речь идет не только о храпе.
Во время произнесения Чудько поздравительной речи, а было это без двадцати восемь, волшебным движением неволшебника Пробкина на столе появилась литровая банка с кристально чистой, как совесть присутствующих в кухне, самогонкой. За ней последовала кастрюля с малосольными огурцами и буханка черствого хлеба.
Следующие пять минут помещение было наполнено удивительно мелодичной симфонией льющейся жидкости и звона граненой посуды, на которую белым шумом накладывалось тяжкое сопение и хруст употребляемых огурцов. Симфония резко оборвалась на пятом такте громоподобным заявлением Пробкина:
- Эх, ё… Вот, когда я на крейсере служил… Ё… Это – да!
Чудько тактично ударил кулаком по столу и опроверг:
- Не бзди! Ты – летчиком был. Им по званию не положено кресеры акупировать.
Иван Семенович покраснел, икнул, налил еще по одной и не согласился:
- Эх, ё… Да я же до самолетов и кораблями рулил! У меня и фотография есть, - с этими словами он ткнул огурцом по направлению к висевшему на стене плакату с драным котенком в корзине. Петр Петрович с минуту его изучал, потом крепко извинился на словах и полез, в знак признания своей ошибки, целоваться. Пробкин, как истинно военный человек, отклонил попытку предаться воле чувств и, вместо дружеских лобзаний, предложил выпить еще. После непродолжительного огуречного хруста из его рта раздались новые звуки:
- Эх, да! Ё…! А ведь салют полагается в честь праздника дать! Ё…
Речь закончилась падением оратора со стула, последовавшей легкой бытовой травмой в виде шишки на затылке и новой, более продолжительной и красочной, тирадой с обращением к неизвестным науке субъектам. Медленно отходя от пережитого несчастья, потирая при этом голову широкой ладонью в огуречном рассоле, Пробкин залез в духовку газовой плиты и достал оттуда сигнальную ракетницу и два патрона к ней: красный и зеленый.
- В наследство от сына досталась, - пояснил Иван Семенович. – Он ее с армии домой сныкал, хозяйственный парень был. Два года назад прельстился капитализьмом, в Америку смылси. А енту бандуру мне оставил, в наследство, значить. Пошли салют пускать!
Как потом свидетельствовала та самая старушка Авдотья, чрез руки которой изъявлялась божественная воля, Чудько с Пробкиным вышли на балкон «аккурат в три минуты девятого» – божий одуванчик в это время искала кошку во дворе. А в точности времени уверена безоговорочно, поскольку, по ее логике, поясница болела, значит так и было.
Подготовка к салюту выразилась в исполнении песни «На поле танки грохотали» и излитии продуктов жизнедеятельности прямо на спящую в кустах кошку бабки Авдотьи. За сим последовал крик «Ё…!» и хлопок. Красная сигнальная ракета вылетела из дула и по траектории падающего в августовском небе метеорита угодила прямиком в топливный бак новенькой иномарки преуспевающего предпринимателя Власова Кузьмы Никитича. Свист рассекаемого ракетой воздуха был поглощен грохот взрывающегося изделия капиталистической автомобильной промышленности и последовавший за ним визг Власова. Он в тот момент заходил в ворота гаража с опустевшей после заправки канистрой для бензина. Именно это обстоятельство спасло бедному автолюбителю жизнь. Но не спасло нервы – услышав со стороны спины взрыв, несчастный Кузьма Никитич решил, что это налоговая по его душу пожаловала с облавой, тут же испортил воздух, грудью шмякнулся на хранимые в гараже мешки с контрабандой и тонким голосом заверещал признания. В это время бабка Авдотья драпала в подъезд с криками: «Немцы вернулись!» Виновники же случайного возгорания автотранспортного средства по чисто военной привычке записывали на полу балкона соленым огурцом признания Власова, слышимые сквозь гул огня в радиусе сотни метров. Слова «только по почкам не бейте!» пропускались в силу их пустоты и заведомой бессмысленности при реальной встрече с гуманными представителями властных органов. Кстати, оные, в лице местного участкового Серафимского Евгения Павловича, старшего лейтенанта неопределенного возраста, прибыли оперативно, сразу после самопроизвольного догорания остатков иномарки.
Недолго думая, Серафимский поднялся в квартиру к Пробкину и Чудько и задал очевидный вопрос:
- Нарушаем?!
Те, в один голос, но не в такт, ответили:
- Никак нет, ё… Да Вы заходите, товарищ милиции Евгений Палыч, эх…
В ходе длительного выяснения обстоятельств происшествия было установлено: вкус у самогонки отличный, огурцы чуток не досолены, старушка Авдотья – первая сплетница во дворе, а возгорание произошло по вине кошки, своим неожиданным воплем от ударившей по ее голове мочи заставившей дрогнуть сжимавшую ракетницу руку Пробкина, что стало причиной непреднамеренной смены прицельного в небо положения. Сама же ракетница предназначалась для задержания особо опасного преступника Власова, намеревавшегося уехать на своей машине прямиком в Америку, вместе с контрабандой. Доказательства сего записаны вместе с чистосердечным признанием Кузьмы Никитича на полу балкона.
После третьей литровой банки Серафимкин убрал протокол дела в карман брюк, сунул в фуражку два огурца и направился к выходу. На пути неожиданно вырос пол с табуретом на нем, что стало причиной вынужденного чтения доклада начальству на следующее утро с шикарным, но не положенным по статусу, синяком под глазом. Начальство почему-то не обратило на него никакого внимания, а лишь тяжко надувало зеленоватые щеки, прятавшие в своей глубине мутные красные глаза. Его резолюция, прервавшая повествование Серафимкина о ходе расследования была кратка:
- Буржуя – в КПЗ! Этих двух – к награде. Свободен!
На дворовом же собрании старых сплетниц дома №8 было утверждено: бабку Авдотью окрестить паникершей, а фотографии Пробкина и Чудько вывесить на дверях подъезда, как почетных членов коммунального коллектива, предварительно премировав их самих бутылкой портвейна за самоотверженность и трезвость мышления.
Лишь солнце не приняло никакого участия в происшествии и мирно закатилось в какую-то яму на горизонте.
28-29 августа 2001 г.