Не сопротивляясь, покорно уходит день. Он тает в сумерках, а они, пока еще слабые, дышащие на ладан, успевают нанести первый удар – и все вокруг покрывается мертвенным серым цветом. Мне 5,5 лет, я жду сумерек в страхе, ведь за ними прячется ночь.
Жизнь замирает. За окном октябрь, вечерний ветер стучит в стекло, но его не видно, зато видно, как проклевываются сквозь саван сумеречного воздуха желтые зевы окон соседнего дома. Если отойти от окна, то зевы исчезнут, и мой мир сузится до размеров комнаты.
Сумерки продолжают наступать. Они заткали всю комнату. Цвет обоев примеряется к цвету потолка, игрушки окружены ореолом смерти. С наступлением сумерек гаснут глаза у моего плюшевого мишки, он словно медленно умирает, сливаясь с окружающим фоном. Все становится равноценным, но ценность – принижена. Сумерки сгущаются. Меня завораживает этот механизм. Пока не очень страшно, но я не сомневаюсь, что сумерки еще дадут знать о себе.
Я смотрю в окно. Асфальт освещен светом немногочисленных фонарей, по нему ступают ноги спешащих домой людей. Они двигаются бесшумно, как кошки. Начинает идти мелкий снег. Он падает под музыку, которая доносится из соседней комнаты. Я знаю, это «Pink Floyd». Его слушает папа.
И я.
Мама заходит в комнату и закрывает за собой дверь. Теперь нас двое, и хищные сумерки (я и не заметил, когда они успели меня обступить) разбегаются прочь, испуганные ее ласковой заботой и теплом. Вскоре мама закрепляет успех, зажигая бра. Победа безоговорочная, но я знаю, только временная. Когда придет по-настоящему сильный, серьезный противник, он сделает так, что мама, сама того не ведая, без единого боя сдаст позиции и перейдет на его сторону. Имя противнику – ночь. Тьма. Тьма темноты.
Мама спрашивает, что я буду делать. Читать. Что читать? Сказки братьев Гримм. Они страшные, потому что глубокие. Они нужные, потому что подготовят меня. К чему? К тому, что начнется, когда мама сдастся на милость победителю. Я не объясняю ей, почему я выбрал сказки братьев Гримм, потому что не могу объяснить, а она не может понять.
Мама, удовлетворенная, уходит. По телевизору начинается фильм, и ей необходимо его посмотреть.
После мамы остается уют. Его поддерживает несколько тусклый свет бра. Из-за него страницы кажутся желтыми, но буквы черны по-прежнему. Цвет тьмы неизменнен. По углам таятся сумерки. Они здесь, им некуда деться. И книги за окном книжного шкафа, стоящего в дальнем углу, сливаются в монолитные серые ряды; тисненные золотом надписи на корешках тускнеют... В моих руках «Сказки братьев Гримм», их средневековый, фантастический мир, покрытый густым, мрачным лесом, реален для меня так же, как и мой мир, – если не реальнее. Разные твари населяют лес, и в этом лесу встречаются прогалины, на которых стоят замки. Принцев и принцесс в мире братьев Гримм куда больше, чем обычных смертных.
Я остро сопереживаю героям сказок. Я – с ними, я чувствую себя в их шкуре, и когда страшно им – страшно и мне. Единственное исключение – полоумный парень, который никогда ничего не боялся и мечтал хотя бы раз испытать это чувство. Так вот, в отличии от него, мне было страшно от первой страницы, описывающей его поиски страха, до предпоследней, а на последней, когда он, наконец, становится королем, и жена выливает на него, спящего, ушат воды с пескарями, и он вскрикивает спросонок от страха, мне довольно смешно. Я улыбаюсь, потому что позади его испытания с черными псами и кошками на раскаленных цепях и игрой в кегли с живыми обрубками человеческих тел. Но впереди еще много сказок, много переживаний. Вот вязкая сказка о несчастных Гензеле и Гретель, от которых пытается избавиться злая мачеха. Она заводит их в лес и бросает там, но хитроумный Гензель накидал позади себя камешков, и они под лунным светом превратились в дорогу домой. Вторая попытка мачехи оказы-вается удачной: крошки хлеба, разбросанные Гензелем, склевывают птицы. Финита ля комедия? Как бы не так, у детей слишком велика тяга к жизни, и я не сомневаюсь, что они сделают все, чтобы спастись.
И тут приходит мама и говорит: пора спать. Эти слова звучат как приговор. Сумерки в четырех углах притаились, готовясь к решающему броску. Как это можно не почувствовать?! Но мама не чувствует. Проблемы Гензеля и Гретель отодвигаются на второй план, что мне за дело до них? Но я упрашиваю, я требую дать мне время дочитать сказку. Мне нужна отсрочка приговора для последнего вздоха перед падением в ад.
Мама может мне это позволить. Она садится рядом на стул и смотрит, как я дочитываю вязкую сказку, ставшую очень динамичной. Баба Яга отправлена в печь, Г. и Г. празднуют победу. Но я не могу праздновать ее с ними, в пяти шагах от меня новый бой, очень долгий, который необходимо вести и который даже можно, наверное, выиграть. Я автоматически принимаюсь за следующую сказку, а мама все смотрит на меня, смотрит и о чем-то думает. Неправильно думает, я не сомневаюсь в этом. Сейчас мы находимся по разные стороны баррикад, и это не наша вина. Мама уже давно преодолела то, что предстоит преодолеть мне и забыла обо всем, что было. Нет ничего странного в том, что мир сказок братьев Гримм понятнее мне, чем ее мир; убога человеческая память.
- Ты уже читаешь новую сказку, а ведь тебе пора спать. Давай-ка я выключу свет, и ты будешь спать.
Будешь спать! Что такое сон? Территория, на которой мне предстоить провести часть изнурительного боя. Я полагаю, что если мне удастся когда-нибудь выиграть, то эта территория станет моей. Я выгоню с нее демонов, рассею мрак, и она навсегда станет моим местом отдохновения, в котором я буду спасать свою психику от нездоровых жизненных реалий. Вот только удастся ли мне выиграть? Проверим.
Я кладу книжку на пол (мама ее подбирает), натягиваю до подбородка одеяло и отворачиваюсь к стене. Взгляд упирается в вечную завитушку на обоях.
Мама гасит свет, и завитушка исчезает. Поскольку я не подаю признаков жизни, мама уходит и закрывает дверь.
Жирная тьма и тишина приходят во взаимодействие. За спиной что-то кипит, бесшумно бурлит и шевелится. Волосы на голове встают дыбом. Вот она и пришла, ночь. Спокойный, знакомый день ушел, ушли и гонцы ночи – сумерки, проведя дипломатические переговоры с днем, и пришла она, ночь, черт ее побери.
Начинается второе испытание... Я уже не помню первого, ведь это было так давно. Его я прошел успешно, через него я родился. Да и вообще испытание светом проходили все, кто ко-гда-либо жил. Это довольно легко, как я полагаю. Но теперь остается только удивляться, как коварна тьма, прикинувшаяся уютом, как ловко она обманывала нас, заставляя за нее цепляться.
Ночь показывает свое настоящее лицо, ее слуги снуют за моей спиной, ткут мой страх. От него не избавиться, его нужно суметь пережить. Я поворачиваюсь и смотрю в лицо мраку.
Иглы страха впиваются в меня, делают мне инъекцию.
Глаза бесполезны. Я могу их держать открытыми, могу захлопнуть, как люк бункера, но тьма беспрепятственно проходит в обе стороны. Она прочищает глаза, и скоро я начну видеть то, что лучше бы мне не видеть.
Я могу зажечь свет, но надо ли мне это? От испытаний не убежишь.
И вот появляются карлики. Ждал я их, ждал. Создания ночи выбираются из черных пятен мрака на стене, из бездонных колодцев тьмы на полу, падают с потолка.
Всего их пять. Карлик, упавший сверху, верещит, неуклюже пытаясь подняться на кривые ножки. Остальные обступают его, но не делают попыток помочь.
Как ужасно и разнообразно они выглядят! Хотя нет, сходство есть – все карлики одеты в рванье; они грязны и мерзко пахнут. У одного – голова больше тела, вытянута и похожа на огурец. Покрыта какими-то пупырышками. Глаза огромные и наглые. Под глазами синяки. Короткие руки высовываюся из оборванных рукавов темной рубахи, на которой нет пуговиц, и которую спасают от развала многочисленные ржавые булавки. Узкие полосатые штаны стискивают кривые худосочные ноги, заканчивающиеся грязными пальцами с отросшими до безобразия ногтями. У другого карлика голова, раздавшаяся в ширину, толстая морда с потерявшимися в складках глазками. Из подбородка у него растут клочья дерюги. Отвратительно! Еще один карлик, старик, одет в лохмотья, на месте ширинки у него зияет дыра, в которую виден скрюченный пенис, такой же скрюченный, как и его темный нос. А вот карлик с опухшей физиономией. Его верхняя губа впивается в сильно выпяченную нижнюю, глаза текут. Пятый карлик смахивает на бассета, только у бассетов более симпатичные и дружелюбные морды и менее обильно течет слюна.
Эти монстры подходят ко мне, дрожащему от страха, протягивают руки и начинают наводить сон. Мое сознание тщательно сопротивляется, но у него нет шансов, и оно медленно проваливается в бездну, на дне которой его поджидают испытания, через которые надо пройти, чтобы жить дальше.
Когда я оказываюсь во сне, я никогда не могу понять, что это сон, и он для меня становится единственной реальностью. На этот раз карлики навели на меня чудовищный сон о моем... нет, не моем дне рождения.
...У моего отца день рождения. Я стою в дверях гостиной и смотрю на стол. На столе белая скатерть, проржавевшая от без конца проливаемых напитков и просыпаемых салатов. Стол окружают массивные, кажущиеся мне просто гигантскими тела друзей отца. Я слышу смех. Это злой смех. Я подхожу ближе, и по моему позвоночнику малахитовой змейкой ползет страх. Мне становится страшно, потому что я вижу, что в друзьях у моего отца ходят какие-то звери, в ко-торых очень мало человеческого. Прямо в мою сторону лыбится козлоподобное существо с серой, вытянутой мордой и крупными, лошадиными зубами. Когда оно фыркает, его тонкие губы начинают топорщиться. Существо нагибается ко мне и обдает винным перегаром и запахом чеснока и соленых грибов. Существо протягивает мне огарок свечи и велит его съесть. Я жую и выясняю, что огарок – вполне съедобная вещь.
Несчастная люстра раскачивается в клубах дыма. Я оглядываюсь по сторонам и вижу все в смутном, ирреальном свете. Я не нахожу виновника торжества, куда делся мой папа? Зловеще веселая компания за столом не обращает на меня никакого внимания. Тут я замечаю в углу маму, подбегаю к ней, но она не узнает меня, или ей просто нет до меня дела? У нее пустые глаза, она профессионально улыбается, но не протягивает мне руку, чтобы как-то ободрить. Я возвра-щаюсь к столу и краем глаза наблюдаю за гостями. Почему краем глаза? Потому что по-другому страшно. Но руки я независимо засунул в карманы своих черных шорт, и выгляжу вполне уве-ренно, или мне так только кажется?
Какая-то обезьяна расчистила угол стола, и все заинтересованно уставились на это место. Обезьяна пошарила волосатой рукой в заднем кармане брюк и вытащила оттуда игрушечного резинового матроса в белой шерстяной бескозырке, тельняшке навыпуск и черных штанах. Я мигом помертвел, потому что узнал в этом матросе отца.
Его поставили на стол, и все стали хохотать. Мой отец попытался что-то сказать, но единственное, что смог, это приоткрыть свой резиновый рот. Обнажились две нарисованные белой гуашью полоски зубов. А потом отец и вовсе упал. Мне стали видны только его чистые оранжевые подошвы ног (ростом до стола я не дотягивал).
И тут я почувствовал себя по-настоящему обреченным. Никого у меня не осталось. Я – крошечная козявка в чуждом и жадном мире, и каждый захочет меня обидеть, втоптать в грязь и испугать. Самое страшное было то, что даже мои родители оказались игрушками в руках сил, правящих этой вселенной. Что уж говорить обо мне. И я, пока у меня была такая возможность, пристроился в углу за телевизором и горько зарыдал.
Мир тут же оказался размыт моими слезами и заметно потеплел. Лампочки люстры сверкали как довольные глаза сытой собаки, и мне стало почти уютно, но тут на меня упала тень, и я увидел перед собой карликов. Моя голова лежала на подушке, мокрой от слез, и меня окружала ночь. Я понял, что не прошел этого испытания.
Но карлики не дают мне передышки, и я засыпаю снова.
...Я долго болел, целыми днями лежал в кровати, читал книжки, от которых меня уже тошнило, и глотал лекарства. Голова раскалывалась, нос был заложен – мерзкое ощущение, и ко всему прочему, я постоянно бредил.
Во время жара мне в голову пришла комбинация слов, и когда вошла мама с градусником, я сказал ей эти слова. К моему ужасу мама тут же превратилась в огромную волосатую гориллу, но, ничего почувствовав, подошла к окну, отодвинула занавески и принялась рассматривать улицу.
Меня охватила паника, я затрясся и заметался в постели. И тут же мое сознание посетила другая, спасательная комбинация, сказав которую, я заставил обезьяну превратиться обратно в маму.
Я знал, я совершенно точно знал, что во второй раз спасательная комбинация не сработает. Я ругал себя, я пытался заставить себя молчать, но мои губы не слушались меня. Со слезами на глазах я выкрикнул первую комбинацию слов и увидел перед собой обезьяну с градусником...
Карлики хохочут, ликуют, пляшут. Мне совершенно ясно, что это означает: я не прошел и это испытание. Более того, оно было последним в серии кошмаров, наводимых на меня карликами на протяжении года. Я не выиграл ни одного боя. Я неприспособлен к дальнейшей жизни, ночь победила меня. Она уже никогда не станет моим союзником в борьбе с днем, в борьбе с миром за свое существование. Путь во взрослую жизнь мне закрыт. Я навсегда потерялся в ночных кошмарах.
Карлики хватают меня и тащат с кровати. Я вижу на полу колодец тьмы, туда мне и дорога. Карлики толкают меня, и я падаю, падаю, падаю.
Теперь я тоже карлик. Мерзкий уродливый карлик. Я старею, как и все, но остаюсь вечным щенком. Я никогда не летаю во сне, потому что они мне не снятся, и никогда не расту. Теперь я тоже хожу к вашим впечатлительным детям и навеваю на них сны. Ваши дети борятся с кошмарами, сражаются с темнотой и зачастую страдают от одиночества. Тяжелый бой ждет их каждую ночь, а вы даже и не подозреваете об этом...
А иногда мы практикуем и такое: врываемся под покровом ночи к слабым грудным младенцам, оставленным (пусть на миг, но оставленным!) уставшими родителями и похищаем их. Да-да, именно так – похищаем. Они недостойны даже приблизиться к испытаниям ночью. Они слишком слабы, и мир отрыгивает их. Видели бы вы, как вытягиваются в трубочку их рты, когда в их глупых головах на миг проясняется сознание, и они с кристальной ясностью осознают, в каком мире они случайно родились, слышали бы вы их тоскливый вой, в котором нет ничего общего с детским плачем... Но нет, вы не слышите – вы вообще мало чего слышали, и не видите – вы мало чего видели! Что ж, вам до этого нет дела, вы прошли свое испытание тьмой...
Ноябрь, 1999