«Но что-то всерьез менять,
Не побоясь в мелочах потерять,
Свободно только небо над головой моей»
- И вот, кагда пэрвые лучы ээээ… гарячево васточнава сонца залывалы зэмлю сквоз бэлые пушыстые аблака, гордая и красывая птыца, слажив крылья, падала ээээ… на зэмлю с самай ээээ… высокай скалы. И не долэтев чут-чут до зэмлы, раскрывала свойы сылные крылъя и взмывала абратно ввэрх…
Играла музыка, вокруг раздавались громкие голоса, визг бегающих ребятишек, позвякивание кубков и постукивание полных вином рогов. Яркое и горячее солнце заливало ломившиеся от яств столы.
Гортанные голоса мужчин клокотали что-то наперебой, чередуясь похлопываниями сильных рук по плечам, то вдруг, сливаясь в музыку горного потока, переливались в песню, как вино через край бокалов, казалось, превращалось в стремительную реку.
Убегая вдаль по неровной дорожке, накрытого стола, взгляд невольно поднимался по веточкам виноградных лоз и устремлялся в высокое, бесконечно синее небо, где черной точкой, медленно описывая огромные круги, парил орел.
Широко раскинув крылья, он гордо взирал на землю, где даже постройки человека напоминали всего лишь крупинки зерна, неосторожно просыпанного вдоль дороги. Его пристанище находилось в расщелине самой высокой скалы. Ни одна птица не решалась так высоко подняться. А потому он всегда был одинок и свободен.
Когда он неожиданно появлялся под солнцем, много птичьих глаз в восторге и с любовью устремлялось вверх. Невозможно было не любоваться его полетом. Редкие взмахи огромных крыльев, ножами рассекали воздух, и сливаясь в одно длинное крыло, замирая, поддерживали птицу в воздухе. Так высоко к солнцу не приближался никто, да и не каждый мог бы рискнуть своей жизнью - маленькие прожорливые птенцы и верные подруги жизни требовали заботы и внимания, сковывая тонкими, но прочными незаметными нитями любви мощные крылья.
Его звали безумцем. Было не понятно, чем дорожит, чем рискует на свете он…
Так продолжалось изо дня в день. Птицы привыкли каждое утро с рассветом слышать свист рассекаемого воздуха. Много глаз открывалось в этот миг, чтобы вновь увидеть, как Безумец взмывал к солнцу после длительного падения. Молодые орлы не раз пытались повторить этот “трюк”, но долго падать никто не решался, крылья сами распахивались спасительной дельтой, ощущение страха и победы вырывало клекот радости.
Не было равнодушных. Его любили и им восхищались, его ненавидели и осуждали.
Одни с восторгом наблюдали за смелой птицей, в глубине души мечтая бросить все и также беззаботно и свободно парить в поднебесье.
Другие сочиняли о нем легенды, будто гордая птица полюбив один раз и потеряв свою подругу, каждый день теперь пытается свести счеты с жизнью.
Третьи просто называли его дураком не желающим жить, как все нормальные птицы, а только толкающего своим примером на глупые подвиги молодых орлят и кружащим головы молоденьким орлицам.
Воробьи да ласточки были его окружением. Они не могли парить в воздухе, как он, но зато могли маленькими перелетами подняться высоко на скалу.
И ни у кого не возникало даже сомнения, что такой птице нет пары… Что никогда его гордое сердце не почувствует сладких мук любви. Никогда в своем клюве он не принесет любимой веточку цветущей жимолости, и смешные, лохматые владельцы желтых клювиков не уткнутся ему в грудь и не признают его отцом.
Но, что для него, парящего так высоко в бескрайнем небе, мнение “толпы”?! Им никогда не подняться сюда на высоту, им никогда не глотнуть этой свободы, которую он пил день за днем до донышка, прихватывая по маленькому глоточку обжигающе леденящий холод одиночества…
…Когда первые лучи солнца заливали землю сквозь пушистые облака, гордая птица камнем падала с вершины высокой скалы и не долетев чут-чуть до земли, резко раскрывала сильные крылья, взмывая в небо…
Так начинался каждый новый день.
Он знал, что пока сильны его крылья, пока хватит сил возвращаться под облака к самому солнцу, он жив!
Он знал, что пока сильны его крылья, он жив!