Старики и старушки в этом пансионате жили не плохо. Много ли надо человеку, который уже почти прожил свою жизнь. Каждый прожил ее так, как смог, а сюда все попали по одной и той же причине. Не было средств к существованию. Потому, отписав квартиру государству, они уходили в пансионат. Со стороны казалось, что очень здорово, если люди на старости лет живут вместе, общими интересами, общими переживаниями. Им было о чем вспомнить, о чем поговорить, чем поделиться. У каждого за спиной была целая жизнь.
Среди них вечно тусовалась одна маленькая старушка. Она не жила в пансионате, она приходила туда каждый день рано утром и уходила только поздно вечером. Всякий ее знал, знал, что зовут ее Зоя Ефимовна, что живет она недалеко, всего два квартала от конечной остановки трамвая, что у нее есть муж, инвалид войны, без ноги, но прекрасно справляющийся с протезом. Зоя Ефимовна тоже прошла через войну, отвратительную бойню, и хотя она была совсем еще девчонкой, когда началась война, вышла она с нее взрослой девушкой.
Может, потому и удалось ей выжить, что была шустрой и всех любила, ко всякому привязывалась, как собачонка. Потому и не забывали о ней в тяжелое время, то в распределитель устроят помогать, то в госпиталь пристроят. А она каждому была рада помочь. Сутками могла высиживать у постели раненого, не смыкая глаз, смачивая ему губы водой и обтирая испарину с раскаленного лба. Рано пришлось Зоеньке познать смерть. Видела она, как останавливается сердце, чувствовала, как тяжелеет рука, которую держит она в своих ладошках. Сколько раз приходилось закрывать веки глаз, которым суждено было остекленеть. Но помнила она и те глаза, которые светились добром и ласкою, которые смотрели на нее с благодарностью, как на маленькую фею, спасающую жизнь принцам и совсем еще молоденьким и совсем уже стареньким, по ее меркам. А в самом конце войны свела судьба Зоеньку с молодым офицером, который выписался из госпиталя и отправился прямым назначением в Берлин, добить врагов и объявить о победе.
Помнит она до сих пор, как выскочила в одном халатике из госпиталя и бросилась бежать к Гостиному двору, где в нервном ожидании метался Сереженька. Когда он увидел ее, бросился на встречу, накинул ей на плечи свою шинель, и крепко обняв, подхватил на руки. Закружил, достал из-за пазухи веточку вербы и поцеловал. Это был первый поцелуй в ее жизни и первые цветы. А потом пришло извещение, тоже первое и последнее.
С тех пор прошло уже много лет. Всякое воскресенье она ходила к обедне, и молила бога, о помощи всем страждущим, об успокоении душ усопших, о здравии живущих, о том, чтобы муж ее подольше пожил, о том, чтобы доченька у соседской молодой семьи скорее поправилась, о том, чтобы Кузьминична скорее увиделась со своим сыном, отбывающим срок, чтобы всем людям было тепло и спокойно, чтобы не было войн... да и о многом еще, молила она бога. В таких мыслях время проходило так скоро, что она никогда не чувствовала усталости за обедней, а выйдя на божий свет из под свода, снова спешила в пансионат, туда, где ее присутствие было просто необходимо. Туда, где каждый хотел прикоснуться к ее доброму сердцу, заглянуть в ее до сих пор светлые и лучистые глаза. Ведь все вокруг знали, что она всегда выслушает, поможет или сама поделится теплом своей души.
Иногда по вечерам, она доставала свою шкатулочку и перебирала свои сокровища... желтую фотографию, чудом сохранившую улыбку молодого офицера, потертый и слезами попорченный казенный листок, сообщавший ей о том, что Сергей Николаевич Сомов никогда больше не вскинет ее на руки, не закружит на весеннем солнышке и не заглянет в ее глаза своими голубыми. А вот и веточка, теперь уже вовсе без тех пушистых серо-золотых пумпошечек, но та самая, которую она пронесла через все годы своей жизни…
Как было не помнить ей, что раньше верба бывала вокруг Гостиного двора...