- Выматывайся уже! Выходишь – так выходи! Замечталась совсем! – Кричала полусумасшедшая озлобленная старушка, пропихивая сквозь толпу свою потрёпанную клетчатую тачку и пытаясь таким же образом пропихнуть и меня.
- Совсем обнаглела! Достала стоять на проходе, сучка замечтавшаяся…
Далее следовал поток низменных слов, которые я обычно стараюсь пропускать мимо ушей, собственно, как и в этот раз. Довольно привычно слышать такие мерзости. Иногда они оправданы, иногда – нет. Иногда они бывают даже справедливыми. Пожалуй, и сейчас не исключение. И вовсе не потому, что я в раздумье загородила открытые двери вагона, а потому, что я привыкла во всём винить саму себя.
Двери с треском захлопнулись, потом снова открылись – уж точно кого-то второпях забыли – затем возвратились в своё привычное положение. Поезд загрохотал и выехал на улицу из тенистого тоннеля.
Казалось, будто мы не едим, а летим. Поезд шёл по относительной возвышенности, он был выше параллельно идущей дороги, к тому же он заметно раскачивался из стороны в сторону и вяло шуршал, напоминая шум убирающихся шасси самолёта и прокручивание пропеллера вертолёта.
Вагон действительно летел. Дома и магазины мелькали перед глазами, но не так быстро, как летели бы в машине. Один квартал плавно сменял другой, и заметна была только в плавности движения, никакой нервозности или спешки.
Поезд вернулся в тоннель, я поняла, что нахожусь всё-таки в поезде, на земле, на ненавистной земле, чувствую почву под ногами, на поверхности которой меня уже второй раз за день назвали «сучкой».
Далее, по расписанию дальновидного образования, шли полтора часа PR, затем 15 минут каннских рекламных роликов с интернациональным юмором.
По расписанию дальновидных синоптиков, где-то в то же время меня ждала неукротимая снежная буря, решившая одарить город четырнадцатисантиметровым слоем снега. Первый день с хрустящим снегом, а такой уже несправедливо жестокий.
Лекционного настроения я у себя не обнаружила. Пропущу лекцию – это вполне не разумно, но что ж поделать. Конечно, я не из тех, кто постоянно прогуливает лекции, какими бы скучными или наоборот развлекательными они ни были. Мне интересно сидеть в полукруглых аудиториях то на последнем ряду, куда долетают лишь обрывки речи, то среди первых, чувствуя на себе яркое, эмоциональное «п», сопровождаемое брызгами изо рта.
Но то всё ерунда. Всё равно сегодня пятница, 16 Ноября 2001 года, 18:47, сегодня я устроила себе Новый Год, так как перепутала памятник Ленину с сияющей новогоднеё ёлкой, сегодня я удостоила свою голову особо трепетным вниманием: я подарила ей зелёную шерстяную шапочку, сегодня я не забыла и о руках (последнее время вид их меня настораживает, они, словно разбухшие от воды старые вёсла). Их я укутала в лёгкие перчаточки, совершенно не гармонирующие с шапкой.
Я была тепло одета, что удивительно, у меня были два совершенно свободных часа, в которые я принадлежала сама себе, у меня было рублей 70, сотовый телефон, на случай, если я замёрзну или меня эта обещанная буря загонит под тёплый сугроб, моё настроение казалось неопределённым, оно колебалось и не брало на себя ответственность за мой же разум…, вот только ботинки с высоким каблучком. Как же неудобна обувь с высоким резиновым не стучащим каблучком! На практике по PR я создала собственную продукцию осенне-зимней обуви CAPRICCO, преимущество которой в том, что дизайн башмачка можно сделать самому, конечно, при помощи профессионалов, а также на любом башмачке должен быть нарисован музыкальный инструмент или ноты, а каблук – если он есть, то он, безусловно, с точностью отточен и не шатается, как мой – спроектирован в виде скрипки – логотип моей фирмы. Слоган довольно-таки простой: «CAPRICCО - обувь виртуозного характера». Естественно, такие модели на коньковских ярмарках не выставят. Меня упрекали в нерациональном расчёте на потребителя, но я-то знаю, какие люди сидят за тёмным стёклышком Националя…
Всё бы ничего, только вот эти сегодняшние ботиночки с отлетевшими гаечками. Рост мой оставляет желать лучшего, так что, стиснув зубы, хожу на каблучках.
Вышедши из метро, я удивилась погоде, темноте и собственной поспешности. На меня обрушился поток крохотных снежинок, мгновенно облепивших лицо. По обочинам дорог – сугробы снега, на самих дорогах он уже спрессован. Странно, но когда я спешила из дома в метро, то совсем не обратила внимания на изменившуюся погоду. Передо мной отчётливо стояла цель не опоздать – и только, хотя и она меня мало волновала. Когда тебя называют сукой ты не думаешь, как бы найти повод, чтобы потом припомнить обидчику вырвавшиеся слова. Ты скорее думаешь о том, прав ли он…
Я прошла мимо Rostic’s и решила под конец зайти туда погреться. Всё-таки, Kentucky Fry Chicken I prefer to Mac D. А Мак Ди в свою очередь Ростиксу. Надоел выпендрёж по поводу того, кто где как и когда был. Выпал снег, буря надвигается, я и дышать-то ровно не могу – ветер дует с такой силой, что страшно даже с ним дыханием соприкоснуться.
Парк, решила я, сегодняшний вечер, точнее мой внезапный Новый Год, я отмечу в парке на карусели. И я пошла. Ветер расстёгивал пальто, заползал своими холодными руками под свитер, долго блуждал по моему голому телу, целовал ледяными губами мой живот, мою грудь, затем, будто извинявшись, робко отступал и давал мне спокойно идти дальше. Он пытался дотронуться и до других прохожих, но тщетно. Их лица, их тела, их руки и волосы были тщательно укутаны и путь к ним был отрезан. Легко доступной оказалась только я на той дороге от метро до парка. В парке, думала я, полно народу – это центр развлечений, тем более вечером, туда стекутся мне подобные и ветер станет раздевать их, а меня оставит в покое, как уже использованную диковинку.
Но ветер оказывался хитрее. Всегда. Не только по пятницам. Даже когда я заклеивала окна он всё равно находил не заметные мне дыры и сквозь них пробивался к моей кровати. Он спал рядом со мной, редко будя меня. Он мог спокойно лечь рядом и уйти как только я проснусь. Но он мог и забраться под одеяло, приподнять мою маечку и беззаботно блуждать по моему телу, даже не спрашивая, хочу я этого или нет.
Он всегда показывал своё превосходство надо мной. Иногда мне казалось, что это из-за его ко мне любви, из-за его ревности. Возможно, он хотел, чтобы я принадлежала только ему. А может это и издевательство, своего рода унижение… Впрочем, мне было всё равно. У меня никого теперь не было, не кому было меня так нежно и в то же время властно обнимать. Я лишь слышала ругательство, умышленно сорвавшееся с чьих-то, а до чьих-то с губ «его» сестры, я лишь старалась забыть, пропустить мимо ушей, а ветер, понимая, что что-то снова не так, по-дружески и как-то по-свойски шептал мне на ухо сначала слова любви, потом стихи Пушкина.
Довольно-таки обыденно, - возразила я ему, - не думаю, что Пушкину льстит такое обильное внимание к своей личности. Внимание это навязчиво, так как в школе всё навязчиво, а то, что он воистину Поэт я не оспариваю. Он подлинный гений, но теперь хочется чего-то нового, то, до чего человек доходит сам.
Я прочитала в отместку Гейне.
Я не сержусь: простить достало сил,
Ты больше не моя, но я простил.
Он для других, алмазный этот свет.
В твоей душе ни точки светлой нет…
Ветер отступил. Должно быть, это сибирский ветер, скорее всего, он патриот…
Ограда парка гораздо выше меня. Её назвал бы высокой даже громадный Пётр I. На прутьях её висели красочные рекламные плакаты, которые я с видом знатока вдумчиво изучала. Ага, нашла промах: концерты Эроса Рамазотти 2, 3, 4 ноября. Сегодня же было 16ое.
Перелезать через ненужный плакат Рамазотти не было никакого желания. Я решила торжественно, с билетиком, войти через центральный парадный вход. Но кассы были закрыты. Более того, у входа не стоял контролёр, а весёлая карусель напротив входа, работающая даже ночью, что там говорить о семи часах, будто приросла к асфальту и не шевелилась.
Я с оглядкой прошла через турникеты, миновала подозрительное кафе и едва решительной походкой двинулась дальше. В парке никого не было, только непроницаемая темнота и густые сугробы снега. Жаль, что я так поздно это поняла. Пройдя тир, я направилась к Эйфелевой башне – это детский аттракцион где-то в середине парка. Но пройдя занесённую вьюгой сцену, я не могла не затрястись от страха. Там, за ней, был пруд. Он «был» не потому, что я веду повествование в прошедшем времени, а потому, что он там издавна существовал, а когда я миновала сцену, его там не оказалось. Более того, не увидела я и огоньков, которые доползают обычно до третьего этажа Эйфелевой башни, а потом под пищащие звуки или уже не помню, тихо, по энерции, сползают вниз. Не доносилось и музыки.
Почему? Спросила я сама себя, озирая огромное поле, занесённое снегом и некогда называемое прудом. Почему никого нет? Неужели, пока я ехала в метро и размышляла, идти на лекцию или нет, буря уже погуляла здесь? Вроде нет. Снег не гладкий, а рыхлый. Значит, она ещё придёт. А пруд! Он же замёрз! Он просто-напросто замёрз. Зима! – вспомнила я и попятилась назад – и карусели не работают, и лодки тоже…
Я испугалась. Что делаю я здесь, в нескольких метрах от входа, одна на весь парк. Уж лучше одна, чем если б сзади оказался кто-то ещё.. Резко обернувшись, я быстрыми шагами направилась в выходу.
Какая пошлость: одна, совершенно одна, вечером, среди центрального городского парка, всегда заполненного всяким сбродом.
Мне сделалось не по себе. Парк я миновала и направилась в Ростик’с. Мимо проходили автобусы и автомобили, маршрутки и троллейбусы. Я разглядывала надпись на светящемся табло, прикреплённом к немногоэтажному дому. Что там написано? Второе слово – окна, первое – что-то на «ую». Ещё не щуря глаза, я начала угадывать. У, Ю… Опять эта буква, благодаря которой я скитаюсь в подавленности. Моё зрение оставляет желать лучшего, так что я могла только угадывать. Уютные? Но какая чушь – уютные окна, не то определение для центральной рекламы. Я вынула руки из карманов и оттянула уголки глаз. Вовсе не УЮ, а ТЁ. Буквы совершенно непохожие, но это же всё моя фантазия. Значит я до сих пор думаю об этом Ю, значит зря я гуляла на морозе в надежде заморозить Ю и оскорбления, сегодня услышанные.
В Ростик’се было много народу, собственно, за это я и недолюбливаю и его и Мак Ди. Я нацепила очки и решила съесть 2 острых куриных крылышка. На стенде было написано: 2 крыла. Как-то нелогично, если, конечно, потом увидеть эти мощные крылья, едва-едва прикрывающие тарелку. Я хотела сказать на их чёрством языке «2 крыла», а получилось «2 куска». Уставшая продавщица покорно повторила: «2 куска» и лишь спросила, острые или нет. В общем, мы друг друга поняли.
Единственное, что я ценю в Ростикс’е, так это коктейли. Сначала они как мороженое, а потом, чуть подтаяв, чувствуется сладость и холод взбитого до неузнаваемости молока.
Я подсела к окну вместе с подносом. По ту сторону гуляла вьюга и прохожим было довольно-таки неуютно на улице. Неуклюже как-то, отгораживаясь от снега, они делали вид, что им всё равно, что они смогут противостоять стихии. Но она оказалась сильнее и настойчивее, она срывала шляпы, накрывала с ног до головы своей белизной и не отступала.
Какая настойчивость, - подумала я и вспомнила Ю. Кем он был теперь? Корнем неизвестной степени из числа 3 или √-1, то есть никем. Три недели от него ни звонка ни визита, три недели я устало ждала, и с каждым днём страх мой всё рос и рос. Мой кризис, казалось, был разрушен, Ю вывел меня из руин и как герой-повелитель страстно обнял. Но не меня, а моё тело, в особенности, мои ноги. Ему, почему-то, они нравились больше всего, наверное, больше, чем я сама. Кризис заключался в том, что я довольно-таки долго была одна, без поддержки, без совета, без объятий, без симпатии… Отвратительные времена: сначала хочется свободы и ты безрассудно рвёшь крепкие жаркие оковы, а потом свобода равняет с землёй твоё спокойствие и становится синонимом слова «одиночество». Упилась я ею вполне. Только когда это поняла, путь обратно был отрезан.
Ю был симпатичным, со спадающими на лоб волосами, с правильно очерченными природой чертами лица. Он стильно одевался, ходил всегда с портфельчиком и беспрестанно курил. Я ничего о нём не знала, а он обо мне даже чересчур много. Три недели назад он вытащил меня из-под обломков свободы и больше не появлялся. Следуя наглости своей будущей профессии, я решила во что бы то ни стало его найти и оказалась чересчур настойчивой. Его не было, я вечно натыкалась на его сестру.
Сегодня же она откровенно высказала мне, до какой степени я всем надоела: «Заебала уже всех, сука»… Моим нежным ушам такие фразы противопоказаны. При первой же встрече получит он сердечную пощёчину. Я же вот-вот ухватилась за ниточку, а она оказалась ничтожным кругом: я вернулась туда, откуда и пришла. Мне надоело чувствовать себя брошенной, надоело улыбаться, когда внутри всё кипит. Мне надоело жить одной, без помощи, я просто-напросто устала…
Я зашла в лифт и прислонилась спиной к двери. Свет был тусклым и колеблющимся, словно от пламени свечи. Из шахты, как утром изо рта, пахло сыростью и промозглостью. Сейчас я приеду домой, приму душ и лягу спать, а целые выходные посвящу реферату личности и общества, в воскресенье посмотрю «Сладкий Ноябрь» и поставлю себя рядом с Киану Ривз, буду снова мечтать под кельтскую ENIA… А может, лучше начать всё заново? Выкинуть из головы всяких Ю, жить самой собой. Но с другой стороны, зачем лишать себя счастья? Зачем нарочно замыкаться в себе самой, в мрачном мире самоистязания и одиночества?…
Двери лифта открылись и уже никто не смел меня выталкивать, не потому, что я бы на этот раз взбунтовалась – нет, я и теперь не смогла бы, а потому, что кроме меня в лифте никого не было.
Ю сидел под моей дверью и со спаниелье преданными глазами смотрел на меня:
- Я думал, ты приходишь раньше.
Молчание с моей стороны его не отпугнуло.
- Прости мою сестрёнку. Она сегодня не в настроении, - сказал он и потупил взгляд в пол. Нет, это было не раскаяние, это была жалкая актёрская породия. Только вот кого он играл я так и не поняла.
- Почему ты не звонил? – спросила я, так как больше спрашивать было нечего. Я пол часа назад с уверенностью хотела подарить ему картинную пощёчину, а теперь, растерявшись, забыла даже и о нанесённой обиде.
- Я не мог. Простишь?
Моя доброта открыта для всякого, и всякий волен исчерпать из неё столько, сколько могут захватить его руки; она велика, безгранична. Я помогаю не когда меня зовут, не из стыда, не из слабости, а просто из радостной готовности помочь. Я прощаю всех, так как человек не может быть виноват по уши, я прощаю, так как язык мой никогда бы не смог выговорить жестоких, бесчувственных слов, которыми меня сегодня обсыпали.
В конце концов, Ю – последнее, что у меня осталось, а гордости никогда во мне и не было.
- Да ,- ответила я и прижалась к нему всем телом. Скорее не к Ю, а к собственному «Да».
Я всегда всех прощаю, даже за безвкусную «сучку».