Однажды в какой-то из летних дней на работе появился молодой, аккуратно стриженый парень лет двадцати, похожий на студента. Мой начальник походил с ним от компьютера к компьютеру, «студент» что-то объяснял, рассказывая, какие возможности для развития информационного обеспечения сейчас существуют.
-Бухгалтерскую программу какую используете? – спросил он.
-«Монолит».
Студент вскинул брови в удивлении.
-А почему не Один-Эс? Чем больше поток товаров, тем сложнее вам будет с «Монолитом».
-Так ведь надо будет переобучаться всей бухгалтерии, да и другим тоже, - возразил мой начальник.
-Как раз сейчас в фирме (моих знакомых), - они производят установку Один-Эс, - действует система скидок для переобучения персонала. У них и без того самые низкие цены в городе!
-А ты об этом знал? – развернулся ко мне начальник.
Я отрицательно покачал головой.
Начальник мой, крепкий девяностокилограммовый мужик при росте чуть выше ста семидесяти, был бывшим спортсменом. Не ушедшим дальше чемпиона города, но отдавшим спорту лучшие молодые годы. Пиджак так и лопался на его плечах. Абсолютно лысая бугристая голова его лоснилась неровным блеском. Было ему уже где-то за сорок. Он постоянно подчеркивал, особенно в присутствии директора, что превыше всего заботится о благополучии фирмы. Я давно подозревал, что меня он недолюбливает за что-то.
Студент поговорил еще о чем-то с начальником в его кабинете, а когда он ушел, меня вызвали к себе, и объявили, что на моем месте будет работать другой человек. Оказывается, я работал по старинке, не думая с утра до вечера о том, каким образом сэкономить фирме пару сотен долларов, и в то же время за минимальные деньги внедрять новое программное обеспечение и развивать современные информационные технологии. Да и был студент этот молодой да холостой, платить ему поначалу собирались, как я понял, на пятьдесят баксов меньше, чем мне, и он был доволен этим, а я никогда не выражал восторга по поводу своей скудной зарплаты. Я угрюмо промолчал, выслушав это сообщение. Начальник, высказав мне новость, которая, по его мнению, должна была сильно меня огорошить, несколько смягчился, когда увидел, что на моем лице не появилось никаких признаков раскаяния. Уже менее официальным тоном он сказал, вздохнув:
-Не понимаю я тебя, Влачагов. А может, понимаю. Нет в тебе совсем рыночной ориентации. А ведь на ваше поколение мы такие надежды возлагали! Вы ведь по сути должны были стать первым капиталистическим поколением, а вместо этого, похоже, остались последним коммунистическим.
Его замечание показалось мне остроумным, непонятно было только, кого он имел в виду, говоря «мы».
-Разрешите идти? – спросил я, не желая продолжать диалог, который ввиду окончания рабочего дня вполне мог закончиться в рюмочной неподалеку от места нашей работы.
Начальник мой все же также принадлежал к коммунистическому поколению и, уволив сотрудника, похоже, чувствовал потребность облегчить совесть за рюмкой водки. Поддерживать его в этом намерении я не собирался.
Вот так, в тридцать лет, выйдя в последний раз за двери фирмы, пожав на прощание руку двоюродному брату Полины, который почему-то отводил глаза, я почувствовал, что уже старик. Рядом с тем "студентом". Полину тоже загоняли на работе, как лошадь; она стала хуже выглядеть: еще несколько лет такой жизни, и моя жена начнет превращаться в старуху.
Шутки ради, сообщая ей о своем увольнении, я предложил ограбить банк, чтобы разом решить все проблемы. Она вдруг разозлилась ни с того, ни с сего, и впервые в жизни обозвала меня придурком. Хорошо, что не уродом. Так бы прямо и сказала б. Я не обиделся бы.
Опять приезжал дед; оказывается, у него наладились в Москве дела с каким-то издательством, он планировал опубликовать написанную им книгу воспоминаний. Что-то вроде «О времени и о себе». Оказывается, в узких кругах он был довольно известным ученым. Кроме того, кое-какие его статьи печатали в коммунистической оппозиционной прессе. Он так и не расстался со своим партийным билетом. От Москвы до Питера – ночь поездом, он и навестил нас. В этот раз остановился у матери, я приехал к ним в гости, чтоб повидаться. К матери я в последнее время заезжал редко – мы жили в разных концах города. Она все держала в душе обиду на нас с Полиной за то что, съездив три раза за границу, я ни разу не вывез ее в какую-нибудь иноземную страну, имея такую возможность. Вдруг выяснилось, что она всю жизнь мечтала увидеть Францию. Я, если честно, подумывал о том, чтобы свозить ее куда-нибудь, но как-то все время откладывал на потом. Так и не собрался. Ну а теперь ее мечте не суждено было сбыться, похоже, никогда.
-Есть только два города на земле, которые стоит посмотреть, чтобы умереть спокойно, - говорила она, вздыхая и закатывая глаза. – Это Санкт-Петербург и Париж…
Она изменилась за последние годы, стала красить волосы, часто спрашивала меня, можно ли ее назвать привлекательной. Я говорил, что можно. Ее это так радовало, что я удивлялся: неужели она не видит всей правды в зеркале? Дед, с которым мы не виделись сто лет, сильно изменился. Ему уже было за восемьдесят, но он по-прежнему старался держаться молодцом – все так же делал зарядку каждое утро. И все равно годы брали свое – кожа лица и шеи обвисла, под глазами образовались мешки, белые волосы на голове превратились в пух. Говорил он, немного шепелявя.
-Слышал от матери, вы тут каким-то бизнесом занимались, по заграницам катались? – насмешливо спросил он меня, когда мы пили на кухне чай с его медом.
-Было дело, - подтвердил я. – Только теперь бизнесу капут.
Дед фыркнул.
-Что и следовало ожидать, - оживился он. – Когда в доме пожав, всегда можно что-то упереть, а дом наш богатый пыл! Не одно поколение его богатства собирало. Ну, а тем, кто после пожара вмиг богатеями стали, обслуга, понятное дело, потребовалась. Вы, значит, той обслугой и были. Только господа ваши покуражились, да в теплые страны свалили, вот и кончилась ваша лафа! А молодость-то прошла! И вся жизнь еще впереди. Еще сына растить надо! Вон и Полинка, наверное, уже не та красавица, что пять лет назад была. Бабы стареют быстро. А дальше что?
Он смотрел на меня, наклонив голову, поблескивая глазами.
Я подумал, что, наверное, он в чем-то прав.
-Запутались вы, - уже миролюбивей продолжал дед. – Разве вас для такой жизни учили?..
-Все это ты хорошо говоришь, дед, - перебил его я. – Только ведь не я всю эту перестройку придумал. Сама же твоя партия ее организовала, сама же себя и от власти отлучила. А мы – что? Маленькие люди. Винтики. Такими нас, между прочим, советская власть приучила быть. Что бы ты не говорил, была в твоем коммунизме какая-то внутренняя гниль. Колосс оказался на глиняных ногах…
-Знаю, знаю все, что ты тут хочешь сказать! – перебил меня в свою очередь дед. – И не хуже тебя знаю все недостатки коммунистического строя. Поверь, я ведь все это изнутри прошел, а не снаружи. Одно дело – идеология, пропаганда и агитация, реклама, по-вашему говоря, а другое – то, что на самом деле было. Только недостатки ведь – оборотная сторона достоинств. Ты ведь не станешь отрицать, что и в школе, и в институте ты учился бесплатно? Мать-одиночка тебя растила, а испытывали вы когда-нибудь нужду? Нет! И вся страна так жила! После войны никто нам с планами Маршалла не помогал, а мы сами себя подняли, рождаемость в два раза была выше, чем смертность, не то, что сейчас. В науке какие достижения были! В космос первыми полетели! Да и средняя зарплата по стране, если в доллары переводить, еще в восемьдесят девятом пятьсот долларов была!
-Да слышал я про все такое сто раз, - сказал я. – И это слышал, и то, что другая сторона говорит, знаю. Не умею я спорить, поэтому и не буду. Только чувствую, что гниль была. В самой сердцевине.
-Болтовня! – отмахнулся дед. – Эмоции. Идеологическая зараза. Да, мозги-то вам промыли как следует! Вот и болтаетесь теперь, как… г… цветы в проруби.
-Папа! – притворяясь возмущенной, сказала мать.
Он улыбнулся ей и погладил по головке, как маленькую девочку.
У меня как будто все внутри перевернулось. Эта картинка как будто все расставила по своим местам. Все ложь, вспомнил я слова Дениса. Они даже слова «говно» друг при друге произнести не могут. Бегут сразу покрывать кусок дымящегося говна лаком.
А впрочем, дед был по-своему цельной фигурой. Этого от него не отнять. Я куда менее целен, разбит на сотни кусков. Внутри меня все время спорят десятки голосов. Почему так получилось? Результат гласности, плюрализма и демократии? Но нет, должен быть один главный голос, и я уже знаю, что он мне шепчет изо дня в день.
-А что ты думаешь обо мне, дед? – спросил я. – Не о «нас», не о поколении, а обо мне? Обо мне лично? Какой я, по-твоему?
Мать удивленно посмотрела на меня. Вздохнула отчего-то.
-Ты-то? – дед пожевал губами, меня разглядывая в упор, словно впервые увидел. – Нормальный парень, если честно.
-Такой же, как все? – спросил я, криво усмехнувшись.
-Ну, не совсем такой же. Погруженный в себя чересчур. Так и хочется спросить, во что ты так мозгами уперся?
-И во что же? – спросил я, весь внутренне дрожа.
-Да мне кажется, что в ерунду какую-то. В фантазию. В мечту. Работать надо. Бороться. Жизнь – борьба. И социальные условия сейчас располагают к тому, чтобы осознать, наконец, хищническую сущность эксплуататорского мира. Не ты ведь один на этой земле живешь. И до тебя тысячи и тысячи умнейших людей искали ответы на мучившие их вопросы. И те, кто не закрывали глаза на очевидные истины, эти ответы находили…
Мы еще долго говорили в этот раз с дедом. Иногда он терял нить мысли, задумывался, потом находил снова. Начинал говорить. Говорил, в общем-то, убедительно. Мне казалось, что все его мысли продуманны, внутренне непротиворечивы. Но чтобы извне войти в стройное здание из его мыслей, следовало бы стать им. А я был самим собой. Разбитым на сотни кусков. И уставшим от этой разбитости. И все же я впервые почувствовал, что мне интересно с дедом. Почти так же интересно, как было с Денисом. Помню, меня поразила высказанная им мысль, что окружающий мир дисгармоничен и безобразен. Принято думать, что он прекрасен и красив, на деле же он весь собран из безобразных противоречий, говорил убежденно дед. Украшают его всякие художники и поэты, а на самом деле он отвратителен. "Цветок в проруби!" - усмехнулся про себя я. И трезвость состоит в том, продолжал дед, чтобы видеть мир таким, каков он есть, не убегая его безобразности. Проблема идеала в том, что он неосуществим, но к нему все равно надо стремиться, говорил, брызгая слюной и возбужденно размахивая руками, дед. Надо! Люди, как правило, просто животные, наделенные разумом, который помогает им добиваться своего не силой, а хитростью. Социальные институты – колонии паразитов. Беда современного общества – инфантилизм молодых поколений, выдавал дед на гора афоризм за афоризмом. Так называемая красота – напряженное усилие прикрыть очевидно неприглядную харю. Дед едко гримасничал, говоря все это. Коммунизм был попыткой подчинить себе безобразную природу, если хочешь, аристократической попыткой, говорил он. Первой в мире такого рода попыткой. И она удалась, пусть на семьдесят лет всего, но удалась. «Если бы мы правильно совершили реформу, не эту, а ту, косыгинскую, возможно, сейчас бы не мы, а Америка сидела в дерьме», - кричал, почти орал дед. Но ничего, будут и другие попытки, говорил дед, мы еще поборемся!.. Потом он еще что-то говорил, что я уже не понял, о Китае, о реальности, о философе Канте, которого, оказывается, сейчас, на старости лет, принялся изучать. О том, что существуют два мира: мир, масштабируемый нашими чувственными ощущениями и мир реальный, принципиально не масштабируемый, мир вне времени и пространства. Может, я не так его понял, но он настаивал, что понять это очень важно. А почему важно, не объяснил.
Мать устала нас слушать и ушла в комнату смотреть телевизор.
-Так, значит, я такой же, как все, в сущности? – спросил я деда, расставаясь.
-Ничего нет плохого в том, чтобы быть как все, - ответил мне дед. – А и хорошего ничего нет! Исторический опыт показывает, что личностями становятся те, кто идет против социального течения. Против течения – понял?!
Во время всего нашего разговора мне постоянно казалось, что дед, сам того не подозревая, отвечает на те мои вопросы, которые требовали своего разрешения, пусть небольшого, но толчка со стороны.
Прощаясь с дедом, я вдруг поцеловал его в дряблую щеку. Он растроганно захлопал глазами, обнял меня, прижал к себе.
Когда я остался без работы, деньги, припасенные у нас со времени работы в фирме Дениса, стали таять на глазах. Заболел Юра, ему пришлось покупать дорогие лекарства. Полина еще держалась в своей фирме, но там платили все меньше и, бывало, задерживали зарплату. Я уже хотел устраиваться подсобным рабочим за полторы тысячи, но потом подсчитал, что этих денег едва хватит, чтобы питаться самому. Работать только для того, чтобы кормить себя? Чтобы перетаскивать это тело изо дня в день? А для чего же жизнь? И что теперь моя жизнь?
А потом я понял, что все эти вопросы вовсе не важны. Они только мешали мне сосредоточиться на главном. И я с легкостью отбросил их и перестал о них думать вообще.
Я стал просто часами бродить по улицам, покупая время от времени пиво в бутылках, читая газеты на остановках, объявления на столбах, проходя иногда за полдня почти через весь город. Мысли не отпускали меня, я все крутил в голове одну и ту же идею, и все как будто ждал дополнительного, последнего, толчка со стороны.
Наступила зима, промозглый декабрь, потом январь, то снежный, то расплывающийся слякотью.
Одет я был все еще прилично, хотя дома иногда не было масла, впрочем, хлеб и молоко были всегда, однажды, когда я стоял задумчиво на площади Восстания, около девяти вечера, выпив только что пива из бутылки и не торопясь возвращаться домой, ко мне подошла вдруг грязноватенького вида девушка и низким голосом предложила поразвлечься. Я опешил.
Она смотрела на меня исподлобья и ожидала ответа на свое предложение. Я молчал, не зная, что сказать. Она была довольно молода, густо накрашена, но все остальное: куртка, лицо, ботинки, - было вполне обычно в ней, как у всех.
-Ну? – нетерпеливо сказала она, оглядываясь, словно опасаясь чего-то. – Идемте? Двести рублей в час.
-А куда? – спросил я.
-Место есть. Мы тут неподалеку комнату снимаем, пять минут дойти.
-Мы? – переспросил я.
-Да, вон подруга стоит, - кивнула она в сторону стоявшей неподалеку высокой худющей девушки в красной куртке, с длинными, худыми, обтянутыми черными колготками ногами. Подруга затянулась сигареткой, выпустила дым в морозный воздух и улыбнулась мне издалека накрашенными губами.
-Хотите, ее возьмите. Деньги те же, - нетерпеливо сказала та, что стояла рядом. – Если желаете, обоих. Тогда такса в два раза больше. Четыреста в час. Можно четыреста за полтора часа.
Какой-то озноб пробежал у меня по спине. Было и вправду холодновато.
-Нет, спасибо, - сказал я и пошел прочь.
Проститутки тут же потеряли ко мне всякий интерес и стали высматривать другого клиента.
Как-то Денис рассказывал мне, что пользовался несколько раз услугами проституток. Он сказал, что удовольствие не получил почти никакого, но ему захотелось проверить слова одного своего знакомого, который утверждал, что нормальный мужчина не может возбудиться от проститутки.
-Не знаю, нормальный мужчина я, или нет, - улыбался Денис. – Но мне попадались вполне аппетитные самочки. Главное, немного поговорить с ними, поинтересоваться их жизнью, не скупиться, чтобы они не смотрели на часы каждые пять минут. Глядишь, и в них просыпаются женщины, некоторые потом дают свой телефон и предлагают заходить в гости. Смешные! В конце концов, всякая женщина – проститутка…
-И Маша? – спросил я.
-И Маша тоже. Деньги – лишь крайняя форма покупки женщины. Женщины покупаются на дорогие подарки, на знаки внимания, не обязательно материальные. Деньги – лишь эквивалент внимания, уделенного женщине. Что такое брак, как не узаконенная проституция? Об этом еще классики мараксизма писали. Но весь интерес в том, что рядом с проституткой в женщине живет бескорыстная шлюха. Готовая отправиться за любимым в Сибирь, если ей вдруг приспичит. Самое интересное – вытащить из проститутки шлюху, хотя с профессионалками это страшно тяжело. Всегда ужасно смотреть на женщину, которая, став проституткой, уже не может вспомнить, что она шлюха. Ну ты же знаешь, что меня всегда привлекали непростые задачи! Эксперимент в чистом виде! И какой эксперимент! А что касается наших девчонок, то и Маша, и Полина – проститутки. Как все они. К счастью, подруги наши и шлюхи тоже, да еще высокого класса! Кому как не нам это известно?! – и он, подмигнув, весело хлопнул меня по плечу.
Я шел по запруженному людьми и машинами Лиговскому, размешивая подошвами грязный снег, и раздумывал над тем, смогу ли я иметь секс с проституткой. Нормален ли я? В первый момент, когда проститутка подошла ко мне, я испытал неожиданное возбуждение, едва лишь понял, что она предлагает. Ее тело было на расстоянии вытянутой руки, и, стоило мне заплатить ей требуемые деньги, она с легкостью позволила бы мне делать со своим телом все, что угодно. Да, мы стояли рядом, и если бы я сказал "да", это тело на некоторое время стало б моим! Как просто! Не надо ничего чувствовать: сомневаться, колебаться, переживать ненужное смятение, ненужные эмоции. Как легко… Вдруг я испытал чувство омерзения. Она была некрасива, кожа ее лица была груба и неженственна. Ее подруга была получше, но тоже не внушала особых иллюзий. Наверное, Денис имел дело с другими, более дорогими и ухоженными проститутками, подумал я. Хотя он говорил, что просто подбирал их на дороге, не выбирая. Впрочем, Дениса всегда влекло к безобразному, словно он доказывал себе что-то всю жизнь.
Я вспомнил о Денисе и Маше. Потом я подумал о Полине. Уже поздно, она вернулась с работы, и ждет меня домой, а я бреду по вечернему городу и раздумываю о проститутках. Какой-то абсурд.
Я вдруг подумал, что если решусь иметь секс с проституткой, то ради Полины. Пошел снег, и мои мысли стали как-то кружиться вместе с падающими снежинками. Если я не смогу иметь секс с проституткой, значит, я нормален, в отличие от Дениса. Значит, я перестану ломать голову над комедией жизни, над странными вопросами, которые все время преследуют меня, я откажусь от мысли убить Полину, я стану обычным мужем, каких тысячи; мы будем работать с утра до вечера, как усталые лошади, вечером будем вместе пить на кухне пиво, смотреть телевизор и ложиться спать, получая все меньше радости от секса. Я смотрел на идущих мне навстречу людей с потухшими лицами, и чувствовал, как подмывает меня искушение стать одним из них. У них в голове ничего нет, кроме той мысли, что завтра опять на работу, а в выходные надо прибраться в доме, позаниматься, наконец, с детьми, может быть, выпить на дне рождения тестя, и с понедельника – снова на работу, где платят нищенские, оскорбительные деньги, но человек ко всему привыкает, ко всему, - особенно, если купить после работы бутылочку пивка и заглушить легким хмелем унылую пустоту в голове…
А если я ненормален? Что, если я трахну проститутку, дав ей денег, да еще получу при этом удовольствие? Что-то есть в том, чтобы цинично купить за деньги первое попавшееся тело. Еще пять минут назад вы не знали друг друга, но вот сумма обговорена, и вы снимаете с себя трусы, обнажая беззащитное тело, проститутка равнодушно, но притворяясь возбужденной, раздвигает для тебя ноги, обнажая для тебя волосатую ****у. Ты тоже притворяешься возбужденным, хотя мужчине притворяться труднее; нет, тебя действительно возбуждает неприкрытая низость ситуации; ведь вам даже нечего сказать друг другу, вами движет лишь голая похоть и договоренность об оказании известных услуг за оговоренную сумму.
Всего-то двести рублей! Меньше десяти долларов! Все можно купить, а любовь, оказывается, стоит много дешевле всяких вещей. За один дешевый видеомагнитофон можно купить двенадцать девушек. Или даже тринадцать. Чудесный мир! Сказка! Я перешел Лиговский, пропустив промахнувший мимо трамвай. Если я смогу переспать с проституткой, тогда я смогу и убить Полину, решил я.
Я вернулся домой уже в одиннадцатом часу; «Где тебя носило?» – раздраженно спросила Полина. «Гулял», - ответил я и пошел в ванную мыть руки.
Выбежал из комнаты Юра и молча повис у меня на шее. В последнее время он стал как-то особенно ласков, привязчив. Я потрепал его по волосенкам.
-Кушать будешь? – уже не так раздраженно спросила Полина.
Я кивнул и пошел на кухню. Полина бросила в кастрюльку сосиски и стала жарить на сковородке макароны.
Азиатчина какая-то, подумал я; я шатался весь день без дела, а она отработала и теперь готовит мне ужин. На что она надеется в этой жизни?
-Не нашел работы? – спросила Полина.
Понятно, она думает, что я ищу целыми днями работу. На это она и надеется: я найду более-менее оплачиваемую работу, может быть, начну делать карьеру. Через двадцать лет мы снова съездим на Шри-Ланку. Полине больше всего понравилась Шри-Ланка. Голубые волны океана, горячее солнце, экзотическая растительность, пальмы, лотосы. Юра вырастет, станет умным мальчиком. Поступит в экономический институт. Или станет учиться на юриста. Все у него будет хорошо. Мир полон надежд.
-Ешь, ешь, - сказала Полина, накладывая мне еду и подавая вилку.
Аппетит после прогулки у меня был хоть куда.
Я сожрал целую сковородку макарон и восемь сосисок, сам не заметил как. Обвисший живот натянулся барабаном. С таким аппетитом на полторы тысячи не проживешь, лениво подумал я.
Полина уложила спать Юру; вернулась и стала мыть посуду. Я сидел неподвижно и смотрел на ее похудевшее тело под халатом. Я почувствовал, что в моем сытом теле шевельнулось влечение к ее бедрам. Она, наверное, тоже почувствовала мой взгляд спиною, обернулась и улыбнулась, поправляя мокрой рукой упавшую на лоб прядь светлых волос.
Я пошел в туалет, захватив с собой какую-то книгу. Потом вымылся в ванной и пошел спать. Полина уже лежала в постели, но еще не спала. Я услышал это по ее дыханию в тишине.
Я вытянулся рядом; и некоторое время мы лежали, не прикасаясь друг к другу. Потом Полина повернулась ко мне, положила голову на плечо, руку на грудь, а коленом прижалась к моим ногам. Я почувствовал, что возбуждаюсь. Полина, глубоко дыша, стала целовать мои соски, пробираясь к ним губами сквозь курчавую поросль жестких волос.
Через двадцать минут или полчаса Полина засыпала тихо рядом, чуть посапывая носом, а я, опустошенный после секса, усталый и почти невесомый, все же не мог уснуть. За окном посвистывал ветер. «Мир, свинячья харя, - думал я, бродя взглядом по темной комнате, - что ж ты прячешь от меня? Или ты ничего не прячешь? Есть вот только это и больше ничего? Совсем ничего? Но тогда куда уходит моя способность чувствовать все в сто раз острее, чем я чувствую все сейчас? Ведь была она когда-то, эта способность, была! Где теперь все это?»
Полина принесла получку с работы; я ждал этого дня, чтобы взять полученные ею деньги для того, чтобы пойти к проститутке. Она принесла не так много, всего две с половиной тысячи; утром она ушла на работу, а я, проснувшись, забрался в секретер, где у нас лежали деньги, взял две сотенные и положил себе в кошелек.
Повалялся на диване, почитал книгу. Позвонила Полина, попросила забрать Юру из детского сада вечером.
-А ты что, не сможешь? – спросил я.
-Нет, меня предупредили, что сегодня надо задержаться.
Я подумал, что придется отложить встречу с проституткой. Две бумажки, за которые можно купить тело, я положил на место. Вечером Полина вернулась поздно, возбужденно и как-то азартно рассказывала о своих делах на работе. Я слушал ее, и вдруг подумал, не обманывает ли она меня? Может, она была у любовника? Но потом я отогнал от себя эту мысль. Я безоговорочно доверял Полине. Вся прелесть того, что я убью ее, заключалась в том, что это я, а не она, совершит предательство. Сделав так, я докажу всему миру, что лучше ее нет на свете. Впрочем, мои мысли снова путались.
На следующий день, пообедав, я взял деньги и пошел гулять по городу. К площади Восстания я добрался, когда уже стемнело. Мне почему-то боязно стало сразу же подходить к проституткам, и я решил прогуляться по Невскому. Поток машин, везущих своих хозяев после работы, заполнил Невский, залив его светом фар; повсюду горела реклама, предлагающая прикоснуться к миру роскоши и соблазнов. Я прошел мимо здания, где у нас был когда-то офис, пошел дальше. Прямо на тротуаре у Дома Книги в пятне света на картонке валялась старуха в толстом ватнике и очках, похожая на пожилую учительницу; она монотонно, как китайский болванчик, качала головой. Когда я возвращался, повернув назад у арки Генерального штаба, она лежала уже на другом конце мостовой, но в той же самой позе. Наконец, я снова добрел до площади Восстания, пройдя весь Невский туда и обратно. Ноги слегка гудели. Я остановился напротив входа в метро, оглядывая кишащую кругом толпу прохожих. Темнота сгустилась, кругом все ярче горели искусственные огни. Громадная, переливалась светом реклама Кока-Колы над площадью. Теперь я ясно различал проституток среди обычных женщин, быстро идущих по тротуару вперемешку с мужчинами. Проститутки прогуливались неторопливо и заглядывали в лица мужчин. Вон те две, которые подходили ко мне в прошлый раз.
-Мужчина! Ничего не желаете?
Я обернулся. На меня смотрело лицо девчушки лет восемнадцати. Ее молодое бледное лицо было уже изрядно помято, под глазами – мешки, удлиненные скулы, она улыбнулась, обнажив редкие гнилые зубы.
-Сколько? – спросил я.
-Двести – час.
Я посмотрел на нее еще раз. Вид у нее был, отбивающий всякую мысль о сексе. Впрочем, чем хуже, тем лучше. Она перетопнула с ножки на ножку, подернув плечиком, и я вдруг почувствовал слабое возбуждение, - где-то там, под искусственным полушубком на ее плечах, под обтягивающими ножки колготками, все же скрывалось молодое, упругое, должно быть, тело.
-Двести – дорого. Сто пятьдесят, - сказал я.
Она удивленно посмотрела на меня.
-Совсем не дорого, - возразила она. – Другие и триста платят.
Я сделал движение в сторону, она схватила меня за рукав и шепнула:
-Хорошо. Сто пятьдесят.
-Идем, - сказал я.
-Тут неподалеку, - сказала она промерзшим, тусклым голосом, и мы пошли с ней рядом в сторону Лиговского, пересекли проспект на зеленый свет, пошли вдоль гостиницы «Октябрьская».
Мы зашли в полутемную парадную, ударившую по ушам тишиной, поднялись к лифту, моя спутница нажала на тугую кнопку. Пока лифт громыхал где-то вверху, спускаясь, я мог рассмотреть ее как следует. Ничего особенного. Лицо с сильно удлиненными скулами и развитыми челюстями, чуть припухшие глаза. Тусклые, как парадная, глаза. Она натянуто улыбнулась мне, я отвернулся.
Лифт, скрежеща и всхлипывая, приполз, мы зашли внутрь, торопясь, потому что дверь в парадную хлопнула, какой-то мужчина поднимался уже по лестнице, прыгая через две ступеньки; «минуточку!» –мужчина, вцепившись пальцами в перчатках в ручку портфельчика, втиснулся вслед за нами. «Мне четвертый», - сказал он, отдуваясь, и поглядел на мою спутницу. «Выше», - процедила она сквозь зубы. Его тупой палец, зажатый презервативом перчатки, вдавил круглую кнопку. Лифт охнул и пополз вверх.
Мужчина снял перчатки, схватив портфель коленями, положил их в карман пальто, выхватил голыми руками портфель из коленных объятий. Руки у него оказались белыми, а пальцы длинными, тонкими, с узловатыми суставами и желтыми ногтями, а сам он был, скорее, полноват, вернее одутловат. Идиотское лицо. Он потирал руки, словно замерз. Он настойчиво разглядывал мою спутницу, она этот взгляд чувствовала и стояла неподвижно, потупив глаза, не шевелясь.
На четвертом он вышел, она нажала кнопку шестого этажа.
Мы вышли из лифта на узкую, тесную площадку.
-Сюда, - в ее руках оказался ключ, который она тут же вставила в скважину замка; замок щелкнул, она толкнула дверь, мы переступили ее порог; дверь за нами захлопнулась.
Мы были в тесном коридоре; здесь было не только тесно, но и темно. Только в конец коридора откуда-то падал свет, - наверное, из кухни.
-Сюда, - повторила она, толкая новую дверь; я последовал за нею, не снимая ботинок. Только несколько раз чиркнул подошвой по попавшей под ноги тряпке.
Комнатка была узкой, вытянутой к единственному окну, задернутому толстой, пыльной шторой.
Моя спутница, закрыв дверь за моей спиной, щелкнула выключателем торшера, который осветил комнату ядовито-красным светом: комната была обшарпанная, хоть и с претензией на уют. На стенке со старыми обоями висели календари с пушистыми кошечками, Аллой Пугачевой, мотоциклами и кадром из кинофильма «Титаник». Пол-комнаты занимала широкая кровать с наброшенным на нее тяжелым буро-коричневым покрывалом. Из-под покрывала серелось несвежее белье.
Была еще какая-то этажерка с пепельницей и пачкой сигарет на ней. Пахло чем-то кислым.
Моя спутница устало уселась на просевшую под ней кровать, вытянула из пачки сигарету и закурила, щелкнув плоской зажигалкой.
Забавно, но у другой стены я увидел некое подобие книжного шкафа, на полках которого стояли какие-то вазочки, чашечки и несколько книг.
Я подошел к этому шкафу и, протерев очки, посмотрел названия книг. Сидни Шелтон, Александра Маринина, «Мадам Бовари».
-А это кто читает? – спросил я, указывая на «Мадам Бовари».
-Подруга моя. Ее книги, я читать не люблю, - сказала моя спутница равнодушно, выпуская в воздух клуб дыма. – Тебя как зовут?
-Павел.
-А меня Диана.
Я посмотрел на нее внимательнее. Она курила в полутьме. Огонек сигареты разгорался, когда она затягивалась. Врет? Хотя все может быть, может быть, что и Диана. Богиня охоты, вечная девственница, смотрела на меня абсолютно тупыми, даже немного сонными, вдруг словно поплывшими глазами. В комнате было тепло, наверное, с мороза ее повело. Мне бы хотелось, чтобы в ее глазах было больше осмысленности. Лучше б здесь была та ее подруга, которая читает «Мадам Бовари». Но я тут же оборвал свои мысли, сказав сам себе, что подруга могла бы все испортить с «Мадам Бовари». Разговоры по душам или вокруг литературы мне здесь ни к чему. Мне нужно голое тело.
-Только вот что, - сказала она вдруг торопливо, как будто я сдавил ее в объятьях, а она в них задыхается. – Деньги вперед.
Я достал кошелек и вынул оттуда три бумажки по пятьдесят рублей. Она протянула руку, взяла их, взглянула мельком, засунула в сумочку и щелкнула рожками никелированной застежки. Положила сумочку в этажерку, оглядываясь, словно боясь, что я отниму деньги. Мы одновременно посмотрели на настенные часы. Время пошло.
Она потушила сигарету в пепельнице, оглядела меня и, словно впервые увидев, удивилась:
-Чего не раздеваешься? – спросила она.
-Надо? – по-дурацки спросил я.
Она вяло усмехнулась, получилось так, будто я пошутил.
-А ты? – спросил я тогда.
-Сейчас.
Она встала, скинула с плеч полушубок, подошла к вешалке, приколоченной у двери, повесила полушубок на лакированную пешечку вешалки. Сковырнула с ног тут же смявшиеся на полу сапожки. Рядом с вешалкой было небольшое овальное зеркало, но она даже не посмотрелась в него. Лицо у нее было тупое до омерзения. И одежда дешевая, и все кругом – дешевка. Искорка симпатии, промелькнувшая только что у меня в душе, куда-то исчезла.
Под полушубком у нее была кофточка с разрезом, в разрезе на голой прыщавой груди болталась какая-то цепочка с металлической бляхой, похожей на знак зодиака. Кофточка колоколом ниспадала на короткую, до колен юбку, худые ноги были обтянуты черными колготками. Она посмотрела на меня и стала стягивать пушистую кофточку. Мелькнули из подмышек рыжеватые потные волосы. Бюстгальтера на ней не было; две грушевидные сисечки болтались просто так. Сняв кофточку, она кинула ее в кресло, расстегнула, изогнувшись, юбку и ее тоже стащила через голову, оставшись в одних колготках, чуть приспущенных и похожих на провисшую рыболовную сеточку между ног. Она уселась на кровать, при этом ее желтый живот скатался в складочки, - и стала стягивать с ног колготки – лениво, сначала с левой ноги, потом с правой. Осталась в одних светлых трусиках, висящих на ее худосочных бедрах. На животе ее краснело какое-то овальное пятно, какая-то влажная блямба.
Я инстинктивно сунул руку в карман и нащупал там припасенные презервативы.
-Тебе помочь? – спросила она, ссутулившись и повесив руки бессильно между раздвинутых острых, костлявых коленок.
«Зачем люди трахаются? – мелькнуло у меня в голове. – Омерзительная привычка». У меня не было к этой голой девахе никакого влечения. Тем не менее я подошел к вешалке, снял куртку и шапку, потом вернулся, сел рядом с проституткой и стал расшнуровывать ботинки. От нее пахло какими-то дешевыми духами вперемешку с потом и еще чем-то.
«Что же я хочу доказать себе? – размышлял я, стягивая ботинки. – Зачем я это делаю? Так поступают юнцы, которым сперма вдарила в голову, но зачем это мне? Меня дома ждет Полина, мы любим друг друга. Зачем это все?»
«Сейчас проверим, на что ты способен», - ответил я сам себе.
Я стянул свитер, рубашку, брюки, подумав, трусы. Положил это все в кресло поверх одежды Дианы. Она оставалась в трусах. Без интереса она взирала на мой болтающийся на краю кровати между ног член, взяла его в руку, вдруг зябко поежилась и разжала пальцы. Член свалился вниз. Я в это время смотрел на ее сисечки, покрывавшиеся пупырышками. Все между нами провисло.
-Забирайся под одеяло, - сказала она каким-то усталым голосом, в котором все же мне послышалось на миг что-то человеческое.
Она забралась под одеяло, предварительно скатав покрывало на кровати, - встав передо мной на колени задом, выпятив жопу с длинной складкой между ягодиц, просвечивающейся сквозь ткань трусиков, - складка, выглянув из трусов, переходила в гладкое тело, покрытое каким-то белесым пушком, в зубастый изгиб тощего позвоночника. Под трусиками угадывалась ****а, покрытая темной щетинкой. У нее были длинные, гладкие, без рубенсовского целлюлита (надо отдать ей должное), ноги; отвернув одеяло, она взбила две примятых подушки и забралась внутрь этого гнездышка разврата, спрятав тело и оставив снаружи только лицо на серой подушке.
-Сейчас, - сказал я, вспомнив про презерватив.
Я дотянулся до брюк, нашел в кармане презервативы в плоских квадратных пакетиках, подумал и засунул их под подушку. Вытянулся под одеялом, еще не дотрагиваясь до Дианы, прислушиваясь всем телом к несвежести белья. Потом поднял глаза и увидел на стене напротив жирного таракана. Таракан застыл среди травянистого рисунка обоев и не шевелился.
-У вас здесь тараканы, - сказал я, показывая на таракана.
Диана лениво посмотрела на таракана.
«Гад», - сказала она. Она перекатилась на бок, перелезла через меня всем телом, навалясь тяжестью и проведя по мне двумя обвисшими грудками, достала из-под кровати тапочек, выпрямилась, встала на колени и размашисто хлопнула плоским тапком по таракану. Таракан так и хряснул под тапком. Диана посмотрела на подошву тапка без всякой брезгливости. На обоях осталось мокрое пятно.
Она кинула тапок на пол и, как ни в чем не бывало, легла на подушку.
-Я выключу свет? – спросил я.
-Конечно.
Я протянул руку к торшеру и щелкнул выключателем. Комната погрузилась в полумрак. Я снял очки и положил их на полочку торшера. Пальцы Дианы притронулись к моей щеке.
-Как ты хочешь? Сначала миньет? – услышал я ее голос.
-Да, - согласился я.
Она, сопя, полезла под одеяло, взяла мой член в рот и принялась сосать. Я по-прежнему не чувствовал никакого возбуждения. Она сосала так и эдак, дергала член руками, словно пытаясь вырвать его из волосатой грядки, одеяло ходило волнами, потом она вылезла из-под одеяла, тяжело дыша, и сказала:
-Задохнуться можно.
«Неужели я нормален?» – подумал я, и тут же почувствовал к себе презрение за это.
Я вспомнил слова Дениса, что надо обмануть себя. Надо представить, что рядом со мной не эта грязная проститутка, а… кто? Полина? Нет, лучше не Полина. Кто? Шэрон Стоун? Мэрилин Монро? Клаудиа Шиффер? В сущности, мне было насрать на всех этих лоснящихся сук. Мне насрать на весь мир. Весь мир – говно. И вся вечность – вот эта вот вонючая комнатка с раздавленными мокрыми тараканами. А проститутка Диана – Ева этого нового рая.
-Сколько тебе лет? – спросил я.
-Восемнадцать. А что?
-Ничего, - ответил я, вдруг навалился на нее и засунул руку в ее ****ищу, сдвинув вниз трусы.
Странно, ****ища была вся мокрая, словно в ней раздавили выводок тараканов. Остриженные, уже слегка отросшие, топорщившиеся на лобке волоски слегка покалывали руку. Я вытащил руку из ****ы Дианы и понюхал. Пахло скверно. Пахло немытой проституткой, которая почему-то текла, хотя я видел, что ко мне она не испытывает никаких чувств. Как это у нее получается? Или у нее течка на весь рабочий день?
-Ты кончаешь, когда тебя…? – смешнее всего, что я не докончил фразу, но она поняла.
-Да, кончаю, - подтвердила тут же она. – Я очень чувственная.
Чувственная! С ума сойти!
-А оргазм у тебя один раз только бывает?
-Нет, иногда несколько раз кончаю.
Я по глазам ее видел, что она ****ит. ****ела она без всякого вдохновения, со скукой.
Я выбрался из-под одеяла, встал на колени рядом с ее лицом и сунул свой *** ей в рот. Я тоже был неподмыт, и мало радости было в том, чтобы взять мой немытый хуй в рот. Но она послушно взяла, даже руку достала из-под одеяла, и, усердно помогая себе рукой, стала причмокивать моим хуем. Я был зол на нее, на себя, на весь мир, - и это мне помогло. Мой хуй стал набухать в ее рту.
Я с удовлетворением смотрел, как мой *** рос в ее рту, но при этом не чувствовал возбуждения. Вот так, наверное, это и бывает. Тело приступает к работе, а душа уносится то ли к чертям собачьим, то ли к богу в рай. Я подумал, что богохульствую, но это ничего не значило сейчас.
Диана закрыла глаза, облизывая головку моего ***, а я снова засунул руку в ее ****ищу и старательно трахал ее пальцами.
-Полегче, - сказала она, оторвавшись на миг от моего ***.
-Извини, - сказал я.
Скажите, какая нежная! Мой *** опять стал опадать.
-Давай презерватив, сейчас мы его поднимем, - сказала Диана, еще усердней сося и дергая рукой мой ***.
Я достал презерватив, вытащил его из пакетика, сорвав зубами уголок фольги, извлек на божий свет тугое колечко резинки с тонкой пленкой-сачком. Непонятно было только, на что натягивать этот сачок.
Я закрыл глаза, больше всего на свете желая сейчас оказаться где угодно, только не здесь. Странное дело, мне было стыдно, что мой *** не стоял на проститутку. Мне не было стыдно за то, что я изменял Полине с продажной девкой, не было стыдно за униженную и опозоренную страну, не было стыдно за поруганный образ человека, - мне было стыдно только перед Дианой, которая добросовестно работала с моим хуем. И он отозвался наконец на ее потуги. Он снова стал наливаться кровью. В тот миг, когда я понял, что мне все равно, что произойдет с ним и со мной, он стал наливаться кровью и силой. Убогое сознание – его надо уничтожить! Надо зачеркнуть то, что придумывало несколько тысячелетий человечество. Надо стать просто животным. Вот перед тобой ****а, так выеби же ее!
Диана уже обтягивала пленкой резинки круглую головку моего ***; когда дело было сделано, я скинул с нее одеяло, перебрался в положение между ее покорно раздвинутых ног, всунул член во влажную дырку и стал трахать эту сучку.
Она застонала, закрыла глаза. «Притворяется», - решил я. Ну так и я буду притворяться! Я тоже закрыл глаза и стал согласованно с движениями таза постанывать тоже. Диана застонала громче, я еще громче. Мы стонали и кряхтели на разные лады, вряд ли что-либо чувствуя. Мы наебывали друг друга. «О, хорошо, хорошо, так!» - стонала Диана, а я, прижавшись губами к мочке ее уха, шептал ей умопомрачительные слова, смесь нежности и пошлости. Краска проступила на ее бледных щеках, она перестала стонать и только тяжело дышала, очевидно мучаясь процессом ебли. Я завелся так, словно внутри у меня раскрутился маленький моторчик. Я был машиной, лежал на проститутке и трахал весь мир. Никакого возбуждения не было у меня в голове, но тело двигалось, как запущенный в абсолютной пустоте вечный двигатель.
-Больно! – вдруг взвизгнула Диана, уже ничуть не притворяясь.
Ее совсем недавно влажная ****а уже почти что скрипела изнутри, я вытер ее своими бесконечными фрикциями. Я двигался как заведенный. Я ведь заплатил, что же ты? Мне казалось, что сейчас запахнет паленой резиной. Диана поднесла пальцы ко рту и, сплюнув, протянула руку вниз и попыталась смочить свое влагалище.
-Давай отдохнем! – умоляла она.
Но я был безжалостен и не желал останавливаться. Тогда это шлюшка подчинилась неизбежному, закатила глаза и расслабила все мышцы тела. На какой-то миг мне показалось, что я трахаю труп. Энергия жизни вдруг откуда-то проникла в центр моего живота, я почувствовал, что кончаю.
-Я хочу кончить… на твое лицо, - прошептал я.
На лице Дианы я увидел искреннее облегчение и даже какую-то радость.
Я достал член, стянул с него хлопнувшую пустышку презерватива, сжал ствол своего ***, так что головка превратилась в налившуюся лиловую сливу, поднес его к лицу Дианы. Диана зажмурила глаза. Плеть спермы хлестнула ее по щеке, потом еще раз, еще. Я почувствовал страшное облегчение. Наслаждение было мгновенным, но мне показалось, что в нем было столько же смысла, сколько и во всей моей жизни.
Я оттолкнул Диану и растянулся рядом с ней. Мир был пуст, и я наслаждался этой пустотой. О Полине я подумал с совершенным равнодушием.
Потом я встал, оделся и ушел.
-Кушать будешь? – спросила Полина.
Кажется, я должен был бы испытать острое чувство стыда перед ней, но ничего подобного я не испытал.
-Да, - только и сказал я и ушел в ванную мыть руки.
Пока я ел, Полина мыла посуду у раковины и, стоя ко мне спиной, рассказывала о болтовне со старой школьной подругой, позвонившей ей сегодня после работы.
У меня вдруг кольнуло сердце. Боль была так остра, что я чуть не задохнулся. Лицо мое, вероятно, исказилось. Но боль тут же прошла. Полина, стоявшая ко мне спиной, даже ничего не заметила.
-Говорит, что Жанна К* развелась. Помнишь такую? Из «Б» класса? Муж у нее какой-то крутой бизнесмен, не знаю, так Нина сказала, завел себе вторую семью, представляешь?
Боль в сердце, только что такая острая, полностью ушла. Я не испытал никакого испуга. Умереть, в общем-то, не страшно. Я это вдруг так отчетливо осознал. Умереть – и все. Не страшно ничуть. Когда-нибудь это случится с каждым. Чистая неизбежность. Что в этом такого? Гораздо страшнее жить и знать, что эта жизнь ничего не стоит и ничего в этой жизни ничего не стоит. Теперь я знал это твердо, а Полина так и не узнала. Я должен был избавить ее от узнавания этого.