1 (№6).
Утро ясное, теплое, тихое. Я сижу в старом отцовском кресле с вечера, за всю ночь так и не сомкнув глаз, глядя на чистый холст, почти недвижим. Зачем? Сначала я хотел таким вот способом найти ответ на мучивший меня тогда вопрос, а потом просто забыл об этом. Теперь мне кажется, что этой ночи не было, как будто бы только начало темнеть и сразу же рассвело. Лет пять назад у меня был один приятель, который иногда просиживал вот так сутками, и никто не знал, думает ли он о чем-нибудь или спит с открытыми глазами. Сам же он говорил, что точно не знает, но полагает, что ни то, ни другое. Через год после того, как, по словам моего приятеля, все это началось, его нашли мертвым в собственном кабинете. Разрыв сердца. Врачи заявили, что так иногда бывает. Я вообще за свою не очень-то и долгую жизнь стал свидетелем слишком многих смертей. Не каждому под силу вынести такое в мирное время. На войне – это совсем другое дело, там люди воспринимают смерть как-то по-другому, привыкают, что ли. Хотя случается, что и там сходят с ума.
Переливчатая трель дверного звонка заставляет меня вздрогнуть. Направляясь в прихожую, я вдруг начинаю чувствовать, что очень сильно утомлен, ноги едва не подкашиваются…
2 (№1).
Писатель вышел на небольшую скалистую площадку, в некоторых местах густо заросшую мохнатым можжевельником. Неплохое место для ночевки. А можно и вообще остаться здесь, не идти дальше. Писатель выбрал удобную ямку, за долгие годы выеденную в скале ветром, наломал сухих веток можжевельника и развел костер.
Осень набирала силу. Все чаще в небе можно было видеть стаи птиц, улетающих туда, где надвигающаяся зима не сможет коснуться их своим ледяным дыханием. Что-то гнало и Писателя, давило, заставляло оставить город, душную комнатушку и пыльный шкаф, набитый книгами. Вот он пересчитывает деньги, скопленные на какой-нибудь дешевенький авто; вот стоит в очереди за билетом на поезд; вот шагает по горной тропинке с громадным рюкзаком за спиной, набитым «самым необходимым».
У Писателя не было имени, он был просто одним из тысяч таких же, как он. Не было в его жизни так же ничего, о чем стоило бы рассказывать. Теперь он сидел у костра с кружкой ароматного чая и раскрытой на чистой странице записной книжкой и смотрел вдаль.
Город сразу показался Писателю каким-то неестественным, призрачным, затерянным не только в пространстве, но и во времени. С такого расстояния нельзя было разглядеть ни стен, ни крыш, и только черные провалы окон будто бы выступили на несколько шагов вперед всего, совсем близко, так, что можно было срисовывать узоры с потемневших занавесок.
- Смотри-ка, Писатель, - сказал призрак Антоши Витова, присаживаясь рядом, – а ведь этого города там быть не должно.
Писатель, не отрывая взгляда от окон, нащупал в сумке карту, достал, развернул, но даже не взглянул на нее.
- Да, откуда ему там взяться? – медленно протянул он. – Может, мираж?
- Надо бы сходить, поглядеть, - подсказал Антоша.
- Да… одним глазком взглянуть и назад.
Писатель отложил карту, закрыл записную книжку, сунув авторучку между страниц, поднялся и сделал ровно пять шагов вперед. Но еще до того, как он умер, разбившись о скалы, и превратился в горстку удобрений, он оказался там, куда шел.
В городе шла война. Сквозь яростный рев холодного ветра до слуха Писателя донеслись крики полные боли и отчаянья. Тошнотворный запах разлагающейся плоти почему-то не уносился ветром. Писатель упал на колени, его вырвало. Кто-то схватил его за лодыжку. Это оказался старик с выпученными обезумевшими глазами и перекошенным в немой мольбе ртом, вместо гортани у него зияла дыра, из которой хлестала кровь. Старик был уже мертв. Писатель спешно высвободил ногу из ослабевших пальцев, его снова вырвало. Подняться на ноги он был не в силах, потому просто пополз…
3 (№5).
Видимо, я на какое-то время потерял сознание, потому что вдруг обнаруживаю, что лежу на полу. В дверь нетерпеливо стучат. Меня еще немного мутит, в горле саднит, перед глазами туман. Я пытаюсь включить свет, но не нахожу выключателя. Черт с ним. Однако и ручка на двери почему-то теперь справа. Пока я стараюсь непослушными пальцами повернуть ключ в замке, стук повторяется еще настойчивей и нетерпеливей. Наконец ключ подается, я толкаю дверь и… вхожу в свою квартиру. В прихожей включаю свет, снимаю пальто и шляпу и вешаю на крючок. Ботинки на полку для обуви. Из-за двери слышен голос старушки соседки: «Пошто ломишься? Они по выходным на дачах. Нету их! Ломится он!» «Извините, не знал, - отвечает мягкий мужской бас. – Думал, может, приехали уже… Извините».
Я прохожу на кухню. Вечерняя чашка кофе, душ – хорошо еще есть горячая вода – и вот я уже в полном порядке, только какое-то неприятное ощущение никак меня не покидает. Я вспоминаю, что у меня заказ – сцена военных действий. Ненавижу работать по заказу. Обычно я сразу предупреждаю заказчиков, что могу в пылу нарисовать совсем не то, что собирался вначале, и зачастую они отказываются, но не этот, последний. Он с какой-то лукавой усмешкой утверждал, что я непременно напишу такую картину, какая ему нужна, потому что уже видел эту сцену и обязательно вспомню все до мелочей. Но ведь я не был на войне…
Ставлю мольберт у окна, сажусь в старое продавленное кресло, доставшееся мне от отца, которого я почти не помню. Мама рассказывала, что он был писателем и мог долгими часами просиживать в этом кресле, выдумывая сюжеты для своих романов. Почитать его произведения мне так и не довелось, мать почему-то сожгла все рукописи, когда он погиб. Говорят, он сошел с ума задолго до того, как покончил жизнь самоубийством, спрыгнув со скалы где-то на Кавказе…
4 (№2).
Писатель полз, не разбирая дороги, то и дело меняя направление. Когда спасительные стены, казалось, были уже совсем рядом, что-то заставляло его повернуть, и стены тут же рассыпались в пыль. Время от времени он слышал тяжелый топот десятков подкованных сапог или дробный перестук копыт по мостовой, рявкающие крики приказов или стоны умирающих. Потом Писатель потерял сознание, а когда очнулся, вокруг было темно, и, по всей видимости, он был далеко не один. Воздух сырой и холодный подсказывал, что помещение подвальное. Кругом были люди, которых Писатель не видел, но слышал, как они перешептываются, где-то захныкал ребенок, какая-то женщина просила воды для раненого. Воняло испражнениями и смертью. Кто-то положил Писателю руку на плечо.
- Очнулся? – спросил низкий мужской голос.
Писатель дернулся и мелко задрожал, но не ответил.
- Очнулся значит, - заключил голос. – Я Руфус, кузнец. Не бойся меня.
Писатель часто закивал.
- Вот и хорошо, - кузнец потрепал Писателя по плечу. – Послушай, ты ведь только что снаружи. Что там? Говорят, мы потеряли северные ворота и бои идут в городе. Правда это?
- Правда, правда, - заверил другой голос, хриплый, в нескольких метрах слева, – сам видел.
Глаза Писателя стали привыкать к темноте, и он уже различал массивную фигуру Руфуса.
- Э-эх… - вздохнул кузнец. – Я бы и сам рад повоевать, да, видно, отвоевал свое. Еще с прошлой войны одной ноги нет, деревяшка вон, видишь, торчит…
- А еще говорят, - снова заговорил «хриплый», – что Белый, вообще, все Северное Королевство сдал.
- Брехня! - тут же возразил кто-то.
- Иди ты? А что принц перед самым взятием северных ворот сбежал, тоже брехня? Только пятки сверкали, сам видел.
- Все-то ты видел, - пробурчал кузнец. – Не долго проживешь с такими разговорами.
- А кто меня накажет? – хихикнул «хриплый». – Не принц ли ваш, беглый? А генерала-то, кстати, Бура у меня на глазах повесили. Так что, непонятно теперь, с кем там черные воюют. Грабят уже, наверное.
Писатель замер прислушиваясь к необычным речам «хриплого». Если некто Белый проигрывает войну, то чему он, «хриплый», радуется? Неожиданно волна гнева захлестнула Писателя. Он снова задрожал, но на этот раз от ярости. Кузнец истолковал это по-своему.
- Не бойся, нас не тронут, - утешил он. – И так уж половину народу перебили. Кто ж работать будет, город восстанавливать?
- Жди, - тут же нашелся «хриплый». – Всех перевешают, как коз на…
Договорить он не успел – фигура кузнеца метнулась на голос, послышался глухой удар и шумный всхлип.
- Сука, - выругался Руфус, возвращаясь. Чем-то Писатель был, наверное, симпатичен кузнецу. Может быть тем, что молчал. – Ты немой, что ли?
Писатель попытался подняться, но его повело и сознание снова померкло. Очнулся он под жалобные всхлипы и бормотание «хриплого». Видимо, тот так и не угомонился, за что сразу же получил по кумполу.
Вдруг что-то громко треснуло неподалеку от Писателя, в стене открылся светлый прямоугольник дверного проема, где тут же появились солдаты с факелами. Пронзительно завизжала какая-то женщина, снова захныкал ребенок, понеслись проклятия. Воины метались по всему помещению, освещая факелами лица сидящих на полу людей, грязных, оборванных. Наконец, дошла очередь и до Писателя.
- Вот он, - коротко вскрикнул воин и резко опустился на одно колено, преклонив голову. – Мой принц, вы нужны своей армии. Черные взяли северные ворота. Многие отказываются сражаться, прошел слух, что вы…
Солдат замялся.
- Что я бежал, – осторожно продолжил Писатель, ничему уже особенно не удивляясь.
- Ну… в общем… да.
В помещение вбежал еще один воин, офицер, и, с порога заметив Писателя, вскричал:
- Боже мой! Гарон, ты ранен?
- Бур! – воскликнул Писатель.
Опомнившийся кузнец рухнул вдруг на единственное колено.
- Мой принц!
Писателя подхватили двое солдат и понесли к выходу. Или уже не Писателя?.. Он остановил их, показал на кузнеца:
- Дайте ему оружие, пусть идет с нами.
Он отыскал глазами «хриплого». Того легко было узнать не только по разбитому в кровь лицу, но и по одежде, казавшейся роскошью среди остальной рвани.
- А этого… вздернуть на ближайшем столбе.
5 (№4).
Я, наверное, задремал. Неудивительно, всю ночь работал. Сижу в кафе, жду заказчика. Не люблю работать на заказ, но жить на что-то надо, а деньги обещали неплохие. Давным-давно у меня был один приятель, он никогда не работал на заказ. Повесился. В нищете. Его полотна никто не покупал.
Наконец, появляется мой клиент - сморщенный старик лет семидесяти. Хотя мы никогда раньше не виделись, он с порога направляется ко мне. Странный такой старикан, улыбается мне, будто старому знакомому.
- Добрый день, - говорит, – Гарон.
- Вы меня, - отвечаю, – перепутали с кем-то.
- Извините, старый стал, заговариваюсь. У меня был друг в точности похожий на вас. Его звали Гарон. Но давайте к делу. Мне нужна картина – холст, масло, сцена битвы.
- Какая битва вас интересует? – я немного ошеломлен таким напором. Я-то думал, что сперва предложу ему пройти в мастерскую, покажу работы…
- Это на ваше усмотрение. Я думаю, вы сами знаете, что надо рисовать. И цену назначите сами.
Я предупреждаю старика, что могу нарисовать совсем не то, что ему нужно, если он не объяснит мне толком…
- Это все, - обрывает он меня.
Потом мы договариваемся об авансе на краски и холст, о сроках… и все. Старик уходит. Первый раз у меня такой заказчик. Сам не знает, чего хочет. Ладно, я ему таких битв нарисую.
Я встаю, иду к выходу, и тут у меня в глазах темнеет…
6 (№7).
- Ты чего ломишься? Говорю же, на дачах они, - голосила старушка.
- Так что, еще не вернулись? – удивленно басил мужик.
Художник вышел в прихожую и глянул в дверной глазок, но ничего не увидел. На лестничной площадке было абсолютно темно. «Странно, - подумал Художник. – Вроде уже светло». Он вернулся в комнату и выглянул в окно. За окном подернутые белесой дымкой возвышались горы, на скалистой площадке, поросшей можжевельником, горел костер, далеко в горах светлел город.
- Интересно, чей это там костер? – пробормотал призрак Эдика Полозяна. – Надо бы поглядеть, что ли? А, Гарон?
- Ага, - ответил Художник и распахнул окно. – Одна нога здесь, другая там…