ОТ АВТОРА
В сентябре 1989 года правительство СССР вывело из Афганистана советские войска и тем положило конец бездарной гибели сотен и тысяч ребят. Думали, что вернулись герои. Но началось то, чего менее всего ждали: перестройка и рыночная экономика скрутили страну по самые гениталии, бело сине красной хоругвью веял миф о новом мышлении, страна салютовала региональными конфликтами, с помощью которых советские императоры еще пытались сохранить нерушимый брак “республик свободных.” Далее - расстрел Белого Дома, ГКЧП и Чечня со всеми остановками.
И совершилась величайшая несправедливость – «шурави» остались один на один с кошмаром, который они пережили в долинах и горах чужой страны. Если бы они были волонтерами, которые знают, за что воюют. Но они были призывниками, и вела их присяга и лживые призывы начальства, камуфлирующие лукавую войну.
Война кончилась, командиры получили очередные повышения, устроились в новой жизни, а солдаты так и остались стреляными гильзами и с тяжкой ношей чужой вины, за которую у них прощения не просили и не отпустили им их смертных грехов. Дымом изошел интернациональный долг. Кто не стал прахом в бою, был обречён стать им в мирной жизни. С лица гуманная акция со спины предстала актом дефекации.
А в сводках снова – Кандагар, Джелалабад, Чарикар, Кабул, Паншер... И тянется рука к калашу...
Автор благодарит рядового запаса минера Бурлакова Алексея за помощь в написании книги, а также всех, кто, несмотря на ад Афгана, сохранил в себе человека.
“Имя твое известно, подвиг твой неизвестен.”
(Лозунг, которого нет)
Выполнение приказа после дачи воинской присяги освобождает воина от уголовной и нравственной ответственности за убийство (убийства) противника, независимо от того - совершено оно (они) в условиях военных действий или во время маневров, независимо от того, совершено оно (они) безотчетно или в результате умысла. Смерть противника не есть смерть человека. И потому данное убийство (убийства) не являются преступлением перед законом и нравственностью. Солдат, отказавшийся уничтожать противника – дезертир со всеми вытекающими для него последствиями.
(Комментарий к Боевому Уставу сухопутных войск.)
"Не убий."
(Новый Завет)
"И то, что претерпели вы,
Когда две армии сошлись на поле брани,
Постигло вас с соизволения Аллаха,
Чтоб различить он мог меж теми, кто уверил,
И лицемерами."
(Коран)
Ломая любимую игрушку, ребенок хочет разгадать ее секрет. Но не знает он, что раскрытый секрет перестает работать. Эффект фотопленки. Пытались ли вы увидеть ее не засвеченной? Одна только попытка превращает ее в мусор. Прачеловек - еще до всех религий - чтобы узнать тайну жизни, убивал соплеменника. Это потом уже он понял, что все равно тайны не узнать, зато места возле обеденного костра становится больше.
И жажда познать тайну осталась. Несмотря на эффект фотопленки.
Сначала Саша был Сашкой. Он рос в общей дворовой стае, но сверстники не любили его. Сперва на подсознании, а затем, пробив скорлупу подростковой слепоты, они презирали его за особенную карту лица - будто слепленное из залежалого белого пластилина: пока иная мысль или движение души оставит на нем свой след или отсвет, пройдет время. Его считали "себе на уме".
Лицо "плохиша". В своих играх мальчики казнили его, расстреливали, вешали, пытали, топили. Сашка радовался - в играх у него была своя ниша, и другие не спешили ее занять. Правда, девочки, которых брали в игры медсестрами, лечили его кое-как. Не сразу всплывала печаль на поверхность его лица и также не сразу исчезала.
Остов и характер с годами матерели, а лицо оставалось тугим и неподатливым. Подросшие медсестры не горели желанием пройтись по нему трепетными своими пальчиками и жадными до новизны губками. Хриплая просьба, высказанная белым бесформенным ртом, воспринималась ими, как прямое, жуткое и уже совершенное насилие.
Сашу мучило - зачем он такой, а не другой? Почему другие - другие? И вопрос вопросов - как ему жить дальше? Вместо ответов - сумасшедшая влюбчивость и потливое безумие эротических снов. А стена такая, что ничем ее не пробьешь, не взорвешь и не сроешь - только нежным соитием с милой чудачкой одолеть ее.
На выпускном вечере он завлек в пустой класс Вику Лядову, красивую холодную кариатиду, и, хватая ее за руки, умолял отдаться. Потом ползал за ней на коленях, хватал за голые голени и сумбурно клялся, что когда у него будет машина и замок, все это он отдаст ей. Но чтобы заиметь это, ему нужен стимул. Он просил ее служить ему стимулом. Вика пятилась, коленные чашечки голых ее ног подрагивали вместе с брезгливо поджатой нижней губой. Она смотрела на его мертвенное вязкое лицо, как на рептилию и стряхивала следы его прикосновений. А потом убежала, не сказав на слова.
- Я убью тебя, ****ова! - крикнул он вслед.
Но крах его наступил в другое время и в другом месте.
За несколько дней до ухода в армию он сидел на траве берега реки Суча и ловил рыбу. Ожидание армии бурно отзывалось в нем надеждами на перемены, что наконец-то он овладеет той уверенной раскованной позой, что обеспечивает успех у слабого пола, невзирая на изъяны наружности. Он мечтал о том, как станет знаменитым только для того, чтобы прийти к Лядовой и как-нибудь изощренно порушить ее семью. Остановившись стеклянными глазами на поплавке, Саша яростно мастурбировал. А в поле его бокового зрения всплыло нечто, поначалу казавшееся ресничкой. Он повернулся. В нескольких метрах на пригорке сидела пьяная девка с фингалом под глазом и с гадливой усмешкой наблюдала. Казалось, вместе с кожей покраснели у него волосы.
- Дурачек, - прохрипела пьянчужка. Она приближалась, и алчные глаза блуждали ниже его пояса. - Хочется? Тогда пошли?
Стыдливо тлея, Саша влекся за хмельной незнакомкой в ближайшую лесополосу. Очумелый окунь, сожрав червяка, кружил с крючком в губе, величественные горы облаков плыли над рекой, пустырем и мясокомбинатом к городу, а в лесополосе под ласковый прибой июньского ветра шалая попутчица творила из призывника мужчину.
- Хорошая у тебя невеста? - спросила "дама" по завершении инициации, - надо бы отпраздновать. Дай на пол-литра.
Не узнала бедняжка, что шутка ее ранила самый уязвимый сегмент юной неустойчивой души. Сильнейший удар оглушил ее, а нервические пальцы перехватили жилистое горло и пережали синие веревки сонных артерий. Ап! Жизнь вышла с последним выдохом и с вдохом не вернулась.
Служил Саша во внутренних войсках и первое время боялся, что вот-вот за ним придут и заберут. К тому времени стало употребляемым его отчество - Капитоныч с небольшой редактурой в виде "Капитаныч" среди однополчан. Вдобавок в нем открылся талант - необычайно зоркий глаз, благодаря которому он разил учебные мишени точнее, нежели ковырял в своем носу.
Взяли его в особый отряд отстреливать "врагов народа". Операции происходили еженощно в винном погребе загородного монастыря, где размещалась пересыльная тюрьма. В ночь расстреливали до пятидесяти человек. Нужно было попасть из револьвера с десяти шагов в затылок. Это было просто, поскольку жертвы, раздетые догола, не шевелились, словно умирали еще до выстрела, а, может, и замирали в ожидании чуда. А какие попадались образцы женского пола! Получше Лядовой! Жалко было в них стрелять, не по хозяйски - сколько удовольствий еще могли доставить они ему, Капитыначу. Но то возбранялось. Да и не дали бы они удовольствий, поскупились бы - пластилиновое лицо с пистолетом хуже смерти (хотя разве есть на земле что-либо хуже смерти?). С той большей сладостью Капитаныч вычеркивал из жизни, гасил, как свечи, этих ладных, воспитанных и начитанных, кем-то горячо любимых мужчин и женщин. Была надежда, что в их трупах затеряется и его "невеста".
Однако ж, по какой-то адской логике следователь, расследовавший обстоятельства убийства в лесополосе, разыскал Сашу. На суде он узнал, что у его "невесты" было имя, отчество и фамилия - Мезрина Галина Ивановна, что года рождения она 1930 (хотя в день “обручения” она выглядела значительно старше), а место производства ее на свет - село Самохватово Серпского района Пензенской области, незамужняя. Почему-то суд не засчитал “жениху” борьбу с врагами отечества и впаял ему девять лет строгого режима.
Но грянул 1953 год. Смерть Сталина создала страшную неразбериху в пенитенциарной системе, и вскоре Капитоныча выпустили на свободу, как жертву культа личности. Он поселился в Москве, сидел тихо, и даже какая-то продавщица кого-то от него родила. Но муть осела, и органы вдруг спохватились - разыскали и вернули его назад доматывать оставшийся срок. (На этот раз, правда, уже не за гражданку Мезрину, а за расстрельную страницу биографии - обрадовались, что не нужно заводить нового дела.)
Прошло лет десять, прежде чем он снова появился в Москве в школе номер 237 имени Наташи Кочуевской. Пришел он, как Александр Капитоныч Савосин, военрук. Держался осанисто, предпочитая галифе и хромовые сапоги. Лицо же осталось прежним, застывшим где-то между удивлением и отвращением. Разве что оживила его графика морщин у глаз и вокруг рта. Разверзаясь, рот являл две обоймы нержавеющих зубов. Лысина придала Капитанычу сходство с булочником. Мальчишки разносили о его прошлом страшные небылицы. Но стрелял он, как бог - на уроках по стрельбе из мелкашки становилось тесно и торжественно. Из своих питомцев Капитаныч отобрал лучших, чтобы сделать из них чемпионов.
В школе той, в первом классе "А", спустя несколько лет, стал учиться Сеня Махначев, тихий и застенчивый, словно чувство стыда.