Садимся за клавиатуру, собираемся с мыслями, начинаем.
Всем, кого интересует личность пианиста Игоря Слуцкера, я могу сообщить буквально следующее.
1. Интродукция и каприччиозо.
Как-то раз в нашем музыкальном училище, еще когда оно еще было фирмой, а не отстойником, случился непредвиденный казус. Второй курс струнного отделения был согнан на групповое убийство времени под кодовым названием «классный час». На нем было запланировано чтение политического доклада о деяниях очередного пламенного революционера и речь нашей классной дамы о том, какие мы все-таки мерзавцы. Доклад был донесён до аудитории альтистом Волковым. Альтист Волков был тайно нетрезв и явно неподготовлен, поэтому его доклад начинался так:
– Ну, что я могу сказать вам о пламенном революционере Хванчкарашвили? Как непреодолимо явствует из его фамилии – он был грузин…
Так или иначе, доклад, полный демагогии и прописных истин, был озвучен и классная дама перешла ко второй части программы. Видимо, из эстетических соображений она любила говорить тихо и стоя в дальнем углу класса, опершись на рояль. В этот момент приоткрылась дверь и в щель просунулась заросшая, нечесаная и небритая голова. Увидев кучу друзей с дружественного отделения и не обратив внимания на манерно привалившуюся к роялю в углу мадам, носитель головы вошел целиком, гаркнул «Привет, народ!» и шумно прошествовал в конец класса, где мы с Волковым оторопело прервали игру в карманные шахматы.
– Ну что, чуваки? – продолжал так и не оценивший ситуации Слуцкер (а это был именно он, не смотрите, что теперь у него экстремально короткий ежик на голове, взгляните на нос и все встанет на свои места). – Идём сегодня в общагу или нет? Я ведь и обидеться могу.
Мы не успели ничего ответить по существу, потому что наш веселый и опрометчивый друг был изгнан посредством диких и немузыкальных криков. В них заметно преобладали слова «наглость», «неслыханно» и «распоясались». Слуцкер немедленно признал ошибку и многословно извинился. В его ответной речи выделялись выражения «ах, простите», «я вас как-то не заметил», «просто такая клевая погода» и «а что собственно, вы так сердитесь, у вас такое гениальное платье». После чего, запахнувшись в несообразно длинный спартаковский шарф, грациозно удалился. Вот вам Слуцкер.
2. Адажио.
Речь шла о том, что нашему любимому Слуцкеру (всенародная любовь к которому доросла до того, что все его звали исключительно по фамилии и, доходя до буквы «у», начинали нежно улыбаться), нынче исполнялось 18 и по этому поводу должен был быть устроен праздник. «День Слуцкера» обычно устраивался в училище так. Группа пианистов, живущая в общежитии, населенном исключительно музыкантами, предоставляла комнату на всю ночь. Первую половину ночи исключительно мужской состав пианистов, теоретиков и струнников увлеченно истреблял тазы с салатом «оливье» и бутылки с водкой и кипрским мускатом, который в те годы обильно продавался и употреблялся в Москве. Заканчивались подобные "вечера" по-разному. Ходила байка о том, как в некоем 197… году подгулявшие музыканты якобы выбросили пианино в окно 10-го этажа, но это было до нас. За достоверность легенды поручиться не могу, но технически такое было вполне возможно. У меня в памяти по сей день хранится другая картина, подлинник: распахнутое окно действительно 10-го этажа, мусорный контейнер внизу во дворе, моя собственная рука, простертая в это окно ленинским жестом, и пустая бутылка в ее прекрасном стремительном падении прямо в контейнер… кошмар.
Вторая половина ночи традиционно поручалась девушкам. Питие продолжалось, а сам виновник праздненств удалялся под присмотр какой-нибудь прекрасной теоретички или пианисточки. Интересы Слуцкера были разнообразны и многогранны, не смотрите, что он уже давно остепенился.
3. Дивертисмент.
Вы когда-нибудь слыхали, как Слуцкер орет слово «браво»? Нет? Вы потеряли много, но не все. Потому что этот вопль сохранился на записях сотен концертов, телеспектаклей и радиотрансляций. Это было настоящее стихийное бедствие. Когда Слуцкер бывал впечатлен игрой актеров или музыкантов, он превращался в источник больших шумов. Соседи пристально смотрели на него и отодвигались. Как правило, впереди обязательно находилась строгая кружевная бабуся, велевшая «немедленно прекратить это безобразие». На что получала убедительный контрдовод, что ей не мешали на протяжении всего концерта громыхать конфетными обертками.
Крики Слуцкера были отчаянны, как рев раненого единорога. В его завывающем «браааавоооооо» слышалось: «Вот грудь моя, возьми мою жизнь, о Мастер. Возьми меня на алтарь и заколи, потому что то, что ты сейчас сделал – гениально». Со временем многие на сцене начали распознавать кричащего и дарить ему персональный поклон. Лично я так и не выучился так орать, а аплодировал стоя с малодушным видом: дескать, ну что я могу поделать, это мой Слуцкер, да, это я с ним, но он так выражает восторг, нет, намордники тут не полагаются, ему нельзя помешать, но видите, зато я не ору.
3. Аллегро.
Тот вечер 30 октября выдался холодным, дождливым и ветреным. Столь же хмуро обстояли дела в общежитии. Поскольку там началось очередное наведение социалистического порядка, мирно дремавших вахтеров внезапно наделили властью проверять студенческие билеты всех входящих и отбирать их у тех, кто обитал у себя дома. Личности, не востребовавшие билета и не покинувшие здания до полуночного рейда, изгонялись вон со скандалом и последующими неприятностями. Слуцкер, студент домашний, желал проникнуть в общежитие незамеченным и остаться там до рассвета.
Поэтому «план внедрения» разрабатывался лучшими умами несколько дней. Местность была изучена досконально, время выверено по минутам.
Внедрявших было трое: теоретик Матвеев, альтист Волков и я. Поскольку я как раз не собирался оставаться на всю ночь, то в мою обязанность входил демонстративно-законопослушный заход через вахту, сдача студбилета охраннику и пронос в нужную комнату спортивной сумки и скрипичного футляра с ровной кладкой бутылок внутри. В это самое время Матвеев и Волков должны были восприподнять Слуцкера на руках до тонической ступени пожарной лестницы, по которой ему следовало вознестись до второго этажа самостоятельно. Там его ждала бы дверь на внутреннюю лестницу с заботливо сломанным накануне замком, куда он и должен был плавно смодулировать.
План был прост и добротен. Дело несколько осложнялось ветром и проливным дождём, но всех ждало воздаяние: теплое помещение, пища и согревающие душу напитки.
Со своим нехитрым заданием я справился легко. Моя фотография была сличена сначала с физиономией, а затем и с фамилией. Всё совпало. Струнное отделение считалось приличной рекомендацией (и то правда, если вдуматься в то, что творили таланты с отделений эстрады и музкомедии: никогда не забыть мне, как осерчавший рок-ударник Гуськов загнал нагрубившего ему вахтера под стол его собственным стулом, но это уже другая история), поэтому мой билет был спокойно брошен на соответствующую полочку и я без дальнейших приключений поднялся на… конечно же, десятый этаж и достиг нужной комнаты. Там уже маялось фигур пять вокруг тазов двух салата (ах, милые наши девочки!). Томленье усилилось, когда я заботливо выставил на стол все, что было закуплено с утра энтузиастами.
Уже должен был появиться и виновник торжества великой идеи выпить. Но он почему-то не делал этого.
4. Скерцо.
Вместо него через десять минут показался трагически хохочущий и абсолютно мокрый Матвеев. Взяв несколько формалистических аккордов на неслучайно подвернувшемся под руку пианино, он поведал нам леденящую историю. Сначала все шло если не гладко, то предсказуемо: Слуцкер категорически отказался подтягиваться на руках, Матвеев и Волков стали его подсаживать. Угнездившись на дружеских плечах, именинник сначала уронил сигарету за шиворот Матвееву, затем бережно переполз собою на лестницу, затем начал восхождение… Дождь усилился, ветер потушил летящую сигарету прежде, чем она достигла матвеевского уха. Контрабандисты, потирая руки, уже отправились было к подъезду, как вдруг с небес донеслись жалобные крики.
Дверь на внутреннюю площадку была свежезаколочена.
Теперь – жалостливая картина. Посреди пожарной лестницы сидит, скрючившись под дождем, блестящий студент, будущая надежда советской музыкальной сцены, тонкий знаток искусств Игорь Слуцкер. Он не может ни подняться (ступеньки вверх отсутствуют до следующего этажа), ни спуститься (друзья грубо отказываются ловить тело, да и что ж тогда – всем идти через вахту?), ему холодно и голодно, и у него прямо сейчас день рождения.
Матвеев пришел за подкреплением и за идеями.
Было ясно как день, что Слуцкера надо поднимать вверх и заносить на третий этаж, где дверь не была ни заколочена, ни заперта. Но как его поднять и на чем?..
Иногда в жизни случаются совершенно невероятные вещи.
Была такая девушка Ася. Она играла на скрипке и поговаривали, что у нее всегда есть всё, чего ни попроси. Абсолютно в порядке горькой шутки я заглянул к ней и поинтересовался, не хранит ли она веревочной лестницы на черный день. «Посмотрим», – сказала серьезная Ася, поправила очки и открыла стенной шкаф. Когда оттуда явился рулон самой настоящей веревочной лестницы, я только развел руками. Позже выяснилось, что Асин тогдашний воздыхатель из циркового училища хранил у нее свой подсобный реквизит.
5. Финал.
Оставляя за собой мокрые следы, Слуцкер шествовал по коридору 10-го этажа в таком виде, будто подрался с барсом. Выпростанная из штанов рубашка обнажала волосатый живот. Сами штаны были грязны и плачевны. Его трясло от холода. Но когда он наконец переступил порог комнаты с угощением и его взгляд сфокусировался на батарее бутылок, он моментально перестал дрожать и совершенно осмысленно спросил:
– А чего же вы не пьете-то?
Кода.
Дорогой Игорь! Мы уже давно не празднуем твои дни рождения в общежитии. Мы вообще живем на разных материках и видимся дай Бог раз в год. Но поверь мне, я тебя помню и люблю, и буду праздновать твои дни рождения с тобой или без тебя. Будь здоров, дружище, и прости, если ради красного словца я привнес тут немного отсебятины. Я знаю: поручи тебе сыграть этот сюжет на рояле, её было бы намного больше.
Здесь можно снять ногу с педали, встать и раскланяться.