Шпалы и рельсы
Вокруг этого дома…
Я бы переехал,
Да рядом нет другого.
В. Шахрин, группа «Чайф»
Митя отвернулся от широкого окна, за которым вечно бежали всё те же самые поезда, из окон вагонов которых торчали всё те же глупо - счастливые лица всё тех же пассажиров. Порой казалось, что это такой специальный вид людей, вроде как порода у собак – пассажиры. На откидных столиках у них всегда одно и то же: у кого побогаче – копчёная или жареная курица в хрустящей фольге, у кого победнее – влажные, все в крошках, бутерброды, завёрнутые в вечный непрозрачный полиэтилен. Митя уселся в успевшее остыть за те пять минут, что он стоял у окна, протёртое кресло, и поуютнее закутался в старый полосатый (тогда, когда он увидел свет, клетчатых у нас ещё не делали) плед – из окна в старой растрескавшейся раме сильно дуло.
- И ведь что интересно в нашей работе: сидишь тут в диспетчерской, как пришитый, а жизнь идёт. Идёт своим чередом, как всегда, как обычно, и словно бы тебя нет, - сказал он Чугунку. Чугунком звали древнего деда – стрелочника, который, рассказывали, работал на железной дороге ещё во времена паровозов. Его тогда (по той же передаваемой из уст в уста легенде) вроде бы задело углом угольного тендера, и с тех пор он стал философом. В просторечии – дураком.
- Самое любопытное, это то, что без тебя жизнь никуда бы не шла. Помнишь все эти забастовки диспетчеров? Вот-вот, я о том же. Ты ей вроде бы управляешь, а она идёт, словно бы тебя и нет. Да что там диспетчеры? Взять хоть ремонтников или нас, стрелочников. Вроде как я человек совсем незначительный. А переведу не туда стрелку, поезд пойдёт под откос, и меня сразу все начнут искать. Знаешь, как говорят: «ты здесь стрелки не переводи!»
- И я о том же. Вот едет пассажир и думает, что то, куда он приедет, зависит от начальника поезда, или, скажем, от машиниста. Но никогда ведь не подумает, что все те мосты, стрелки, бесконечные километры рельсов, мириады шпал, сотни эстакад, виадуков, тоннелей и прочее кто-то поддерживает. Что кто-то всем этим управляет. Чувствуешь, к чему я гну, дед? А, Чугунок?
- Чувствую, чувствую – я ж не помер ещё! Это там все чувствовать разом перестанем. – отозвался Чугунок. – Я тебе больше даже скажу: вся наша жизнь такая. Вот все думают, что обществом и государством правят всякие там думы, парламенты, советы, политики и прочие, и все, как один, хотят встать вместо них, поуправлять, значит. И ведь невдомёк им, что правят-то совсем не эти! А правят те, кого и не видно. Знать бы, кто…
- А мы и правим – весело подмигнул старику Митёк. Вот ты, например – куда стрелку передвинешь, туда поезд и пойдёт: хочешь – на Колыму, хочешь – в Калининград. – тут они вместе посмеялись над Митиной удачной шуткой. – А если серьёзно, то и ты ничего не решаешь. Сам ведь понимаешь, что ты, куда не надо, стрелку не передвинешь. Разве что по ошибке.
- Раньше и по ошибке расстреляли бы…
- И что вы, старики, вечно про это самое раньше… давай вот лучше водки выпьем! Выпили. Закусили. Митя закурил:
- Слушай, Чугунок! Я вот только что подумал – а ведь самое страшное не в том, что жизнь мимо проходит, а в том, что мы этого не замечаем. Пьём вот так, закусываем, курим, разговариваем, а стука колёс уже давно не замечаем. То есть не обращаем на него ровным счётом никакого внимания! Всё только о себе думаем да о жизни своей собачьей, а о чём-то другом, что нам, может быть, больше даже нужно, и не задумываемся. Прямо как те пассажиры – он потушил сигарету, привычно размазав её о край стола, стоящего в шаге от кресла.
- А будем думать – так свихнёмся.
- Про тебя и так говорят, что ты свихнулся, - криво усмехнулся Митя.
- Пошёл ты… - беззлобно ругнулся дед. – Я-то ладно, я уж на том свете одной ногой стою. А вот тебя жалко. Мой тебе совет: брось ты эту свою философию – гнилософию или беги куда глаза глядят с железки. Задавит тебя жизнь, если философию разводить начнёшь. Дело надо своё туго знать и думать поменьше…
- Это ты зря, - перебил Митя. – Думать всегда надо. А вот насчёт бежать отсюда – так куда бежать? И что это изменит? Всё равно за всем стоят те же люди, так что ничего изменить нельзя.
- Но жить-то по-человечески можно!
- Нельзя, дед, нельзя. В нашей стране – нельзя. Слишком уж хорошо вы в своё время старый мир разрушили…
- Мы тут ни при чём – всё равно те, кто за всем стоит, стояли и будут стоять, хоть какая власть в стране будет. Хоть алмазная, хоть золотая. Потому что настоящая власть – они. И никто им ничего не сделает. Потому что они – власть.
- Ай, чего из пустого в порожнее переливать – давай лучше водку пить, пока есть! Тут Митя разлил по одной, отрезал колбасы и они погрузились каждый в свои мысли.
- Знаешь, я думаю, если жизнь – это поезд, то он вроде как наше настоящее. И он толкает перед собой будущее, - задумчиво произнёс через некоторое время старик. А настоящее он потому, что мы с тобой на поезда эти постоянно смотрим и они сливаются в один. Идёт себе и идёт. Постоянно. А за самым последним вагоном, за самой последней дверью, за самой последней сцепкой – прошлое. Знаешь, когда сам в поезде едешь, так и тянет пойти туда и посмотреть, как прошлое от тебя назад уезжает...
Вот такой разговор…
…Через два дня на финской границе задержали
неизвестного молодого человека, явно собиравшегося её нарушить. Молодой человек что-то бессвязно говорил о тех, кто за всем на свете стоит и предлагал пограничникам выпить водки, которой у него было с собой четыре бутылки. Когда водка кончилась, они сдали его в местный сумасшедший дом – парень был явно со сдвигом. Сам он говорил, что он философ.
А в тот же вечер под Москвой сошёл с рельсов пассажирский поезд: какой-то выживший из ума старик – стрелочник не туда повернул рычаг своей стрелки. Ни до суда, ни до больницы его не довезли…
(Москва, ноябрь 2001)